Сэнгочные байки

В голубой далекой спаленке Твой ребенок опочил. Тихо вылез карлик маленький И часы остановил. Александр Блок.

- Госпожа… Мандокоро-сама… пожалуйста, сделайте что-нибудь! Он… - один из слуг указал головою в сторону задвинутой двери, понизил голос, не решаясь назвать титул, чтобы не привлечь внимания того, кто за дверью. Остальные отчаянно закивали, поддерживая. – Он там со вчерашнего дня, не выходит, никого не хочет видеть, кто ни пытался сунуться - орет, и только то и дело требует саке. И… и… кажется, он там плачет. Нэнэ ненадолго задумалась, потом твердо кивнула и двинулась к закрытой двери. Опустилась перед дверью, решительно произнесла: «Я вхожу», - отодвинула створку, вошла и закрыла за собой дверь, не дожидаясь ответа. Хидэёси поднял на нее мутный взгляд. - Время кончилось. Нэнэ подошла и подсела к мужу. В комнате царил хаос, спертый воздух и мрак. Окна были не раскрыты. Вонь от пролитого саке и от пролитой воды от цветов. На мятой постели валялись детские сандалии. - Его нет, - сказал Хидэёси. Голосом, как ни странно, гораздо более трезвым, чем ожидала Нэнэ. Только вот совсем неживым. - Цурумацу нет. Его игрушки есть. Его одежда есть. Его тарелки есть. А его – нет. Пустая бутылка качалась на ножке опрокинутого столика. Качалась, качалась от каждого движения, каждого колебания воздуха – а упасть почему-то никак не могла. - Цурумацу нет, - повторил Хидэёси. Словно эти слова от повторения могли превратиться в какие-то другие. Или хоть что-нибудь объяснить. – Моего Цурумацу больше нет. А я есть. Как так. Вот: сижу, говорю. Как так может быть? Вот. Он эти дзори два раза надел. Я помню. Бегал в них по саду. На них еще земля из сада. А теперь его больше нет. Я есть. Ты есть. Всё есть. А может, ничего нет? Вообще ничего больше нет. Он покачивал на коленях две маленькие сандалии, точно спящего ребенка. И вдруг внезапно взвыл: «Ох, Нэнэ!» - и повалились лицом в пол. Сжался в жалкий комок на заляпанных невесть чем татами, перекатываясь из стороны в сторону, то ли всхлипывая, то ли подвывая. Но почти сразу, еще до того, как Нэнэ успела что-нибудь предпринять, вдруг резко распрямился и выкрикнул чуть не со злобой: - Утешать пришла? Не надо меня утешать! Ты меня не утешишь! Никто не утешит! Ты… ты этого не понимаешь! Не говори, что понимаешь! При всем желании не поймешь. Ты… ты ведь – есть. - Не буду говорить, - Нэнэ покачала головой. – По-настоящему, наверное, действительно не пойму. Мне очень жаль вашего сына. Он… он такой хорошенький был. Цурумацу. Но, наверное, такое и впрямь – кто сам не пережил, до конца не поймет. И я пришла вас не утешать. Пришла стыдить. Щеки у Хидэёси ввалились и заросли двухдневной щетиной. И… то ли раньше такого не было, то Нэнэ просто не замечала, не было случая заметить – щетина та ведь совсем седая… - Есть тот, кому сейчас еще хуже, чем вам. Это ваш общий ребенок, но ведь она носила его в себе, рожала его, прикладывала его к груди. Разве Тяте сейчас не еще тяжелее? Вы без конца твердили, как вы ее любите – и что же сейчас? Как только пришло горе – и она одна, и ей никакой поддержки от мужа, как раз когда это ей нужнее всего. Вы сидите тут и жалеете себя, как вы несчастны, а про нее даже и не вспомнили, каково ей. Идите к ней. Хидэёси покачнулся и помотал головой. -Идите к ней! – повторила Нэнэ с нажимом. – Горе у вас общее. Вы ей нужны. Идите к ней. Хидэёси снова отчаянно замотал головой. Не отказываясь, поняла Нэнэ – пытаясь прийти в себя. Она поискала воды, хотела позвать слуг, приказать принести умыться, но все же не стала. В комнате стояла емкость для подогрева саке, вода, конечно, остыла еще вчера. Нэнэ зачерпнула оттуда первой попавшейся чашкой и сунула ее мужу. Хидэёси, вместо умывания просто плеснул водою себе в лицо. И снова замотал головой. Отмотавшись и отфыркавшись, поднял к ней мокрое лицо. И сказал, неожиданно твердо: - Иду. К ней. Нэнэ дошла за ним до дверей. Удержавшись, чтобы не поддержать его под руку. Его шатало. Но не стала, дошла за ним. Оставшись в комнате одна, она вернулась к окнам и раздвинула створки. В комнату втек воздух и остатки света. Нэнэ составила в одно место посуду из-под саке и перевернула как положено столик. Подобрала с пола сандалии. И тут – самой вдруг захотелось разрыдаться навзрыд.