Высшее общество

Люмос на конце палочки переливающимся светом открывал ему дорогу; каждый шаг по ступеням в ночной тишине отзывался глухим стуком, отражаясь эхом от стен по всей Астрономической башне. Он не был в Хогвартсе слишком давно. Двадцать три года, больше половины своей жизни. Учитывая повод, по которому его вызвали, он пожелал бы не появляться в стенах школы, что когда-то стала ему родным до щемящей в груди тоски домом, еще столько же. За спиной бесшумными тенями передвигались авроры — правосудие в его человеческом обличье, бесстрастные палачи и хранители порядка в непостоянном мире, что без них обернулся бы к хаосу. Он чувствовал, как их дыхание опаляет его шею, как они наступают на его следы и повторяют шаги отточенными движениями — так ученики повторяют за наставником.  — Осветите пространство, — с твердостью в голосе бросил через плечо команде приказ; поднятые палочки авроров рассекли тьму башни синхронным Люмосом. Глаза машинально сощурились от стерильно-белого ослепляющего света, ему потребовалось пару секунд для того, чтобы вернуть зрение и опустить взгляд на пол. По-подростковому худощавые ноги в черных полупрозрачных колготках; туфли с обломанными каблуками, свет играл на черном лакированном покрытии и отражал силуэты авроров. Неприкрытые платьем острые колени в разводах багровых вмятин и тонких ссадинах. Раскинутые при падении руки, запястье с детским браслетом на тонкой нитке, унизанной бусинками на удачу. Спутанные темные волосы, скрывающие лицо. И кровь. Кровь была повсюду — стекала с разорванного местами платья, оседала на волосах, растекалась темной лужей вокруг бездыханного тела. Сектусемпра. Он попытался сглотнуть невесть откуда взявшийся комок в горле. Он давно был в этом деле, видел и более кровавые и пропитанные жестокостью следы произошедших преступлений, провожал столько душ, что мог бы примерить черный балахон давней знакомой с косой, что всегда была слишком близко, опаляя дыханием и мурашками пробегаясь с головы до низу, но была одна вещь, к которой он бы никогда не смог привыкнуть, сколько бы не сталкивался: смерть детей.  — Переверните ее. Когда авроры перевернули тело, он застыл, сраженный под дых; казалось, что с ошеломленным выдохом из груди вышла и его душа тоже. Никто не смел проронить ни звука, и он слышал нарастание этой клокочущей тишины в ушах, чувствовал, как от этого звука закипает кровь. Гарри Джеймс Поттер узнал жертву.

за двадцать один день до

Хогвартс-экспресс проносился мимо английских лесов, превращая переплетенные деревья с пышной листвой за окном в размытые масляные мазки — на этой земле все еще правило лето, не желая уступать осени. Разглядеть в этих неясных очертаниях силуэт отдельного дерева было невозможно, лишь лес, проносящийся бескрайней темно-зеленой стеной, закрывающей палящее солнце и чистое безоблачное небо. В коридорах было узко до приступа клаустрофобии, но просто стоять в тесном коридоре старого поезда, оперевшись об оконную раму и вслушиваясь в стучащийся размеренный ритм, неведомым образом было умиротворяюще. Казалось, что этот стук был и не звуком рельсов вовсе, а доносящимся из недр механизма сердцебиением. Словно Хогвартс-экспресс был большим древним чудищем, добродушно развозящим сотни детей на спине каждый год, доставляя их в новый чудесный мир, сошедший со страниц безграничной детской фантазии. Для скольких юных волшебников и волшебниц алый билет означал больше, чем тонкий лист бумаги и очередной учебный год? Сколько детей смотрели с восторгом на силуэт школы вдали, с замирающим сердцем забывая, как дышать, и провожали прошлую жизнь утерянными по собственному выбору воспоминаниями, надеясь больше не возвращаться? Они цеплялись за школу, как за спасательные круги леденцовой расцветки, и мечтали о будущем — о предстоящих беспечальных годах, раскрашенных красками волшебства, защищающего от всех невзгод и болезней. Ведь ты не можешь не радоваться в волшебном мире. Лили Луна Поттер провела по запотевшей поверхности окна линию острым концом карминово-красного ногтя и тихо хмыкнула себе под нос. Магический мир ничем не отличался от маггловского. Здесь не было рыцарей в сияющих доспехах и страшных огнедышащих драконов, зато были принцы и принцессы, готовые перегрызть друг другу глотки. Магия не могла скрыть того, что этот мир на самом деле не состоял из радуги и глиттера, как тебе обещали. Здесь от всего разило, как перегаром, зловонием денег, пошлости и славы, но никто об этом не говорил, потому что с набитым золотом ртом сложно перечить сложившимся десятилетиями устоям, так что их подразумевают как сами собой разумеющиеся истины. Закрась заклинанием мешки под глазами и шрамы на теле (но не забудь о тех, что на душе), всех люби и всем улыбайся, чтобы перемолоть чужие кости и едко высмеять, брызгаясь ядом, за золотыми запертыми дверьми. Словно предстаешь на ежедневном аукционе выставочной совой в выгодном свете и с ценником, где валюта — лайки и комментарии в Инстаграме, и все хотят больше, чем у других. Волшебный мир, подобно презираемому чистокровными волшебниками маггловскому, состоял из купли-продажи, где было единственное правило: если что-то не покупается, добавь к цене лишних нулей или заделайся нужным, заставь приползти к тебе на коленях. Лили с детства знала, что ей могли простить многое за мягкий изгиб пухлых клубничных губ и невинный взгляд кукольных глаз из-под занавеса пушистых ресниц, если не все. И она пользовалась этим, с медом в голосе нашептывая отцу, что новое платье дизайнерского дома Амореи Селвин за бешеные деньги выглядело так красиво на сайте, или как же она раздосадована тем, что всем остальным девочкам разрешили провести праздники на яхте семьи Нотт, а ей нет. Все просто: она знала, как очаровывающе на него действует мягкость единственной дочери, а мальчики — нет, так и стояли, свесив головы в разных углах гостиной, пиная стены и ковыряясь ногтями в штукатурке, пока Лили болтала ногами в воздухе на диване за просмотром утреннего тв шоу. Дело было не в том, что она была папиной дочкой. Лили Луна нравилась всем аксиомой. Что-то было в ней, что притягивало и располагало к себе других, что-то между харизмой и очарованием. Это что-то нельзя было почувствовать или провести по нему пальцем, но Лили знала о его наличии внутри, чувствовала, как оно вместе с магией и кровью текло по ее венам. Сколько она себя помнила, любая ее прихоть исполнялась щелчком пальцев потакающим ее по-детски прелестному 'хочу' отцом и неограниченным кошельком с доступом к золоту из сейфа в Гринготтсе. Платья кутюр из блестящего шелка, по которому легко скользили пальцы, дизайнерские туфли на тонких каблуках, бесчисленное количество оттенков одной лишь красной помады. Лучшие парни с белозубыми улыбками, которых не стыдно было после слюнявых поцелуев на крыльце нарядить в смокинг и привести к семье на ужин. Лили казалось, что этот мир был ее целиком и полностью. Что она сможет получить все, что захочет. Она ошибалась. « — Ты… Драккл, ты просто избалованная стерва-манипуляторша. — Прозрачные глаза, как два зеркала, темнеют, когда растерянность и обида сменяются на презрение. Она противна ему, Лили это чувствует по тому, как он отнимает от нее пальцы так резко, словно она была кипятком и расходилась волдырями по его коже. Его слова по непонятной причине задевают что-то запредельно глубоко, сжимая горло когтистой лапой и выбивая ребра по пути. Ей бы защититься, выдать хоть какое-то оправдание — он ведь ждет, взирая на нее с потайной надеждой на дне озерных глаз, — но Лили молчит, сжав клубнично-красные губы в тонкую подрагивающую линию. Не дождавшись ответа, стряхивает ее пальцы со своего локтя. Руки Теда безжизненно болтаются по обе стороны, словно потеряли себе применение, Лили не может не вспоминать о том, как они так правильно ложились на ее плечи. — Тебя кроме тебя самой хоть кто-то волнует, или ты забавы ради играешь чужими сердцами, раз уж своего нет? Тот нахальный зализанный мальчишка в вашей столовой уже знает, что ты растопчешь его чувства и небрежно оставишь их прах под дверью?» Как же это было несправедливо — она хотела объяснить ему, что отец начал задавать неловкие вопросы и выпытывать у нее подробности: «Куда делся Ричард, Лили? Вы с ним уже разошлись? Как же жаль, он кажется мне достойным молодым человеком». Лили пришлось уговорить своего бывшего Паркинсона перетерпеть целый вечер за ужином у Поттеров, слушая в сотый раз истории о школьных годах Золотого Трио, открывая рот лишь для того, чтобы полным уважения голосом произнести «да, сэр» и «согласен, сэр», следующее за почтительным кивком, или попросить добавки у миссис Поттер. Сволочь Паркинсон согласился на это за обещание с рукой на сердце подумать о втором шансе, и все оставшееся лето каждое утро Лили будили звуки щебетания птиц, уведомляющие о новых сообщениях. А что ей было еще делать? Привести к отцу его крестника, мол, знакомься, папочка? Гарри, при всей природной мягкосердечности, запустил бы в него без раздумий и разбирательств Круцио. Три раза подряд, не давая отдышаться. Потому что его дочь никто не смеет обижать, крестник ты самого известного мага в Британии после Мерлина или нет, а разница в четыре года и отношения с несовершеннолетней уже смотрелись весьма невыгодно в резюме на роль потенциального бойфренда дочери. Но Тед не дал ей вставить и слова, лишь обвинял и обвинял, жалил, как оса. И смотрел свысока так, будто она для него умерла в одно мгновение. Сбил грузовик на бешеной скорости, загрызли псы, попала под зеленую вспышку Авады, упала с высоты своего эго. Была Лили и нет ее, как и некому скорбеть. Лили все еще не могла понять, как можно так легко отказаться от человека, даже не выслушав его. Отказаться от совместных воспоминаний, эмоций, прикосновений… Отказаться от них. Конечно, она злилась, хотела написать ему позже оправдания в трехстраничном письме, как Мистер Дарси Элизабет, но она — не Дарси, и он не мисс Беннет. Можно было беситься сколько угодно, кричать и срываться на попавшихся под горячую руку и невиновных, но их больше не было, чтобы спасать.  — Еще раз прикоснешься к ней — я тебя растерзаю к дракклу, понял? Лили вскинулась от неожиданности и обернулась. Крики и ругань за стеклянной дверью вагона приближались все ближе и ближе. Громкость перепалки постепенно нарастала снежным шаром, разрушая расслабляющее спокойствие купейного вагона, и, когда слушать стало совсем невыносимо, дверь распахнулась. В узкий коридор ввалились четверо парней, о чем-то спорящих на повышенных тонах и щедро одаривающих друг друга угрозами.  — Уизли, успокойся, она уже не маленькая, может сама решить, с кем общаться, — насмешливо громко рассмеялся Тайлер Забини, плюнув в сторону Хьюго. Его нахальное лицо заострилось, под смуглой кожей ходуном ходили желваки в ярости. Ноздри Забини поднимались и опускались, а темные, почти черные глаза смотрели свысока, отстаивая правоту. — И с чего вы вдруг занялись ее опекой? Вас записали в ее нянечки?  — Закрой. Свой. Поганый. Рот, — раздельно проговорил Альбус, крепко сжимая в кармане палочку, готовый к тому, во что может перерасти перепалка. Лили встревожилась. Она не удивилась, увидев Хьюго и Тайлера — они всегда поступали опрометчиво, по-детски вскидывая кулаки и палочки по любой причине, но Альбус был… спокойнее и старше, что ли. Мудрее. Лили знала Альбуса лучше всех на этом свете, поэтому понимала: надо было задеть что-то серьезное, чтобы заставить его так побагроветь от ярости и потерять природное хладнокровное самообладание. Так что лучше бы не вмешиваться и отойти в сторону, но позолоченный значок старосты Слизерина жегся на груди раскаленным металлом и не позволял уйти. Лили встала у стены — еще не дай Мерлин заденут на ходу, их же сложно остановить — и сложила руки на груди.  — Мальчики, успокойтесь, — ее голос обрел твердость, как у отца, когда он отчитывал братьев.  — А то что, Поттер? Ну да, я же не сын героев страны, ко мне можно прикасаться.  — Забини, еще слово о моем отце… — бешено произнес Альбус, закатывая рукава. Да, злился Альбус редко, но если его вывести из себя, то затащить было также сложно, как поезд остановить на ходу, встав на рельсы — скорее переломит твой труп и оставит грудой костей на рельсах.  — Успокойся, бро, этот мусор того не стоит. — Ричард оттащил Альбуса от Паркинсона и попытался его утихомирить. Альбус вырывался из хватки друга и бросал ненавистные взгляды на Забини, словно пытаясь выжечь в нем дыру невербальным.  — Мусор? Ты про себя?  — Хватит, прекратите вести себя подобно первокурсникам, или я доложу Монтегю, — простонала Лили, но ее никто не слышал. Альбус даже не повернул к ней голову. Хьюго взял Тайлера за ворот рубашки и прижал к стене. Его лицо находилось так близко, что при желании он смог бы разглядеть и сосчитать каждую выделяющуюся каплю пота на смуглой шее Забини. Могло показаться, что он пытается его поцеловать, если бы не напряженные мышцы на удерживающих Тайлера руках Хьюго и свирепое выражение его лица. Дыша Тайлеру в шею, он наклонился к его уху и произнес четко, но тихо, чтобы окружающие не смогли услышать:  — Ты стрелки не переводи, ублюдок. Чтобы к Роксане не подходил с этой хренью. Это последнее предупреждение, — прорычал Хьюго, — увижу еще раз — сдам Лонгботтому на ковер без угрызений совести. Хьюго отпустил его. Пристыженный Тайлер отряхнулся и бросил последний разъяренный взгляд.  — Это еще не конец, — процедил он перед тем, как закрыть за собой дверь вагона.  — Ну и пиздуй, — плюнул Хьюго ему в след. Как только закрылась дверь, Паркинсон отпустил вырывающегося Альбуса и снял с него Силенцио. Ал толкнул его в ответ и посмотрел исподлобья:  — Ричи, какого драккла ты меня остановил? Ему надо было хорошенько начистить рожу, может, запомнил бы так, раз слов этот идиот не понимает. — Но не успел он встать твердо, как сестра подлетела к нему и схватила за локоть, словно мать в детстве. Ее глаза гневно потемнели, пока она шипела разъяренной кошкой:  — Нет, Ал, это ты какого черта набросился на него? Забыл за лето, что ты староста? Ричи издал смешок. Вид того, как она в него вцепилась, вызывал смех: шестикурсница Лили и на каблуках была ниже Альбуса на пол головы, но даже так умудрялась глядеть на него свысока. Казалось, что она еле сдерживалась от того, чтобы больно потянуть Ала за мочку уха, как делала Джинни в детстве. Не хватало ему еще выслушивать наставления от мелкой на глазах у друзей. Поттер раздраженно отмахнулся от сестры:  — Если тебя это не касается, то лучше не суй свой нос, окей? Лили опустила глаза. Что-то дрогнуло в ее прекрасном лице, взгляд серо-зеленых глаз поник. Альбус невольно отступил на пару шагов. Он не хотел ее задевать. Наверное.  — Хорошо. — Она сбросила пальцы с руки Альбуса и резко развернулась с обидой к выходу из вагона. Медно-рыжие легкие локоны плескались у нее за спиной, ударяясь об узкую спину, облаченную в черную кофту с объемными рукавами-фонариками и прямоугольным вырезом. — Пятнадцать баллов со Слизерина, сорок пять баллов с Гриффиндора. Идиот. Все мальчишки — идиоты. Безмозглые, безответственные, противные… Мальчишки всегда остаются мальчишками, но девочки становятся женщинами.  — Лилз, это жестоко даже для тебя!  — Кстати, Лили, — прокричал в унисон спохватившийся и засмотревшийся на нее Паркинсон, — не хочешь пойти со мной на вечеринку по случаю возвращения в школу? Средний палец с ярко-красным ногтем, что сигнально светился в полумраке, послужил ответом ржущим парням. Щелкнула задвижка на двери. Тайра Забини, что-то от скуки листающая в своем смартфоне и изредка бросающая в рот исключительно розовые бобы Берти-Боттс из ягодной серии, заметила ее первой. Она обернулась к двери в секунду, идеально вылизанный высокий хвост из темных блестящих волос повернулся за ней, серебряные цепочки подпрыгнули на груди и ударились со звонким лязгом. Лили не в первый раз отметила, что своей реакцией Тайра была похожа на кошку. Или на пуму — большую, черную и грациозную, что смогла бы легко задушить жертву когтистой лапой. Первое слово, что приходило на ум, при рассматривании Тайры с ее фирменным хитрым прищуром и властным характером — хищная.  — Ты что, сдохла на собрании? — резко поинтересовалась Тайра. — Чего так долго?  — Они там, наверно, обсуждали планы по захвату мира. Или как ненавидят нас всех, простых смертных, — произнесла Каллисто Нотт, загадочно понизив голос, пародируя голос из тв шоу о масонских заговорах. Доминик рядом с ней разошлась в громком хохоте. У нее был милый смех: не мелодичный или хихикающий, как у многих девчонок, а настоящий, с придыханием, напоминающий чем-то о детстве в Норе у Уизли и теплых ароматных пирогах с яблоками бабушки Молли, что таяли во рту. Доминик ненавидела свой смех, но Лили не знала никого, кто еще бы смеялся так искренне и красиво. И это при том, что Лили знала каждого в школе по имени.  — Собрание старост как раз таки не сильно затянулось, хотя оно все равно прошло скучно. Ничего стоящего на нем не было, но, — Лили облизнула губы, собирая на себе все внимание, — по пути я увидела кое-что очень интересное. Все девушки в купе отвлеклись от своих дел и посмотрели на нее, приманенные, как акулы кровью, на любимый запах. Терпкий и кружащий голову пикантностью, с легкой ноткой скандальности и привкусом драмы — аромат свежих сплетен заполонил пространство.  — И что же именно? — спросила Каллисто с жадным любопытством, отбрасывая в сторону глянцевый журнал. Красавица-блондинка с голливудской улыбкой Виктуар Уизли игриво подмигнула Лили с последней страницы журнала в рекламе цветочных духов новой коллекции волшебной линии Шанель — «Влюби его в себя без амортенции». Лили обвела взглядом затихших подруг. Тайра, Доминик, Каллисто, она сама — все они здесь были богатыми, эгоистичными и избалованными наследницами первых людей в стране, не привыкшими отказывать себе ни в чем. У них было все, но за свежую сплетню они готовы были отдать любимую пару дорогих французских туфлей ценой в драконье яйцо.  — Мой брат не поделил что-то с братом Тайры, они ссорились в коридоре поезда. Я не уверена, но мне кажется, что Тайлер начал ухлестывать за кем-то из наших с Дом кузин. За Алом, конечно, бегали собачками Хьюго и Ричи, — она закатила глаза.  — А Скорпиус? Он тоже там был? — взволнованно спросила Каллисто, пряча обеспокоенность за интересом.  — Его там не было. И слава Мерлиновой матери, иначе я бы сорвалась на нем и метнула бы Экспульсо, — сухо ответила Лили.  — Прекрати, Лилз. Он, конечно, мудак, но все еще мой парень, и мне неприятно такое о нем слышать, — она недовольно дернула плечами. Поттер решила промолчать, прикусив нижнюю губу. Дело было не в том, что к Малфою она испытывала глубокую личную неприязнь еще с первого курса. Или по большей части не в этом, ладно. То, что было между Нотт и Малфоем, скорее напоминало американские горки, чем нормальные отношения между двумя здоровыми людьми. Каллисто была первой и единственной постоянной девушкой Скорпиуса, и это, пожалуй, было единственным пунктом, что отличал ее от вереницы его воздыхательниц, что таскались за ним по пятам, глупо хихикали и мечтали прыгнуть к нему в постель. Малфой пользовался ею, назначал встречи, лишь когда ему хотелось потрахаться, никогда не звал на официальные свидания и в целом относился не многим лучше, чем к домовику. Лили знала все это, потому что ревущая Каллисто звонила ей по ночам летом и скидывала скриншоты их переписок в личные сообщения. Его сухие и бездушные ответы на ее милые сообщения заставляли Лили шипеть в телефон: почему ты позволяешь ему так с собой общаться? Возьми себя в руки и брось его. Она бросала его, а потом давала еще один шанс, ведь все заслуживают второго шанса. За вторым шел третий, за третьим — четвертый… Каллисто всегда писала ему первой. А если она этого не делала, то они могли не общаться неделями, пока ей не стало бы без него совсем тошно и она бы не писала первой вновь. Уже это, наверно, должно было послужить если не кричащим знаком «дальше не заплывать», то хотя бы тревожным звонком, но Нотт закрывала глаза с наивным «люблю», вкладывая в пять букв больше веры, чем в саму себя.  — Я поговорю с братом, поинтересуюсь, кого из ваших кузин он теперь «трогает», — Тайра прервала ставшую неловкой паузу и протянула ей разноцветную упаковку. — Будешь?  — Давай, — Лили запустила туда пальцы, схватила один из бобов и положила в рот. Тайра не любила чернику, но брала ягодные драже из-за вкусов клубники и малины, а вот Лили обожала ее. Сладко-кислый черничный привкус разнесся по рту, напоминая об уходящем лете, пока она думала о том, кто бы это мог быть. Это точно была не Доминик, она бы уже разболтала им об этом с румянцем на щеках. Молли была мелкой, да и не понравилась бы она Тайлеру — слишком простой была, также, как и не подошла бы ему заучка и пай-девочка Роза. Картина Тайлера с Виктуар вызывала смех.  — А мне можно? — Каллисто потянулась за конфетками. Тайра отдернула руку с разноцветной пачкой и посмотрела на нее сочувственно, невинно захлопав ресницами.  — Милая, прости, но может тебе стоит воздержаться от сладкого? — она цокнула языком и закатила глаза. — Ты же сама жаловалась на свою кожу, что поры слишком сильно забились, и обещала сесть на диету пару дней назад. Каллисто притихла, в очередной раз обиженная Тайрой. Иногда (чаще всего) Забини была слишком жестокой, даже если ее намерения были хорошими, но Нотт никогда не стала бы ей перечить. Если Тайра была пумой, то безобидная Каллисто — белым пушистым котенком, что не смог бы и перевернуться со спины на лапы без чужой помощи.  — А мне кажется, — Доминик осторожно приобняла Калли за плечи, приободряя ее, — что от одной конфетки хуже никому не станет. Нотт улыбнулась ей и одарила благодарным взглядом.  — Кстати, Дом, — протянула она, слегка подтолкнув ее плечом с хитрой улыбкой, как улыбаются дети, выпрашивая конфеты у родителей, — ты обещала что-то рассказать, когда Лили вернется.  — А, точно, — Доминик прикусила нижнюю губу и подправила выбившуюся из пышной косы волнистую светлую прядь за ухо. Она все еще сомневалась, рассказать секрет или оставить его в тайне, как сердечно обещала, но сдалась под давлением ждущих настойчивых взглядов подруг, и выпалила на одном выдохе: — Тед и Виктуар разорвали помолвку и расстались. По купе пронеслись изумленные вздохи. Лили заморгала так сильно, что перед глазами начали плыть фиолетовые круги. Сердце рухнуло вниз настолько громко, что ей показалось, будто каждый в этом поезде должен был отчетливо услышать грохот его падения. Но никто и не заметил. Помолвка? Когда он успел?  — Разорвали? — удивленно переспросила Тайра, растерянно опустив пачку конфет-бобов на потрепанное кожаное сидение купе. — Подожди, а когда они успели-то провести помолвку, и почему ты ни слова об этом не сказала?  — В тайне, в конце июня. Она мне, своей младшей сестре, рассказала лишь потому, что я заметила кольцо, пока искала свой блеск в ее косметичке. Тот, что персиковый, который еще губы увеличивает. Виктуар просила никому не говорить — они хотели подождать, пока она отработает контракт во Франции в августе, и тогда сообщить семье, иначе наши кузины и тети достали бы их с расспросами и подготовкой к свадьбе. А Тед бросил ее в июле, лишь сказал, что «не готов», словно его подменили. Теперь, наверно, нет смысла держать это в тайне.  — А Виктуар не сказала почему? Может, он ей изменил с кем-то этим летом?  — Нет, молчит, как рыба. Помните Беллу в Новолунии, когда она смотрела в окно и не замечала, как сменяются времена года один за другим, с лета на весну и далее? У Виктуар депрессия похлеще. Она и до этого мало ела, а сейчас вообще живет на одном кофе и воздухе.  — Лили, ты знала? Тед, когда приходил к вам домой, рассказывал? Она поджала губы в тонкую линию. Люпин ни разу не обмолвился об этом. Приходил в их дом почти каждое утро, сонно улыбался и наливал себе черный чай в ее любимую кружку. Взъерошивал чернично-синие волосы, как воробей, смеялся, присаживаясь с длинными ногами на столешницу, и просил не говорить отцу, что опять задержался до утра. А она, дура, даже не задумывалась, кто ждет его дома и от чего он бежит. И теперь из ее головы не выходила страшная правда — она и есть та самая девушка.  — Может, это она ему изменила. Вы же знаете Виктуар, у нее один ветер в голове, какая свадьба? Переспала, наверно, с редактором Ведьмополитена или Шарма.  — А может и с обоими, — энергично кивнула Каллисто, — как бы ей еще дали одновременно две сентябрьские обложки главных волшебных журналов Европы?  — Не хочу даже обсуждать. — Лили повела плечиком и картинно сморщилась. — У меня голова кружится, наверное, давление упало. Умою лицо, может, поможет. Никому не позволено видеть ее в таком состоянии, тем более — доводить до него. Как только она дошла до туалета, с ней что-то случилось. Лицо ее переменилось и заострилось, руки задрожали, и она уперлась ими о старую раковину поезда, чтобы точно не упасть. Конечно, ей было жаль Виктуар… Но в этом не было ее вины. Это было целиком и полностью осознанное решение Люпина. Она не заставляла его бросать свою невесту, он сделал это сам. Кто знает, может, это даже не было связано с тем, что происходило между ними летом. Это же было незначительно, несерьезно, как бы это создало такие большие неприятные последствия в виде чужих разбитых сердец? Или, по крайней мере, Лили пыталась так себя успокоить. Сладкий черничный привкус в ее рту начал отдавать кислой горечью. Поезд ехал все дальше.