Февраль-март

— Блондинчик?.. — Раньше всех отмирает Деб. — Невысокий такой, ладненький?.. Волосики… — Показывает длину рукой. И я цепенею, боясь услышать заветное «ага». — Не знаю, сам я его не видел… Сердце падает… —…но Тодд вчера дико восторгался… …снова взлетает, глупое, и начинает остервенело лупить в кадык. — Жаль, без особых подробностей — у его задницы зрение, знаете ли, не очень, — ухмыляется обладатель задницы «остроглазой». И требовательно протягивает пустую чашку. Деб наливает до краев, кладет на фигурное блюдце лимонный брусок и подталкивает неожиданному обжоре. — За счет заведения, дорогой. А вы… — Выставила ярко-красный ноготь в нашем с Майки направлении. — Вместо дрочки весь вечер на какого-нибудь Суэйзи чешите-ка в «Вавилон»! — Ну ма-а-а-м… — Жалобно тянет Майк, что уже как переваренная лапша, а к вечеру совсем слипнется. — Тогда ко мне на ужин. — Ничего из перечисленного. — Шлепаю на стол двадцатку, сдергиваю со спинки пальто — адски хочется на воздух. Майк вяло трясет за мной. — Стоять! Немногочисленные посетители вмиг перестают жевать и втягивают головы в плечи. — Остальные команды пусть Майкл выполняет. Мне некогда. — Ах ты засранец… — Деб с невиданной прытью вылетает из-за стойки. — Ты что, блядь, не слышал, что сказал Эм? — Слышал. — Неужели не сходишь посмотреть?.. — Да плевать я хотел… На блондинов, брюнетов. Толстых, худых… Лысых. С… волосиками. Работы дохуя. — Деб, — мяукнул Ханикатт, — не стоит говорить о веревке в доме повешенного… — О какой веревке? — тормозит Майк, и хитрая Ведьма хихикает. — …и вообще, отстань от него. Не видишь, он боится… — Ханикатт, блядь… — Я помню про Аллегейни, — скалится, сволочь. И руки чешутся сделать из его зубов одну сплошную диастему. — Боишься?.. — недоумевает Деб. — Ну так бери с собой Майкла, Эма… Да и Тэд не откажет. Тебе непременно надо пойти… — интонация засочилась медом, и мягкая ладонь коснулась щеки. — Сейчас мне надо единственное: сохранить контракт. Но прежде, уболтать кое-кого охуевшего, — зло киваю в сторону Ханикатта, — засветить на камеру свои «железные» яйца. — А как же шанс наконец засветить твои? Вскидываю бровь. Но изображать бесстрастие перед Деб бесполезно: — Ведь с возвращения ни разу. Скажешь, нет? Опускаю взгляд, и она тихо радуется очередному открытию: — Ай-да Джастин, ай-да молодец… — Значки мелко скачут на пышной груди. — Объездил самого дикого мустанга наших голубых прерий. И не говори, что не жаждешь снова почувствовать его лассо на своей шее и шпоры в боках… Мешок красноречия окончательно лопается, и Деб уже готова разразиться душераздирающим назидательно-любовным монологом — по утрам она всегда неутомима. Но тут, звякнув колокольчиком, вваливается совершенно сумасшедшая порция голодных педиков, и Деб резко меняет тему. Тратя талант и остроумие на лекцию «о преимуществе белков приготовленных лучшими поварами Либерти, перед банально высосанными где-нибудь в антисанитарных условиях задних комнат». Улучив секунду хватаю Майка, и мы съебываем. И выдыхаем только в полумиле от кафе. *** — Высадишь у «Плаща», — бесцветно просит Майк, прижавшись виском к стеклу — совсем, похоже, разобрало, — устрою «переучет» и посплю немного. — Не лучше ли в лофте? — Не лучше. Бен и так ревнует. — Зря. Майк кивком соглашается: — Тем более, что я рассказал ему о… Джастине. Заметно, как непривычное сочетание букв колет ему язык. А еще «Бен ревнует». — Знаешь, Ма права: тебе надо пойти… — Выдает, чуть подумав, и опять прислоняет голову. — За каким хуем? Вдруг это не он? — А если он? — Тогда тем более не надо. Послезавтра, не дай бог, Камински снова «обрадует»… И что, тянуть его в это дерьмо?.. — Перестань ты, все хорошо будет! — Встрепенулся и зачастил, размахивая руками. — Посмотри на нас с Беном — не терять же все из-за чертова диагноза. К тому же, не известно еще, кто из нас уйдет раньше… Может, мне на башку кирпич свалится… — Или марсиане свистнут для опытов… — Вот-вот. Так же и с вами… В смысле, с ним… Любая фигня может случиться запросто. Помнишь, как долго жалел, что из гордости не поехал к Мартину?.. — Выходи. — Не пойду я! Два слова правды — и сразу кипятишься… — Да мне насрать, сиди хоть до вечера. Просто в твою лавчонку ломятся… Сперва итальянскую рожу кривит испуг. Потом он узнает преступника, теребящего решетку, и расплывается в простодушной улыбке, благоговейно прошептав: — Приехал… Позабыв о недосыпе, бросается к стеклоподъемнику. И тут же передумывает — вертеть долго. Тогда принимается за дверь. Но и тут засада. — Да что за хуйня, блядь… Еще и тридцать штук отдал… — Дергает, злится, пыхтит, багровеет. Пока я, сжалившись, не нажимаю кнопку, а стоящий на тротуаре Брукнер не спасает его от приступа клаустрофобии. И переучета: нагнет на радостях прямо в подсобке. Назло всем диагнозам, кирпичам и марсианам. *** «Уютный» завтрак в «приятной» обстановке, «милая» дружеская беседа… Одного не хватает для «удачного» продолжения дня. Чтоб дела пошли как стояк по смазке. Легко, непринужденно. И прямиком в жопу. Идиоты из художественного не родили ни одного внятного макета по летней кампании Атлетикс — все, сука, спорят над правильным оттенком фона. Интернет нещадно тормозит, проплаты виснут. Шмидт обалдело носится по агентству, будто его прилюдно должен трахнуть сам Зак о’Тул. Ебаный квотербек не успел явиться, как сразу нырнул в толстенный халат и наотрез отказался оголяться на камеру. Чем адски раздраконил гримерш и оператора: шесть с лишним футов непробиваемых мышц, а стыдлив как баба. Ханикатт поди и не подозревает, что ебется с гребаной принцессой. Хоть и крутой, блядь, до охуения. Учитывая объемы бицепсов. И ожидаемых дивидендов — горы бабла на кону. О репутации и говорить нечего. И если к вечеру я все не утрясу — буду выебан вместо Шмидта. Но не каким-то там порномутантом с двадцатидюймовым стволом, а Лео Брауном. Благопристойным обладателем кошелька такого же размера. Прежде, я бы носом землю рыл, вгрызался беспощадным катерпиллером, выискивая путь к заветным баксам. А сейчас… «Каким ничтожным, плоским и тупым мне кажется весь свет в своих стремленьях». — Брай! — Врывается Шмидт. Не отвлекаясь, вопросительно поднимаю брови, и продолжаю дальше листать образцы оттенков. — Деньги упали на счет объекта… Киваю одобрительно и снова клацаю мышью. — …а он все равно артачится, обещает разорвать контракт… О, нащупал наконец. Темно-серый, почти стальной… — Ты слышал, что я сказал?! — вспыхнул Шмидт. — Прогорим ведь… — Ну и хрен с ним. Пойдем торговать Библиями Американского Праведного Пути. По доллару шестьдесят девять за экземпляр… — Веселишься? Еще бы… Фраза «тебе непременно надо пойти» засела в извилинах и зудит нестерпимо. И чем больше пытаюсь не «чесать» — тем сильнее гложет. Накатить бы. А то без виски страдания скоро достигнут апогея, мутировав из обычной навязчивой мысли в жесткую паранойю… и я ничего не смогу сделать. Кроме как сорваться и лететь в «Вавилон». Выслеживать чертово белобрысое наваждение. Встряхиваю головой, жму на глаза ладонями, пробуя загнать обратно вмиг вспыхнувшее под веками марево. Но сквозь красно-черную темноту солнечным пятном все настырнее проступает Тэйлор… — Брай? — пугается Шмидт. — Что с тобой? — Устал. — Нехотя убираю руки, делаю глубокий вдох и звоню в художественный. — Мёрф? Номер 46, «Грозовое небо». С тоном его кожи — отлично. Мёрф еще что-то пробует уточнять, но трубка уже легла — рассиживаться некогда. Пора к упрямой мечте чирлидерш. Обрадованный Шмидт моментально срывается с места и спешит распахнуть двери — лучше быть у Кинни на побегушках, чем у Американского Праведного Пути. *** — Пусть вернут мне штаны! — Бросается навстречу взбешенный «объект». Рассчитывал уложиться в пять минут и свалить к скучающим бутылкам. Но, нихрена — случай, похоже, сложный. «Железные люди», твою мать… — Прежде, чем это сделать, может, обсудим, что вас беспокоит? — Нечего обсуждать. — Раздувает нервные ноздри великолепного носа. — Я разрываю контракт… — Но уже немножечко поздно, вам не кажется? — Адски хочется пнуть коленом. В пах. Стоимостью в миллион. — Я Дрю Бойд, и это я назначаю броски. — Вскидывает голову, и на совершенно охренительной шее натягиваются жилы. — Нет, если мяч у меня. — Напоминаю правила, и Бойд тут же сникает, превращаясь из жеребца в перепуганного цыпленка. — Меня будто на показ выставляют, понимаете, — признается, — я не привык стоять перед всеми в трусах… Стой без трусов, хочется сказать. Но… — А как же раздевалка? Там на вас куда меньше надето бывает. — В раздевалке все с голыми задами… Выдает правильный ответ. И уже через минуту заждавшаяся камера резво щелкает затвором. *** — Ты великолепен, Брай, — шепчет голый Шмидт, восхищаясь моей выходкой. — Я знаю, Тэодор. Ничуть не хуже Бойда — головы гримерш не знают на ком остановиться: на мне, в обычных хлопковых боксерах. Или на квотербеке, в жемчужно-белых фирменных трусах. С мячом. И футбольным шлемом в придачу. *** В виду сегодняшнего приятного происшествия Майк забросил к хренам «ненавязчивый» кейтеринг. И к трем пополудни внутри меня образовалась громко урчащая пустота. Вот что значит привычка к правильному питанию. Попытался заполнить вакуум энергетическими батончиками — никакой сытости. Одна дикая жажда. Закурил — сделалось еще хуже. Хлебанул немного «Джека» — и жрать захотелось пуще прежнего. Зато в голове созрел план разрешения главной проблемы. Один глоток «пойти», второй «не пойти». Третий «не он», четвертый… Так до вечера играю в считалочку, самостоятельно ведя учет — не звать же, блядь, Шмидта. Но когда за окном внезапно обнаруживается ночь, а на дне остается пальца на два, сбиваюсь. И дальше трижды подряд «выпадает» «он» — я так хочу… Только о «сорваться и лететь» не может быть и речи. Тут до такси бы доковылять. Или хоть вызвать для начала. Пока сознание еще здесь... Сочные, тугие басы гулко лупят в солнечное сплетение. Сладкой болью шибают в виски. Caminando por la calle yo te vi con sola una mirada, me enamore de ti. Пестрота жаркой влагой струится по коже. Vuelve otra ves, no te vayas Besa mis labios Cha Cha Пылает огнем на пальцах, что вязнут в его волосах… Acaricia mi cuerpo, besame Cha Cha Испепеляет губы… Жжет солью язык. besame Cha Cha… «Брайан…» Зовет тихо. И я льну к нему, готовый сгореть у всех на глазах. Cha Cha…