Огненная Тьма

Вся мощь огня, бесчувственного к стонам, весь белый свет, одетый серой тенью, тоска по небу, миру и мгновенью и новый вал ударом многотонным. Кровавый плач срывающимся тоном, рука на струнах белого каленья и одержимость, но без ослепленья, и сердце в дар — на гнезда скорпионам. Таков венец любви в жилище смуты, где снишься наяву бессонной ранью и сочтены последние минуты, и несмотря на все мои старанья ты вновь меня ведешь в поля цикуты крутой дорогой горького познанья. Федерико Гарсиа Лорка Сонеты темной любви

Она улыбается лишь губами, натягивая на лицо холодную, неприступную маску безразличия — маска покрывается причудливыми извилистыми трещинами, распадается на неровные куски и хрупкие осколки осыпаются на пол с колючим хрустальным перезвоном, потому что лгать глазами она так и не выучилась. В широко распахнутой синеве бьётся тревога, пульсирует страх, где-то в глубине зрачка притаился гнев и совсем уж робко откуда-то сбоку выглядывает радость. У неё дрожат руки и она прячет их в широкие рукава, как ей кажется незаметно, на деле же ломаные эти жесты лишь привлекают так нежеланное ей внимание. Сегодня она совсем уж огненная — от сочетания королевского пурпура с расплавленной медью кудрей, бросает в жар в самом прямом смысле и хочется открыть окно и впустить хоть немного прохлады. Конечно не ожидал Джон, что его удача так быстро закончится — всего-то и хватило её, чтоб доехать спокойно до Стены и вот сюда, в Белую Гавань, добраться без приключений. О том как попасть на какой-нибудь подходящий ему корабль, он даже и думать начать не успел — его сцапали почти на въезде в город, скрутили и беспрепятственно приволокли сюда. Беспрепятственно, потому что какой смысл сопротивляться когда ты один против десяти? Ну успеешь убить одного или двоих, ну хорошо, с его умениями пусть даже и пятерых может быть, только вот пока он будет ими занят — кто-нибудь просто приложит хорошенько по голове чем под руку подвернется, как оно и бывает частенько в таких ситуациях — и всё на том завершится. И какой смысл вступать в схватку, в которой выиграешь в лучшем случае головную боль и плен, а в худшем и вовсе проломленную голову и смерть? Вот и он решил, что никакого и предпочёл сдаться во избежание ненужных никому травм и смертей. Предусмотрительная эта сдача правда никак его не избавила ни от крепко связанных и заломленных за спину рук, ни от обычного и даже обязательного в таких случаях тычка в спину и грубого окрика, чтоб пошевеливался. Ничего ему никто не объяснял, а он не спрашивал — всё и так было ясно, никаких объяснений не требовалось и Джон настроился на встречу с Сансой. Знать бы вот только какая именно Санса ему сегодня выпадет — капризно-холодная, с надменно вскинутой головой и льдинками в глазах или нежная и трогательная, доверчивая и какая-то невыносимо беззащитная и непременно с глазами в половину лица. Впрочем гадать о том было бессмысленно, потому что переключалась она между этими двумя состояниями с фееричной быстротой и гадать тут стоило скорее о том какая Санса будет первой. Джон поставил на ту, что вся серьёзна и неприступна и ошибся — перед ним сегодня был дикий сплав их обеих, правда продержалось это сочетание недолго. Санса, взмахнув ещё пару раз ресницами как-то вовсе уж по-кукольному, сорвалась с места и повисла на нём, обвилась вся вокруг, обхватила, прижалась вздрагивающим телом и так замерла. Отстранилась резко с обеспокоенными глазами и слезами уже готовыми из них пролиться. — Ты мне не рад? — тоном обиженного ребёнка. — Ты даже не обнял меня… — Санса, ты ничего не заметила? — тут он сделал паузу и выразительно на неё посмотрел — не понимала! Абсолютно искренне и от души не понимала. — У меня руки связаны! — Как… руки? Зачем руки? — глаза у неё немедленно округлились в удивлении и почти сразу вспыхнули гневом. — Вот идиоты безмозглые! Разгоню всех сама лично! Повернись, развяжу. Джон послушно повернулся к ней спиной, его отчаянно разбирал смех. — Что ты им сказала хоть? — Сказала выследить и притащить ко мне немедля! И потише желательно, — раздалось у него из-за спины раздражённое шипение, — а вот вязать как ярмарочного вора никто им не приказывал! Ну что за самоуправство такое?! Где они такую пыточную верёвку достали? Я все руки сейчас об эти узлы изломаю! — Да разрежь ты их, — подсказал ей Джон. Она живо метнулась куда-то вглубь комнаты, чем-то там прогрохотала и примчалась обратно, чуть не споткнувшись о свой же длиннющий шлейф, волочащийся за ней лужей бархатной крови с вкраплением золота. Пока она пилила верёвку мелким каким-то ножичком, предназначенным видимо для фруктов, Джон совсем развеселился — слишком уж вся эта картина была безумной и воспринимать всерьёз происходящее не выходило совсем никак. Конечно же пройдут считаные минуты и всё станет более чем серьёзно, будут заданы неудобные вопросы и прозвучат неприятные слова и будет больно, страшно и очень захочется просто лечь и умереть вот прямо тут и вместе с ней… И ведь никто и никогда не мог и подумать даже, что вот так всё вывернется — всегда была самой близкой, понятной и любимой Арья, но вот так накрепко связало его именно с Сансой, связало жарко, болезненно и неразрывно. Она наконец закончила, верёвки упали и Джон развернулся к ней и сразу же заключил в объятья, оторвал от пола, закружил и услышал конечно же над ухом возмущённо-счастливый писк. Он не был на неё обижен, не был разочарован или удивлён. Он её понимал. При этом конечно он на неё был зол и все равно рад видеть. Отпускать её не хотелось, хотелось продлить иллюзию, как будто они беззаботны и счастливы, как будто не было ничего страшного и никто не умирал, никто не убивал, никто не лгал… Но вопреки всем этим наивным желаниям, уже разворачивалась у них под ногами карта для адского игрища, а ветер закручивался низко-низко, почти у самой поверхности земли, в смертоносный смерч, который издавал утробный гул, сметая в себя землю, камни, пыль, песок и ветви деревьев и в самом центре этого смерча, в ореоле пляшущих перьев — худощавое, пугающее и вместе с тем странно одухотворённое лицо, а на лице этом широко распахнутые глаза, затянутые полупрозрачной молочной белизной и перед лицом иссохшие изжелта-бледные руки, переплетающие вдумчиво и неспешно длинные разноцветные нити. Нити эти тянулись во все концы света и он ими умело играл, ловко перебирая их, вытягивая нужные, откладывая аккуратно в сторону те, в которых пока не было необходимости и безжалостно обрывая те, нужда в которых отпала окончательно. И в противовес, творящейся на земле вакханалии — в небе разворачивалась своя, не менее пугающая и не менее завораживающая. Воздух весь дрожал и звенел, небо так и вовсе сгинуло без следа, а вместо неба была лишь затопившая всё вокруг живая тьма и во тьме этой — бешеное мельтешение огненных вихрей, сверкающих молний, влажно блестящих потоков тёмной венозной крови и бессчетных, жадно развёрстых пастей, напичканных частоколами игольчатых зубов и среди этого воющего хаоса раскинула чёрно-красные перепончатые крылья сереброволосая дева с полыхающими золотыми глазами. Вся она сплошь была закована в чёрные чешуйчатые доспехи, а рука её, облачённая в чёрную же латную перчатку, решительно и крепко сжимала в кулаке такие же точно разноцветные нити, простирающиеся во все стороны. А может и не было никаких чешуйчатых доспехов и латных перчаток, а были когти и чешуя, как и полагается всякому дракону в этом мире… Вот нити точно были и в её руках они пели на разные голоса, а перебирать их у неё и вовсе никакой нужды не было — они сами двигались, сплетались, извивались и обрывались, а она лишь кривила губы в усмешке и прикрывала ресницами нестерпимый блеск золота в глазах. Страшное видение исчезло так же быстро, как и появилось, оставив после себя лишь невнятное и тревожное ощущение тех самых нитей, тянущихся ко всем живым и совершенно чёткая уверенность, что их с Сансой нити находятся в разных руках. Нить Джона была в руках Дейнерис, он сам её вручил и вот сейчас ниточка призывно натянулась и он должен идти, бежать, лететь, ползти — к ней. Дейнерис. Она ведь всё знала. Руки его сами собой разжались и он поставил Сансу на пол, скинув её руки со своих плеч. — Можешь начинать, милая моя сестренка! Давай уже, обрадуй меня своей новой ложью, которая прикроет старую. Она его удивила безмерно — не стала спорить, изворачиваться и пытаться что-то изобразить. Вся она вдруг стала очень уставшей, глаза потухли и, как ему показалось, даже волосы немного утратили яркость. — Ты уверен, что хочешь это начинать? Ты и сам ведь знаешь всё, а не знаешь, так догадываешься. Да и что тут сказать? — она махнула обречённо рукой и с размаху плюхнулась на стоящий тут просторный диван. — Давай уже, иди ко мне, не стой тут как пленник на допросе. Джон сдернул с себя плащ, бросив его прямо на пол и присел, стараясь сохранять дистанцию, потому что прекрасно знал — сейчас она немного переведёт дыхание и Санса, с которой можно говорить как со взрослым человеком исчезнет и явится Санса, которая в одно мгновение сделается вся несчастна и при том невозможно мила и непременно полезет на ручки, станет обниматься, жарко шептать в ухо про то как она во всём ужасно виновата и Джон растает и поплывёт. Он к такому повороту был готов, он теперь вообще ко всему был готов, однако хотел успеть переговорить с Сансой спокойно. — Так что же? Неясные сны и видения будущего? Или всё-таки живая Дейнерис Таргариен, которую никто не ждал и которая всех вас перепугала насмерть? — Дейнерис. И да, Джон, перепугала. Люди, представь себе это на минуту, боятся таких вещей. Мне вот Арья рассказывала, в какой восторг её сначала привели драконы. Живое ведь чудо! Пока она не побывала в Королевской Гавани, которую это чудо выжигало улицу за улицей, а она могла лишь убегать в страхе… Это наша-то Арья! Да что я тебе рассказываю? Ты там был и всё своими глазами видел! — Видел, и если ты сейчас начнёшь о том, как ужасно неправильно выжигать целый город… может и неправильно, когда ты стоишь на земле. Но с высоты всё выглядит иначе. — Так я с тобой согласна и вполне верю, что действительно иначе выглядит всё. В том числе и горящий город. Но и ты согласись, что все прочие, кто на драконах не летал и в тесной дружбе с всадниками их не состоит, могут испытывать страх? — Могут, — признал Джон. А про себя подумал, что даже те кто летал, могут испытать полнейший ужас, находясь на улицах пылающего города, однако Сансе об этом знать совсем без надобности. — О том почему я не сказала и почему придумала про видения надо объяснять? — Это как раз понятно, — невесело усмехнулся Джон, — но почему ты не намекнула? Ни единым словом, да хоть бы и без слов — я бы понял тебя, ты же знаешь. — Понял бы, — не стала отрицать она, — и побежал бы к ней. — Я и так к ней бегу. Вот прямо сейчас пытаюсь к ней бежать, а ты задерживаешь. Что дальше станешь делать? Запрячешь как принцессу в башне и приставишь дракона сторожить? Ой, дракона-то как раз и нет… какая жалость! Дракон у Дейнерис, значит это она меня в башню упрячет, а ты стало быть после спасать станешь, — всё это он наплёл совершенно неожиданно и сам себе даже удивился. — Нет, Джон, не стану я тебя по башням прятать и держать против твоей воли тоже не стану. Завтра на рассвете отсюда отплывает корабль… вроде в Королевскую Гавань, я точно не знаю. А может и не туда, может куда ещё… ну там рядом где-то… нет, не помню! Такая с памятью беда последнее время стала — хоть плачь, — посетовала она озабоченно. — Ты серьёзно сейчас? — не поверил Джон своим ушам. — Серьезнее некуда, — отрезала она тоном таким решительным и даже суровым, что всякая возможность шутки исключалась. — Ну и для чего тебе так рисковать из-за меня? — он протянул ей руки и она сразу же вложила в них свои горячие ладони. — Для спокойствия. Чтобы знать — ты жив и невредим туда добрался. А там уж она будет рядом и ничему дурному произойти не позволит. Разве что сама… но тут уж я не властна повлиять на что-то. И я не так уж и рискую… он сейчас не тобой озабочен. — Спасибо, — шепнул он и притянул её к себе, целуя в щеку. — Не благодари, — она сразу же удобно устроилась, уложив голову ему на плечо. — Я сейчас начну тебя уговаривать остаться. И как ты прекрасно понимаешь, вымотаю тебе этими уговорами всю душу. Уговоры были действительно выматывающими. Было всё — крики, слёзы, проникновенные взгляды в самую душу, тихий шёпот, обещания сделать абсолютно всё и апогеем — безумное предложение вот прямо сейчас, не медля ни секунды, просто сбежать вдвоём. Куда-нибудь далеко, так далеко, чтобы и Бран не смог увидеть и дотянуться и Дейнерис не смогла долететь на крыльях Дрогона. Конечно не уговорила и не затронула — это невозможно было после всего случившегося. И Санса сдалась, замолчала и оставила Джона одного. Вода обжигала, пар в прохладном воздухе закручивался короткими спиралями и почти сразу рассеивался. Тяжесть мокрых волос, ещё не успевших закрутиться привычными упрямыми завитками, тянула откинуть голову ещё сильнее, но сильнее было некуда — под шеей был горячий каменный бортик. Тёмные глаза, напоминающие застывшие отполированные куски драконьего стекла, не мигая уставились куда-то вверх, словно не было над ним потолка купальни, а была, распахнувшаяся во всей красе, небесная бездна, заполненная звёздным сиянием и там, среди холодных и равнодушных звёзд, метались его неспокойные мысли. Конечно же Джон понимал — Санса впервые за всё время права, её интуиция всё подсказывает правильно, а внезапно в ней образовавшееся, звериное чутьё нашептывает в уши про пути для отступления, сообщает о тайных тропах и незаметных лазейках. И он бы её сам обеими руками пихнул в сторону любого из этих спасительных путей, только вот ведь она не пойдёт. Без него не пойдёт! Она питает стойкую иллюзию, что он ещё изменит своё решение и никак не желает понять — он уже ничего не изменит и никогда не передумает, он уже не может бежать, отступать и пережидать в тени. Потому что хватит уже с него! Потому что он смертельно устал барахтаться в этой липкой и дурно пахнущей паутине, спеленавшей его по рукам и ногам, не дающей вздохнуть уже не первый год и имя этой паутине — долг. Бесконечные долги, как ему порой казалось, перед всем миром — вымучивали, выматывали, иссушали душу, выжимали из сердца последние капли тёплого, живого, настоящего. И Санса не была исключением — она тоже повисала на нём одним из долгов, выделяясь лишь нежностью и мягкостью, удавка, накинутая ей была приятно бархатистой на ощупь и душила всего лишь не так сильно как все прочие. Но удавка, из чего бы она ни была сделана, всё равно оставалась удавкой. И при всем этом, конечно он не мог не понимать и не ценить того, что она сейчас для него делала. Устройство его перемещения на Драконий Камень само по себе ей почти ничего не стоило, она прилагала минимум усилий, но вот цена, которую она платила своим сердцем была велика, что в свою очередь добавляло сложностей в их и так непростые отношения. И одна только Дейнерис — не душила, не была долгом, не висела на нём свинцовой тяжестью, хотя именно ей одной из всех он и был должен и долг его перед ней был так велик, что и за целую вечность не уплатить. И самое ужасное тут было, самое больное — она и не требовала никакой платы. Не желала мести. Он вообще не знал чего она, нынешняя, хотела, предположить даже не мог, а все догадки наверняка окажутся неверными. Она теперь вообще вся была как одна сплошная многослойная загадка. Обманчиво спокойная и даже ласковая, лишь отголосками себя прежней, а через все эти неровно склеенные осколки проступало нечто такое, чему он пока не мог подобрать подходящих слов — особенно резко и ярко это высветилось, когда она продемонстрировала ему мёртвый металл, ставший теперь частью её живого тела. В ней тогда проскочило быстрой вспышкой нечто нечеловеческое, словно соскользнула на миг плотная ткань с чего-то тщательно скрываемого от посторонних глаз, но пугающий блик инаковости в ней прикрыли столь быстро, что не было никакой возможности ни рассмотреть, ни понять, ни даже запомнить толком увиденное или даже скорее подсмотренное. Джон мог на что угодно поспорить и чем угодно поклясться, что раньше такого не было. Внутренняя сила, ломающая все преграды, покоряющая сердца и увлекающая за собой — была и порой удивляла, был неизменный отголосок её принадлежности и причастности к некой магии и тайне, а вот этого пугающего, вгоняющего в оцепенение — не было. Крадущиеся шаги прервали его размышления. Конечно же Санса, кто бы сомневался! Сейчас сядет в изголовье, приберёт немедленно его волосы к рукам, начнет бесконечно перебирать пряди и обязательно вымажет какой-нибудь ароматной дрянью — ровно так же она сделала в той, прошлой, жизни, когда пришла уговаривать его отправить за драконьим стеклом Давоса, а самому остаться в Винтерфелле. Он тогда весьма ловко избегал этих с ней разговоров и она нашла беспроигрышный способ припереть его к стенке и заставить себя выслушать в полной мере, лишив возможности встать и уйти по вполне понятной причине. Сейчас ситуация была совсем иной и они были уже не те, что тогда и его уже ничего не останавливало встать и как есть пройти перед ней, да и её навряд ли что-то смутило бы в увиденном. Однако побег Джон отложил и закрыл глаза, ожидая осторожного движения воздуха в изголовье. Ему было интересно послушать, было интересно, что же она ему скажет и какие ещё аргументы изыскал её разум, потому что на его взгляд она вычерпала все до дна. Лучше бы он сбежал. Причем сразу в окно. Потому что крадущиеся шаги перетекли в быстрые и уверенные, прошуршало чем-то тяжёлым, громко плеснуло и когда он распахнул глаза, прекращая свое притворство, перед ним была Санса на которой не было ничего, ни единого клочка ткани, ни единой нитки, вообще ничего, кроме распущенных во всем огненном великолепии длинных кудрей, прикрывавших грудь. Впрочем долго это не продлилось — она перебросила волосы за спину и решительно закусив губу, прильнула к нему, отталкивая его руки, пытающиеся её удержать на расстоянии и усаживаясь сверху, перекидывая ногу ему через бедро с таким видом, словно она это каждый день делает. — Что ты творишь?! — обрёл он наконец дар речи. — А что я творю? — выдохнула она тихо и в расширенных зрачках сверкнуло задорное безумие и сразу же переключилась на тон умоляющий и страстный. — Ну не убегай от меня, пожалуйста, не мучай, я не могу так больше, я только и делаю, что теряю тебя, а ты всё отталкиваешь и отталкиваешь, всё бежишь от меня… Под этой лавиной, выплеснувшихся на него слов, он совсем растерялся и не знал как её унять, как успокоить, как не дать ей натворить того, чего она сама себе не простит… да и самого себя заодно успокоить. Потому что пока она всё это ему прерывисто нашёптывала, подрагивающие руки скользили по всему его телу, везде, куда только она могла дотянуться и прервалась её бессвязная речь, когда горячие губы нежно прихватили, ставшую внезапно адски чувствительной, кожу на шее, прошлись долгим влажным поцелуем к ключицам, спустились на грудь к тем самым шрамам и прерываться она явно не собиралась. Пришлось Джону, собрав всего себя в охапку, стиснуть зубы, прихватить её крепко за плечи и заставить выпрямиться и посмотреть ему в глаза. — Санса, опомнись, — проговорил он как можно более спокойно, надеясь достучаться до её разума, — пожалуйста, остановись. — Я не хочу! — беспокойно прозвенел её голос. — Почему надо останавливаться? — Потому что ты будешь потом жалеть! Потому что сама себя не простишь. И потому что так ты меня уж точно не удержишь, — он постарался улыбнуться ей ласково и спокойно, получилось плохо. — Так я и не держу, я прощаюсь… возможно навсегда, — невинным голосом маленькой девочки и с глазами сияющими и тёплыми, как летние звёзды. Выгнулась в его руках как кошка, облизнула чуть припухшие искусанные губы и прильнула к нему, целуя совсем невинно, невесомо, робко — будто делает это впервые в жизни. Что вдруг случилось, что стало той самой песчинкой, перевернувшей чаши весов, он и сам не совсем понял — может быть доверчиво распахнутые огромные глаза, может как раз эти невинные поцелуи, а может просто закончились силы ей сопротивляться… он притиснул ее к себе совсем крепко и разомкнул мягкие губы поцелуем, в котором не было уже никакой нежности. Она вся абсолютно послушной куклой поддалась, позволяя себя целовать так как ему хочется — с переплетением языков, с болезненным прикусыванием губ и с редкими глотками воздуха, внезапно сделавшимся слишком горячим. Так же послушно она позволила вытащить себя из воды, подхватить на руки, отнести в комнату и сама перетекла плавно с его рук на постель, уселась там и уставилась на него горящим и голодным, немигающим взглядом. Как на лимонные кексы, мелькнула у Джона шальная мысль, которую он отбросил, как явно не соответствующую ситуации. У них сейчас был последний шанс остановиться, и глядя ей в глаза он выдохнул: — Ты уверена? Она ничего не ответила. Изогнулась совсем уж по-кошачьи, подползла к краю кровати, запрокинула голову, сцепившись в ним намертво глазами и кончиком языка осторожно обвела головку напряжённого члена по окружности, сразу плотно и сильно обхватила губами и подалась вперёд, пропуская его в себя, почти до самого горла — и так замерла на несколько секунд, всё так же не разрывая с ним зрительного контакта, и медленно поскользила губами обратно, почти выпустила, сверкнула глазами и внезапно совсем легко царапнула хищно зубами по чувствительной коже, разомкнула наконец губы, выпуская его на свободу на пару секунд и сразу же, жарко и сладко до умопомрачения, провела языком по всей длине — и всё это она проделала ни разу не моргнув и ни разу не отведя глаз, даже ресницы не дрогнули. У Джона к этому времени уже закатывались глаза и подкашивались колени, на задворках сознания проскочила мысль — откуда научилась благородная леди, а ныне так и вовсе королева, такому доходчивому способу объяснить, где она видела все эти последние шансы остановиться и не наделать глупостей? Собственно Джон эти шансы теперь уже видел примерно в том же месте. Вся эта ночь оставила ощущение чистого, ничем не замутнённого безумия и она всему этому безумию потакала, позволяя делать с собой абсолютно всё — выгибалась сладко под ним, ритмично двигалась на нём, закидывая руки за голову и кусая губы, послушно поворачивалась спиной, упруго толкаясь ему навстречу и запрокидывая голову, даже на заломленные за спиной руки ничем не возражала, так же как на перехваченные жёстко, наверняка до синяков, запястья и на волосы, намотанные на руку и всё это со стонами, вздохами, вскриками… было ощущение, что у неё вообще не существовало никакого предела и она позволила бы намного больше, если бы только он того пожелал. Джон вообще засомневался в какой-то момент в наличии у неё хоть каких-то границ, впрочем это сейчас не имело никакого значения — соблазну проверить он всё равно поддаваться не собирался, так что, начавший уже было разыгрываться, внутренний зверь остался на поводке и разочарованно клацнул зубами, поймав лишь пустоту. Ни о каком сне и речи в эту ночь не шло, первые рассветные лучи застали их за неспешным, очень нежным поцелуем. — Не хочу тебя отпускать, никогда, никогда, — шептала она ему в губы, — ведь больше никогда ты моим не будешь, ты сейчас уплывёшь и всё закончится и там она опутает тебя своими чарами и ты меня позабудешь, а при встрече не узнаешь даже, будешь смотреть как на чужую, как на незнакомку, мимо пройдёшь и даже не обернёшься, потому что чары дракона — они самые сильные, их еще никто не смог сбросить, а настоящий дракон — это не Дрогон вовсе, нет, я видела, Дрогон просто волшебный зверь, а настоящий дракон — она… Древняя валирийская крепость на Драконьем Камне за прошедшее время совершенно не изменилась, так же как и прежде сияя своей мрачной и острой красотой, как и прежде скалились с весельем и ехидством многочисленные горгульи, грозно посматривали драконы, тёмные каменные стены, густо поросшие у основания зелёным мхом, величественно поднимались к небу. Море плескалось и билось о скалы, шумно набегало на берег шипящими волнами. Небо заволакивалось густыми пушистыми облаками, солнце прорезало их косыми холодными лучами и в этом освещении замок и весь остров приобретали вид немного нереальный, призрачный и таинственный. А вот царящая здесь раньше атмосфера гнетущей тревожной безнадёжности сгинула без следа, также как и чувство опасности за каждым углом, которое раньше неизменно терзало почти каждого, кто вступал под своды крепости. Теперь всё здесь было пропитано искрящимся весельем, буйным каким-то задором, каждый камень, каждый травинка, каждое дуновение ветра лукаво подмигивали, а сердце замирало в предвкушении волшебства, как будто прямо на глазах оживала мрачная, пугающая и красивая сказка из глубокого детства. Местные жители так и вовсе лучились довольством — им возвращение Дейнерис было явно по вкусу. Её и раньше тут приняли почти сразу, сказалась видимо вековая, въевшаяся в кровь и впитанная с молоком матерей, привычка к владыкам с валирийской кровью. Сейчас же, после её возвращения, это принятие обернулось и вовсе ликующей влюбленностью. Укреплению этого к ней чувства весьма существенно поспособствовало, последовавшее сразу за возвращением, немедленное выдворение всех, кто был прислан сюда волею короля Брандона Сломленного. Всем этим людям, осуществлявшим управление островом, было предложено немедленно погрузиться на свои немногочисленные корабли и убраться вон с Драконьего Камня, не дожидаясь ускорения в виде струи драконьего пламени. После, если верить россказням, на острове вспыхнуло стихийное празднество, которое началось с того, что Дейнерис лично волокла из замка на берег моря какие-то знамёна, явно для неё тяжёлые, но она не сдавалась, помощь категорически отвергала, приговаривая, что есть вещи, которые надо непременно делать только своими руками и никак иначе. Когда всё это было наконец притащено и свалено бесформенной кучей на берег, был призван Дрогон, который, выдохнув лёгкое облачко пламени, превратил всю эту кучу тяжёлой расшитой ткани в лёгкий пепел. Дейнерис, удовлетворенно обозрев внушительную горку пепла перед собой, торжествующе прокричала в темноту, явно обращаясь к тому кто сейчас восседал в Красном замке, что-то, судя по интонации, ругательное и вероятно даже оскорбительное. Что именно было высказано подобным образом так и осталось тайной, по той причине, что выбранный для этого королевой язык никому из присутствовавших знаком не был. И нет, это точно был не дотракийский, на котором она в прошлой жизни имела обыкновение ругаться в минуты гнева, уж дотракийский местные точно бы различили, хотя бы по звучанию. Валирийский? Очень даже может быть, его тут уже давно не слышали и вполне могли и не признать. Дейнерис же, если верить рассказам, после того как высказалась в сторону материка, обвела взглядом всех собравшихся и громко возвестила, что вот теперь можно уже и выпить и с этих слов и вспыхнуло то спонтанное веселье. Про него ничего интересного не рассказывали, о чём там можно рассказать таком, чего у других никогда не происходило? Во всей этой атмосфере нынешнего Драконьего Камня, Джон никак не мог научиться жить и существовать, иногда ему казалось, что даже сам воздух, пропитанный свободой и невероятной лёгкостью, неохотно вливался в его лёгкие, сопротивляясь при каждом вдохе. Слишком тут всё стало беззаботно, не всерьёз, играючи и когда-то давно, много жизней назад, он кажется умел жить в таком мире, только вот успел позабыть и теперь уже и сомневался, а действительно ли он тоже так мог или просто придумал себе это умение, как средство от беспросветной серости вечного долга. Привыкать приходилось не только к изменившейся атмосфере, но и к её новому окружению, в первую очередь конечно к леди Грейджой. Он никогда её ранее не видел, только наслышан был, в основном от самой же Дейнерис и совсем немного от Теона, тем не менее сразу понял кто перед ним — у неё были глаза точно такие же как у Теона и при всей прочей их непохожести, никаких сомнений, что перед ним его сестра не возникало. — Дейнерис не хочет твоей смерти. И это единственная причина по которой я не стану пытаться тебя убить, — это были первые слова, которые он от неё услышал. — Привыкайте, принц Эйгон, вам это ещё не раз придётся выслушать, — добавила она с кривой издевательской усмешкой. Да, теперь все абсолютно были осведомлены о том кто он. Так решила Дейнерис, рассудив вполне логично, что раз в прошлый раз тайна сыграла против неё, то теперь никакой тайны не будет и сыграть против будет просто нечему. Джон, подумав и не найдя причин быть против, задал единственный вопрос: — Ты понимаешь, какую смуту посеет это знание? И что спокойной жизни, если ты вдруг её хотела, нам не видать? — Так нам именно смута и нужна! — заявила она, сияя торжествующей улыбкой. — А покоя нам с тобой и так никто не даст, пока мы живы. — Боюсь, что когда станем окончательно мертвы — тоже не дадут, — согласился с ней Джон и вороны разлетелись по всему Вестеросу, сообщая всем и каждому о сыне Рейгара Таргариена. К слову о воронах. Мейстер, чьи руки выпустили всех этих птиц, а до того терпеливо написали разлетевшиеся по всему королевству письма, был довольно необычен и сразу привлекал внимание. Он был очень молод, немногим больше двадцати, и очень хорош собой — миловидное лицо, в обрамлении коротко остриженных черных кудрей, проницательный острый взгляд всегда смеющихся черных глаз и неизменный отблеск улыбки на четко очерченных губах. Телосложение у юного мейстера было стройное, худощавое, если не сказать хрупкое, а движения медленны, размеренны и по-змеиному грациозны. Очень смуглая гладкая и нежная, как у девушки, кожа. Голос всегда тихий, едва слышный, он больше шептал, чем говорил. Одевался почти всегда в просторный черный балахон, с широкими рукавами, перехваченный в талии кожаным поясом, к которому крепились металлические кольца, с колец свисали бесконечные какие-то флакончики на цепочках, мешочки с таинственными порошками, был еще крохотный нож в серебряных ножнах, украшенных сапфировой крошкой. Тонкие изящные пальцы были унизаны гладкими серебряными кольцами без камней и узоров. Мейстерская цепь на шее. Почти всегда опущенный на глаза капюшон. Его звали Аллерас, иногда еще называли Сфинксом. Почти все свое время он проводил за книгами или бесконечными разговорами, а вернее сказать перешёптываниями, с обитателями замка. Еще была Искорка, которая почти всегда неотрывно следовала за мейстером, обычно крепко держа его за руку. Искоркой называли красивую золотоволосую девочку лет семи, которую Дейнерис привезла с собой из Эссоса. Эти её золотые волосы, облаком пушистых кудрей, обрамлявшие хорошенькое кукольное личико, видимо и послужили поводом для такого прозвища. Любознательная, общительная, ласковая и не по годам рассудительная Искорка влюбляла в себя всех без исключения, очаровывая с первого же мгновения. Пару они с мейстером Аллерасом составляли крайне занятную, когда прогуливались вдвоем, по своему обыкновению держась за руки и о чем-то неспешно беседуя — тонкий, тёмный, облачённый в неизменное чёрное Сфинкс и наряженная в шелестящие разноцветные шелка, вся мерцающая и сияющая Искорка. Они были как день и ночь. Однако эта полная противоположность совсем не мешала их тесной дружбе. От красной жрицы Кинвары Джон предпочитал держаться подальше, впрочем она себя ему и не навязывала, вся занятая бесконечными проповедями, ритуалами и неизменными вечерними молитвами. Паству она себе набрала из местных, не сказать, чтоб большую, но видимо достаточную, чтобы не скучать. На вечернюю молитву собиралось около сотни человек, повторяющих за ней тягучие монотонные напевы, иногда к ним присоединялась и Дейнерис, которая явно получала удовольствие от самого действа — ей нравилось неспешное и торжественное разжигание костров, негромкие песнопения и постепенное вхождение в молитвенный транс, нередко в таком состоянии она начинала танцевать, кружилась с закрытыми глазами, сплетая руками замысловатые фигуры. Как-то раз она танцевала босая на раскаленных углях ещё не вполне погасшего костра. Если бы Джон не видел этого своими глазами — ни за что бы не поверил, но он видел как она, сбросив туфли вступила в костёр, как закружилась в нём, как взвихрились вокруг неё сверкающим колесом искры, как ноги и руки плели фигуры танца, как медленное и робкое пламя взметнулось выше, как рыжие языки жались и ластились к ней, словно щенки к хозяину и как истлело почти до колен её платье. После он сам отнёс её на руках к морю и когда солёная вода смыла пепел и сажу с её ног — своими глазами убедился, что никакого вреда огонь ей не причинил. Он тогда долго сидел перед ней прямо на песке, в набегающих на берег волнах, сидел уткнувшись лбом ей в колени и молчал. Не было слов. Она какое-то время так же молча стояла, давая ему время, потом мягко погладила по волосам и позвала: — Пойдем домой, холодно уже. Случившееся потом долго не отпускало его. Он конечно знал историю рождения её драконов, знал и про сожжение кхалов, но такое всегда ведь воспринимается больше как легенда, красивая история — слишком выбивается из привычной картины мира, чтобы всерьез над таким задуматься. Теперь же, когда магия была сотворена на его глазах, никак не оставляла мысль, мучила и не давала покоя — если бы он вот что-то подобное увидел раньше, в той еще жизни, смог бы нанести тот роковой удар? И вообще как-то иначе оценить всю ситуацию и её саму, как личность и явление? Была ещё чародейка из Асшая — Куэйта, её Джон почти не видел. Она либо бродила по острову в полном одиночестве незримой тенью, так что можно было пройти мимо, почти её коснувшись и при том не увидеть и не понять даже, что кто-то есть рядом, либо она скрывалась где-то в самых дальних покоях замка, опять же никто не мог точно сказать где именно и уж тем более чем она там занималась. В редкие моменты, когда она являла себя в зримом виде, Куэйта молчала, не заговаривая ни с кем. Джону временами казалось, что её и не существует, а бродит иногда по коридорам замка и по острову некий странный призрак. А за лакированной маской красного дерева — пустота. Потому она и молчит — призраки ведь не имеют голоса. А струящаяся на ней и за ней лёгкая и непроницаемая чёрная ткань — это не одежда, а её туманная и бесформенная призрачная плоть. Центром же и средоточием всей жизни на Драконьем Камне была Дейнерис, всё здесь так или иначе крутилось вокруг неё, всё прямо или косвенно было с ней связано и именно она задавала общее настроение, ничего для того не делая специально. Порой казалось, что даже погода под неё подстраивается, дождём — когда ей грустно, сияющим солнцем — когда весело, ветром — под её тревожность, низкими тёмными облаками — под мрачный настрой, молниями и бурей — под гнев… а может и не было ничего, кроме совпадений и его разыгравшейся фантазии. Когда он только прибыл, она держала себя с ним спокойно и ровно, так словно и не сомневалась, что он будет здесь, будто именно к этому времени и ждала его. — Прибыл? Ну и славно, давай уже где-то поселись, что значит где? Ты домой вернулся или в гости зашёл? Ну вот значит сам и разберёшься где тебе жить, замок большой, да и ты уже не маленький. И возьми уже на себя труд дойди до оружейников, до кузнецов или до кого там полагается в таких случаях и подбери себе приличные доспехи. В смысле неудобно и привык? Нет уж, ты пожалуйста уясни для себя одну вещь — Эйгон Таргариен не может и не будет таскать на себе северные тряпки и выглядеть так, будто он на том Севере всю жизнь прожил. Да, так и есть и что с того? Иди и подбери доспехи! А эту пакость северного производства отдай Дрогону, чтоб спалил. И вообще, я всё придумала — будем возрождать рубиновую легенду! Вот завершим одно дельце и озадачимся этим всерьёз, я даже рубиновое ожерелье для такого дела пожертвую, всё равно пылится без надобности. Что значит ты не станешь носить рубины? Нет уж, не мешай мне творить легенду, тем более, что сам ты умеешь творить только глупости. Я тут на весь Вестерос громко прокричала, что ты сын Рейгара, а у тебя от того Рейгара ничего ровным счетом. Даже арфы не прилагается. Остаются рубины! Этими рубинами она изводила его три дня кряду, нарисовав попутно с дюжину разных доспехов с рубиновым драконом, рисунки долго рассматривала Яра и по итогу вынесла вердикт, разложив их на три неровные стопки: — Вот эти только на картинке хороши, в жизни в них и ходить неудобно, не то что сражаться. Вот эти немного переделать и вполне сойдет. А вот такие я уже себе хочу, особенно шипы вот эти хороши — ну это личное, с тех пор как добрый мой дядюшка меня как раз со спины схватил. Ой, как мне тогда вот таких шипов не хватало! А если ты мне ещё к ним наручи нарисуешь! Рубины не надо, рубины тут совсем лишние, главное — шипы! — глаза леди Железных островов полыхали не хуже драконьих, зажигая ответное полыхание в глазах Дени, которая уже искала чем бы зарисовать наручи в комплект к доспехам, наверняка уже представшие во всей красе и подробностях перед её внутренним взором. На том рубиновая тема была исчерпана и Джон выдохнул облегченно, а после пришло понимание, что разговорами про рубиновых драконов Дейнерис его изводила лишь потому, что сам давал повод и забавлял её своей реакцией. От северных вариантов и правда пришлось отказаться, тут она не шутила, да и сам он понимал — она права. А вот о рубинах, ненужных ей до такой степени, что она готова была их отдать на украшение боевого снаряжения, он почему-то думал, не давало ему покоя это несчастное ожерелье. Даже и не оно само по себе, а причина по которой видимо оно и утратило в её глазах всякую ценность и было забыто где-то на дне шкатулки. Причиной этой несомненно была чёрная алмазная звезда, с которой она не расставалась ни днём ни ночью. Он сам не понимал, почему этот проклятый камень так его тревожил, даже раздражал и если уж совсем честно, то до ужаса бесил, а временами так и вообще накатывало жгучее необъяснимое желание сорвать этот камень с её шеи и хорошенько раскрутив, забросить подальше в море, чтобы ушел на дно и никогда не всплыл оттуда. И причин ведь тому не было! И ничего не было в том удивительного, что она его носила — ну даже совсем идиот наверное бы понял, что такой камень найти непросто, что большая редкость и почему бы ей не носить его в самом деле? Ну кому ещё, если не ей? Но вот раздражала его эта подвеска отчаянно и ничего он с собой поделать не мог, кроме как запереть это чувство в себе поглубже и лишний раз не думать на эту тему. Не думать о чёрных алмазах выходило неплохо, если чем-то себя занимать и Джон занялся тем, что в прошлой жизни умел лучше всего — снова взялся за меч, который последний раз брал в руки во время штурма Королевской Гавани. Дейнерис же завела привычку гулять с ним в саду Эйгона, в который он во все свои прошлые здесь пребывания ни разу так и не выбрался. Она прихватывала его под руку и уводила бродить в приятном зелёном полумраке, петляя среди величественных деревьев. Ждала когда расцветут дикие розы, она уже знала, что в основном они будут тёмно-розовыми или красными, но также знала место, где обещали расцвести белые и знала где был единственный куст персиковых. На последние у нее имелись грандиозные планы — им непременно полагалось разрастись вокруг ствола огромного дерева, поваленного штормом с год назад, и весь его оплести. Касательно роз, её также живо интересовало, восстановила ли Санса оранжерею Винтерфелла и выращивают ли там снова синие розы. Джон честно признался, что не имеет о том ни малейшего представления, чем ужасно её разочаровал. — Люди однако странные создания, — размышляла она после вслух. — О всякой ерунде говорить — это мы пожалуйста, это обязательно и во всех унылых подробностях. А о вещах действительно важных при том и слова не скажем. Правильно! Зачем о важном? Кому вообще нужны и интересны какие-то розы? А после они удивлены — чего это мир вокруг так сер, уныл и в целом отвратителен, за некоторыми исключениями. И заметь — исключения эти как правило относятся к тем местам, где розы вовсе не считают чем-то незначительным! Понять её в такие моменты было почти невозможно, она явно проговаривала вслух лишь часть мысленного потока, зачастую выхваченную из середины размышлений или озвучивала итоговый вывод, в большинстве случаев, непонятно к чему вообще относящийся. Возьми она на себя труд озвучить всю цепочку своих размышлений, понять её вероятно было бы несложно, но она никогда этого не делала, оставляя в своих речах кучу загадок и море недомолвок. Уж не говоря о том, что ещё надо было разобрать насколько серьёзно сказанное. И Джон всё думал и пытался вспомнить — было это ей свойственно раньше или появилось только сейчас? Или раньше она себя сдерживала, а теперь просто прекратила? Джон больше склонялся к последнему выводу, действительно казалось, что все эти «новые» черты её личности и манеры в поведении, раньше просто ею подавлялись, сковывались, а теперь вот она взяла и разом всю себя отпустила на свободу. Помимо, так волнующих её роз, Дейнерис рассказывала бесконечно про Эссос, про их общих предков, про драконов и ни слова про то, что с ней было после воскрешения. Вообще поначалу Джону было адски тяжело с ней вот так гулять и беседовать, будто ничего и не было, но понемногу он привыкал — к ней и её присутствию в мире и в его жизни. При том она довольно строго держала дистанцию между ними, сразу и без слов дав понять, что все те поцелуи при их встрече ничего не значат, а если он себе там надумал всякого — то совершенно напрасно. Конечно Джон и сам прекрасно всё это понимал и даже попыток не делал, наслаждался тем, что есть и откровенно сказать, считал, что не заслуживает он всего этого ровного и спокойного отношения. Думал конечно о причине такого её поведения и пришел к мысли, что вероятно ей самой не хочется вспоминать прошлое, не хочется всё заново переживать в разговорах, а хочется ей… да кто ж её теперь разберет! Да и не нужно это уже, сам решил, сам выбрал дальнейший путь, сам к ней приехал, а значит остаётся слепо следовать за ней. И он следовал и в один прекрасный момент обнаружил с изумлением, что за кратчайший срок между ними образовалось не полное конечно, но взаимопонимание, нашлись точки соприкосновения и совсем уж снегом на голову обрушилось осознание, что они — одной крови. Не просто знание, как раньше, а очень мощное чувство из глубины души, что они действительно два родственных существа. В общем всё то, что раньше в пылу страстей было ими отброшено, сочтено ненужным и просто не успело, сейчас легко и естественно само собой образовалось между ними. От понимания лёгкости произошедшего хотелось выть и кричать, хотелось всё крушить и резать глотки. И надо-то ведь было лишь немного времени вдвоём и чтобы никто не путался под ногами! Когда он поведал о своих мыслях и выводах Дени, она грустно улыбнулась: — Именно потому нам с тобой тогда и не дали времени, всё сделали, чтобы мы захлебнулись в потоке событий, наделали глупостей, не успели поговорить, подумать, чтобы потеряли все ориентиры в пространстве… потому и подавали нам всё бегом, максимально ускоряя ход событий, забрасывали всем, чем только можно, использовали всё и всех, все средства были хороши… ведь нам так мало было нужно. А мы, вдвоём и вместе, так неудобны были и к тому же опасны. Поэтому нас так изящно разыграли. Про Сансу и всё между ними случившееся старался тоже не думать, правильно или нет — всё уже произошло. И ни о чем он не жалел, в конце концов ничего страшного ведь они не сделали, никто от этого не пострадал и не умер. Каких-то трепетных чувств из-за случившегося тоже не появилось, воспоминания об ощущениях и вовсе стерлись почти мгновенно. Зато сказанное ей о Дейнерис так и звенело у него в голове: — С ней там что-то случилось, Джон, — шептал её голос в его памяти, — что-то нехорошее. Злое. Не то что с тобой, с тобой ведь ничего не случилось, ты такой как и прежде, а она? Она не такая, она совсем другая. Может быть это и не она даже, а какое-то существо прикинулось ею, нацепило её облик, как маску. Личина. Обман. Чтобы нас всех отвлечь. Глаза нам всем отвести. А её и нет давно, это оболочка просто. А если она, Джон, так ведь это ещё страшнее… она видит и знает больше чем показывает. Это не магия. Не та магия, что мы себе придумали и сказок насочиняли. Это другое. Страшное, тёмное — такое не придумаешь. Настоящее. Она нас всех поймает… и съест. Нет, я не шучу — она поглотит нас всех, ничего не оставит. А может это не так страшно? А если и страшнее можно? Можно конечно, всегда можно хуже, больнее… темнее. Я вот не знаю как, а она знает. Она всегда знала… Джон и сам не знал, почему эти её слова так запали ему в душу, почему не исчезал из головы её голос, почему никак не забывались испуганные глаза. Понятно было, что Санса сама себе напридумывала страхов, она конечно боялась и конечно с Дейнерис всё было не так просто как казалось и как она сама старалась преподнести, но явно не настолько жутко как Санса ему нашептала. Как-то раз мейстер Эймон сказал, рассуждая о богах и вере в них, что может быть каждый получает лишь то, во что верит и получается сам Джон ни во что не верил, раз ничего не видел за гранью, но кто знает во что верила Дейнерис? В одну из их прогулок, по саду мимо них проплыла безмолвным призраком Куэйта и Джон невольно вздрогнул — не по себе ему от неё было. Дейнерис конечно немедленно приступила к нему с вопросом: — Ты чего это? Ты из-за Куэйты что ли? — Есть такое, — нехотя признался Джон, — я вообще не уверен, что она настоящая. Дени, она ведь настоящая? — Конечно она настоящая, — Дейнерис не могла сдержать смех. — С чего ты вообще взял, что она может быть ненастоящей? — Не знаю… маска эта, молчит всё время, появляется редко… — Редко? Да она всё время на виду! — Дейнерис даже остановилась и удивленно захлопала ресницами. — Или ты не понял? Ты и правда не понял? — Да чего я не понял?! — вопросил уже совсем сбитый с толку Джон. — Ну раз не понял, значит потом поймешь, — объяснять она явно не собиралась, от всех расспросов успешно отбилась шутками, посоветовав не забивать голову всякой ерундой. Вспышки молний пронзали небо и освещали всё вокруг своим жутковатым слепящим светом, от раскатов грома казалось расколется земля, пойдёт глубокими трещинами и в трещины эти всё живое немедленно провалится и будет там погребено уже навечно. Порывы ветра были резки и неприятны, они словно стремились сорвать покровы со всего в мире, обнажить всё и открыть внутреннюю суть всякого явления. Дождь был пока не сильный, но обещал перерасти в затяжной ливень, который всё собой накроет и не выпустит мир из-под водяного купола пока не смоет всё лишнее. Давно уже здесь такого не творилось. По случаю такого каприза погоды все обитатели Драконьего Камня разбрелись по укромным уголкам и везде было тихо и пусто. Джон как-то внезапно остался совсем один, подумал немного и решил пережидать бурю во сне, тем более время было уже позднее. Он уже почти засыпал и не услышал ни звука открывающейся двери, ни лёгких шагов, отреагировал уже только на прикосновение — прохладные руки у него на плечах. — Спишь? — рассмотреть её лицо в полумраке толком не выходило, не говоря уж о выражении глаз, зато прекрасно была слышна вкрадчивая смешинка в голосе. — Уже нет, — поспешил он отозваться. — Тогда вставай и пойдём со мной! — она немедленно потянула его за собой, собираясь видимо уволочь куда-то, в только ей одной известном направлении. — Дени стой! — он попытался выкрутиться из её вроде бы лёгкой, но при том ужасно цепкой хватки. — Дай я хоть оденусь! Да подожди ты хоть минуту! — Да чего я там не видела?! — воскликнула она, но руки всё же разжала. — Да всё ты там видела, — он пытался отыскать в темноте хотя бы штаны, — но мы же не вдвоём тут с тобой. Ты же сама одетая ходишь! Она осмотрела своё полупрозрачное, ничего в общем-то особо не скрывающее одеяние, дёрнула за пояс и сбросила его с плеч. — Могу раздеться, если тебе от этого станет легче. Мы идём? — она судя по всему и правда собиралась вот так идти неизвестно куда. — Я говорил тебе, что ты удивительная женщина? — он не мог не улыбаться, глядя на неё. — В этой жизни ещё не говорил. — Ну вот говорю, — смотреть на неё обнаженную было несколько сложно, даже в полумраке. Джон подошел к ней, наклонился, подхватывая с пола ворох лёгкой ткани, набросил обратно ей на плечи и наклонился за поясом. — Сложно тебе со мной, да? — в её голосе искрился смех. — Подними пожалуйста руки, — попросил он и когда она послушалась, аккуратно завязал пояс вокруг её талии. — Ты даже не представляешь как с тобой легко. Мне никогда и ни с кем так легко не было как с тобой. — Ладно, уговорил. Иди одевайся, — смилостивилась она. — А мы вообще куда? — решил он всё же спросить, поспешно влезая в штаны. — Обсуждать план по завоеванию мира конечно же! — торжественно объявила она. И вот теперь снаружи бесновалась буря, а они стояли по разные концы расписного стола — Дени стояла возле Дорна, а он соответственно был на Севере. Она говорила о том, что вот так наверное здесь много лет назад стоял Эйгон Завоеватель и так же смотрел на Вестерос, который ещё только предстояло выковать в драконьем пламени как единое королевство. — Прислушайся. Присмотрись. Почувствуй. Он ведь и сейчас стоит здесь, может быть руку тебе на плечо положил. Ты не чувствуешь прикосновения? Наверное у него тяжёлая рука… А вот здесь у Драконьего Камня стоит Висенья, сжимает призрачную рукоять Тёмной Сестры. А рядом со мной Рейнис кокетливо улыбается, но ты не верь этой улыбке — так улыбается смерть. Я вижу их! Слышу! Каждую ночь и каждый день. Они не желают покоя. Они не просят, но требуют — пламени и крови. Она обошла стол со стороны Арбора и не спеша пошла к центру, поманив его к себе. Джон обогнул стол мимо Железных островов, миновал Запад и они наконец встали напротив друг друга. Очередная вспышка молнии озарила всё ослепительно белым и в этом сиянии Джону на мгновение и правда привиделись три тёмных силуэта возле стола, там где она и сказала — Дорн, Север и Драконий Камень. Фигура того, кто стоял со стороны Севера слегка наклонила призрачную голову в немом одобрении ещё несказанного. Видение исчезло. Остались только сияющие глаза Дени напротив. — Значит будут пламя и кровь, — отозвался он тихим шёпотом. — В этот раз мы начнём отсюда, — её тонкая изящная ручка внезапно тяжело легла на поверхность стола. Вокруг них сами собой вспыхнули свечи, заливая всё золотистым светом. Джон перевёл глаза с её лица на карту — под её рукой был Простор.