Три драббла о двух Учихах

Высоко под потолком бледно светила лампочка. Где-то извне вечер медленно превращался в ночь, но здесь время текло незаметно. Недвижно. Неслышное дыхание человека, отвернувшегося к стене. В глубине души Мадару удивляло это странное желание — приходить к нему после миссий и просто сидеть рядом, болтая ни о чём, или медленно поглаживать его распущенные волосы. Итачи почти всегда молчал, лёжа на нерасстеленной постели полностью одетым. Свет от единственной лампочки придавал жёлтый оттенок простыням, поблескивал в длинных разметавшихся прядях и касался щёк, линии скул, плотно сжатых губ. Сегодня, какое-то время послушав возню, разговоры за стеной и голос старшего, спокойно рассказывавшего о чём-то, Итачи повернул голову на подушке и по-прежнему без слов посмотрел Мадаре в лицо. Прервав рассказ на середине фразы, тот долго не спускал с младшего глаз. Глубина безмолвного взгляда манила, звала дотронуться и почувствовать. Движение — и под губами мерное дыхание без улыбки, и напротив привычная чернота под густыми ресницами, лёгкие тени на коже, казавшейся пергаментной в нездоровой желтизне падавшего света. Сильнее сдавить ногами бёдра и скорее впиться поцелуем, пока внутри не стали рождаться невысказанные громкие вопросы. За дверью послышался вскрик, громкая ругань, а через несколько секунд с треском выключился свет, погрузив комнату в непроглядную темноту. Мадара неосознанно вскинул ладони к лицу, потёр глаза и невидяще посмотрел перед собой. Недовольно тряхнув головой, он наугад коснулся рукой итачиного лица и пробормотал сквозь зубы: — Чёрт подери, не зги не видно. Словно ты… — … ослеп, — одновременно закончил Итачи. Потом они немного помолчали вдвоём, словно внимая телом это слово, пугающее для любого из их проклятого клана. Вдвоём — и каждый по отдельности, не видев друг друга в темноте, не старавшись прижаться. Чёрная безликая ткань обернула их с ног до головы, и сквозь неё Мадара услышал, как смеётся под ним Итачи — тихим звенящим смехом, который пробежал по рёбрам, спустился вдоль по позвоночнику. А вслед потянулись руки — стали ласкать кожу тёплыми прыткими пальцами, притянули ближе. И Мадара склонился, находя губами улыбавшийся рот, чтобы прервать этот незнакомый смех и заставить дыхание сбиться. Чтобы изучить языком каждую трещинку, распробовать на вкус шальной и сладкий стон, впитать незаметный блеск глаз, распахнутых в темноте. Чтобы не думать о том, как снова жить при свете.