Дети победителей

— Мадам Памфри, пожалуйста, убедитесь, чтобы пострадавшие ученики находились в разных помещениях, — устало проговорила Минерва Макгонагалл. — Для их же собственной безопасности. Каждый раз казалось, что после подобных внештатных ситуаций, которые, к слову, в последнее время стали особенно частыми, будто все ученики с цепи сорвались, она взрослела как минимум на лет пять. В глазах директора появлялась вселенская усталость, а каждая морщинка на лице образовывала сложные сплетения. На это невозможно было смотреть без грусти, ведь сколько за свою жизнь повидала эта сильная женщина — можно было лишь догадываться. Каждую даже незначительную победу или большое горе студентов она переживала сама. Став директором прославленной школы магии и волшебства Хогвартс, она несомненно предполагала, что ей придется сталкиваться с трудностями, но в последнее время их становилось непомерно много. Теперь она понимала, почему Альбус Дамблдор все чаще старался оставаться в стороне, руководя школой будто из тени. — Проведите беседы со своими подопечными, — продолжила директор, обращаясь к Невиллу Лонгботтому и Горацию Слизнорту, как деканам Гриффиндора и Слизерина соответственно. — Нам необходимо выяснить все детали произошедшего, а мне необходима чашечка чая… — Она уже развернулась, чтобы удалиться в свой кабинет, как остановилась и обронила Джеймсу: — Поговорим обо всем позже, мистер Поттер. Молодой человек, словно отчитанный мальчишка, поджал губы и опустил взгляд, чувствуя вину за произошедшее. Ведь это его студенты после товарищеского матча едва не поубивали друг друга, словно были злейшими врагами. Он был слишком мягок с ними… или наоборот чересчур строг? В это время директор Макгонагалл скрылась за поворотом. Он смотрел ей вслед, в кармане мантии перебирая пальцами шершавый пергамент письма Международной ассоциации квиддича. В горле стоял ком от волнующего предвкушения того, что находилось в этом письме. Одновременно с тем, ему было страшно от того, чего он так долго ждал, — принятия в сборную. Ведь это бы значило, что его карьера тренера по квиддичу в Хогвартсе будет окончена, а за этот сравнительно небольшой промежуток времени он стал чувствовать ответственность за каждого игрока. Сейчас он не мог бросить все так. В своем небольшом кабинете, даже не сняв верхней одежды, Джеймс сидел за столом и размышлял обо всем, все так же вертя в своих руках успевший помяться запечатанный конверт с эмблемой Международной ассоциации, который ему так и не хватало смелости открыть. Здание близ поля для квиддича пустовало, не было возгласов и криков, а на снегу все так же остались кровавые следы после недавней потасовки студентов. Тишину, царившую вокруг, прервали торопливые тихие шаги по коридору. Поттер, выдернутый из пучины своих мыслей, тут же отправил конверт обратно в карман мантии. На пороге показалась невысокая фигура в черном кашемировом пальто. На ее темных растрепанных волосах были редкие снежинки, а на пухлых губах красовалась значительных размеров трещина. В том же кашемировом пальто Персефона Нотт стояла перед ним, ежась от холода, переминаясь с ноги на ногу. В глазах цвета крепкого кофе мелькали огоньки страха, ведь она никогда не видела его таким рассерженным, способным вот так легко ударить другого человека. Но было в этих глазах любопытство, ожидание чего-то, что из-за своего гнева в тот момент Джеймс Сириус Поттер не мог заметить. Слишком много всего навалилось в последние дни, слишком мало времени для того, чтобы все рассказать. В тот момент он задавался вопросом «А стоит ли?». Есть ли ей хоть какое-то дело до его проблем? — Просто пообещай мне, что за время каникул ты не будешь тусоваться в этой компании, — спустя какое-то время прервал молчание Джеймс. — Я просто не могу контролировать все на свете. — Эти слова вызвали у Персефоны не сколько удивление, а даже в какой-то мере возмущение. —Что? — переспросила тогда она, вкладывая в свой голос все недовольство, вызванное брошенной фразой. — Это еще что значит? Его взгляд был тяжелым, но молчание — еще тяжелее. В тот день чувства Перси были смешанными, начиная от полнейшей растерянности, продолжая страхом и волнением и заканчивая разочарованием. И, тем не менее, как бы сильно не возмутили ее слова Джеймса, она хотела понять их. Хотела понять его реакцию. Насчет вчерашнего, сегодняшнего и… всех тех моментов, что они разделили. Вот только он ей не позволил. — Удачных каникул, Персефона Нотт. Надеюсь, ты прислушаешься к моим словам. Видит Мерлин, она хотела крикнуть ему вслед. Нет, не просто крикнуть. Она хотела накричать на него: за то, что так просто отвернулся и ушел, за то, что не ответил на ее вопрос, за то, что оставил ее наедине со своими мыслями и страхами, которые копились не просто со вчерашнего вечера, а за несколько недель до этого. Но она промолчала. Потому что разыгрывать сцену посреди школьного дворика с тренером, будучи студенткой, которая и без того нажила проблем на свою голову, казалось самой неблагоразумной идеей. Да и собственная гордость не позволяла броситься вдогонку. Так и прошли каникулы. Персефона понятия не имела, чем занимался Джеймс в своем отпуске. Не знала, думал ли он о ней, жалел ли о несказанном, да и вообще — хотел ли в принципе что-то ей сказать. И больше всего ее раздражал тот самый факт, что именно она не могла освободить свою голову от мыслей о нем. Да, в ней копилась злость: на себя, на него, на всех. Под конец каникул стало проще, пускай и ненамного — в какой-то степени она смирилась и приняла ситуацию такой, какая она есть. Можно сказать, впервые за долгое время возвращение домой принесло хоть какое-то удовлетворение — последние дни в школе, особенно ночь бала, выдались не самыми приятными. Так что Перси сумела найти в себе силы оправиться от всего того, с чем ей пришлось столкнуться за полгода в Хогвартсе и кое-как перевести дыхание. Кто бы знал, что ей так это пригодится? Весь самоконтроль, который она так тщательно пыталась вернуть себе во время пребывания дома, разбился о жестокий пласт реальности. Школьные трудности никуда не делись, а, казалось, лишь набирали обороты. И произошедшее после товарищеского матча между Слизерином и Гриффиндором — тому подтверждение. В душе Персефоны таилось глубокое чувство предательства, отчужденности и одиночества. Единственный человек, который мог ее понять, находился в лазарете под присмотром медсестры, и все его силы должны были уходить на восстановление, а не на выслушивание нытья — Скорпиусу досталось во много раз больше, чем Перси. Фелицию и Николаса девушка тщательно избегала, потому что не хотела ничего объяснять, включая первопричину нынешних слухов. Отношение к Авроре по-прежнему оставалось неоднозначным. А остальные… остальные, кажется, попросту перестали для нее существовать. Вот так просто. Кроме еще одного человека. Именно возле порога его кабинета нерешительно (кто бы мог подумать?) топталась Персефона Нотт. Тысяча мыслей кружились в ее голове, включая самую громкую из них — «Зачем я сюда пришла?». Ей трудно было переступить через собственную гордость. Трудно было признаться себе в том, что, возможно, сейчас она хотела видеть лишь одного человека и никого больше. Почему это было именно так — оставалось для нее загадкой. Впервые за долгое время ее одолевало желание почувствовать себя под защитой, и ей казалось, что в данный момент только Джеймс мог подарить ей чувство безопасности, как бы странно и нерационально это ни звучало. Джеймс, ссоры с которым периодически пытались выбить ее из колеи еще с начала года. Джеймс, самоуверенность и эгоцентричность которого, казалось, не знала границ. Джеймс, который донес ее до лазарета в ту роковую ночь и заботливо, с искренним переживанием спрашивал, что произошло. Завидев ее, молодой человек резко поднялся из-за своего стола и вышел по направлению к девушке. Его взгляд, взволнованный, разгневанный и одновременно печальный, всматривался в ее лицо. А она, полнейшая идиотка, даже после всего произошедшего сегодня, выловила из сознания одну-единственную мысль: «Я так сильно скучала по нему». Вот и «прощай» всему самоконтролю. Неожиданно для него, Персефона обняла его — обняла так, словно он был ее спасательным кругом. Она никогда ни в ком не нуждалась, не чувствовала сильной привязанности или необходимости быть с кем-то, но именно в этот момент ей просто хотелось дать слабину. Единственный раз в жизни она была готова продемонстрировать свою слабость, поступившись гордостью. Джеймс был поражен этим порывом, однако руки сами потянулись к ней, чтобы обнять в ответ. Он обхватил это маленькое изящное тельце и уткнулся носом в ее мокрые от растаявшего снега волосы, вдыхая их аромат. Ему до сих пор казалось, что Персефона пахнет клубникой, навевая воспоминания о ночи после бала в лазарете. По телу разлилось приятное тепло, хотелось забыть обо всех проблемах и простоять вот так на пороге его кабинета хоть целую вечность. Он слегка отстранился, чтобы взглянуть на лицо девушки. Пальцами мягко очертив линию ее скул, он заставил Перси приподнять голову. — Мне очень жаль, — Джеймс перевел взгляд с кровавого подтека, посмотрев в глаза девушки. Внутри него бушевал ураган, потому что всеми силами он сдерживал себя от того, чтобы снова поцеловать ее. Но те слова, которые она обронила в лазарете, останавливая его, еще долго не выходили из головы Джеймса. «Неправильно», именно так можно было описать их отношения. Он — тренер, она — его подопечная; он получил письмо из Международной ассоциации квиддича, что значило бы, что его может занести в любой уголок мира, она же останется в Хогвартсе доучиваться последний год. Он и так наломал немало дров за последнее время, чтобы испортить все снова. А потому Джеймс Сириус Поттер не мог позволить себе такой слабости. Руки его опустились, освобождая Персефону из объятий. — Расскажи, что произошло после матча, — с этими словами он убрал руки в карманы мантии, наткнувшись кончиками пальцев на проклятый конверт. Во взгляде Персефоны были все оттенки эмоций, от удивления до грусти, обиды и даже гнева. — Теперь ты будешь строить из себя профессора? — не удержавшись, обронила она. — Тебя не было больше двух недель, и теперь все, что тебя интересует, это то, почему гриффиндорцы в очередной раз сорвались с цепи? — Все произошло сразу после вашего матча, поэтому это напрямую касается меня, — Джеймс сделал особый акцент на последнем слове. Персефоне потребовалось несколько секунд, чтобы вдуматься в слова Джеймса. Неужели она переступила через собственную гордость и пришла сюда лишь для того, чтобы Джеймс Поттер поинтересовался у нее, какого черта произошло после матча? И только потому, что он чертов тренер сборных Хогвартса? Ком горькой обиды подступил к горлу, но Персефона проглотила его, потому что в следующий момент злость затмила обиду, порождая поток неприятных слов и эмоций. — Тебя… — повторила Нотт и горько усмехнулась, покачав головой. — Да, пожалуй, ты прав. Ведь все в этой жизни вертится вокруг тебя, да, Поттер? — она чувствовала, как волна боли и ярости накрывает ее с головой. Слова вырывались быстрее, чем Персефона могла их осмыслить. — Тебе ведь необходимо все контролировать, не так ли? И как только я могла забыть, насколько же ты эгоцентричен? Изменения на лице Джеймса не могли ускользнуть от ее взгляда, однако девушка не придала этому абсолютно никакого значения. Видя, как потемнели его глаза, как сжались челюсти, как напряглись плечи, Перси, тем не менее, не собиралась останавливаться или извиняться. Единственный человек, которого она хотела сейчас видеть, отталкивал ее — именно тогда, когда она решила, что прежние предрассудки, которых она так опасалась, больше не имели значения. Неужели она снова ошиблась? Прямо сейчас, как и несколько недель назад, ей казалось, будто он действительно просто игрался с ней. Будто она была для него просто очередной шалостью, которую Джеймс решил разыграть, чтобы не уступать своим старым традициям во время учебы в Хогвартсе. Уголки глаз предательски жгло, но еще одну подобную слабость она себе проявить не позволяла, хотя хотелось до безумия. — Ты решил, что ты выше всех. Скамандеров, меня, даже своего собственного брата. Так ведь, Поттер? — продолжила она, не позволив Джеймсу вставить даже слова. Ее руки и голос дрожали, до невозможного хотелось повысить голос, позволить всем своим эмоциям вырваться наружу, и Персефона действительно была близка к этому. Именно поэтому она сделала резкий шаг вперед и взглянула на Джеймса снизу вверх, смотря ему прямо в глаза. — Хорошо поигрался с чужими чувствами? А ведь я поверила, что для тебя это не просто развлечение. Что, возможно, твое высокомерие — это всего лишь показуха, не более. — Персефона, послушай… — О-о-о… — насмешливо протянула Перси, вновь повышая голос, чтобы не позволить Джеймсу говорить, — только не начинай уверять меня в обратном. Я больше не поверю ни единому твоему слову. Время подобных разговоров закончилось. Знаешь, почему? — на этих словах ее указательный палец уткнулся в его грудь. — Потому что ты просто самовлюбленный нарцисс, которого не волнует ничего, кроме себя! От стиснутой челюсти заломило скулы — настолько Джеймс был зол от подобной дерзости, от слов, сказанных в неясном ему порыве. Она не знала ровным счетом ничего, чтобы сейчас иметь право выговаривать ему подобное. Мало кто знал о том, что творилось в его душе на самом деле и чем обусловлена его гиперответственность за всех вокруг. Как больно было слышать, что все это воспринималось как фальшь и высокомерие. Джеймс схватил Персефону за запястье руки, которой она упиралась в его грудь. Он не чувствовал силу, которую прикладывал, потому что внутри него кипел гнев. Поттер притянул девушку ближе и, наклонившись над ее ухом, тихо сквозь зубы проговорил: — У тебя нет абсолютно никакого права так говорить со мной. Ты не знаешь, через что мне пришлось пройти, чтобы стоять сейчас здесь. — Отпусти, мне больно, — прошипела Персефона, пытаясь освободить руку. — Нет, настала твоя очередь слушать, — отрезал он, все так же нависая над ней грозной фигурой. — Прежде чем делать какие-то выводы, будь добра сначала выслушать. Мне казалось, что две недели помогут разобраться во всем, что происходит в моей жизни, в том числе, помогут мне переварить все, что произошло после бала. — И как, легче стало? — не скрывая сарказма в голосе спросила Персефона, с прищуром всматриваясь в глаза Джеймса. — Нихрена, — на выдохе проговорил он прежде чем накрыть губы девушки поцелуем. Где-то в районе живота Перси взорвалась сверхновая, разлетелась мелкими теплыми крупицами по всему телу, вскружила голову. Она не могла не ответить на этот яркий, нетерпеливый порыв, потому что сколько бы она не обманывала себя, где-то в самых потаенных и темных уголках своей души, она только и ждала этого момента. Этого момента. Сколько бы не твердил разум, не кричал вопиюще «Нельзя, неправильно, невозможно!», трепетное сердце говорило об обратном. От этого диссонанса, удовольствия и смущения Персефона почувствовала головокружение. Ноги обмякли, казалось, вот-вот упадет, но руки Джеймса Поттера, её Джеймса Поттера никогда не позволили бы этому случиться. Они оба задыхались от чувств и эмоций, не могли насытиться этим моментом, кратким моментом, который принадлежит только им. Быстрые громкие шаги заставили их отстраниться друг от друга так быстро и резко, что Персефона покачнулась на ватных ногах, едва не потеряв равновесие. Спасительным оплотом стал край стола. В дверях появился запыхавшийся от быстрого шага Альбус. По его лицу проскользнула тень смятения при виде несколько растрепанных Джеймса и особенно Персефоны. На миг он оторопел, будто забыв зачем вообще пришел. Но тут же встрепенулся, запустив ладонь в волосы робко проговорил: — Завтра утром приедет отец. — По голосу Альбуса было слышно в каком замешательстве он находится, всем видом он показывал то, что не знает как реагировать на это событие сам. Он смотрел на Джеймса так, будто мысленно спрашивал «Что нам делать?». Глубокая грусть поселилась во взгляде старшего из детей Поттеров. Он явно не был готов встретиться с отцом (впрочем как и Альбус) вот так, при таких обстоятельствах. Особенно, когда не видел его уже почти год.