Февраль-март

Уже битый час тощая настырная тварь ковыряется в макетах. Тасует, переставляет. Рыщет. А попросту выебывает наше с Мёрфом терпение, пытаясь, видимо, придумать за каким хуем она сюда приперлась. «На тебя, счастливчик, поглазеть, что неясно?» Да я сыпью, блядь, покрываюсь под ее взглядами — сквозь тененные стекла новомодных очков брызжет настоящий раскаленный металл. Вкупе с омерзительно-сладострастной улыбочкой и вялыми сиськами, насильно задранными на «девичью высоту», зрелище адское. «И не говори: жуткая баба. Фигура — мрак. Волосенки — дрянь. Но Valentino, Gucci, бриллианты…» Вот именно, бриллианты. Не будь контракта в четверть миллиона — ни секунды не терпел бы эту «радость для глаз». Вытянула, сука, все жилы. Гляну на нее — и зубы сводит, так хочется свалить… Но не домой. В дымные вавилонские «закоулки». Там дернуть… все равно кого… «Неужели Тода?» …засадить ему по самые яйца и долбить, что есть сил, срывая злость. «Где они, силы-то?» Но пока до лучшей формы не хватает нескольких фунтов — остается «Вуди». Совсем неплохо бросить в глотку пару унций, дождаться прихода и дать кому-нибудь отсосать. А когда полегчает — выпить снова. Так сподручнее «наказывать» Майкла, загоняя шары по лузам. Потом, конечно, можно сжалиться и уступить. Пусть порадуется. Интересно, объявился ли… — Мистер Новотны вне зоны доступа, — читает мысли вошедшая Син. Затем снимает с подноса кофе и ледяную «Перье». Для мадам. Может хоть это оживит ее дряхлые извилины, и мы наконец покончим со всей этой сранью. Мадам делает крохотный глоток из высокого стакана и торжественно приступает к оглашению долгожданного результата, в сотый раз упершись очками в пунцовую метку. — Я хочу… «…вам отсосать!» Заткнись, Ханикатт. А то меня вытошнит. — …сменить цвет надписи. — Огромный солитер сыплет радугой в сторону бирюзовых букв. — Но именно на голубой фокус-группа реагировала лучше всего, — встрял, не выдержав напряга, раскрасневшийся Мёрф. — Нечто бодрящее, освежающе-резкое… — «Резкое» — это прекрасно, мой дорогой, но кто может гарантировать ту же реакцию через полгода, год? Несчастный Мёрф тут же сникает, наткнувшись на блеснувшие меж узеньких губ мелкие крысиные зубки. — Сменить цвет — решение отличное, — подыгрываю ей, чтоб поскорее все свернуть, и моя интонация сейчас достойна «секса по телефону». «Что ты творишь? Так она ни за что не отъебется…» Отъебется, если я быстренько всучу ей какую-нибудь гениальную хрень. «Гениальную, это какую?» Говорю же: какую-нибудь. А пока захлопни пасть и дай собраться — видишь, в голове пусто… «Ой ли? А мальчик бегущий свозь волны в закат?..» Сквозь волны… В закат… Прикрываю глаза… И пускаюсь за ним по дрожащей холодной сини, что вмиг раскаляется, поднимаясь выше колен, и пугает, меняя вдруг цвет на огненный. «Не бойся, Брайан», — утешает хитрец, — «оранжевый — новый голубой». Затем зачерпывает полную пригоршню жара и, заливисто хохоча, бросает мне в лицо, щедро орошая искристыми каплями… Ах ты… пизденыш, черт бы тебя подрал… Горло сжалось, под рубашкой вскочила гусиная кожа. И потянуло смахнуть остатки вчерашнего сна. Но я лишь несколько раз глубоко вдыхаю, пытаясь подавить желание. Да ни черта, блядь, не получается. В секунде от срыва вскакиваю и валю на выход — и так дохуя выдержал. Но в дверях все же останавливаюсь — четверть миллиона не хрен собачий — чтоб наткнуться на расстроенную мордочку мадам. — Оранжевый. — Вскидываю бровь, играя пресловутым бархатным взглядом. — Нечто жаркое, знойное, остро-возбуждающее, — добавляю, еще немного понизив тон. Отчего мордочка взволнованно розовеет и мило скалится взбешенному Мёрфу: — Хочу оранжевый… *** — Шмидт! Я уехал! Займись тут… Отдаю распоряжение, стремительно пересекая приемную. Шмидт даже не делает попытки окликнуть — предстоит треп о бабле, и никто лучше него «на бухгалтерском» не разговаривает. А босс и без того изрядно переработал, трогать его сейчас себе дороже. Тем более, телефон поставленный на автодозвон, вот-вот подохнет, в попытке добраться до абонента. Который, блядь, по-прежнему «вне зоны». Чертово недоразумение… Дуется до сих пор! Избаловал его профессор, поощряя тупые бабские штучки: домик, посудка, цветочки. Истерики, припадки, сопли. Не удивлюсь, если и трах теперь только в ночь с пятницы на субботу. Не больше одного раза, сугубо лицом к лицу, безо всяких излишеств, типа отсоса и — не дай бог — римминга. «За дорогой смотри, фантазер!» Разозлившись, проскакиваю на мигающий красный, и на следующем светофоре рядом оказывается полицейский додж — все, сука, приехали. Ебля обеспечена, и отнюдь не в позитивном жизнеутверждающем смысле. Накрылся вечерок… звездой шерифа. Но стоит бросить в окно «дежурный» взгляд, как офицер расплывается в елейной улыбочке. «Прощен, красавчик», — заверяют ямочки на смуглых щеках. Улыбаюсь в ответ. И докатываю до «Вуди» аккуратно соблюдая скоростной режим. Думая лишь о светофорах, стаканчике «Джека» и белобрысом пизденыше. Что снова бесстыдно маячит в зеркале. *** А в «Вуди» без перемен. Лузер в глубине зала, похоже, так и просидел все два месяца, впустую отрабатывая взгляды на «всяк сюда входящем». У сцены привычная кучка меломанов. «Вечер караоке» — орет ярко-салатовая надпись во всю стену. Четверка «медведей», скрипя сбруей, катает шары, лениво комментируя каждый удар. Еще полдюжины невзрачностей толкутся у стойки, лакая разноцветную хрень, безостановочно неся ерунду и вслух мечтая о недостижимом. Вернись сюда лет через двести — нихуя не изменится. Затхлое болото. Из свежего — Ханикатт. За столиком для парочек в одиночку громоздит башню из пустых шотов, зубочисток и коктейльных оливок. Беглый взгляд на количество «стройматериалов» дает четкую картину его состояния — «в жопу». Сам сумел или помог кто? Майки… А теперь блюет в сортире, сто хуев ему в глотку… — Нет его здесь, — Ханикатт не глядя поднимает брови, продолжая целиться зубочисткой в тугое оливковое тельце, — и не было. Пьян в хламину, а соображает. — «В хламину» было полчаса назад. Сейчас — просто «пиздец». Что, блядь, за приступ внезапного ясновидения? Или как там эта хрень называется. — Послушай-ка, Ханикатт… — Наклоняюсь пониже. — Ты слушаешь? Ханикатт рассеянно кивает, но договорить не удается: чья-то выразительная хрипотца накрывает вместе с клубами сценического дыма подкрашенного в красно-синий, заглушая не только речь, но и мысли. Love of my life, you've hurt me You've broken my heart, and now you leave me Love of my life, can't you see? Bring it back, bring it back, don't take it away from me Because you don't know what it means to me Поворачиваюсь взглянуть, да так и застываю: а парнишка-то горяч. Высок, строен, изысканно прозрачен… Love of my life, don't leave me You've taken my love, you now desert me Love of my life, can't you see? Bring it back, bring it back, don't take it away from me Because you don't know what it means to me… Темные волосы до плеч, точеная шея, татуировка — «Il ballo della vita» — ожерельем на гладкой груди. — «Танец жизни», — поясняет Ханикатт, а я ведь еще и подумать не успел. — Две недели как появился, а уже голову всем заморочил, чертов танцор. Никого к себе не подпускает. Дамиа-а-ано, — пьяненько тянет Ханикатт, пристраивая шот поверх еще двух. Но конструкция разъезжается, и он пробует опять. Дамиано… Ему идет. Есть в нем что-то сатанински-манящее. В гибком теле, подвижном лице. Тягучем голосе… Вон, как почитатели вьются, выпрашивая хоть каплю благосклонности. Но густо подведенные глаза уже зависли на мне, не оторвать. И алые пятна по щекам неспроста — он выбрал того, кому не откажет. Может, и вправду, «потанцевать» этого красавчика?.. — Не пробуй даже, — заявляет Ханикатт, нагло сверкая диастемой, — не поможет. — Слушай, ты… — Резко хватаю за пайеточный воротник и встряхиваю. — Это что, блядь, за приколы от тети Лулы? — Ты о чем?! — Столик качнуло, и шоты угрожающе зазвенели. — Наверно, о фамильном даре, передающемся исключительно по женской линии? — Встряхиваю еще раз. И попадаю в точку. Потому что Ханикатт пугается и начинает пыхтеть, ерзать, дергать головой, пытаясь вырваться: — Отпусти, блядь, люди смотрят… — Нахуй людей. Колись, давно в телепаты подался? — Не очень… — Делает еще один безуспешный рывок и сникает, всхлипнув от бессилия. И мне становится жаль эту гребаную принцессу. Оставляю пайетки в покое, сажусь рядом и даю бармену сигнал. Без бухла тут хрен разберешься. — Рассказывай! Усердно изображает кровно обиженного, но быстро устает и снова принимается ковырять свой «небоскреб». — Я тут… влюбился недавно… — Начал спокойно, будто и не было ничего. — В десятый раз… Или одиннадцатый? — Для тех, кто ведет подсчеты на дому, лучше спросить у Тэдди… — Внимательно складывает стеклянные «этажи». — Шмидт в курсе? — Блядский заговорщик. — Еще бы! Успел даже выгоду с этого поиметь… — В смысле? — Квотербек «Железных людей» в рекламу для Браун Атлетик, думаешь, просто так попал? Я уже оценил черновые фотки — толпа будет ссать кипятком. — Отличный вкус, Ханникат… И приятель твой молодец. Я о Шмидте… — Перестань называть меня Ханикатт! — Шоты сваливаются, разрушая ряд. — Ладно, Ханикатт, не буду. Только давай дальше. А то с твоими темпами до Рождества не управимся… Сердито зыркает исподлобья, махом заглатывает принесенное и продолжает, успокоившись: — Дрю Бойд… Любовь всей моей жизни. — Кривит губы в томной улыбочке. — Я устраивал его помолвочную вечеринку… — Охмурил натурала? Ах ты негодник. — Сьерра… — В глазах заблестели пьяные слезы. — Она была добра ко мне… А я поступил гадко… Но как было устоять перед адской страстью, накрывшей нас с Дрю… — Подбородок задрожал сильнее. — В итоге поплатился, не получив ничего, кроме тайных встреч в отеле «Асиенда» дважды в неделю… — Нет ничего лучше регулярного траха, — закатываю глаза. И Ханикатт вмиг прекращает стенания. — Короче, обратился я к Таинственной Мерлин… Узнать, любит ли меня Дрю, думает ли обо мне. Если думает, то что… — Вот ему нехуй делать… — А тебе?.. — прозвучало совершенно трезво, и я почувствовал, что краснею. — В общем, Мерлин должна была провести секретный обряд, «позволяющий проникать в подсознание объекта страсти, слышать его мысли, внушать свои»… — И?.. — Внутри гаденько защекотало предчувствие пиздеца. — «И»! В этом ебаном городе объект страсти один на всех! До меня наконец доходит… — В общем, Мерлин проебалась, и вместо Дрю я начал слышать тебя… Захотелось обхватить голову руками и заорать. Ебаное сумасшествие. А получилось лишь отвернуться к сцене. Где по-прежнему вертится Дамиано, выделывая немыслимые па. I'm beggin', beggin' you So, put your loving hand out, baby I'm beggin', beggin' you So, put your loving hand out, darling Riding high, when I was king I played it hard and fast, 'cause I had everything I walked away, but you warned me then But easy come, and easy go, and it would end… Доводит толпу до экстаза, заливая галлонами кипящей смолы из своих невыносимых глаз… Лишает воли одним только видом нездешнего тела. Он по-прежнему охуенно хорош, но отчего-то больше не привлекателен. — Ты бы хотел его целовать, — вдруг спрашивает Ханикатт, — всего?.. Лежать рядом, дыша его кожей, волосами. Смотреть, как он спит… И не дожидаясь: — Можешь не отвечать. Все и так известно. У меня было целых шесть недель, чтоб узнать ответ.