Высшее общество

Скорпиусу было девять лет, когда он впервые вышел с родителями в свет. Он мало что помнил с того приема. Все было смутным и размытым перед глазами ослепляющим светом хрустальной люстры в центре, которая, как рисовало его по-детски богатое воображение, могла не удержаться на тонких подвешенных к потолку цепочках и рухнуть в любой миг на пол, придавив гостей к мраморному полу. Из-за нее он весь вечер задирал голову к потолку и получал замечания от отца — Драко ругал его за то, что он витает в облаках, когда должен пожать руку очередной сухой неприятной даме, одной из тех, что любит пощипать его за щечки и назвать «милым, милым мальчиком». Единственное, что он четко запомнил на всю жизнь, так это осуждающие, провожающие взгляды людей на своей тонкой мальчишеской спине и шипящие змеиные шепотки. Они будут следовать за ним верной тенью всю его жизнь, как бы его семья ни пыталась отмыться от грязи времен Второй Магической Войны. «Малфой откупился от Азкабана деньгами Гринграссов, а сейчас щеголяет на свободе, пока Забини заперт и не может увидеть своих детей. Бесстыжий! Была бы моя воля, сама сдала бы его на съедение дементорам». «Кто-нибудь может вызвать мракоборцев? Тут пожирательской крысой воняет». «Говорят, жена его сына понесла не от него, а от Темного Лорда, поэтому Малфои вцепились в нее такой железной хваткой». Скорпиусу было всего девять лет, но уже в таком раннем возрасте он понимал, что это неправильно: просто так оставлять эти несправедливые слова без ответа, давать людям тебя унижать. Он смотрел на отца снизу вверх и хмурил светлые брови, не понимая, почему тот не закрывает рты мерзким снобам. Той ночью отец зашел к нему в спальню — пожелать спокойной ночи перед сном. К тридцати годам он сумел сохранить свою харизму, самоуверенность и природную изворотливость, но в платиновых волосах уже поблескивала предательская седина. По лицу разошлась паутина морщин, как сплетенные ветви деревьев. Скорпиусу показалось, что отец внезапно, в один миг постарел. Это было неправдой, конечно же. Признаки старения были на его лице уже давно, но Скорпиус не обращал на них внимания. Он включил ультрамариновый ночник в форме разъяренной пикси, подоткнул мягкое пуховое одеяло сыну и нежно погладил его по светлой лохматой макушке.  — Я всегда знал, что ты сильный, Скорпиус, — произнес отец осипшим голосом и коротко улыбнулся. Его профиль, подсвеченный светом лампы, четко очерчивался на фоне ночи, тени падали на глубокие линии морщин на лбу. Серые глаза Драко, обычно отстраненные и безразличные, в тот миг были наполнены поддержкой и некой мудростью прожитых лет, словно он делился сокровенной правдой всей жизни, и это заставило Скорпиуса поддаться вперед и вслушаться. — Сильнее меня, сильнее своего деда. В тебе есть железная воля, решимость. Упорство отстаивать свое. Когда-нибудь благодаря этим качествам ты достигнешь вершин, но прежде тебе следует научиться вовремя прятать свое эго и замолкать. Скорпиус запомнил это на всю жизнь. Еще в вагоне поезда он познакомился и подружился с Поттером — то, чего его отец не смог достичь. Никто не смел больше и слова сказать ему о том, из какой семьи он произошел или на чьей стороне сражался его отец двадцать лет назад, потому что это означало попасть в черный список Поттера. На пятом курсе он вступил в Слизеринскую команду и понял, что ему нравится побеждать. Он любил толпы зрителей. Похлопывания по спине. Радость ликующих болельщиков слизеринской сборной. Ощущение победы. Он не стал капитаном, потому что когда в команде Поттер, любой отходит на второй план, но ему и не нужно было стоять во главе — зачем быть лидером, когда можно влиять на его решения? Но Скорпиус не пользовался Альбусом. Может, поначалу это и был выгодный союз одиннадцатилеток — Ал защищал Малфоя от презрения и желчи недоброжелателей, Малфой служил щитом от попыток слишком надоедливых и шумных однокурсников втиснуться в окружение сына героя войны, — но со временем они прижились друг к другу. Прощали недостатки и закрывали на них глаза, доверяли, открывались. Как Патронум идет за Экспекто, так и Скорпиус следует за Альбусом тенью, жизненно необходимой связкой. Со временем к ним присоединились Хьюго и Ричард. Скорпиус ценил их чувство юмора, заразительный смех, что с ними можно было легко сбросить стресс и устраивать самые крутые вечеринки в мэноре с горячими девчонками со старших курсов, но он не смог бы при всем желании довериться им так же, как Альбусу. Да и Альбусу он не доверял всего. Скорпиус затянулся от сигареты и осторожно провел пальцами по шероховатой поверхности бумаги, впрочем, без интереса. Волшебники постепенно отходили от неудобного пергамента в неформальных письмах — он мялся, рассыпался на краях и приобретал грязно-желтый оттенок спустя пару недель или при неподходящей температуре, из-за чего его было невозможно хранить долго. В деловых переписках и в официальных учреждениях пергамент все равно неизменно использовался, как дань вековой традиции волшебного общества. Малфои, что всегда умели адаптироваться подобно хамелеонам, тоже перешли на бумагу в письмах. Слишком долговязый, Скорпиус не мог развернуться в душном и тесном купе, поэтому закинул длинные ноги на сидение напротив прямо в лакированных черных туфлях. Дым исходил от сигареты густыми клубами, пришлось отложить письмо и палочкой развеять окутывающее облако. Купе номер тринадцать, из которого поначалу исходили непрекращающиеся громкие шутки и невообразимый шум и грохот, сейчас пустело. Хьюго, Ричи и Ал звали его разобраться с Забини, который положил глаз на одну из кузин Поттер-Уизли или что-то еще, Скорпиус не вникал в возмущенные тирады Ала и пропустил повод набить рожу Тайлеру, словно он им нужен был. Скорпиус относился к Забини с презрением, а на его издевки и провокации реагировал с хладнокровным спокойствием и насмешкой, чем выводил еще больше. По неизвестной по сей день Малфою причине, уже семь лет Тайлер ненавидел больше всех именно его. А что станет с кузиной Альбуса и Хьюго, к которой тот катил шары, ему было плевать. Это же Уизли, Салазар, их дохера — они плодятся, как кролики. Так что Скорпиус лишь лениво хмыкнул, закрыл за парнями дверь и зажег ментоловую сигарету. Уханье совы прозвучало на все купе. Малфой посмотрел на загоревшийся экран смартфона. Конечно же, это было сообщение от Нотт. Точнее, целых четыре сообщения, написанные один за другим. @princesscalli: Скорп, в каком ты купе? Может, встретимся, пока поезд не доехал до Хогсмида? Я услышала от Лилз, что вы дрались с Тайлером. Ты цел? Нет синяков или ушибов? Скорпи, почему ты игнорируешь меня? Давай поговорим. Скорпиус закатил глаза. Скорпи. Это ласковое обращение подходило больше для пускающего слюни щенка, но никак не для наследника древнего чистокровного рода Малфоев. Нотт заигралась в заботливую девушку и забылась. Его бесило то, как она нарушала его границы каждый день, хотя он никогда не давал ей на это согласия. До нее у него было множество девушек на один раз, но, если честно, это развлечение всегда его жутко утомляло и быстро наскучивало. Забава сходила по мере того, как легко девушка соглашалась, ломаясь лишь пару мгновений и хлопая ресницами. Секс получался скорым, рутинным, и заученно громкие, визгливые стоны не доставляли удовольствия. Скорпиус никогда не понимал, зачем девушкам было нужно так сильно стонать. Будто они пытались убедить его, как им хорошо. Но на деле звучало наигранно, так, словно они репетировали стоны часами для того, чтобы звучать идеально и угодить ему, и это вызывало лишь смех. Каллисто никогда не стонала. Когда она была на пике, ее ресницы дрожали, на коже возникал пот, идеальные кудри путались в пальцах и превращались в беспорядок, а сама она слишком часто дышала. Могла жалобно пискнуть, как котенок, но не стонала. Малфой находил это милым, ему нравилась эта забавная естественность в ней, так что он решил — почему бы и нет? Паркинсон говорил, что если ему и нужна была девушка, то Каллисто с ее розовыми каблуками, пьющая исключительно шампанское, была идеальным вариантом. Но все равно чего-то не хватало. Каллисто продолжала быть трогательно прелестной и естественной, но он искал в ней что-то еще и не мог найти. Может быть, она была слишком милой, до приторности, и весь ее сахар, слизанный вместе с блестящим блеском с пухлых губ, встал у него в горле. Так что в начале лета он предложил ей расстаться. Но не рассчитал то, как быстро она к нему привяжется. Скорпиус поставил телефон на блокировку и потянулся обратно к письму. Он знал, что это от отца. Его мать была более гибкой, ей было легче подстроиться под маггловские технологии и инновации молодого поколения, постепенно вводимые в волшебный мир, нежели Драко. Астория любила звонить сыну по магической сети, видеть его лицо, разговаривать, находясь за сотни миль. В июле отец с матерью отправились в поместье на юге Франции. Мать уверяла его, что это лишь на лето — рассадить розы на территории сада, особенно любимый сорт матери, привередливые и хрупкие цветы, что не выносили любых осадков. Каждое утро его летних каникул в детстве проходило на нагретой солнцем веранде. Скорпиус наблюдал, как дряхлые руки большеглазого и ушастого домовика Аларика разливали чай с бергамотом и дольками лимона по фарфоровым чашкам из сервиза с ангелами, подаренного давно бабушкой Нарциссой. Астория возвращалась на веранду в эластичных тонких перчатках, темно-синей элегантной шляпе с широкими полями, перевязанной лентой, и темными кошачьими очками. Она была уставшая, со срезанными с кустарника розами в руках — она любила свои розы настолько, что не подпускала к ним домовиков — которые осторожно вставляла в хрустальную расписанную вазу с водой в центре стола. Ее аристократично-бледные руки сливались с нежными лепестками цвета парного молока. Но уже был август. И хотя Скорпиус наслаждался летом и вседозволенностью, свободный от родительской опеки, лишь изредка навещаемый тетей Дафной для галочки, проверить, что вековой и величественный мэнор цел, не сгорел в адском пламени и не залит текилой, ему все же казалось подозрительным то, что родители все еще не вернулись в Англию. И вот письмо, доставленное утром их семейным филином. То, что писал отец, означало, что все было запредельно плохо. Скорпиус медлил, не распечатывал письмо. Не хотел читать оправдания Драко, заверения, что все будет хорошо, что он защитит семью. Его слова уже давно потеряли значимость, его обещания садились на уши лапшой, по ценности равной клятвам алкоголика бросить спиртное. Словом, Скорпиус ему не верил. Потому что Скорпиус знал: его отец — слабый человек. И то, что при малейшем шорохе он с паранойей бежал во Францию греть хвост на солнце, лишь доказывало это. И похуй. Проблемы отца — не его проблемы, пусть разбирается сам с ними; главное, чтобы не трогал их с матерью. Малфой облокотился о холодную стену купе, отключил звук уведомлений на телефоне и попытался заснуть, но стрекот старых накаленных ламп на потолке поезда его напрягал. Казалось, еще секунда — и лампа треснет, погаснет, и этот грязно-желтый свет поезда потухнет. Скорпиус хмуро посмотрел на источник света и еще раз попытался абстрагироваться от него и задремать, но шум от лампы приковывал к себе внимание, заполнял мысли, гудел в голове, как в ужастиках. На секунду ему показалось, что как только выключится свет, поезд со всех сторон облетят черные полупрозрачные балдахины дементоров, неся за собой дух смерти. Резко отодвинулась дверь. Из помрачневшего в сумерках коридора первыми вылезли матово-зеленые глаза, а затем уже показалось и бледное, призрачно-продолговатое лицо. Альбус встал, запустив пальцы в темные пряди и прислонившись к двери боком, и запрятал палочку в карман.  — Разрешите ли вы мне, мистер Малфой, потревожить ваше священное одиночество своей ничтожной компанией? Скорпиус хмыкнул, незаметно сворачивая и пряча письмо далеко в карман джинсов, и прихватил с собой пачку ментоловых.  — Пошли, покурим, идиот. — Он лениво поднялся с сидения и последовал за Альбусом в коридор, закрывая за ними дверь. — Ну что, сильно досталось Забини? Где Уизли и Паркинсон?  — Если бы ты был с нами, то сам бы узнал. — Светло-зеленые глаза бросили на него осуждающий взгляд, но Поттер и сам знал, что на совесть друга это не возымеет никакого эффекта, для этого нужна была та самая совесть, а у Малфоя ее не было, так что он просто цокнул языком и закатил глаза. — А может, и посодействовал бы — показал, как ударить покрасивее, где добавить лилового, где бордового… Но как же жаль, что тебя там не было, — Альбус подчеркнул последнее слово, как бы выплевывая в обиде. — Хью и Ричи на собрании их команды по квиддичу.  — Я, может, карму берегу, пытаюсь искупить грехи, а ты меня на драки зовешь, — громко хмыкнул Скорпиус. — La haine attire la haine. Он отодвинул старую занавеску на окне и посмотрел за пределы поезда. Летний вечер лился в окно, манил и зазывал к себе. Небо темнело и переходило в сиреневый, наливалось синевой доверху, лишь линия у горизонта оставалась рыже-желтой. Подобно всплескам белой краски на черном полотне, местами проявлялись еще блеклые звезды. Уже оставалось немного до Хогсмида.  — Здесь только один высокоинтеллектуальный богатый сноб, знающий французский, и — спойлер — это не я.  — Да, забыл, ты же низкоинтеллектуальный богатый сноб. Ненависть порождает ненависть.  — Туше, бордюр, круассан, багет. Достаточно интеллектуально? — Альбус шарил в карманах с минуту и достал пачку простых сигарет, без какого либо вкуса и дополнений, вроде капсул, шариков и прочей фигни. Он не любил проявления излишеств в чем-либо — черта, которую неосознанно перенял у отца. Поттер вставил сигарету в рот и хотел было протянуть Скорпиусу пачку, но на периферии зрения заметил движение в противоположном конце коридора и с рефлексом, наработанным годами в квиддиче, резко забросил их в купе так, что они отлетели под сидение, скрытые тенью. Малфой проследил за его взглядом. Каллисто Нотт стояла посреди коридора и хмуро смотрела на него большими глазами, сердито надув губы в розовом блеске. Ее светлое ангельское личико потемнело в откровенной обиде.  — Салазар тебя раздери, — ругнулся Скорпиус. Альбус посмотрел на него с насмешкой и несильно хлопнул по плечу.  — Что же, я пошел, найду Розу. Мне как раз нужно обсудить с ней проект-исследование на лето, который задал Монтегю.  — О нет. — Глаза Скорпиуса расширились в ужасе, он остановил Альбуса за локоть и громко протянул: — Альбус, ты не можешь просто так слиться и оставить меня один на один с проблемами, не можешь.  — Почему же, могу. Я уже сливаюсь, — хмыкнул Альбус на прощание и пожал плечами, как бы произнеся «ну да, я такой». Скорпиус про себя обозвал его предателем. — Каллисто, дорогая, привет, выглядишь отпадно. Не убивай его сегодня, прошу, пожалей не его, но меня — я не хочу искать нового ловца в команду.  — Только ради тебя, Поттер, — нарочито мягко улыбнулась ему Каллисто, отвлекаясь на секунду от пытки Малфоя. Чертов Альбус мог находить контакт со всеми, как и его рыжая сестра-ведьма. — Оставишь нас наедине?  — Без проблем. Скорпиус проводил его спину взглядом человека, идущего на казнь, и мысленно послал на хрен. Он обернулся к Нотт:  — Каллисто, ты что-то хотела от меня?  — Что я хотела от тебя? — От возмущения она аж запнулась, прежде чем высоко поднять подбородок. — Я твоя девушка, а ты ведешь себя так, словно… Словно я… «Словно я никто для тебя», хотела сказать она, но не договорила, оставила биться в груди несказанным. Его это никак не заденет, ее же его согласие с этим ударит в сердце.  — Словно ты что? Калли, я просто хотел немного побыть в одиночестве, в этом нет ничего страшного. Личное пространство, понимаешь?  — А всего лета тебе не хватило? Какой же ты трус, Малфой! — разгорячено выпалила Каллисто и резко остановилась, переводя дыхание, умоляляя себя заткнуться, но уже не могла остановить поток эмоций, накопленных месяцами. — Ты даже не можешь найти в себе храбрости прямо сказать мне, что не хочешь со мной быть. Скорпиус чувствовал — это были не ее слова, а одной из ее стервозных подружек, которые постоянно сплетничали о нем и советовали ей его бросить, потому что Нотт, хоть и говорила в запале, звучала неуверенно, нерешительно, как радио передавала чужие мысли. Наверное, все еще верила в то, что это неправда и он ее разубедит. Крепко прижмет к груди, щемяще-нежно поцелует в макушку, приласкает, назовет дурехой и уверит, что это все — пустые домыслы. Что они все еще будут вместе. Впрочем, ей правда стоило его бросить, потому что теперь он бросает ее.  — Я не хочу быть с тобой, — с легкостью повторил ее слова Скорпиус, глядя ей в глаза. Каллисто вздрогнула:  — Что? Его лицо оцепенело, походя на маску. В тусклом свете поезда оно казалось безжизненным, а в глазах застыло выражение такой равнодушной пустоты, что невольно заставило Каллисто отступить на пару шагов назад. Как мраморная статуя. Скорпиус Гиперион Малфой был живой мраморной статуей. С насмешливыми взглядами и ухмылками, от которых голова шла кругом. Со снежными волосами и льдистыми глазами, от которых то шел холодок до мурашек, то бросало в жар. Малфой был недоступно и редкостно красив, потому нравился многим до поклонения и возведения в полубоги, особенно — девчонкам помладше, вьющимся за ним вереницей и готовым продать душу за его взгляд, направленный в их сторону. Мальчик красив что при эфемерном свете, что без. И для нее тоже Скорпиус Малфой — нечто божественное, из высокого искусства, живой Аполлон. Кто угодно, кроме человека. Ты же поэтому его хотела, Каллисто? Потому что он был непохожим на других. Ледовито-холодным. Мечтала согреть, растопить его сердце любовью, а он заморозил твое за ненадобностью и разбил с таким треском, что ты оборачиваешься, но никто кроме тебя не замечает грохота разбитых осколков.  — Ты это хотела услышать? — переспросил Скорпиус, обозревая остаточно-жалостно ее дрожащие обидой губы. Ему было правда жаль ее, — так жалеют сбитых машинами крошечных зверушек на дороге, но не подбирают, а оставляют погибать, — но он знал, что не изменится ни ради нее, ни ради кого-либо еще.  — Нет, не это, — тихо прошептала Каллисто, чувствуя, как собираются слезы и мешают видеть четко, размывая его лицо, и хорошо — не увидит глумления в его глазах. Скорпиус смягчился под ее затравленным взглядом, чувствуя, что истерика быстро завершилась и скандал сошел на нет. Малфой ненавидел скандалы, претензии, выяснения отношений и отчитывания, потому что верил — никто никому ничего не должен. Он облизнул сухие губы и прочистил горло перед тем, как начать говорить, тщательно подбирая слова.  — Послушай. Прости, но я не могу тебе дать то, что ты от меня ожидаешь, — он наклонился ближе к ней, его голос околдовывал ее. Он осторожно заправил волнистую прядь золотистых волос за ее ухо, надеясь, что она не воспримет этот жест как нечто большее, чем сочувствие. Нотт принимала ласку с упоением оголодавшего, с тоской следя за его пальцами. — И не нужно надеяться, что я изменюсь. Прости, что испортил тебе эти полгода. Пару секунд Каллисто молчала, проглотив язык. Скорпиус боялся, что она зарыдает — он правда не знал, как успокаивать плачущих женщин и как реагировать.  — Я ненавижу тебя, — единственные слова, что сорвались с ее губ полушепотом. Каллисто помотала головой, пара локонов упала ей на светлое лицо. Она врала. Она знала это, потому что никогда не смогла бы его возненавидеть. И он тоже это знал. «Напиток Живой Смерти вызывает крепкий сон, который может длиться бесконечно. Это напиток очень опасен, если его не использовать с осторожностью… Чрезвычайно опасное зелье. Выполняйте с максимальной аккуратностью». Роза сделала вдох и выдох. Настойка полыни. Сок дремоносных бобов. Корень валерианы и корень асфоделя. Она усердно повторяла свои конспекты за шестой курс, которые чаще всего были списаны из учебников слово в слово — каждая информация на страницах казалась важной и необходимой, и не записать ее было сродни преступлению. Школа была ее вторым домом, учеба — ежедневным хобби, и Роза не представляла, что будет делать, когда год закончится. Час назад прошло собрание старост, которое ей пришлось вести самой, отдуваясь в одиночку. Луи ее бросил, как всегда, у него были дела с собранием Клуба Технологий под руководством профессора Мальсибера по Маггловедению. Роза знала, что Маггловедение во времена их родителей было совершенно иным, но под реформами директора Лонгботтома и политики сближения с маггловским миром Министерства предмет стал обязательным до пятого курса. Программа поменялась совершенно, теперь на предмете подробно изучали принципы работы механических устройств и техники магглов, рассматривали волшебные альтернативы, вроде Американских ВизФонов вместо СмартФонов, которые питались за счет волшебства, а не электроэнергии — или как ее называют магглы? Так что, Розе пришлось самой организовать собрание и представлять их обоих как старост факультета. Она не жаловалась, впрочем: ей всегда нравилось брать контроль над ситуацией. Роза не могла с этим ничего поделать — она не умела работать в команде, доверять кому-то часть обязанностей, чтобы потом увидеть, как эта некачественно выполненная деталь перечеркивает ее усердный труд, над которым она кропотливо старалась всю ночь. Поэтому Роза предпочитала всегда брать все в свои руки и делать в одиночку. Может быть, это и была причина, почему на сидении напротив нее только ее огромный рюкзак, плотно набитый книгами в разных переплетах, бережно обернутых в обложки. И рыжий пушистый котенок Нокс, что тихо и мирно сопел на чемодане. Его маленькая грудь прерывисто поднималась и опускалась, он дергал розовым носиком, стоило тележке со сладостями проехать мимо, маня его к себе запахом пирожков. Иногда, когда котенок чмокал у нее на коленях и растягивался, Розе казалось, что Нокс — единственное живое создание, которое может выносить ее присутствие двадцать четыре часа в сутки. Даже Хьюго не мог терпеть ее постоянно, с детства убегая к парням, хотя, наверное, все равно любил и по-своему защищал. Наверное, такова была ее участь — ее всегда будут терпеть только книги да коты. Жалкое зрелище. Но ведь это не так уж и плохо. Розе нравилась ее тихая жизнь, лишенная драмы, хотя иногда она смотрела на то, как ее кузены веселятся, влюбляются и берут от жизни все, в то время как она переписывает параграфы из древних свитков, и тоска наливала грудь подобно дождевой воде в грозовом облаке. Она перелистнула конспект и успела повторить еще пару рецептов зелий перед тем, как в дверь купе постучались.  — Да? — подала голос Роза, взволнованно откладывая учебник.  — Хей, это Альбус. Твой кузен, если ты еще не забыла. Роза закатила глаза, — какими же иногда клоунами были ее кузены — но все же открыла дверь.  — Ты что-то хотел? — поинтересовалась Уизли, приподняв темные густые брови. Она встала у двери, держась за косяк так, что Альбусу ее видно было лишь наполовину. Вязаный разноцветный кардиган в августе, простые голубые джинсы-бойфренды, старые добрые кеды с грязными шнурками и где-то порванные — ее стиль был простым и однотонным, не мозолил глаза после вычурных нарядов Блишвик или Паркинсон. Темно-карие глаза выжидающе смотрели на него.  — Да. Ты сделала то исследование, которое нам задавал Монтегю по трансфигурации неживого в живое? — Он не требовал ответа, говорил утвердительно, зная, что закончила, так что продолжил, не давая Розе вставить и слова: — Можешь дать свои записи? У меня что-то результаты между тринадцатым и семнадцатым днем подозрительно похожие, сверюсь.  — Ты же понимаешь, что у нас должны быть разные предметы и животные по итогу? — усмехнулась Уизли.  — Я просто просмотрю общие черты, я делал эксперимент. За кого ты меня принимаешь? — Альбус погладил спящего Нокса по голове и за поднятым ушком, заставив его широко зевнуть и вытянуть лапку, как бы говоря «не мешай». Роза протяжно вздохнула, но полезла в рюкзак и достала толстую папку с рефератами и проектами. Осторожно по заметкам нашла летний проект с листами в папке жасминового цвета и протянула Альбусу.  — Если помнешь хоть один лист или не отдашь вовремя, я тебя прокляну чем-нибудь особенно ужасным.  — Спасибо, спасительница, о, Ровена Рейвенкло! — он принял папку из ладоней Розы и поспешно обнял, она неловко похлопала его по спине в ответ.  — Это все? — спросила Роза, смотря на него в упор, ожидая какого-нибудь жеста или фразы участия. Никаких «Как твое лето, Роза?» или «Как у тебя дела, Роза?», казалось, ему было совершенно неинтересно, как она прожила эти последние два месяца. Конечно, у нее ничего не случилось. Все было скучно и серо, рутинно до заученного: мама возвращалась с Министерства под ночь и уходила под утро, Рон, как всегда, валялся на диване, смотря трансляцию матча «Пушки Педдл» — «Звёзды Суитуотера» за две тысячи восьмой. Хьюго почти никогда не было дома: он шлялся где-то по Лондону и приходил поздно, либо был на тусовках своих друзей и не возвращался пару дней. Ничего не происходило, но Розе было бы приятно, если бы он поинтересовался.  — Я бы попросил у тебя еще один из рефератов для Сен-Этьен, но это уже будет верх наглости, сам знаю. Еще раз, спасибо, — Альбус закружил ее, несильно приподнимая над полом, и поставил на место. — Обожаю тебя, Рози. Он ушел также стремительно, как и ворвался, не попрощавшись. На душе стало гадко и противно. Роза внезапно почувствовала себя использованной; еще пару минут назад на душе у нее было спокойно и безмятежно, как в тихой гавани с мелкими волнами, а сейчас бушевал шторм, грозящийся придавить ее тяжестью волн и осознанием того, что она никому не нужна. Похоже, это удел отличников — их любят лишь перед дедлайнами.  — Не за что, — ответила она то ли стенам, то ли котенку, которого разбудил Альбус. Нокс примостился возле нее и ласково облизал пальцы шершавым языком. Дверь снова открылась. Роза посмотрела с надеждой — может, это Альбус вспомнил, что забыл попрощаться или хотя бы проверить ее, и вернулся? Но это был не Альбус.  — Блять. — Синеволосое нечто запнулось о шнурки на пороге, с грохотом ударив ногу в тяжелых армейских ботинках о дверь, упало на пол и разнеслось в потоке таких матов, что заставили Розу съежиться.  — Ты жива?  — Нет, сдохла, — резко ответило нечто и зашипело от боли. — Ай, блять, Одиновы стринги. Роза подалась вперед одновременно и с испугом, и с интересом. Нечто было девушкой со спутанными в беспорядке фиолетово-синими волосами, что закрывали лицо. Ее ноги были раскиданы в разные стороны, колготки в крупную сетку порвались на коленях и залились кровью от огромной ссадины.  — Давай помогу, — Роза подала ей руку. В ее глазах лилось сочувствие и искреннее желание помочь. Незнакомка пару секунд подозрительно смотрела на ее пальцы перед тем, как вздохнуть и принять помощь. Может быть, ее подкупила чистосердечность чужого человека.  — Только не отрежь мне ногу случайно, — она села на сидение рядом с ней так, что ее нога оказалась на коленях у Уизли. Роза достала палочку из-под «Пророка» и, под взглядом исподлобья девушки, осторожно направила на ее кожу.  — Рекуперет, — прошептала Уизли, аккуратно держа чужое колено в своих руках, стараясь не задеть ссадину. На глазах у обеих кожа волшебным образом сходилась на месте нитями и затягивалась, и уже через пару секунд колено выглядело так, словно и не было никакой раны — лишь порванная и заляпанная сетка намекала на инцидент.  — Вау… тебе нужно в колдомедики. Наши совершенно не умеют лечить, — девушка прочистила горло и подняли уголки губ в благодарность от всего сердца. Голос у нее был низкий и хриплый, как если бы она перед тем, как войти, выкурила пачку сигарет. — И спасибо. А еще прости, что нагрубила. Я немного… невежливая. «Немного — это мягко говоря», — подумала Роза, но вместо этого лишь сказала:  — Ничего страшного, просто попытайся аккуратнее заходить в комнату. Лицо незнакомки было с широко поставленными темными глазами и высокими скулами. У нее был небольшой рот, но он подходил ее лицу; будь губы больше, отвлекали бы внимание от глаз. Она была одето небрежно, в широкую толстовку какой-то музыкальной группы и серые джинсовые шорты поверх колготок в сетку. Роза, как староста, знала всех в школе, так что была уверена — она новенькая.  — Да, у меня вечно проблема с дверьми, — громко и заразительно расхохоталась девушка. — Черт, я даже не представилась. Валери.  — Роза, очень приятно, — она тихо порадовалась тому, что не нужно было называть фамилию и слышать восторженный трепет: «Уизли? Как тот Уизли, друг самого Гарри Поттера? Вы с ним родственники?». Роза быстро перевела тему: — Откуда ты?  — Ты знаешь всех здесь, да? Я из Дурмстранга.  — Ты перевелась или… — она неловко заткнулась, поймав себя на невежливости. Роза Уизли была чертовски умной, но когда дело касалось обычной жизни, ее язык работал быстрее, чем мозг.  — Меня исключили, подралась с кракеном возле замка, — отшутилась Валери. Роза осторожно улыбнулась, хотя и уловила фальшь, но Валери ведь и не была обязана перед ней открываться в первый день знакомства.  — Надеюсь, ты хорошо ему надавала перед уходом.  — «Надавала»? Ты очень правильная, похоже? — новенькая издевалась над Розой, но делала это, судя по улыбке, без плохого умысла, так что она попыталась не принимать это как оскорбление.  — Звание старосты обязывает, — попыталась пошутить Роза, но сразу же занервничала — вдруг она воспримет это так, словно она хвастается? Хьюго каждый раз корчился, когда Гермиона хвалила Розу за это достижение во время редких совместных ужинов. Кузены и кузины, когда они были помладше, иногда даже разбалтывали всем окружающим, что они просто однофамильцы, потому что не хотели позориться такой серой родственницей. Особенно часто это делали Молли и Люси, когда Роза поступила на первый курс. Роза любила брать всю работу в свои руки, но многие почему-то считали, что она так хотела доказать всем, что она — одна из лучших, и закатывали глаза, стоило ей перенять инициативу. Староста, отличница, активистка. Конечно, она делала это для самоутверждения в глазах других и первенства, а не потому, что у нее больше не было никаких интересов в жизни, кроме учебы и кружков.  — Ууу, староста. Будешь меня покрывать? — состроила ангельский вид Валери, невинно хлопая ресницами, но раскололась и ткнула ее под бок, рассмеявшись.  — И не надейся, — засмущалась Роза. Ей нравилась Валери, нравилась ее шуточная манера общения, легкость, и какое-то бунтарство, заключенное в крашенных прядях, которые напоминали о Тедди. С Розой даже однокурсники обычно говорили так, словно она была профессором — официально и по делу, оставалось только обратиться на «вы». Стоило ей зайти в кабинет, как все переставали материться, будто бы на них наложили Силенцио, переставали обсуждать вечеринки. Если бы Роза хотела, она бы смогла попасть на них, конечно, она ведь дочь героев войны и самого Министра Магии, но ей было неуютно среди пьяных гогочущих подростков, ее пугало то, что они могли сделать в нетрезвом уме, потому не хотела портить всем веселье и вежливо отказывалась. Вскоре ее и перестали приглашать. Всю оставшуюся дорогу Роза повторяла конспекты, а Валери зависала в телефоне, но между ними, к счастью, не было неловкого молчания — они иногда перебрасывались фразами и шутками, Валери читала особенно смешные посты из Твиттера. Роза не помнила, когда в последний раз ей было так удобно с кем-то. Наверное, она даже сама не осознавала, как устала от постоянного одиночества и тишины, и вот, спустя шесть лет вечно полупустого купе, она впервые едет вместе с кем-то, и это ощущалось... странно. Необычно по своей новизне. Когда они доехали до Хогсмида, ночь уже выступала из-за деревьев; она втягивала в волнующий полумрак, заманивала глубже в лес. Тихая и ласковая, ночь не тревожила ветром дома в деревне и деревья, но Роза закуталась в кардиган, крепко удерживая чемодан. В темноте прорисовывался силуэт величественного старинного замка и острых башен, где уже приветливо горел свет, ожидая новых учеников и гостей в своих стенах, как в ожившей сказке. Это был последний год Розы в Хогвартсе, и она не могла представить, что в ее жизни больше не будет алого Хогвартс-экспресса или походов в Хогсмид, не будет запуганных и восхищенных первокурсников на лодках, пытающихся разглядеть в воде кальмара. Не будет призрачных лошадей с каретами, фыркающих под нос, но невидимых счастливому большинству, не будет патрулирования в прохладных коридорах, обвешанных говорливыми портретами давно умерших людей. Не будет экзаменов, тестов, свитков эссе. Придется сдать значок старосты, что уже слился татуировкой с кожей, запрятать ало-золотой шарф в дальний ящик комода, оставив пылиться среди вещей, из которых уже выросла и к которым вернешься только из чувства ностальгии по хорошему и светлому спустя долгие, долгие года. Что в ее жизни больше не будет Хогвартса.