Февраль-март

— Пе-е-ерси-и-и, — зову негромко. И, настроенный услышать скорый ответ, улыбаюсь, уже не сдерживаясь — нравится все. Робкое утро в окне. Ветерок из-под створки. Омерзительно-пошлые цветочки, заполонившие обойные шелка. Вмятина на подушке… А еще ломота в висках от недосыпа. Саднящие губы. И следы цепких пальцев чуть выше запястья… — Пе-е-ерси, — повторяю попытку, ощущая восторженное шевеление в паху. Ни звука. Притих, небось, за дверью, гад, и давится смехом, слушая, как теряю последнее терпение. — Тэйло-о-ор, — пробую опять, старательно продираясь сквозь хрипоту, с трудом удерживая задор в предчувствии надвигающейся катастрофы. — Джас! Ни-ху-я… — Неужели смотался?.. — спрашиваю у пустоты и поднимаюсь, окончательно согнав с лица тупую улыбку: угасшие воспоминания о скрипичном женишке вновь вспыхнули сотней безотрадных цветов. Затмив к хренам слепящую яркость последних суток. Вынудив только сейчас очнуться по-настоящему. Превозмогая нехилые отголоски простуды и недавних забав, решительно отправляюсь в ванную. С удивлением отмечая отсутствие резинки на опавшем члене — сама сползла, или госпитальер сжалился? А как насчет отсосать болящему? Забросил службу к хренам, юный добродетель. Сволочь сердобольная. А в ванной, между тем, пусто. И чисто. Лишь пара вчерашних полотенец, сваленная кучей у львиных лап, и моя майка, забытая рядом с умывальником. Уже прекрасно осознавая бесполезность идеи, заглядываю за дверь, за узенький бельевой шкафчик. Чувствуя себя распоследним идиотом, затеявшим не те игры с утра пораньше. Пизденыша нет. «Может, в окошко посмотришь?» Блядь, Ханикатт, ты опять здесь? «Не «опять», а все время. Кто-то же должен помогать, пока ты… возвращаешь форму». Думаешь, без тебя я не справился бы? «Без меня — прямо скажем — тебе было бы трудно». Так вот с чьей помощью я его трахнул! «А то нет? Но если бы был послушнее, и сразу…» …забросал его розовыми лепестками, измазал во взбитых сливках, чтоб было красивее подыхать от отвращения… «…сказал бы правду, он ни за что бы теперь не сбежал…» Какую нахрен правду? Ты в окно глянь: тишь да благодать. Ни джипа, ни иных… шустро движущихся объектов. Свинтил-таки, сука, к своему сопливому идальго! «У тебя истерика, милый…» Вот еще! «…или нарочно злишься, пытаясь сгладить драматичность момента?..» Ты о его побеге? Похуй. Тем более Салливан, слава яйцам, вот-вот прибудет. Скорей бы. До зарезу хочется в Питтс. А то одичал, блядь. Бабки за задницу предлагать. Хорошо, чертов пизденыш задрых и не слышал, как позорюсь, распыляя щедроты. Хватит, отдохнул, потрахался… Съебываем! Где часы, телефон… Начинаю носиться — голым — вытаскивая приготовленные сумки. Бросать в них еще не сложенные мелочи. Вроде бритвы, зубных щеток, паст. Уже ненужных таблеток… «Да расслабься ты. Внизу он, завтрак готовит. Банановые панкейки, кажется». Сосредоточившись, действительно улавливаю едва различимый аромат свежей выпечки, и меж ребер начинает радостно громыхать. «Спустись, слышишь, мальчик старается». Зря. Я сладкого не ем. «А ночное меню как же? «Эклер со сливочной начинкой», «медовое колечко», «сдобные булочки»?» Блядь, Ханикатт, от одних только названий тошнит. Отсосал, вылизал, трахнул… «Да-да-да, ты именно так со всеми и поступаешь. Иди давай, не выделывайся. Глядишь, еще какая вкуснота обломится. Из запрещенного». Тихонько приоткрываю дверь и волнующий запах становится гуще, отчетливее. Заставляя желудок сжаться в голодных спазмах. Возвращаюсь, подхватываю с пола халат, пялю на себя, пряча в складках снова оживший член, и направляюсь вниз. На полутемной площадке притормаживаю, стараясь удержать внутри обезумевшее сердце: я же просто жрать хочу. И заодно вернуть лицу привычную невозмутимость. Не получается. Иду как есть. Оглохший от гулких ударов и с дурацкой улыбочкой на губах.