Февраль-март

— Узнать и никому не проболтаться?.. Ханикатт сдержанно пожимает плечами — сама добродетель, блядь. — Удивил, клянусь яйцами… Свейзи. — А ты меня — нет. — Вскидывает подбородок, вмиг превращаясь из скромной принцессы в надменную королеву. — Я всегда знал — «совы не то, чем кажутся». — И тут же хлопает мой вискарь. Легко, не замечая крепости. — Какие нахуй «совы»? Вечно ты со своими прибаутками… — Я к тому… — Голос становится ниже. — Ты вот ржешь надо мной… Стебешься над Тэдди, подъебываешь Майкла. Презираешь каждого сидящего в этом чертовом зале, — яростно колет пространство оттопыренным мизинцем, — за наше общее желание… — Быть трахнутым? Подбородок вскочил еще выше, взгляд помутнел под слезой. — Быть любимым, — выдыхает шепотом и снова дает знак бармену. — Может, хватит? — Пробую остановить, понимая к чему все идет. — И никто, — плевать он хотел на мои попытки, — никто больше тебя в этом не нуждается… — Хватит, я сказал… — Больно жму его руку чуть выше локтя. Но он отмахивается и продолжает дальше. — И не пытайся выкручиваться — врун из тебя никудышний. Хотя и лучшего не найти. Думаешь, всех обманул? Вернулся, гордый, красивый, независимый. Только нихуя ты не вернулся. Ты — не здесь! Ты там, где белобрысый мальчишка! А он — тут! — Тычет пальцем мне в лоб. — Уймись, люди смотрят. — Нахуй людей! — новая порция «Джека» влетает в пиздливый рот. Тот, к счастью, закашливается. И это мой шанс. Беспощадно ломаю «долгострой», хватаю Ханикатта за шиворот и волоку. Шоты с жалобным перезвоном расшибаются об пол. — Тони, все на мой счет! И бухло, и… — Да, Тони, пиши, — очухался Ханикатт, — а то, видишь, нам некогда. Правда, милый? — И повисает на мне, стесняя движение. Так и уходим. Под улюлюканье, шквальные аплодисменты и радостный свист. Два победителя в конкурсах «Вуди». *** Едва впихиваю Ханикатта в Корвет, как он начинает вертеться обезьяной: — О, боже мой! Да здесь же чудесно! Так удобно, так мягко! Так… кожано! Настоящий голливудский шик! Только о чем я — это же машина Кинни! Е-е-еху-у-у! Открывает окно и, выставившись почти полностью, берется размахивать руками, рассылая прохожим воздушные поцелуи. Будто гребаная звезда, получившая свой единственный Оскар. Дожидаюсь, пока закончится Либерти, с ее нечаянными зрителями, и дергаю за пояс ярко-малиновых штанов. Звезда сваливается и, еще немного поискрив, затихает. Минуты на две. Успеваю лишь подкурить — как начинается новый приступ мозгоебли: — Можешь потом послать меня нахуй, но все-таки дослушай… Вцепляюсь в руль, стараясь ни о чем не думать — а то сразу мысли считает — и позволяю излияния, коротко кивнув. — Твоя жизнь — как впрочем и моя — висит на волоске. Пусть никто и не грозит топором или пистолетом… Просто неизвестно, когда на голову свалится кирпич, или сосуд в мозгу лопнет… Или Мерседес Компрессор размажет по асфальту твои кишки… Или очередной анализ… покажет какую-нибудь паскудную хрень, аннулирующую к чертям все мечты и желания… — «Успей покаяться, сын мой…» Отличная проповедь, преподобный… — Шутишь? А самому — хоть в петлю. Скажешь нет? — Поворачивается, стараясь рассмотреть мое отчаяние, спрятанное в сигаретном дыму. — Не жди до последнего, делай сейчас то, чего так неистово хочешь, позволь себя любить… Верни его… — Тебе куда? — Вздергиваю бровь, с трудом декларируя безразличие. — К Дебби… — Гаснет Ханикатт и сидит, вяло уставившись в пустоту, ковыряя блестящий манжет «леопардовой» куртки. — Я дом сторожу до ее приезда… Втаптываю окурок в пепельницу и берусь за руль основательнее — надо поскорей его доставить. Пока снова не началось. *** Только больше уже ничего не происходит — к концу поездки Ханикатт размякает как имбирный пряник в молоке. И стоит адских усилий выскрести его из Корвета и доволочь до ступенек. Где он вдруг оживает, приметив свет за красной дверью. — Деб! — Противно взгизгивает, отбрасывает мои руки и пускается по ступенькам вверх. Чтоб с грохотом свалиться ровно посредине. Единственная и неповторимая, в чем-то пестром, как павлиньи хвосты мигом оказывается на пороге. — Что тут, блядь, за хуйня творится?! — Разрывает сонное пространство ее иерихонская труба. Рыжие кудри полыхают гневом, огненный маникюр готов вцепиться в горло нарушителю. Однако настроение тут же меняется, и голос становится слаще сахарной ваты: — Эммет, милый… — Бросается помогать. — Извини, Деб, — всхлипывает «милый», — я ужасно пьян… — Да что ж тебе в задницу-то впилось?.. — Квотербек, — объясняю тихо и хватаю Ханикатта за многострадальный воротник. Деб вздрагивает от неожиданности, но почти сразу расплывается в ласковой улыбке: — Брайан! — Набрасывается — не оторвать, и топит в нежности, поцелуях, остром аромате дешевых духов, чего-то сладкого. Мама… — Вернулся… Детка моя… И пока мы стоим, обнявшись — наверно, целую минуту — Ханникат пробует вскарабкаться, цепляясь за мои ноги, ноги Деб. Просто за воздух. *** Еще немного матов, неуклюжей тяжелой возни, и Ханикатт — о, алилуйа — в гостинной. Где весьма удачно сливается с диванным покрывалом и наконец затихает. Уйти бы — от ебли так не устаешь, как от помощи ближним. Но Деб категорически против. — Садись! — Командует. — Будем праздновать встречу — зря, что ли, Эм старался? — Хохотнула хрипло и начала метать на стол ароматное разноцветие. — Деб?.. — Робко пытаюсь отмазаться, предчувствуя дальнейшие события. Но ее движения, энергичны, резки, отрывисты. «Нихуя не выйдет, засранец», — они говорят, — «сперва одолей море моей заботы». Бездонное, блядь, хоть бы не захлебнуться. Особенно, когда Деб наваливает мне в тарелку целую гору кулинарных поделок, наливает вина, садится напротив и молча смотрит. — Ну, как ты? — Делает погодя пробную подачу. — Как поездка? — Отбиваю. — Отлично, — челюсти забегали, азартно перемалывая жвачку, — я спросила: «как ты». — Зашибись… — Заедаю ложь крохотным кусочком мяса. — Ага, краше в гроб кладут, — продолжает, еще чуток помолчав, — бледный, худой. Тихий. И глаза… мертвые. — Все потому, что остался без твоего присмотра… — Не выебывайся, просто Джастину, похоже, удалось… — Рисованные брови взлетают вверх. — Любишь его? — Спрашивает шепотом. Кусок встает поперек — не глотнуть. — Потому что он тебя — очень, — все так же шепотом, — причем, давно… Я картинки видела… Отпиваю немного дешевого кьянти и поднимаюсь. Медленно надеваю пальто и отправляюсь отсюда нахрен. Нет, в «Вавилон». Туда, где не помнят этого чертова слова. Деб не останавливает меня. — Не делай глупостей, детка, — бросает в догонку и сфера из жвачки оглушительно лопается. «О женщины, вам имя — вероломство…»