Сэнгочные байки

Замок Осака, 7 мая 1615 года На женской половине замка Осака, несмотря на закрытые двери, уже явственно пахло дымом. Невнятный шум и звуки выстрелов, хотя еще смазанные расстоянием, тоже слышались уже ближе. Это были покои Оива но ката, наложницы Хидэёри, женщины собрались здесь и теперь молча сидели, вслушиваясь в приближающиеся звуки боя. Время от времени пытались разговаривать, но разговор почти сразу же угасал, толком не начавшись. Служанка, неотлучно дежурившая у окна, доложила: - Горит Центральная пагода. Ну вот и всё. Оива но ката даже не стала подниматься, чтобы посмотреть самой. Смысла смотреть и убеждаться уже не было. - Полагаю, ждать больше незачем. Она постаралась, чтобы голос прозвучал обычно и чтобы слова были обычные, чтобы не напугать дочь. Позвала: - Наа-тян, иди сюда. Шестилетняя Наахимэ боялась – осознавая ли до конца, что сейчас произойдет, нет ли, но явно боялась, видно было по дрожащим губам, по тому, как она прижала к груди белого тряпичного зайца. Но к матери она все-таки подошла, не выпуская из рук игрушку. Оива обняла ее и сама уткнулась лицом в мягкие детские волосы, свободной рукой вслепую нашла лежавший рядом наготове кайкэн. Раздался первый короткий стон и звук упавшего тела, за ним и другие, а Оива все еще постыдно медлила, не в силах нанести удар. Шум усилился, послышались торопливые шаги, скрип неаккуратно отодвинутой двери. Отчаянно зажмурившись, она занесла нож… - А ну прекратить! Кто-то перехватил ее руку, она яростно боролась, не видя, с кем, Наа, взвизгнув, откатилась в сторону, Оива пыталась вырваться, но ей больно вывернули руку, нож отлетел, звякнув об пол. - Что вы творите! – голос госпожи Сэнхимэ, супруги господина, звенел. Последняя из служанок, еще остававшаяся в живых, поколебавшись, опустила занесенный было кинжал. - Куда спешите? Сэнхимэ ворвалась сюда в плотной, напитанной водою одежде, увязав волосы платком чуть ли не по-крестьянски, и с оружием – за спиной госпожи маячила Гёбукё-но-цубоне, ее кормилица, с нагинатой в руках, нагината принадлежала Сэн, Оива ее признала. - Что мы творим? – Оива но ката поднялась на ноги. – Центральная пагода уже горит. Наш господин и его мать мертвы. И нам пора последовать за господином. А вам – первой надлежало бы показать всем пример. Куда спешим? А чего ждать, когда всех нас убьют? Или мы сгорим заживо? Или нас потащат отсюда, как добычу? Я удивляюсь тому, что вы - не там. Впрочем, это ваше дело. Я же – собираюсь исполнить свой долг. Я не допущу, чтобы сказали, что клан Тоётоми, не сумев победить, не сумел проиграть с честью. Восемнадцатилетняя Сэнхимэ - невысокая, плотная, глядя снизу вверх на старшую женщину – отчеканила: - Если наш господин и его мать мертвы, хозяйка в этом замке – я. Замок еще не пал! И вы – умрете, когда я прикажу. - Не ваши ли родственники штурмуют сейчас этот замок! – взвилась Оива. – И кто знает, не вы ли сами приложили к этому руку? Вы, вы, как только вы появились здесь, все пошло наперекосяк! Вы явились в этот замок вестницей смерти, а может, не только вестницей, вы принесли сюда смерть, а теперь – вместо смерти навязываете позор! Сэнхимэ с размаху отвесила ей пощечину. Оива на несколько мгновений умолкла, шумно и судорожно дыша… а потом поклонилась: - Благодарю. Прошу вас простить мою грубость. - Ничего… я ж понимаю, - Сэнхимэ неопределенно мотнула головой. Повернулась к остальным - двум женщинам и девочке. – Вас это тоже касается. Никому не сметь умирать без приказа. Она огляделась. - Там, где я шла, еще не горит. Переодеваться некогда. Замотайте лица чем-нибудь мокрым. Попробуем пробиться там. Оива сняла верхнее кимоно. Зачерпнув воду из бочки – по счастью, их после декабрьских обстрелов неизменно держали теперь в каждой комнате – стала поливать шелковую ткань, но почти сразу махнула рукой и целиком макнула туда. Чуть выжав, только чтоб не текло потоком, укутала дочь с головой. Остальные тоже разделили и намочили какие-то тряпки. Сэнхимэ, зачерпнув ладонью, на всякий случай еще подмочила край своего платка, чтобы прикрыть им лицо. Присела перед девочкой: - Наа-тян, с тобой все будет в порядке. Со мной ты в безопасности. Обещаю. Ничего не бойся и делай, как я скажу. Наа явственно хотела спросить: а с мамой? а с папой? Но не решилась и только молча кивнула. Сунула зайца в рукав, потом передумала и запихала его поглубже за пазуху. - Идемте, - госпожа Сэн поднялась. И в этот самый миг сквозь шум прорезался мужской голос: - Химэ! Химэ! И с ним – топот множества ног и звук, который не перепутаешь ни с чем: звук доспехов на бегущих воинах. Одним движением Сэн схватилась за нагинату и шагнула вперед, задвигая остальных к себе за спину. В комнату ввалился самурай без шлема, без сасимоно. За ним – еще несколько, пехотинцы. Командир припал на одно колено: - Госпожа? Госпожа Сэн? Я Сакадзаки Наомори. Меня прислал ваш дед. Лицо у него было располосовано поперек и залито кровью. -Наконец-то, - Сэнхимэ, не глядя, отдала назад нагинату. – Это мои служанки. Они идут со мной. – Она запахнула на Наахимэ мокрое кимоно, полностью закрыв ей лицо, и подняла ребенка на руки. – Ведите. Вы, - обратилась она к низкоранговым самураям, - отвечаете за женщин. Если не смогут идти – хватайте на руки и тащите. Пошли. *** Вдова Тоётоми Хидэёри – со сбившейся прической, вся в копоти, с чужим ребенком на руках – стояла перед Токугавой Иэясу. Сейчас, когда битва уже по сути закончилась, обе ставки объединились, и сёгун и огосё оба присутствовали здесь, каждый под своим штандартом. Но Сэнхимэ смотрела только на деда. - Эта девочка - дочь Хидэёри. Я обещала ей безопасность. Ваша воля, как поступать с пленными. Но если что, - она яростно отмотнула головой куда-то назад, - замок Осака еще не догорел. Несколько очень долгих мгновений господин Иэясу думал. И, наконец, кивнул, чуть склонив золотые папортниковые листья: - Полагаю, монастырь – это самое безопасное место. Господин Хидэтада, в наполовину сорванном болтающемся наплечнике - перерубленную шнуровку не успели поправить – взглянул на него с некоторым сомнением. - Отец, эта девочка – Тоётоми. - Да, - сказал господин Иэясу. – Но я – нет. Сёгун только выдохнул. Так выдохнул – это всё многомесячное страшное напряжение разом лопнуло и осыпалось шелестящим крошевом. И, поднявшись, шагнул к дочери и прижал ее к груди – вместе с чужим ребенком, с прокопченным тряпичным зайцем, со всем, что ни на есть… - Всё, всё… всё закончилось. Уже всё.