То тоскует, то смеется, То резвится на краю. Если жизнь твоя порвется, Тебе новую сошьют. Пикник «Пентакль»
Она дышит во сне так тихо, что Джон невольно прислушивается и взгляд сам собой переползает на ее грудь — поймать движение и убедиться, что дышит. Густая тень от длинных ресниц дрожит на бледных щеках. Лицо застыло маской беззащитной невинности. Иллюзия уязвимости. Иллюзия тепла, близости и любви, за которой скрывается непроглядная тьма. Джону хочется ее поцеловать, прижаться к бледным губам, раскрыть их, прикусить, чтобы появился наконец цвет и ушла эта жуткая безжизненность, хочется протолкнуть язык в ее горячий рот, смять ее, сломать, захватить в круговорот поцелуя и не выпускать уже никогда. Но он ограничивается лишь легким прикосновением к ее щеке — кожа прохладная и гладкая. Слишком гладкая. Кончики пальцев оглаживают осторожно, будто крадучись, контур лица и она во сне тянется за его рукой, изгибает изящно шею и хочет продлить прикосновение. Тихо прошелестел, сорвавшись с губ, негромкий стон и сразу за ним шепот — нежный, сопровождаемый счастливой улыбкой, чуть тронувшей губы: — Герольд… Будто удар в лицо — внезапный и сокрушительный, ломающий кости. Аметистовые глаза распахнулись, на один короткий миг сохранив выражение счастливой изумленности, сменившееся нескрываемым разочарованием и она отстранилась, разрывая прикосновение. — Это ты… — голос прозвучал тускло и глухо. — Как добрались? Без приключений? Давно ты тут? Почему не разбудил? Джон не узнал свой голос, когда заговорил, натягивая спешно на лицо выражение чего-то там, подходящего сейчас. Недавно я тут, всего лишь пару часов, сижу и пялюсь как дурак на спящую тебя, пока ты грезишь о другом — этого он конечно же ей не говорит. Вместо этого шутливо вопрошает, откуда бы им взять приключения, если они их сами себе не создавали? Он вообще отвечал, не слушая почти вопросов, благо они были сейчас предсказуемы. Механические вопросы и такие же ответы. Самое важное и настоящее — за непроницаемой броней взглядов, сейчас насквозь фальшивых, прячущих истину. Он прячет за спокойствием и весельем как же он по ней скучал, какой мучительной оказалась эта короткая разлука и как ему сейчас плохо от разочарования в ее глазах. Она за беззаботностью и сонной расслабленностью прячет желание сорваться и полететь, прямо с неба упасть в руки, что всегда ее поймают. Поймать ее Джон может, только вот его рукам она больше не доверяет. Ветер влетает в открытые окна, треплет тонкую полупрозрачную ткань, солнечные блики играют, выплясывают, переплетаются с тенями и в этом неверном и подвижном освещении никакой возможности нет уже определить выражение ее лица. Она поднялась внезапно, отбросив на пол одеяло, и оставшись на несколько мгновений перед ним обнаженной. На ней не было совсем ничего, кроме единственного украшения. Неизменная цепочка черненого серебра обвивала точеную шею, такая возмутительно короткая — будто ошейник, а страшная алмазная звезда — как темное клеймо, как печать собственника. И она ведь носит, не снимая и не чувствуя себя при том в чем-то задетой, даже слегка. Ей на самом деле до ужаса нравится этот драгоценный ошейник, что он на нее навесил, довольство ее видно невооруженным глазом и сомнений не вызывает, особенно вот в такие минуты как сейчас — когда она ничего не оставляет на себе, кроме этой проклятой подвески. Взметнулся траурный шелк и окутал обнаженное тело. Серебряные спутанные локоны рассыпались по спине, а на пол звонко посыпались шпильки. Шелковый хвост уполз за угол, втянулся в соседнее со спальней помещение, где была просторная купальня, выложенная отполированными обсидиановыми плитками — Джон помнил это из прежней жизни, в этой ему туда заходить не приходилось. Темные двери, украшенные бронзовыми змеями, сомкнулись за ней. Вот так можно без единого слова все сказать. Зеленый стеклянный глаз бронзовой змеи на двери ехидно посматривал и показалось, что вот сейчас пасть ее распахнется и выплюнет нечто язвительное, но змеюка молчала. Джон слышал от кого-то, что все змейки на Драконьем Камне появились по желанию принцессы Элии Мартелл, может поэтому ему все время мнится неприязнь в разноцветных глазах искусственных рептилий? Бронзовые змейки на такие мысли смотрят с неодобрением, могли бы — сказали бы и напомнили, что это его чувство — всего лишь посмертный привет из прошлого, он сам знает от кого. Джон прикрыл глаза на секунду, вдохнул глубоко и медленно, словно пытался силой мысли протолкнуть воздух в легкие. Успокоиться. Самого себя перехватить от безумного порыва, от распирающего дикого желания — ударить по этим дверям со всей дури, так, чтобы грохнули по стенкам оглушительно, встретиться с изумленным взглядом ее глаз и не дожидаясь слов, стремительно к ней шагнуть вплотную и заключить не медля ни секунды — не в объятья, а в крепкий захват, как противника на поле боя. Уронить ее прямо на пол и самому сверху рухнуть, сразу же раздирая в клочья ткани и шнуровки, обнажая, чтобы никаких преград, чтобы жарко и тесно — кожа к коже. Впечатать, вбить ее в каменный пол так, чтоб трещины пошли по отполированному обсидиану. И алмаз, что сверкает на ней черным клеймом — сорвать непременно и остаться наконец с ней только вдвоем. Развести упругие стройные бедра пошире и втиснуться в нее, как всегда умопомрачительно горячую, огненную, пылающую, причиняя боль, преодолевая сопротивление, перехватывая руки за тонкие запястья до непременных синяков на белоснежной коже. И чтобы обязательно вырывалась и кричала до хрипа и срыва голоса, чтобы кусалась и царапалась в кровь, извивалась чтоб под ним неистово — и сдалась в итоге, стала вся податлива наконец и нежна, невольно оплетая руками за расцарапанные плечи и выстанывая что-то пленительно неразборчивое, как в той, прошлой, жизни. И после уже подхватить, сгрести в охапку и уволочь драгоценную добычу на постель и там уже всю ее зацеловать, зализать, заласкать до полуобморочного состояния, вымаливая прощение за свой дикий звериный срыв. Достучаться до ее сердца наконец, оно там точно есть, он знает, он до него уже один раз дотянулся. Ну не может же так быть, что все теперь залито этим проклятым золотом! В висках бешено пульсировало, казалось, что еще немного и голову разорвет, разнесет на осколки. В ушах шумело и шелестело, вкрадчивыми голосочками выпевало мелодию соблазна, искушало — пойти и взять желаемое. Перед глазами плыли багровые круги… Нельзя. Всего лишь слово и оно же — кандалы, сковавшие по рукам и ногам. Джон прикрыл глаза. Выскочила откуда-то из теней памяти старая привычка, с которой он давно и благополучно распрощался за ненадобностью, и оказалась ко времени. Джон сжал руку в кулак и разжал. Снова. И снова. Бездумно и бессмысленно — сжать-разжать, сжать-разжать. Вдох и выдох. На каждое сжатие — удар сердца. Помогло. Он успокоился. Соблазнительные и жуткие образы, наводнившие его голову, схлынули. Джон выдохнул, резко развернулся и вышел прочь.***
Драконий Камень жил своей неспешной жизнью, будто они и не покидали его, а вся кроваво-огненная вакханалия в Просторе была плодом воображения. Только вот Простор был и огненные плети, сокрушающие каменные стены тоже были и головокружение от запаха крови и жуткие птицы, кружащие в небесах и многое другое, что в норме бы мечтать предать забвению, только вот забывать не хотелось совершенно — хотелось вернуться в упоительный ад, пропитанный кровью и лязгающий сталью, снова туда, к обостренным до предела чувствам, к сияющим в темном небе звездам, чей холодный свет так красиво отражается в неземных глазах, к лазурному шлейфу платья, волочащемуся по пыли и пеплу и уже изодранному в клочья, потому что ей, как и всегда, до ужаса безразличны все эти красивые тряпки, ее занимают танцующие в солнечных лучах пепельные снежинки и рассыпанные повсюду розовые лепестки… Вписать себя в мирную жизнь Драконьего Камня у Джона получилось не сразу, отчасти потому, что внезапно он оказался предоставлен сам себе. Дейнерис как-то мягко и незаметно от него отстранилась и большую часть своего времени пребывала в обществе Сфинкса и Искорки. Частенько к их троице присоединялась молчаливая девица, разряженная в цветастые ткани, вроде как бывшая чашницей королевы, девицу эту Джон узнавал по одежде исключительно и по привычке увешиваться целыми гроздьями стеклянных бус, а вот лица ее никак не мог запомнить — до того она была неприметна, наверное оттого и выряжалась во все цветное и яркое, чтобы скрасить таким способом серую свою внешность. Еще к их компании внезапно прибился круглощекий юноша по имени Том, с густой копной пепельных кудрей, гордо себя именовавший личным менестрелем королевы Дейнерис. Королева не возражала и самопровозглашенный королевский менестрель таскался за ними везде, беспрестанно тренькая негромкое и мелодичное на скромной лютне, Дейнерис тихо намурлыкивала под это треньканье незамысловатые песенки, могла и сама усесться за арфу и тогда они вдохновенным дуэтом подолгу выпиливали тоскливые и при том жутко затягивающие мелодии, под которые всегда приходила мысль, что неплохо бы было пойти и утопиться во всем чертям. А как-то раз Дейнерис приволокла здоровенный дотракийский барабан, расписанный синими и красными узорами по бокам, и принялась на нем выбивать варварский мотивчик, бьющий по ушам явной и нарочитой аритмией, попутно еще и напевала под нос неразборчиво низким гортанным речитативом, трясла неистово растрепанными косами, ресницы ее дрожали, а в глазах вспыхивали золотистые искры. Неугомонный менестрель немедля подхватил свою верную лютню и от души начал подыгрывать, моментально ухватив и ломаный ритм и общий диковатый настрой ее мелодии, еще и глазами сверкал неистово и, явно в подражание королеве, встряхивал лихо своими кудрями. По итогу вышло у них какое-то совершенное непотребство вместо музыки, наполненное разбойным задором и чем-то манящим и темным. Под эту их музыку ноги вольных и невольных слушателей сами по себе начинали яростно притопывать, а руки вздымались в лихих заломах, душа же от этой мелодии начинала ощущать тоскливый трепет и хотелось вот прямо сей же миг бежать куда-то и что-то делать, вершить, творить, а еще вернее — вытворять. Финал их музицирования был увенчан оглушительным раскатом грома и хлынувшим следом проливным дождем. Дейнерис связь между музыкой и сбесившейся стихией решительно отрицала, смеялась и рассказывала небылицы про Рейгара, утверждая, что вот он мог своей игрой и грозу вызвать и спящий вулкан пробудить, а она так, жалкий подражатель, кривляка да и только, куда уж ей? После чего, звонко расхохотавшись, уселась за арфу и начала нежно перебирать струны и, повинуясь грустной плавности мелодии, гроза как-то сама собой улеглась и сменилась неспешно моросящим дождем с проблесками солнца. И снова она трясла косами в категорическом отрицании своей причастности к происходящему. А может так оно и было? Может и впрямь она лишь угадывала и подстраивала музыку под погоду за окном, фокусничала, как сама и признавалась? Однако не все на ее нескончаемые выходки, на первый взгляд вроде бы веселые и безобидные, реагировали так легко — красная жрица Кинвара лишь качала головой, прикрывала ресницами кровавый блеск глаз и встревоженно шептала, что не к добру все это веселье неуемное и что не нравится ей происходящее и предзнаменования дурные какие-то нынче везде, прямо сами буквально под ноги бросаются и что скорее бы уже сир Дейн приехал или королева бы к нему сорвалась сама в нетерпении, главное, чтобы двое эти воссоединились. Красная ведьма в какой-то момент сделалась прямо одержима Дейном, весь смысл бытия в ее глазах сошелся на дорнийском рыцаре, что-то высмотрела она в своих кострах жизненно важное и на него завязанное. Королева, к счастью, от нее отмахивалась и не вслушивалась во все эти бредни и вроде как пока никуда лететь не собиралась. Джон уж точно по Дейну не скучал ни капли, он им в Просторе наелся и напился до тошноты и лет так сто его бы не видел с превеликой радостью. И да, Джон, как и прежде, с наслаждением бы его прикончил, снял бы с ладных крепких плеч красивую голову, чтоб больше не видеть как Дейнерис целует его надменную улыбку и как запутывается руками в холодной платине волос. Потому что… потому что, черт их всех побери, это было нечестно! Дейн был для нее идеален и прекрасен, он все делал правильно, по ее мнению, и никак она не желала брать во внимание тот факт, что сделать неправильно у него и шанса-то особо не было — над ним не висело никаких тайн рождения, на него не давили бесконечные долги, не гнала вперед и не подталкивала в спину никакая опасность и уж точно за ним не стояла семья, пережившая слишком многое и от того не принимающая никого кроме своих. Ему не надо было ничего в своей жизни перечеркивать, не стояло перед ним никаких непосильных выборов, а Дени меж тем вела себя с ним так, словно он сделал для нее нечто такое, чего никто и никогда не делал. Впрочем кто там их разберет? Может и было нечто сотворенное во имя, принесенное в дар или в жертву и таинственное это нечто стояло неизменной тенью за ними, благословляя эту связь, выходящую за границы привычного и обыденного.***
Она пришла к нему сама, незадолго до полуночи. Смотрела широко распахнутыми глазами и руки ее дрожали, когда она распутывала шнуровки на платье. Платье поддавалось и очень скоро упало к ее ногам ворохом мягкого алого бархата, оставляя ее перед ним обнаженную и сияющую. И сверкающий черным провалом в небытие алмазный глаз между ключиц, куда ж без него… — Дени… — все, что он успел промолвить, прежде чем его втянули в долгий поцелуй. — Молчи, не говори ничего, просто целуй, — прерывисто прошелестела она ему в губы и не дожидаясь ответа прошлась языком сладко и горячо по шее, впутала руку в кудри, обвилась вся вокруг него, прижалась дрожащим телом. Остановить ее не было никакой возможности да и желания тоже, Джон притянул ее к себе еще ближе, руки мгновенно вспомнили забытые почти ощущения гладкой шелковистой кожи и гибкой упругой силы ее тела. Ее губы горчили пеплом, запах смерти разливался невесомой аурой, усиливаясь от жара ее тела… как же он скучал по ней! Потом, все потом. Он задаст все вопросы, скажет ей все, подумает обо всем, а сейчас важно только то, что она сама к нему пришла, сама поцеловала, сама вовлекла в восхитительное безумие страсти. Не отдаст. Он больше ее никому и никогда не отдаст и пусть Дейн проваливается в пекло вместе со своей валирийской красотой, хищными улыбками и невыносимой совершенно самоуверенностью. По плечу ощутимо царапнуло. Чертов камень! Джон отстранил ее от себя. Она смотрела непонимающе, грудь вздымалась от тяжелого дыхания. — Сними его, — Джон взглядом показал на черный алмаз. — Нет, — она отрицательно качнула головой. — Пожалуйста, — выдохнул он, борясь с желанием сорвать с нее подвеску, и признался — не столько ей, сколько самому себе, — у меня такое чувство, что нас тут трое. — А ты сделай так, чтоб стало двое, — предложила она ему и вопросила с насмешливым вызовом, — сможешь так? — и язык дразняще облизал чуть припухшие от поцелуев губы. На лицо Джона сама собой наползла нехорошая усмешка. Играется. Жонглирует сердцами, выплясывает в отблесках пламени, а сама посматривает косо через плечо и тянет разноцветные ниточки хищной дланью, высвистывает переливчатую мелодию — тонко и маняще тоскливо, и вот уже дрогнули, натянулись и побежали к ней, поползли живыми змеями, послушные и раболепные — прямо под драконью лапу. Она выдергивает после из нитяного вороха самые острые и самые для нее вкусные, режущие, больные, отравленные и играет на них, перебирает как струны арфы. И как только не надоедает ей? Любит, ох как любит она все вот так до крайности обострить, все и всех довести до срыва, на самую грань поместить, лишить разума и устроить нечто хаотично-безумное. Ну раз хочет — значит получит. Сама с себя сдерет к рассвету эту побрякушку и не наденет больше. Джон смял ее губы в жестком болезненном поцелуе, а ее саму в чрезмерно крепких объятьях, намеренно не давая ей вздохнуть и оставляя лишь одну возможность — позволять себя целовать так как хочется ему. Когда наконец выпустил, перед ним медленно раскрылись огромные глаза с расширенными зрачками, взмахнули пушистые ресницы и пробежал первый импульс догадки — что-то с ней было не так, что-то случилось, потому и пришла она к нему, вот только сил не было сейчас про это думать, поэтому все — после, а сейчас вот так — без слов. Она послушно опрокинулась на спину, поддаваясь его рукам, колени ее разомкнулись, раздвинулись широко, приглашая и разрешая сразу все. Да что ж с ней такое?! Мысль вспыхнула и сразу угасла, стертая начисто воскрешенным ощущением ее тугой пульсирующей плоти — он сам не понял как оказался в ней, сразу и резко погрузился в узкое горячее лоно, вызвав беспомощный болезненный вскрик и сразу за ним — глубокий сладкий стон. Она лишала его рассудка, полностью выбивала из него способность себя контролировать одним лишь фактом своей близости. Невероятная женщина. Блистательное чудовище. Живая богиня. Капля таинственно мерцающего яда на кончике острого лезвия. Воплощенная смерть, устоять перед притяжением которой невозможно. Отдать за нее весь мир и собственную душу сверху бросить — будет мало, потому что она — бесценна. Джон подхватил ее мягко под плечи, она в ответ на этот жест обвила его руками, прикрыла глаза и чуть качнула бедрами ему навстречу, простонав негромко и почти умоляюще что-то неразборчивое. Он начал двигаться в ней горячими плавными толчками, выходя почти полностью и снова заполняя ее собой. Она вздрагивала под ним, прижималась сильнее, выгибаясь навстречу ему при каждом движении и вскрикивая чуть громче, когда он целовал соблазнительно вздрагивающую грудь, прихватывал губами затвердевшие соски, играя с ними языком, иногда прикусывая слегка. Она была сама на себя не похожа сейчас, такая непривычно нежная и внезапно податливая, эту Дени не хотелось побеждать, не хотелось ей ничего доказывать — лишь любить ее. Она такой с ним была в прошлой жизни — ровно до того момента как они ступили на земли Севера, там в нее словно демон вселился, вся нежность куда-то испарилась и осталась только кипящая страсть, а постель превратилась в поле боя. Уложить ее на спину стало задачей почти невыполнимой, в основном получалось лишь когда она уже вконец вымотанная и лишенная сил падала ему на грудь, тяжело дыша, оплетая его руками, опутывая влажными волнами волос, стискивая коленями до боли и даже в таком положении пыталась сопротивляться, сдаваясь когда уже и остатки сил покидали ее. Всего этого до крика не хотелось сейчас, хотелось ту Дени, что открыла перед ним дверь каюты и свое сердце. Она все же попыталась ненавязчиво его на спину уложить, но Джон только крепче ее вжал своим телом в постель, ускоряя ритм движений в ней и закрыв ей рот поцелуем, глуша им очередной громкий стон. Завтра, послезавтра и в другие дни и ночи уже можно будет иначе, можно будет выпустить неукротимое драконье пламя на волю и тогда она оседлает его бедра и будет скакать на нем неистово, выдыхая хриплые рваные стоны, вцепляясь ему в плечи и руки так, что после обязательно синяки и царапины останутся, будет всем телом выгибаться немыслимо и закатывать глаза, вся распаленная, разгоряченная, словно ожившее пламя. Но все это будет потом, а сейчас хотелось хоть одну ночь — первую после всего случившегося — без вечной необходимости ее завоевывать. Наверное ей тоже хотелось обойтись сегодня без сжигающей страсти, а воевать ни с кем не хотелось и она просто отдалась на волю его желаний, не пытаясь перехватить контроль над ситуацией. Совсем уж неожиданным стало когда она позволила себя перевернуть на живот, вскинула послушно ему навстречу бедра и когда его член проскользнул в нее сразу на всю длину — лишь уронила голову на руки и простонала жалобно в ответ на резкие движения, которыми он начал вбиваться в ее неожиданно податливое тело. Всхлипы и стоны ее становились все громче, а его движения в ней все яростнее и быстрее, наконец он ощутил как вокруг члена смыкаются в хаотичной пульсации мышцы, сжимая так туго, что пришлось замереть на несколько секунд, пока она вся содрогалась в его руках, а после его и самого выплеснуло сладко и мучительно в ее пылающее лоно. Дени лежала под ним бессильной, лишенной воли, игрушкой, уткнувшись лицом куда-то в сбитые простыни и пыталась хоть немного восстановить прерывистое дыхание. Джон почти рухнул на нее сверху, успев в последний момент все-таки опереться на локти и теперь мягко скользил губами по влажной и гладкой округлости ее плеча, вдыхая ее и стараясь запомнить всю палитру запаха, исходящего от нее сейчас — безумно вкусного, умопомрачающего, родного. Конечно это была лишь фантазия по большей части, но ему мнились нотки чего-то лесного и дикого в ее волосах, а на коже словно снежинки плавились и никаких пряностей, никакого шелеста песка, никакого наркотического дурмана — всего того, чем она была наполнена до краев и пропитана насквозь последнее время и только недавно ветра и море сбили с нее этот сплав чужих ароматов. Она была рядом и наконец-то вся его. Хотелось закрыть глаза и вдыхать ее снова и снова, ощущать губами, руками, всем телом, не отпускать, не отдавать… вот только закрывать глаза было страшно, а ну как все окажется всего лишь сном, жестокой грезой, колдовским мороком. Горячее тело под ним было настоящим. И сам он был вполне жив и реален. Равно как и некто третий — они были не одни. Внутри все вздрогнуло. Глаза ухватили темный силуэт рядом с постелью и сразу посыпался целый ворох деталей — высокие сапоги черной замши и серебряные звезды-пряжки на их голенищах, черная кожа и черная же парча, снова серебро — на этот раз кольца, перчатки, заложенные за широкий ремень с тиснением под чешую рептилии и прядь светлых волос, сияющая на всем этом темном фоне. Джон поднял глаза выше и натолкнулся на кривую усмешку. По спине пронеслась стая ледяных иголочек, сердце громко стукнуло и кажется, что остановилось — перед ним была Дейнерис. Несколько мгновений леденящего безмолвия и неотрывный взгляд глаза в глаза. Она не мигала, вперив в него свои жуткие глазищи, прямо ему в душу ими заглядывая. Страх прошелестел извилистой змейкой и сделалось холодно отчего-то. Реальность плавилась и искривлялась, привычный мир трещал по швам — снова. Еще одна изнанка мироздания, еще одна тайна бытия, новый всплеск пробужденной магии. И еще один вполне законный и оправданный повод лишиться начисто рассудка. Взгляд Джона заметался между той, что стояла перед ним и той, что лежала под ним. Называть имена сейчас было совершенно невозможно. Обе они ждали терпеливо — одна стояла молча, скрестив руки на груди небрежно, а вторая так и лежала на животе, рассыпав спутанные серебряные локоны и в них успешно запрятавшись. Наконец Джон, сам не слишком понимая, что и зачем он делает, приподнялся и крепко ухватив за плечи, перевернул девушку перед собой, открывая ее лицо — Дейнерис! Две Дейнерис Таргариен пялились на него абсолютно одинаковыми аметистовыми глазищами! Ни единого различия! Разве что в мелочах — одна одета и спокойна, вторая обнажена и вся еще разгорячена недавним, волосы у одной растрепаны и распущены, у второй — змеятся многочисленными косами, в остальном — близнецы наверное и то так не похожи. Даже черные алмазные подвески одинаковые. Что здесь происходит?! Вот что хотелось ему спросить, в голос возопить это, взреветь, схватить их обеих и потребовать ответа, только почему-то он молчал… Наконец та, что была одета, заговорила: — Найдешь настоящую Дени? Угадаешь где лицо, а где лишь маска? — Давай, выбирай свою королеву, — мягко зашептала вторая, в унисон первой. — Найди меня, милый, угадай кто — твоя сладкая девочка! Обнаженная Дени смотрела доверчиво и открыто, одетая щурила глаза в шальном недобром веселье. — Угадывай! — произнесла с нажимом первая… или вторая? Он совсем в них запутался, да и вообще не был уверен, что хоть одна из них настоящая, что он тут с ней, что это не сон, что он не сошел с ума… Джон схватился за голову, вцепился в волосы, зажмурился и сам собой из горла выплеснулся крик: — Хватит! Обе замолчали! Даже если вас тут нет — все равно заткнитесь обе! Пожалуйста, — уже спокойнее добавил он. — Как пожелаешь, — хмыкнула одетая и сделав шаг к постели, протянула руки к своему двойнику или наоборот — двойник потянулся к оригиналу? А! Да бес бы с ними обеими! После разберет! Сейчас главное не свихнуться совсем бесповоротно от завораживающего и будоражащего кровь действа, что разворачивалось прямо перед ним — одна Дейнерис целовала другую, мягко и неспешно облизывала свои же губы, прикусывала их, вторая ей так же отвечала и густые ресницы одинаково трепетали, отбрасывая тени на щеки… Идеальная форма отношений, совершенная любовь и вместе с тем абсолютно больная и искаженная чуть более, чем полностью. Две Дейнерис продолжали страстно целовать друг друга, вплетая одинаковые руки в одинаковые же волосы. Было во всем этом нечто жуткое, неестественное и вместе с тем притягательное. Наверное так и становятся безумцами. Они отлипли друг от друга, прервали поцелуй. Та Дени, что была с ним, улыбнулась, облизнув губы и предложила наконец выбрать. — Давай уже решай, милый, кто твоя настоящая. Кто? Первая или вторая? Или не одна из двух? А настоящая вообще существует? И была ли хоть когда-то? А то может всегда было лишь отражение огненной стихии, никем на самом-то деле никогда не рожденное, никогда не жившее и никогда не умиравшее. Воплощение. Обманка для наивных смертных. Джон закрыл глаза, втянул воздух с шумом и замер на мгновение, выравнивая дыхание. Нет. Так нельзя, так недолго и впрямь умом поехать и обратно не вернуться. Магия в их мире давно пробудилась и все прочнее и увереннее утверждает себя, а значит и сотворить себе двойника вполне возможно. Абсурдность сложившейся ситуации взлетала на недостижимую высоту. Тут уже невозможно было удивляться или не верить — только жить настоящим моментом между граней реальности. Джон открыл глаза, уголок губ чуть дрогнул, а в омутах глаз задорно что-то сверкнуло. Он поманил к себе ту, что была тут с ним и она охотно подалась ему навстречу и позволила себя обнять и подставила губы под поцелуй. Джон поцеловал и почти сразу ухватил покрепче за серебряную гриву, вынуждая запрокинуть голову и с неким удовольствием пронаблюдал за проскакавшей в ее глазах секундной паникой. — Ты не моя Дени — шепнул он ей в губы. Раздались мерные хлопки и довольный смешок — это та, другая и она же настоящая, проаплодировала ему. — Браво! Угадал, хоть и запоздало, но все же смог. Поздравляю! — Вот ты помолчи, — шикнул он в ее сторону, — с тобой мы после поговорим. А ты давай, стаскивай чужую личину, пока я сам ее с тебя не стащил вместе с лицом! — это уже прилетело в лицо двойнику вместе с разгневанными молниями из темных глаз. На лице настоящей Дейнерис промелькнула торжествующая улыбка. — Да пожалуйста! — расхохотались ему прямо в лицо. Черный алмаз на девичьей шее завибрировал и нагрелся, в самом сердце его вспыхнула малая искра, искра эта разрасталась, наливалась цветом и наконец взорвалась полыхающим алым, обратившись в огромный кровавый рубин на шее красной жрицы. Что-то такое он и предполагал. Кинвара, обнаженная и хохочущая, повисла на его руках, запрокинув голову назад и открывая доверчиво белую изящную шею — хочешь целуй, хочешь кусай, а хочешь переруби или покрепче обхвати и сжимай до неприятного хруста. Эта ее бесстрашная доверчивость погасила гнев и Джон сам не удержался и прижался смеющимся ртом к этой подставленной ему шее, куснул с чувством, намеренно оставляя отпечаток и игнорируя громкий возмущенный взвизг. После выпустил ее наконец и лишь покачал головой, так и не найдя подходящих слов. Потом найдет обязательно, Кинвара — это не страшно, с ней он после поговорит о случившемся, а вот Дейнерис — тут иное. Смех погас как догоревшая свеча. Стало холодно и неуютно. Джон поднялся, на ходу подхватывая что-то из одежды, оказалось очень удачно схватить легкие штаны, в которые он и влез уже будучи на балконе, куда вышел… да нет, не вышел, а позорно сбежал от ядовитых капель в пронзительных аметистовых глазах. Порыв ветра ударил в лицо и немного отрезвил. Руки легли на балконные перила и сжались. Прохладная шероховатость камня казалась нереальной. Мысли утопали в вязком тумане. Джон закрыл глаза, опуская голову низко и занавешивая лицо волосами. Сердце выбивало нестройный быстрый ритм и никак не желало угомониться. Внутри горела адская смесь злости, боли и неуместного дурацкого веселья. Вдох-выдох. Осознать, что все было иллюзорно, вычеркнуть все пережитое за эти часы, стереть из памяти. Не было ничего. Никогда она к нему не приходила. Идеальное решение и самое простое из всех возможных, найти бы теперь сил воплотить его в жизнь. Негромкие шаги сзади и легкое прикосновение прохладной ладони на спине. — Джон, — тихо позвала его Дени. Он промолчал, только дернул плечом, сбрасывая ее руку. Рука вернулась и настойчиво погладила. Внутри все кипело и казалось, что сейчас взорвется. — Не трогай меня, — прошипел он сквозь зубы. — Пожалуйста, Дени. Я все равно не могу на тебя долго злиться, так что перебешусь, успокоюсь и мы забудем о твоей выходке. — Ты серьезно?! — воскликнула она у него за спиной. — Да, радость, я серьезно! — он развернулся к ней так резко, что собственные кудри хлестнули его по глазам. — Ах, что же я наделала! — в притворном испуге прижала она к груди ладони, округлила глаза и затараторила заполошно, изливая на него поток блаженно-придурковатой притворной паники. — Кажется я разбудила дракона! Ах, что же теперь будет?! Мне страшно! О, я вся дрожу и трепещу! Дракон проснулся! И куда же теперь мне бежать и где укрыться от его гнева? — Заткнись, сделай милость, — попросил ее Джон, едва сдерживая желание отвесить ей хорошую такую пощечину. — Да что я сделала-то?! — скинула она маску испуганной дурочки. — И вот не смей говорить сейчас, что растерзала сердце и кованым сапогом прошлась по самым светлым чувствам. Потому что это ложь! И получил ты ровно то, чего желал! — отрезала она жестко. — Вот этого я точно не желал! — в тон ей отозвался Джон. — Правда?! Это выходит от нежелания ты тут так вдохновенно трахался с моим двойником, что час почти что не замечал зрителя в двух шагах? — вопросила она, выгибая бровь издевательски. Крыть было нечем. — Чем собственно ты так недоволен? Еще скажи, что не понравилось — не поверю ни за что! Ну хорошо же, а?! Сколько надо будет Дейнерис — столько и сделаем! Каждому страждущему и жаждущему по серебряной королеве! По одному экземпляру в руки! Особо избранным и отличившимся можно и по два! Красота же! И никому не обидно, все довольные и счастливые! И почти что даром. Налетай! Разбирай! И оригинал, свободный наконец-то от чужих надежд и ожиданий. Выдержка, которая и так на волоске висела последнее время, дала предсказуемый сбой. Забрало упало с громким лязгом. Чаши весов качнулись и одна из них окончательно перевесила, да так, что и сами весы перевернулись и полетели куда-то к чертовой матери в самую преисподнюю. — Какой же ты порой бываешь дурой, Дейнерис Таргариен!!! — взорвался он яростно. — Что ты несешь?! Послушай себя только… Мне не нужен твой двойник! Не нужна послушная наложница! Кому нужна — пусть разбирают, я не против, а мне пожалуйста оригинал. Меньшее меня не устраивает. И не интересует даже в качестве временной забавы. Услышь меня наконец! Я здесь ради тебя и только! — Не лги! Не смей мне лгать! Ты здесь только и исключительно ради себя самого! — Да с чего ты взяла?! Хватит уже натягивать на себя маску всеведения! Ты не читаешь в моей душе! В следующее же мгновение Джон понял — зря. Нельзя было ей этого говорить, но слова уже сорвались и упали и теперь повисли между ними свинцовой тяжестью. Кровавое марево затянуло аметистовую радужку. Мир содрогнулся и замер в паническом ожидании. Ее, обычно мягкий, голос зазвенел стальными нотами. — Ты здесь, чтобы избавиться наконец от чувства вины. Не видеть кровь на своих руках. Не видеть меня во снах. Устал бежать от себя самого, да, родной? Устал бежать от правды и поэтому прибежал ко мне, как только поманила. Потому что плохо было. Невыносимо было. С жизнью несовместимо. Совсем отвратно было в забвении прозябать, прикидываясь тем, кем ты никогда не был. А все твои рассуждения и мысли о тихой мирной жизни за Стеной, которыми ты себя утешить пытался — бред собачий! Ты не создан для мира. Война — вот твое призвание и счастье. Тебе бы, дураку, радостно отплясывать на пепелище тогда и вместе со мной мир покорять идти, а не идиота Тириона слушать… понял, все понял и осознал, когда уже поздно было. Ах, как ты намучился, бедный мальчик, когда страшное это понимание тебя с головой накрыло! И вот поэтому ты сейчас здесь! Со мной! Потому что только я могу дать тебе необходимое, утолить твою жажду, которую ты наконец признал. Только я делаю тебя живым. Вот причины твоего здесь пребывания, скажи, что из мною озвученного неправда и что ради меня? — Ты все намеренно упрощаешь сейчас и я не стану с тобой спорить, не стану доказывать очевидное. — Да, — с внезапным спокойствием согласилась она, — я все упрощаю вполне осознанно и не беру в расчет важных вещей и что с того? Мне так хочется и что ты сделаешь? Да, тебе плохо от этого и что? Мне может быть пожалеть тебя? Выразить сочувствие? — Спасибо, обойдусь! — Джон был так зол сейчас, что перешел на крик. — Была бы нужда в жалости — побежал бы в Винтерфелл! Там этим добром захлебнуться можно! Но вот как видишь стою сейчас здесь, перед тобой и выслушиваю! Вполне может быть, что и заслуженно выслушиваю, но сколько можно?! Два быстрых шага и она уже затрепыхалась в его руках, легкая, почти невесомая, схваченная им в бешенстве за плечи. Ему хотелось ее трясти и трясти, пока не вытрясет весь поток разноцветных сверкающих бредней, что беспрестанно рождаются в ее мыслях. — Ты понимаешь, что я с ума схожу? — полился на нее поток страшного низкого шепота. — Ты пролезла мне в самую душу, в крови растворилась, я тебя в каждом глотке воздуха чую! И не понимаю тебя! Что мне сделать скажи? Ну что?! Куда мне пойти? Кого тебе притащить? Кого убить? Чью голову к твоим ногам бросить? Скажи только — я сделаю! Даже если это будет моя голова. Потому что невозможно же так больше! Я будто в убогой лодчонке посреди неспокойного моря и лодку мою мотает из стороны в сторону и не знаю я в какой момент она перевернется, а ты эту лодку еще и раскачиваешь все время, будто мало тебе ветра и волн… это же пытка! Определись наконец и либо топи меня и улетай, либо прекращай раскачку эту безумную! Слышишь?! Я не выдерживаю, Дени! Он встряхнул ее еще раз. Аметистовые глаза в ответ сузились угрожающе и в грудь ударило мощно, но сдержанно и Джона отбросило от нее на пару шагов. Где-то под солнечным сплетением скрутился болезненный резкий спазм и хриплым выдохом вырвался наружу. Доигрался. Пошутить бы сейчас про разбуженного дракона, только вот желание шутить исчезло напрочь при взгляде на ее побелевшее лицо. То что полилось из нее дальше не было гневом. И не было сравнимо с пламенем. Нет, это была смола — тягучая, густая, вязкая, пропитывающая и отравляющая собой все вокруг, моментально валящая с ног все живое, будто сама тьма лилась из нее, расползалась гибкими щупальцами. Каждое слово — как капля разъедающей кислоты. Еще и голос добавляет — хлещет безжалостно, рассекает и режет не плоть, а самую душу. — Ты решил указывать как мне поступать?!!! Да ты разума лишился! Теперь мне это очевидно! А вместе с разумом и страх утратил! И забылся видимо. Так я напомню! Королева здесь я! Ясно тебе это?! И все будет либо по-моему, либо не будет вовсе. И я буду делать то, что считаю нужным и необходимым. Хотя бы и из личной прихоти и придури. Уясни уже наконец! И объясняться не обязана ни перед кем! А если вдруг тебя подобное положение вещей не устраивает — на выход! Я не держу! Вперед, в объятья любящей семейки, мне к подобному выбору не привыкать. Так что беги, там уже королевишна северная раскрыла тебе объятья любящие и ножки пошире раздвинула в нетерпеливом ожидании — все как ты любишь. Она тебя и обласкает и оближет и слова поперек не скажет. А здесь придется терпеть безумную девку и все ее выходки и никак иначе и ты о том прекрасно был осведомлен, когда послал куда подалее дражайшего братца с его нелепым тебе приговором и пошел навстречу мне. И не делай сейчас невинных глаз — ты не обманутая жертва тут, знал к кому шел — с самого начала знал. Но так и быть я буду непозволительно великодушна и дам тебе еще раз право выбора — давай, милый мой, выбирай. Вот прямо сию секунду можешь взять и выбрать, а после выбору своему последовать незамедлительно. Я препятствий чинить не стану! — Я всегда выберу тебя, ты же знаешь… — Джон неожиданно улыбнулся и протянул руку куда-то в самую гущу расцветающей перед ним тьмы и погладил ее по волосам, понимая прекрасно, что ничего еще не окончилось и что она его вот так просто сейчас не выпустит, она никогда и никого теперь не отпускает, раз уж схватила. Она не отстранилась, только ресницы прикрыли густой тенью сияние глаз, губы искривились неприятно, а вкрадчивый голос обронил снисходительно: — На колени. Сверху неумолимо наползло нечто давящее, желающее его припечатать к полу, распластать, размазать перед ней и ужасно не хотелось признавать правду — источником этой дикой силищи была она сама, это из нее тянулись нити тьмы, паутиной опутывающие все пространство и проникающие в самую суть любого живого существа и суть эту невозвратно меняющие. Он сдался. Не потому, что не мог сопротивляться — мог. У него почему-то неплохо выходило выдерживать то, что с легкостью не просто ломало, а буквально в пыль перетирало всех прочих. Дело было в ином — он больше не хотел ей противостоять. Голова опустилась сама собой. Левая нога чуть дрогнула и вот уже он опустился перед ней на одно колено. Через мгновение уже на оба. Мало. Она не ощущает в полной мере сейчас желаемое, ей надо больше, ей теперь всегда надо больше — все, до последней капли и никак иначе, с ней ни о чем нельзя договориться теперь, никаких полутонов и никаких уступок. Давай, склоняйся еще ниже — приказал мысленно самому себе. Руки сжались в кулаки и уперлись в пол. Локти дрогнули и согнулись. Лоб прижался в холодному мрамору. Тишина. Прохлада. Пустота. Она не издавала ни звука — Джон тоже. Он не мог ее видеть, но знал совершенно точно, что сейчас она до крови кусает губы, она вся сейчас напряжена до предела и все силы употребляет на сдерживание слез. Им обоим сейчас чудовищно больно, только вот почему? Он же любит ее, обожает, боготворит, он ползти за ней готов на брюхе, вечность вот так стоять перед ней на коленях — лишь бы смотрела неотрывно, не исчезала и не была так холодна. Пробить обволакивающий ее золотой кокон, уничтожить его, расплавить, чтобы стекали и звонко бились об пол капли, освобождая живую плоть и живую Дени. Вытащить ее, вызволить из восхитительной этой клетки, только вот клетка — она же защитные доспехи, что вплавились в тело и как их теперь разъединить непонятно и неизвестно можно ли вообще проделать эту манипуляцию и не навредить самой Дени. Знать бы тогда — кого он сотворил, шепнул бы кто над ухом ему осторожное предупреждение, предостерег от беды, ах, он бы тогда сам лично приволок ей голову Серсеи, сразу, не размениваясь на бесплодные попытки мира, а после за волосы бы тащил Сансу к ее трону и бросил бы как боевой трофей ей под ноги, сам бы лично сапогом придавил к полу непокорную рыжую голову, чтобы и глаз поднять не смела, чтоб валялась ниц и молилась, про братца дорогого даже думать не хотелось — слишком ярко вспыхивало желание сей же час отправиться к нему и на куски разорвать голыми руками, зубами разодрать немощную плоть. Но увы, он не знал в тот момент что творит, не ведал, какое восхитительное чудовище будет рождено из его глупости. И все это было уже неважно — он ее любит всю, во всех ипостасях и самых жутких проявлениях. Джон тряхнул волосами и вскинул голову, встречаясь с ней глазами и на губы его сама собой наползла улыбка — ему вдруг стало хорошо, все существо захлестнуло состояние пьянящей эйфории, а в самой глубине что-то догорало весело, осыпаясь скорбными пепельными лепестками. Грациозно и неспешно она опустилась с ним рядом на пол, осторожно, будто опасалась, что он ее за руку зубами цапнет, прикоснулась к его щеке. — Что ж мне с тобой делать-то? Как же мне тебя, зверюгу бешеную, укротить и к порядку призвать, ну хоть к самому захудалому, а? — и уже словно к себе самой обращаясь: — Ох, и удружил братец Рейгар! Закрутил веселье и помер себе, теперь у него там расколотые рубины, звуки арфы и трагично-прекрасный посмертный образ, а здесь у меня — головная боль! — Ты успокоилась? — с усмешкой спросил Джон, обретя наконец дар речи. — Может и успокоилась, — капризно надула она губки, — только тебе о том знать не положено! Потому как обойдешься! — в глазах ее что-то мелькнуло, какая-то темная тень и вместе с ней и вся игривость ушла. Она поднялась на ноги и замерла над ним неподвижным изваянием. Голос ее на сей раз прозвучал тихо и очень страшно: — Скажи-ка лучше, ненаглядный ты мой, а почему один из лучших бойцов Вестероса повесил валирийскую сталь на стену и сражается всем чем угодно, но не мечом, с которым ранее не расставался? Вопрос прорезал не хуже той самой валирийской стали. Ответить ему было что, но вот отчаянно не хотелось ответ этот озвучивать, но кто б ему позволил отмолчаться? Если она решила, что нечто должно быть проговорено вслух — оно будет, даже если ей самой придется это сделать. — Не страдай с ответом, он мне и так известен. Не для такого сей славный клинок в твои руки вкладывали. Меч для битвы за нечто возвышенное и прекрасное, не для драки за власть, так? Обжигает привычная рукоять — не удержать. Я ведь права, да? Вот она его и добила. Вонзила клинок в подыхающие у ее ног жалкие останки, не из милосердия конечно же, просто надоело. Наигралась. Сейчас соберет все, что осталось от него в ладошку, подует и разлетится он по ветру мелкой пылью. Джон не склонился снова — рухнул на пол, распластавшись крестом перед ней. Голову чуть кружило. Холод мрамора под щекой немного отрезвлял. Из мыслей была только одна — про меч. Да. Жгло ощутимо, пусть и не в прямом смысле, может в прямом оно бы и легче было, подумалось вдруг. Ему отчего-то привиделось отчетливо, что сейчас она прямо по нему пройдет, он уже почти ощутил ее упругий шаг, тяжесть тела и прикосновение подошвы сапога к своей спине, а после к пояснице… Раздался негромкий вздох и мягкие ее крадущиеся шаги прошелестели, обходя его сбоку, ступая осторожно и тихо. Уже где-то у выхода она остановилась и голос ее зазвенел громко и задорно: — И пока сама не позову, на глаза мне не показывайся! Отлучен! — и перейдя на совсем тихий и серьезный тон: — А мыслями про меч не истязай себя, пустое это занятие и бесполезное. Есть у меня решение, потерпи немного. После чего ушла, прикрыв за собой двери почти бесшумно. Джона пробрало нервным смешком. Он перекатился на спину и уставился застывшим невидящим взглядом вверх. Не было ни плохо, ни больно, ни страшно — пусто было и холодно очень. — Девочка моя, что же я с тобой сотворил…? — горько выдохнул он вопрос в равнодушную ночь.***
Следующие дни пронеслись почти незаметно, слились в нечто путаное, зыбкое и ненадежное, по итогу утонув в потоке бессознательного. Сколько и чего он в себя вливал было даже подумать страшно, однако цель была достигнута — он был беспробудно пьян, счет времени утратил полностью, ни единая мысль не тревожила и он утопал в безмолвной пустоте. Из сладкого этого и восхитительного запоя Джон был выбит в самом прямом смысле, а именно крепкой затрещиной, отпущенной тяжелой рукой кузнеца. Джендри наконец соизволил выползти на свет божий из своей кузницы, в которую забился, едва сошел с корабля и из которой никакой возможности его извлечь не было до недавнего времени. Теперь вот очнулся, явил себя миру и обнаружил, что пока он там вдохновенно творил, в мире происходят не самые хорошие вещи и происходят они с теми, чья судьба ему явно не безразлична. Обнаружив все это лорд Баратеон, со свойственной ему решительностью, взялся за ту часть работы по исправлению картины бытия, которая была ему по силам. Таким образом Джон был уже на следующий день полностью трезв и высказав наспех благодарность другу, что не дал ему утонуть в винном забытьи, принялся размышлять о случившемся. Провал в бессознательное все же оказался полезен — все случившееся теперь воспринималось ровнее и спокойнее, а дурные мысли отступили. Ноги сами принесли его к покоям Кинвары, а рука сама поднялась и выбила ритмичный стук по двери, так что отступать было поздно и он остался ждать. За дверью раздались негромкие чуть торопливые шаги и вот уже перед ним была жрица Рглора собственной сиятельной персоной и хмурила недовольно брови, впрочем внутрь впустила благосклонно и уставилась своими невозможными рубиновыми глазищами. — Ну и чего пришел? Молчать?! — прозвенела язвительно. — Я знал одну жрицу Рглора, ее звали… — Джон шагнул вперед, сокращая расстояние между ними и игнорируя колючий ее тон. — Мелисандра, — перебила она и шагнула еще ближе, а узкая ладонь легла ему на грудь. — Она помогла тебе вернуться, после того как нож пронзил здесь… и здесь… еще вот тут… Ее рука отмечала места тех предательских ударов, одно за другим, в порядке нанесения и наконец замерла, прижавшись тесно и горячо там, где под уродливым шрамом билось сердце. Казалось, ее прикосновение прожжет дыру на ткани и оставит ожог на плоти. — Ты знала ее, да? — жгло ощутимо, но Джон не отнимал ее руки, терпел исходящий от нее колдовской жар. — Да, я ее знала, — проговорила Кинвара, улыбаясь бледными губами и невинно хлопая ресницами. — Она была сильной… и часто ошибалась. Слишком порывиста. — Наверное, но я о другом хотел спросить. Когда она сняла свое ожерелье, ну рубин этот, как твой, то рассыпалась прахом… если ты снимешь свой, то тоже…? — Нет, — качнула жрица головой, — не рассыплюсь и другого страшного и непоправимого со мной тоже не произойдет. — Тогда сними его, — потребовал Джон. — Зачем? — рубиновые глаза сверкнули гневно и немного испуганно, Кинвара отшатнулась от него мгновенно и жар ее прикосновения тоже схлынул. — Хочу знать как на самом деле выглядит женщина которая со мной была. Согласись, я имею право знать, как и любой другой на моем месте. — Соглашусь, — ни разу не смутившись кивнула жрица и сразу же прищурилась нехорошо, — а если я старуха, покрытая морщинами? А если просто страшна как смертный грех? Если карлица? Или горбунья? Покрытая жуткими шрамами? Слепая и лысая ведьма? Мерзкая уродица? Или вообще мужчина? И нет, не молоденький красавчик, а мерзкий и жирный старик? — Ну что ж теперь, — усмехнулся Джон бесстрашно в смеющиеся глаза напротив, — переживу! Снимай уже свою безделушку. — А ну имей уважение к серьезному магическому артефакту! — немедленно прикрикнули на него. — Каюсь, — смиренно отвесил ей Джон немного шутовской поклон, — будь так любезна снять свой амулет великой силы и явить мне правду, какой бы ужасной она ни была. — Тогда уж смотри полностью, раз такой смелый, — она потянула завязки на платье и уже через пару секунд стояла перед ним нагая и ослепительно совершенная. Руки взметнулись к шее, нырнули под волосы и еще через мгновение рубин, опутанный золотистой паутинкой цепей, тихо брякнул по столу. Женщина перед ним почти не изменилась, разве что дымка идеальности слетела и на смену отполированному и выверенному до каждой мелочи совершенству пришла живая красота. Волосы утратили неестественный зеркальный блеск и рассыпались густыми длинными волнами, сохранив прежний глубокий красный цвет. Лицо стало более подвижным, а в уголках глаз прорезались мелкие мимические морщинки — след ее привычки прищуриваться постоянно. Грудь стала немного больше и тяжелее, а изгиб талии утратил прежнюю невесомую плавность и стал более выраженным. И цвет глаз конечно тоже изменился, на смену пугающему красному пришел льдисто-хрустальный цвет весеннего неба. — А страху-то нагоняла… — протянул Джон, иронично выгибая бровь, — зачем тебе вообще эта подвеска? — Ты что же думаешь, что наши амулеты только внешность меняют? — вскинула не него раздраженно-насмешливый взгляд жрица. — Ношу, значит так надо! Взгляд Джона скользнул еще раз по обнаженному телу, так беззастенчиво перед ним выставленному, и задержался на левом бедре — там что-то медленно проступало, вырываясь из магического плена, будто вычерчиваясь белоснежными чернилами. Он опустился на колено, крепко хватая ее за бедра, чтобы удержать, если вдруг решит вырываться, но она стояла смирно, а на гладкой коже проступал белый от времени шрам причудливой формы. Когда-то это был ожог — чья-то безжалостная рука вдавила глубоко в плоть раскаленное железо, а маленькая девочка захлебнулась в истошном крике. — Клеймо хозяина, — тихо и глухо прозвучал голос у него над головой, — я не всегда была такой как сейчас, не всегда служила моему богу, не всегда была свободна. Меня купили для храма — везение, настолько редкое, что о таком даже не мечтают. Она смотрела перед собой потемневшим застывшим взглядом, а по щеке скатилась слезинка. Джон прижался губами к шероховатой выпуклости шрама, прикрывая глаза. Еще одно неумолимое подтверждение его чудовищной ошибки. Еще один долг, что никогда не выплатить — сколько похожих шрамов вспыхнуло смесью рдеющих краев обгорелой кожи и обнаженного кровоточащего мяса? Скольких успел поглотить тот отрезок времени, что он щедро предоставил тем, кто творит зло лишь потому, что может? — Принц Эйгон, вы меня отпустить не хотите? — вырвал его из размышлений голосок Кинвары. Джон выпустил ее и поднялся. Золотистое пламя укутывало ее теплым сиянием и взгляд сам собой бродил по линиям и изгибам. Нет, все-таки определенно рубин ей был не нужен совсем. — Насмотрелся? — снова вопросила его жрица, выгибая в ехидной усмешке аккуратно очерченные розовые губы. Ее вредный до невозможности задор передался и Джону и он, сам от себя не ожидая этого, ответил ей в той же вреднючей интонации: — А если нет? Будешь бегать передо мной голая, услаждая взор? — Еще чего! — фыркнула Кинвара, мгновенно вспыхивая и яростно подхватывая с пола алое платье и уже укуталась бы в него, если б Джон не перехватил ее за руки. Он и сам не совсем понимал, что им движет и что он творит, а главное зачем все это ему надо и все равно продолжал — красная жрица притягивала его как магнитом, красивая кукла внезапно ожила и приобрела совершенно иной смысл. — А если я очень попрошу? — улыбка кривила его губы уже неконтролируемо, а сердце отстукивало бешеный ритм. — Так, принц Эйгон, ведите себя прилично, — Кинвара приняла вид неприступный и строгий, замерла, пойманная им в ловушку и только в глубине глаз тлели смешливые искорки. — Не могу, миледи, все приличия я оставил за дверью, — шепнул Джон, закусывая губы в нетерпении. — Мне за ними сходить? Кинвара отрицательно качнула головой, хихикнула и, выпустив платье, обвила его шею руками. Тело отреагировало быстрее, чем Джон успел подумать и через несколько мгновений он уже, выдыхая между поцелуями, нашептывал ей что-то темное и страстное и поддавался ее нежным ручкам, что тянули с него одежду прочь и сам весь к ней тянулся, прижимая крепко ее к себе и всматриваясь в тьму расширенных зрачков. С той ночи они стали почти неразлучны, не потому конечно, что возникло между ними что-то серьезное, а только лишь по причине общей их внезапной и ни к чему не обязывающей увлеченности. С Кинварой было легко и спокойно, с ней не хотелось расставаться ни на секунду и Джон не видел причин отказывать себе в исполнении этого желания. А еще с ней рядом почти не думалось о прошлом и как минимум самому себе Джон признавался, что госпожа Кинвара отлично умела изгонять призраков прошлого одним только лишь своим присутствием. Сама же Кинвара с ним утрачивала всю свою серьезность и вредность, была весела, смешлива и совершенно очевидно, что отдыхала с ним от роли суровой и мудрой служительницы Рглора. Оставаясь с ним вдвоем, она, уже без всяких просьб, снимала рубиновый амулет и сразу делалась плавной и нежной, растекалась по рукам горячим воском, хватала приоткрытым ртом раскаленный воздух, оплетала, опутывала собой, обволакивала жарко и утаскивала его в какие-то пылающие темные глубины. После лежала взмокшая и обессиленная у него на груди, слушала сердце и неизменно водила кончиками пальцев по шрамам, наутро преображаясь снова в идеальную рубиново-молочную куколку, сплетала снисходительно с ним руки и не просто шла вместе куда-то, а милостиво позволяла себя сопровождать. Играть роль ее безмолвной тени было забавно и Джон послушно за ней следовал везде. Спустя некоторое время такой с ней неразлучности, пришло понимание, что Кинвара не столько проповедует свою веру, сколько незаметно управляет почти всеми сторонами жизни на Драконьем Камне и делает это совместно с Аллерасом. — А ты думал, она меня сюда позвала картинки в огне всем показывать? — насмешливо отозвалась жрица на его удивление. — Чудеса наша королева и сама показать может такие, что нам не снились, ей для того придворные чародеи без надобности, а дела земные меж тем сами себя не сделают. Ну и потом если она все будет сама — для чего тут наша дружная толпа собралась? Для красоты что ли? Так в этом деле ей уж точно помощники не нужны. А вообще сходил бы уже ты до царственной своей тетушки и помирился с ней, угнетает, знаешь ли, ваше это молчание демонстративное. — Слушай, к слову о придворных чародеях, — заинтересовался Джон, намеренно пропуская мимо ушей ее последние слова, — а где эта колдунья асшайская? Куэйта? Я ее кажется с момента прибытия из Простора ни разу и не видел… — Значит не надо тебе ее видеть, — очаровательно улыбнулась она, — все на своих местах, как обычно. Ответы у Кинвары были на любой вопрос, даже если она ничего не знала и эта ее черта Джона неизменно веселила и внушала даже некое уважение, вот кого надо с собой брать на любые переговоры — никогда не растеряется и если не спасет положение, то уж время точно потянет. И чего ее Дейнерис с собой в прошлый раз не привезла? А о примирении с Дени он и сам конечно же думал, потому что и впрямь уже они всех, кто был рядом, вводили этим своим отчуждением в состояние крайне нервозное и неуютное.***
Выбрав наконец тихое солнечное утро Джон отправился к ее милости, понимая, что либо они сейчас помирятся, либо перецапаются окончательно. Гадать об исходе своего дела он даже не пытался, ибо, принимая во внимание опасную непредсказуемость Дейнерис, было это совершенно бессмысленно. Покои королевы были залиты нежным утренним светом, сама же она была занята тем, что увлеченно распутывала кокон из одеяла, раскидывая временами в стороны подушки. Вскинула взгляд на звук открывшихся дверей, чуть выгнула бровь удивленно и вернулась к своему занятию. Наконец одеяло поддалось и Дени вытряхнула из него на свет божий Искорку с жутко распушившимися волосами, сияющими в солнечном свете золотистым нимбом над ее головой. — Вставай, — потребовала Дени строгим голосом. — Нет, — ответствовала ей Искорка и показала язык, — я сплю! — Ты уже давно не спишь! — возмутилась Дейнерис, — Ты притворяешься! Так что поднимайся немедленно! Искорка незаметно ухватила покрепче одеяло и попыталась снова в него укутаться, Дени маневр этот вовремя заметила и пресекла, ухватив то же самое одеяло за край противоположный и таким образом они упорно его перетягивали какое-то время. Естественно победила в этой схватке Дейнерис, правда победу ее Джон бы назвал весьма сомнительной — Искорка просто внезапно выпустила свой край и ее милость рухнула на пол в обнимку с отвоеванным трофеем. Искорка на кровати заливисто хохотала и победно подпрыгивала, а Джон даже рот себе зажал покрепче, чтоб не прорвался наружу смех. Дейнерис же сдула с глаз прядь волос и отбросив в сторону одеяло, поднялась и направилась снова к Искорке. На сей раз неугомонный ребенок был пойман ею почти моментально и вот уже они хохочут обе, обнимаясь радостно. — Все, детка, не изводи меня, поднимайся, — вернулась Дейнерис к теме их раздора. — Да, сейчас встаю, — смиренно вздохнула девочка, — а ты все-таки слишком сурова! — вынесла она вердикт. — Мне положено, я трех драконов воспитала, — парировала на это Дейнерис. — Ну я же не дракон! — возмущенно хлопнула ресницами Искорка. — Правильно, — согласилась с ней Дени, — ты не дракон. Ты хуже, чем три дракона! Поднимайся! Что за манера меня забалтывать все время? Притворно вздыхающая Искорка была отправлена умываться, а Дени развернулась к Джону, снизошла наконец и наградила суровым взглядом. — Теперь ты! Слушаю, дорогой племянничек, со всем вниманием. Чего пожаловал? Я вроде бы ясно вполне выразилась, что гневаюсь на тебя и отлучаю от сиятельного общества своего на неопределенное время. Какая же она смешная была со всеми своими грозными взглядами, нахмуренными бровями и надутыми решительно губками! Джон не выдержал и рассмеялся, делая шаг ей навстречу и опускаясь на одно колено. — Каяться пришел, — возвестил торжественно, — можно даже сказать, что приполз. Вот весь перед тобой смиренный и покорный, молю о прощении, уповая на твое бесконечное милосердие и доброе сердце. Давай уже прощай меня, дурака неразумного, и допускай до себя снова. Ну правда, Дени, сколько можно? Она слушала его с улыбкой, отчаянно при том стараясь удержать суровое выражение лица, старания ее ничем правда не увенчались и она по итогу всего расхохоталась звонко и протянула ему руку. — Ну все, будет уже пол коленками полировать. Вот тебе длань королевская, милостивая и всепрощающая — целуй, поднимайся и не беси меня больше! Протянутую ему ручку Джон немедля поймал, поцеловал звонко кончики пальцев и поднявшись, уже всю ее расцеловал, схвативши в стальные объятья, чтобы уж точно не сбежала. Бежать она впрочем и не думала, а повисла на нем радостно и выдохнула облегченно, будто ношу непосильную с плеч сбросила и вообще в эти самые минуты Джона посетило стойкое ощущение, что она уже давно ждет его и радуется сейчас искренне, что наконец дождалась. Джон тоже радовался, что успел первым и не пришлось ей самой к нему идти, потому что в таком случае, он уверен был, все не обошлось бы непринужденной шуткой. — Как ты? — обеспокоенно спросила она, ласково оглаживая его по волосам. — Как видишь в полном порядке, — Джон так и не выпустил ее, удерживая руки на тонкой талии и ощущая жар ее тела через скользкую гладкость атласа. — Ты меня простил? — хлоп-хлоп ресницами и брови изгибаются так беспомощно… и вот как можно не простить ей все и заранее? — Я не знаю, что тебе надо сделать, чтобы всерьез меня разозлить. Шутка с двойником уж точно на что-то серьезное не тянет. — Какие мы стали спокойные! Никогда бы не подумала, что госпожа Кинвара так на тебя подействует. И что она тебя так зацепит… — Ты против? — С чего бы мне против быть? Я очень даже за! Но! — она стала вдруг необычайно серьезна и даже строга: — Если причинишь ей боль или как-то обидишь — я тебе голову откушу. И это не метафора сейчас была, не шутка и не преувеличение. Ей и впрямь было важно спокойное и счастливое существование красной жрицы, важно было, чтобы покой ее души никто не тревожил и сердце ее не стало ничьей игрушкой — вот что прочел Джон в обеспокоенных, потемневших в этот миг, глазах. — Можешь не тревожиться на сей счет, — заверил он ее. — Я сам за нее голову оторву, если кто посмеет тронуть. Пару секунд она недоверчиво в него вглядывалась, а после выдохнула, преисполненная вся восторгом внезапной догадки: — Да ты влюбился! — Нет, — покачал он головой, слегка посмеиваясь, — увлекся — может быть, но уж точно не влюбился. Мне с ней спокойно, она как будто уравновешивает что-то во мне одним своим присутствием рядом. — Ты сейчас серьезно? — усомнилась она немедленно в его словах. — Джон, все между вами происходящее выглядит совсем иначе. Ну признайся мне немедленно! Сейчас же признайся! Я требую! Мне любопытно! Я девушка в конце-то концов и просто обожаю всякие любовные истории! — выплескивая на него весь этот поток чисто девичьих эмоций, она ухватила его за плечи и трясла, тормошила и чуть не подпрыгивала сама. Весь этот балаган, ею устроенный, Джон прервал изловив ее в охапку, оторвав от пола и рухнув со своей добычей в глубокое кресло. Она уселась удобно у него на коленях, немедля поймала меж пальцев пару завитков волос и не отстала конечно же с вопросами, но хоть угомонилась немного и кричать перестала. — Ну признайся, — перешла она на заговорщицкое мурлыканье, — она тебя очаровала, влюбила в себя, пусть даже совсем слегка. — Она замечательная и мне хорошо с ней, но нет. Это не любовь и не влюбленность. Мое сердце вот в этих ручках, — он прижался легким поцелуем сначала к правой ее руке, а после к левой, — и оно останется в них навсегда, понимаешь? — Ох, Джон, — она внезапно сделалась грустна и прижалась к нему, словно защиты искала, — почему мне всегда так тоскливо делается, когда ты говоришь мне о таком? Стискивается все и будто разорваться хочет внутри меня, это не боль даже… это что-то иное, тягучее и изматывающее, выпивающее все силы и знаешь… будто крадущее у меня улыбку. — Это тоска по неслучившемуся, Дени, — печально улыбнулся он, медленно убирая от ее глаз серебристую прядь. — Нас с тобой слишком многого лишили и самое пожалуй страшное — выбора. Поэтому так больно и так тоскливо. Но мы живы, вместе и даже понять что-то смогли, значит не все так плохо, а? Она ничего не ответила, прильнула только к нему теснее и прикрыла глаза. Так они и сидели в тишине какое-то время, ладонь Дени скользнула ему под одежду, прижалась у сердца и замерла, отсчитывая удары. — Знаешь, это может странным показаться, но… я рада всему происходящему и рада тебе — такому. Ты просыпаешься, приходишь в себя, сбрасываешь ненужный груз и делаешь это единственно правильным способом, не носишься в поисках на кого бы его переложить, а просто сбрасываешь с себя и идешь дальше. Столько всего там было оказывается… столько чужого и тебе лично ненужного… как ты вообще со всем этим существовал? Он только пожал плечами, ничего ей не ответив. Не хотелось обсуждать эту тему, хоть и передумано им было о том столько, что впору толстенную книгу садиться писать о том как вытравить из себя вбитые истины, тебе самому чужие и ничего хорошего не несущие. Закрыл глаза. Вдохнул — внезапно на ее коже оказалась легкая дымка жасминового аромата. Ей подходило, не ощущалось чем-то неестественным, не вызывало желания немедленно ее в воду с головой засунуть и отмыть от украденного у цветка запаха. — Жасмин? С чего вдруг? — Жасминовое мыло, — объяснила она, — быстро выветривается. Ты последний вздох поймал сейчас. Ты же помнишь, я не люблю… — Поливать себя с ног до головы из дурацких стеклянных флакончиков, — продолжил за нее Джон. — Именно, — просияли ему в ответ улыбкой, правда улыбка эта моментально погасла и на смену ей пришло выражение лица настороженное до крайности. — Джон, — голос ее прозвучал встревоженно, — ты тоже это слышишь? — Что? — не понял он. — Я ничего не слышу… — Тишина, — возвестила она трагичным шепотом. — И что? Это плохо? — все еще не понял Джон. — Искорка, — одними губами прошептала она беззвучно. С его колен ее словно ветром сдуло, сам Джон не отставал и устремился следом. Двери распахнулись и они, не сговариваясь, вскрикнули дружно — на них смотрело нечто, бывшее буквально полчаса назад хорошенькой до невозможности девочкой. Теперь же личико Искорки было все разрисовано жирными черными спиралями и вычурными изгибами, вокруг глаз и вовсе залегли жуткие черные провалы, а сами ее громадные глазищи сияли неудержимым весельем. — Искорка!!! — со звоном пронесся под каменными сводами оглушительный вопль Дейнерис. От голоса ее в таких случаях даже суровые и закаленные в боях воины пригибались и предпочитали убраться подальше, о всех прочих и говорить не приходилось, даже Дрогон и тот нервически вздрагивал и в одну секунду приобретал вид тихий и крайне виноватый, Искорка же и бровью не повела, подтверждая тем самым недавнее утверждение Дейнерис о том, что невозможный этот ребенок хуже трех драконов вместе взятых. — Я тебя умываться отправила! А ты что творишь?! — уровень кипения в ее голосе взлетал с ужасающей быстротой. — То, что и полагается всякому ребенку, оставленному без присмотра, — ответили ей с пугающим спокойствием. — Тьма и свет, дайте мне сил и лишнюю капельку терпения! — закатились мученически аметистовые глаза. — Ладно, сейчас будем тебя отмывать, — со смиренным вздохом заключила она. — Неа, не будем, — уверенно объявила разыгравшаяся Искорка и показав им язык сорвалась с места, удивительно ловко увернувшись от рук Дени и проскочив так же неуловимо мимо Джона. Легкое шлепанье босых ножек по камню уже стихло в коридоре, а они все стояли и смотрели друг на друга беспомощно и ошарашенно. — Это была сурьма… — как-то потерянно и обреченно промолвила Дени. — Что это было? — зачем-то уточнил Джон. — Сурьма, говорю, это была, — отозвалась она, все тем же растерянным голосом и сразу же сорвалась в крик, видимо придя в себя: — Джон! Ну что ты стоишь?! Беги лови ее! Пока она тут всех до седых волос не перепугала своим раскрасом! Она умеет, уж поверь мне! Джон сорвался с места пущенной стрелой, мгновенно скидывая охватившее его оцепенение. Спустя час времени, проведенный в беготне по коридорам, цель была достигнута — Искорку он не поймал, но хотя бы нашел. Неугомонный ребенок обнаружился на самом верху арочного овала, обрамляющего глубокую стенную нишу. Довольная Искорка восседала там, болтая в воздухе ногами и наслаждаясь своей для него недосягаемостью. Джон остановился внизу и запрокинул голову вверх, чуть прищуриваясь. — Ты как туда забралась? — спросил он с искренним интересом. Розовеющий среди черных спиралей ротик приоткрылся, она явно ожидала, что он сразу же примется ее уговаривать спуститься. — Ну, там… — рука Искорки указала куда-то вбок растерянно. Он проследил за этим жестом — узкие полоски гладко обточенных камней вкладывали на стене рельефный узор — дракон, свернувшийся в кольца. Джон послал мысленный укор в прошлое далеким предкам-валирийцам, выстроившим затейливый замок, предоставляющий столь широкие возможности таким вот не в меру резвым девочкам. — Искорка, — позвал он ее. — А? — откликнулись сверху. — Не хочешь спуститься? — вкрадчиво начал было он. — Нет! — оборвали сверху решительно. — Детка, ну ты же у нас умница, — не сдавался Джон, — давай не будем расстраивать нашу Дени… — Да, — важно покивала головой Искорка, подтверждая, — я умная девочка, а главное послушная. Как маменька сказала — так и делаю. А что она сказала? Правильно! Что я хуже чем три дракона! Вот стараюсь соответствовать, — на том она подалась чуть вперед, раскинула руки на манер крыльев и жутко вытаращив глаза в черном обрамлении, прокричала пронзительно и громко: — А-а! А-а! Джон невольно прикрыл уши ладонями на пару секунд — так сильно резанул слух этот крик. — Детка я вынужден тебя разочаровать, но дракон у тебя сейчас не вышел совсем, — он уже еле сдерживал смех. — А кто вышел? — немедля вспыхнула она интересом. — Боюсь, что максимум чайка, — с притворным грустью изрек он, — очень рассерженная на кого-то чайка и боюсь малость спятившая, — Джон сделал характерный жест рукой возле головы, — наверное у чайки был очень плохой день. Сверху заливались радостным хохотом. — Так что? Так и будешь там сидеть, изображая чайку? Или все-таки передумаешь? — попробовал он снова. Девочка состроила забавную гримасу задумчивости, а Джон подумал, что даже черная краска ее не портила и была не в в состоянии сбить и сотую долю ее природного очарования. — Я передумала! — наконец милостиво объявили сверху. — Вот и отлично, — мысленно выдохнул Джон с облегчением, — давай ты не станешь спускаться по дракону, а просто спрыгнешь — я поймаю тебя. — Ты точно поймаешь? — усомнились в нем немедленно. — Точно поймаю, — заверил он ее. Несколько секунд размышлений и на руки ему обрушилось легкое золотистое облачко, которое Джон подхватил, усаживая у себя на руках поудобнее и закатывая глаза от зрелища ее разрисованного личика, которое сейчас предстало перед ним совсем близко. — Никогда не взрослей, — попросил он, целуя ее в пушистые волосы. — Почему? — хлопнули громадные ресницы в недоумении. — Потому что взрослую версию тебя наш бедный мир не выдержит.***
Остатки ночного тумана рассеивались медленно, висели рваными клочьями над водой, плыли густыми дымными полосами над берегом, складывали причудливые фигуры, попадая в ловушки между прибрежных скал. Небо сыпало мелким дождем. Безветренная тишина была почти осязаемой. Плечи Дени, укрытые бесполезной совершенно кружевной шалью, вздрогнули и Джон притянул ее к себе, обнимая. Она не обернулась даже, лишь прильнула к нему в ответ, откидывая голову чуть назад и не отрывая глаз от моря перед ними и от белеющих парусов. Реальность была до такой степени бредовой, что спокойнее было бы сном ее считать — абсурдным и дурным сном, что приснился им один на двоих. Неловкая шутка, несмешная совсем и неумелая — в духе тех дурацких сердец. — Осада, — проговорил Джон со смешком, — мы в осаде. У тебя есть хоть одна мысль это безумие объясняющая? — Нет, — коротко ответила ему Дени. — А у тебя? — У меня только вопросы, — признался Джон. — Ну давай свои вопросы, — усмехнулась она, — потому что у меня пока как-то даже вопросов не случилось. У меня вообще пока слов нет. — Зачем? Ну вот какой смысл? Угробить флот? Потому что это же очевидный и единственно возможный исход в данном случае. О какой осаде с моря вообще может идти речь при наличии дракона у противника? Да вообще о любой осаде! — Правильные вопросы, — одобрила она, повернулась в кольце его рук и их глаза встретились, — давай дальше. — Что дальше? Дальше снова возвращаемся к вопросу — зачем? Потому что ведь они же не безмозглые идиоты и должны понимать каким будет ответное действие. Но королевский флот здесь, а значит у бессмысленного есть и смысл и цель и я не думаю, что цель — подставить под огонь свои же корабли. — И что все это значит по твоему? — прищурила она глаза. — Как минимум это значит, что ты никуда не полетишь, — озвучил он ей очевидное, как ему казалось, решение. — Это еще почему? — голос ее завибрировал возмущенно на высокой ноте. — Потому что это ловушка, — уверенно заключил он, — рассчитанная на самую твою естественную реакцию. — И что ты предлагаешь? Сидеть и дрожать от страха? А если именно на то и расчет? — в ее глазах разгорался опасный огонек, который необходимо было погасить сейчас, пока огонек этот не разросся до состояния неудержимого пламени. — Тоже не исключено, — согласился с ней Джон, — потому предлагаю не сидеть, а подумать как снять осаду без помощи Дрогона. — А тебя ведь это бесит, — проницательно заметила она, не успокоившись, а просто отступив на время. — Можно подумать тебя не бесит, — улыбнулся уголком губ и получил в ответ насмешливо выгнутую бровь. — Чтоб ты знала — это мое любимое место на Драконьем Камне, люблю вот здесь стоять в одиночестве и смотреть на море. На чистое и пустое море, Дени! Их корабли портят весь вид. Так что порыв твой спалить все, не разбираясь в причинах, я очень даже понимаю, но порыв этот неразумен и последствия у него могут быть, мягко говоря, очень неприятными. Так что потерпишь. С каждым его словом улыбка на ее лице делалась все более и более сияющей, прямо-таки лучилась довольством, только вот глаза оставались грустными… — Как же мне тебя, вот такого, не хватало в прошлой жизни, — тихо прошептала она. Сквозь уже промокшую ткань он почувствовал ее руки на спине, горячее тесное прикосновение и прижавшаяся к его груди щека и капли дождя, сбегающие по прикрытым ресницам. Обнять ее, закрыть глаза, прижаться губами к мокрым волосам на макушке и замереть и пусть проходит вечность, укладываясь вся целиком в одно мгновение, но время им было неподвластно и не желало останавливаться, обращаясь в бесконечность и пришлось все-таки разомкнуть руки и отстраниться друг от друга, чтобы снова посмотреть на белеющие в тумане паруса кораблей. — Так что делаем? — он первым заговорил, озвучивая необходимое и молясь про себя, чтобы она хоть немного перекипев, прислушалась к нему. — Тебе решать в итоге. — Ждем, мы просто ждем, Джон, хоть мне и не по нраву такое совершенно, — вздохнула безысходно, словно готовясь принять на себя тяжкую ношу. — Есть кому снять эту осаду — или одна или другой, уж не знаю кто раньше поспеет, ставку ни на кого пожалуй делать не рискну. Яра, сразу догадался Джон. Ну конечно же! Отплыла в Пентос леди Грейджой давно и вполне логичным было ожидать скорого ее прибытия и как результат снятия осады, особенно зная ее характер. А вот кто другой? Лорд Редвин тоже мог в теории прибыть, только вот пока до него долетит весть об осаде Драконьего Камня и пока он сюда доберется, учитывая, что флот Редвинов сейчас на Арборе, а сам лорд Редвин в Хайгардене или на пути к нему… — А я вот пожалуй рискну и поставлю на Яру, — озвучил он итог своих размышлений, — потому что лорду Редвину однозначно надо больше времени, а вот неукротимая наша леди Грейджой вполне может быть уже поблизости. — А при чем тут лорд Редвин? У него совсем другие задачи сейчас, — спокойно и невозмутимо промолвила Дени. Вот это было совсем неожиданно! Кем еще она успела обзавестись в качестве союзника? — И кто этот таинственный человек ты мне конечно же не скажешь, — можно было и не озвучивать этого, она после возвращения редко что говорила открыто и прямым текстом, предпочитая загадки и намеки, а уж всякого рода тайны и вовсе обожала. — Не скажу, сам узнаешь, когда придет время, а придет оно скоро, — подтвердила она его мысль и чуть помолчав, добавила с лукавой улыбкой: — Ты понравишься ему. — А он мне? — в душе зародилось ожидание какого-то подвоха, привычное уже вполне в последнее время. — Не уверена, — честно ответила она, — впрочем всякое может быть, ты последнее время только и делаешь, что меня удивляешь. И да, на месте всех этих людей, — кивок в сторону моря, — я бы молилась, чтоб Яра оказалась быстрее. Она хорошая девушка, всего лишь милосердно потопит их посудины и дальше поплывет, а вот… ох, да леди Грейджой нынче их добрая богиня, правда они пока еще не знают об этом. Дождь меж тем набирал силу, изначальная водяная дымка, оседающая на всех поверхностях, обратилась во вполне уверенные крупные капли, к тому же начал налетать резкими порывами ветер. Промокшая Дени, завернутая в тонкое кружево, являла зрелище совсем уже нестерпимое и Джон не спрашивая чего она там хочет и считает правильным и нужным, приобнял ее покрепче и повел в замок. — Как думаешь сир Давос там? — спросила она, бросив последний взгляд на море. — Даже если там — он выбрал сторону, — отрезал Джон жестко, про себя подумав, что уж кого-кого, а Давоса точно бы Дени не прогнала и вреда не причинила, реши старый моряк прийти к ней и более того, Джон был глубоко убежден, что Дени предоставила бы защиту и ему и всем кто с ним пришел, но Давос оставался на своем месте и с ними его не было, а значит, как ни печально, но из списка их друзей себя он вычеркнул. Неприятные были мысли и выводы гадкие. Неприглядная правда, которую видеть никак не хочется, однако жить с закрытыми глазами он устал. И шансы бесконечно раздавать всем устал. Понимать и входить в положение. Прощать и спасать. Дени рядом вскрикнула, поскользнувшись на мокром камне, он ее успел поймать в самый последний момент. Вот же алогичное создание, подумалось ему — в сухом и теплом замке порой в меха и кожу облачается и сапоги выше колен натягивает, а под дождь выскочила в нелепых каких-то туфельках, расшитых бусинками, а кружево глубокого фиалкового оттенка, которым она укрылась, по сути своей имело лишь одно назначение — подчеркивать гладкость и сияние мраморной кожи и страсть мужскую распалять и уж точно не могло укрыть от дождя. На этот раз шаль была из мягкой и тонкой шерсти и такой огромной, что обвивала ее всю, бахромой доставая до колен. В шаль эту ее укутал Джон сам лично поверх очередного полупрозрачного и очаровательного непотребства, именуемого почему-то платьем и конечно же пошитого в Дорне. Джон смотрел на осторожную пляску язычков пламени в жаровне и лениво прислушивался. — Напоминаю тебе, что я от крови дракона, а драконы не подвержены болезням простых смертных и уж тем более презренной простуде, — наставительно и терпеливо вещала Дени. Кинвара надвигалась на нее с неотвратимостью снежной лавины, держа в руках маленькую серебряную чашу, в коей дымилась неизвестного происхождения подозрительная зеленая субстанция, на губах жрицы змеилась тонкая улыбка, Джон знающий уже ее приемы, только глаза закатывал и кусал губы, чтоб не рассмеяться в голос. Королева и жрица вполне стоили друг друга, обе с легкостью манипулировали всеми, кто попадался им под руку, обе без малейшего угрызения совести использовали свою красоту и обе были упрямы до крайности, а в достижении задуманного ужасающе целеустремленны. Чаша приблизилась. Дейнерис, с подозрением покосилась на содержимое и чуть отпрянула назад. Кинвара с улыбкой искусителя придвинулась снова. — Моя королева, — полился чарующий голос, — сделайте над собой усилие, прошу. И вашей Кинваре будет чуточку спокойнее жить в этом неспокойном мире. Дейнерис снова отодвинулась, недоверчиво щурясь. — А что взамен? — наконец прервала она молчание и почти сдаваясь. — А взамен я не скажу Сфинксу, что вы под дождем гуляли и промокли до нитки, а то ведь знаете он же тоже набежит со своими богомерзкими порошками и травами, ага, — подмигнул алый полыхающий глаз. — И от него вы так просто не избавитесь, да. Вам не хуже моего известно, что от заботы нашего мейстера еще никому не удалось уйти, — весело напомнила она. — Живым и здоровым, — со смехом заключила Дейнерис. — Хорошая сделка! Давай сюда свою отраву! Чаша перекочевала из рук в руки и сереброволосая голова запрокинулась на секунду, глотая. — Какая гадость! — выдохнула Дени надтреснуто, хватая ртом воздух и обмахивая себя обеими руками, словно ей вдруг стало жарко. — Зато действует! — отрезала Кинвара сурово. Джону на это все глядючи захотелось незаметно вдоль стеночки ускользнуть, но возможности такой ему не предоставили и вот уже на него надвигалась Кинвара все с той же неумолимостью и в руках ее дымилась ядовитой зеленью новая чаша. — Эйгон, солнце мое ясное, ты же не будешь капризничать? — она уже почти пела, а не говорила. — Давай, сладкий мой, выпей быстренько и я пойду, у меня еще миллион разных важных дел. — Я?! Не буду капризничать?! — удивился Джон. — Еще как буду! Я сейчас вообще от тебя сбегу! В окно! Так что не подбирайся даже ко мне со своей отравой! — Да что вы заладили дружно — отрава, отрава! — обиженно воскликнула Кинвара и не успей Джон узнать ее так хорошо — поверил бы. — Ладно, — перешла она на деловой тон, — договоримся после! Пей! Джон выгнул бровь выразительно и скрестил руки на груди. Кинвара в ответ часто-часто заморгала, глаза ее в один миг наполнились слезами и вот уже прозрачная капелька поползла по бледной щеке. В проливаемых сейчас старательно слезах не было ничего общего со слезами настоящими, но все равно действовало, не позволяло отвернуться и дальше пойти. Джон закатил глаза, глубоко вздыхая и сдаваясь. Чаша была холодна на ощупь, а вот зелье, в ней находящееся, не просто обожгло горло — оно оглушило, Джону показалось, что он глотнул расплавленного металла и сейчас сам весь расплавится от этой, выжигающей все живое, раскаленной горечи. Когда он прокашлялся и проморгался от набежавших слез, то Кинвара уже величественно выплывала из дверей. До их слуха донеслось удаляющееся раздраженное ворчание, в котором удалось разобрать лишь бессвязные «кровь дракона», «за какие грехи?!», «Таргариены!», «хуже чем дети». Дальнейшие речи были уже не слышны. — Держи, — протянула ему разрезанный апельсин Дени. — Перебивает вкус этой дряни. Джон послушно впился зубами в сочную упругую мякоть, кисло-сладкий насыщенный вкус и правда перебивал невыносимую горечь. Дени уютно устроилась на низком диванчике у камина и он чуть ее потеснив, уселся рядом, откинулся ей на руки и прикрыл глаза. Вот бы тут и остаться, в полусонной тишине, под нежными прикосновениями ее рук, утопать в легких поцелуях с апельсиновым вкусом, ловить ее горячие выдохи… — Ты со мной сегодня останешься? — словно мысли его прочла. — Не побежишь во все эти ваши мужские забавы играться? Ну там лучников по берегу распихать и все такое… — Обижаешь, — в той же насмешливой интонации отозвался он, — побегу обязательно, но — не сегодня. Сегодня надо по прибрежным поселениям проехаться, сказать, чтоб в море никто не выходил, хотя конечно никто из рыбаков местных в такую погоду и сам туда не сунется, да и без погоды не дураки они и не слепые, но всегда ведь есть отчаянные головы, так что… хотя я так не хочу! — выдохнул он отчаянно и притянув ее к себе поближе, скользнул языком по губам, которые сразу же раскрылись ему навстречу и время остановило свой бег. Когда их губы наконец расстались, с трудом разрывая поцелуй, как всегда в их случае почти бесконечный, Джон вздрогнул — ее значки расширились до размера неестественного и пугающего. — Не отпущу, — объявила она свое решение и уточнила, — одного не отпущу. — Серьезно? Со мной поедешь? — Конечно серьезно! — она улыбнулась тепло и немного грустно. — Знаешь, когда я только прибыла сюда, в тот раз еще, все эти люди пришли ко мне сами, не убоявшись ни моих армий, ни драконов в небе, а после с искренней радостью праздновали мое возвращение… так что почему бы мне не поехать к ним? Королева я в конце концов или просто от усталости присела на ту обсидиановую глыбу, что именуется здесь троном? Так что я с радостью повидаюсь со всеми этими добрыми людьми, да и в целом нам не помешает развеяться немного. Поездка затянулась у них до самого вечера, а вечер незаметно привел их в местный трактир, куда они заскочили вроде как передохнуть пару минут от дождя, да так и остались. Само по себе вспыхнуло вокруг них движение, перешедшее довольно быстро в бурное веселье, а по сути своей в банальнейшую попойку, если называть все своими именами, да и не получилось бы отыскать для происходящего каких-то иных, более приличных слов. Вовлечены в спонтанное веселье оказались все, кто мимо пробегал. Пробежать пожелали многие и даже из замка добежали. Даже мрачный и весь из себя серьезный Сфинкс вплыл в двери, пробежался острым своим взором по лицам присутствующих и обреченно махнув рукой, молвил своим неизменным предсмертным шепотом: — Дорнийского мне, красного. Обнимая смуглыми тонкими пальцами слишком большую для него деревянную кружку, мейстер пробрался к ним и, склонивши голову в знак приветствия, вопросил с замогильной печалью в голосе: — Моя королева, позвольте полюбопытствовать, что на вашу милость нашло и с чего вдруг такая дикая попойка? Вы меня пугаете, честное слово… — тут глаз его царапнул проницательно по Джону и мейстер продолжил свои речи: — Или это ваши проделки, принц Эйгон? — и понизив голос до совсем уж трагичного шепота: — Я что один всерьез этой осадой озадачен и чего уж греха таить — напуган? Или вы все знаете что-то, чего я не знаю и от того так беспечны? Тогда и мне шепните на ушко, успокойте истеричную мою натуру. — Сфинкс, — позвала своего мейстера Дейнерис. — А? — вскинул тот тонкую бровь и стал совсем печален. — Во-первых, это не мы, они сами все набежали, так что возрадуйся — где еще такие благость и единение в Вестеросе или Эссосе встретишь, как здесь? А я говорила тебе, что Драконий Камень — место уникальное во всех отношениях. И во-вторых, мой мудрый друг, осадой мы тоже озабочены, но зачем же озабоченность эту всем на свете демонстрировать? — Разумно, — оценил мейстер, — я так понял, что дракона вы не станете использовать? — глаза его сощурились и сам он весь напрягся, преисполненный звенящей тревогой. — Правильно понял, — с некоей досадой подтвердила она и покосившись недовольно на Джона, добавила: — Мне, можно сказать, запретили. — Принц Эйгон? — в Джона уперся удивленный взгляд блестящих черных глаз. — Примите мою искреннюю благодарность, вы сняли только что с плеч бедного Сфинкса огромную тяжесть. — На здоровье, мейстер Аллерас, — криво улыбнулся ему Джон. Дейнерис, если и имела, что сказать, то предпочла промолчать, не забыв при том правда очи свои аметистовые возвести красноречиво вверх и куда-то в темный потолок уставиться. Меж тем скрипучая входная дверь широко распахнулась и взгляд Джона сразу метнулся к вошедшему, а рука — к рукояти на поясе, правда он почти сразу вернулся в прежнее свое расслабленное состояние — принесло всего лишь королевского менестреля, учуявшего выпивку и веселье и конечно же никак не могущего мимо такого пройти и не принять самого деятельного участия. Сфинкс тоже заметил прибывшего и, тяжко вздохнув, поднялся и снова склонился почтительно. — Боль моя головная прискакала, — зашептал он со слезой в голосе и немедленно наябедничал, — с самого замка за мной бежал по пятам, в спину дышал, можно сказать — преследовал. Пойду я, моя королева, забьюсь в какой уголок потише, если отпустите конечно, а то начнется сейчас… — Иди спасайся, — со смешком сказала Дени и Сфинкс, подхватив обеими руками свою кружку, извилистой и пронырливой змейкой просочился межу присутствующими и где-то и впрямь в полумраке затерялся. — Ни слова про Сфинкса, — предупредила Дейнерис, — я его люблю и обожаю, персона его почти неприкосновенна и обсуждению не подлежит. — Да я и не говорю ничего, — поспешил успокоить ее Джон, — я сам к нему отношусь с большой симпатией, он один из самых здравомыслящих людей в нашем окружении, так что его надо ценить, беречь и всячески баловать, чтобы не сбежал. Том же прямо с порога был осчастливлен чашей чего-то крепкого, чашу эту в себя лихо опрокинул, охнул, цапнул с первого под руку подвернувшегося стола пирог какой-то, куснул от него от души и, утеревшись рукавом, грохнул по струнам неразлучной своей лютни, наигрывая нечто довольно громкое, но легкое при том и так под музыку пробрался прямиком к своей королеве, раскланялся, приложился к ручке почтительно и рассеянно перебирая струны, пошептался с ней о чем-то, понятливо покивал и растворился в толпе. — Никак не пойму, зачем ты этого прохвоста рядом с собой держишь? — спросил Джон у Дени, что после короткого разговора с менестрелем, снова удобно свернулась у него в руках, уложив голову ему на плечо. — Да ладно тебе, — беспечно отозвалась она, — забавный он и не унывает никогда. Вон, смотри, какую бурную деятельность развернул, — кивнула она в сторону Тома, чья всклокоченная шевелюра мелькала то тут, то там. Том меж тем и правда времени даром не терял, а успел из знакомых лиц сколотить компактный музыкальный коллектив, рассовал уже всем в руки, неизвестно как и когда добытые флейты, свирельки какие-то и еще одну лютню, последняя была вручена хихикающей девице, в чей низкий вырез тугого корсажа пялились все присутствующие мужчины и надо было признать, посмотреть там и впрямь было на что. Под руководством Тома поплыла в душном воздухе нежная мелодия, щемяще грустная, пронзительная и красивая. Дени прильнула потеснее и начала напевать мягким полушепотом о танцующей с призраками Дженни, пела она совсем тихо, так, что только Джон мог ее слышать. Она пела, а Джон, прикрыв глаза, слушал ее красивый обволакивающий голос и как никогда ярко ощущал вкус жизни и вместе с тем невыносимо остро наваливалось и прорезало насквозь осознание, что только и исключительно вопреки всему на свете — они здесь, живые и полные огня, могут вдохнуть воздух и ощутить запахи, глотнуть вина и ощутить вкус, сплести руки и ощутить тепло и пульсацию жизни друг в друге. Такие простые вещи. Незамысловатые и примитивные даже где-то, никто ведь не задумывается о них как правило, их считают чем-то естественным и привычным, их никто не рассматривает подробно, не видит в них ценности. Легко не думать о таком, когда перед глазами не стоит леденящая кровь жуткая альтернатива — безжизненное тело где-то в Эссосе, погребенное в величественной и строгой могиле, усыпанной белыми цветами и ставшей местом паломничества, только вот смысл? Ну и его вероятная реальность, мало чем отличная от реальности Дени, разве что никто бы не ходил преклонять колени к нему, да и некуда — сожгли бы по традиции вольного народа, а прах развеяли. В этом смысла и вовсе уж не было, ее прощальный след в этом мире хотя бы надежду кому-то мог дать, а он так и вовсе сгинул бы молчаливой тенью. Они ведь стерли их, вычеркнули, постарались уничтожить память о них, бросив миру подделку, вместо правды. Обезумевшая королева пепла и ее безымянный убийца — такие роли им отвели в истории мира и теперь, когда они настоящие вышли внезапно из тени, дорогие родственники, союзники и прочие, приближенные некогда к ним, лица растерялись и заметались, не понимая еще, что обречены. И вдруг, впервые с того самого момента, как Сэм открыл ему правду в крипте Винтерфелла, Джон ее увидел — незримую и неразрывную черту между ними и всеми прочими. Непреодолимый барьер, который порождали капли горячей красной жидкости, бегущей по венам. Они были другими, не такими, как все остальные. Кто-то скажет благословение, кто-то выплюнет презрительно, что проклятие и вообще мерзость перед богами — не суть важно. Важны лишь эти рдеющие багрянцем искры в крови, которые на данный момент были только у двух живых существ в целом мире. Боги, ну почему сейчас? Почему так поздно? Почему такой страшной ценой? Он притиснул ее к себе сильнее. Руки ощутимо подрагивали. — Давай уйдем отсюда. Сейчас. Она развернулась, впиваясь в него немигающим взглядом целую долгую секунду, после лишь кивнула и легонько сжала руку. Выскользнули наружу они незаметно. Дождь прекратился наконец, небо очистилось и в бездонной пустоте повис тонкий и необычайно яркий лунный серп. Два всадника пролетели почти невидимыми и бесшумными тенями, процокали разве что звонко копыта лошадей по мокрым камням да приглушенные голоса нарушили гулкую и пустую тишину. Прошуршали мягкие шаги, хлопнули двери и снова стало тихо. Мраморный пол стелился стремительно под ноги. Стены неслись по бокам. Горящие факелы сливались в две сплошные огненные линии. Джон бежал на крики, пытаясь успеть. Уже не первый раз он так бежал и видел эти мелькающие по бокам стены, не первый раз распахивал двери и оказывался в просторной комнате. Не первый раз девочка, совсем маленькая, тянула к нему руки и кричала пронзительно, умоляя спасти ее от неясной пока, надвигающейся на нее, многорукой тени. Он был уже совсем рядом, в десяти шагах, когда камень обратился песком, ноги увязли в нем и каждый шаг стал равен подвигу. Тень обрела плоть и силу, налилась цветом и руки схватили алчно добычу. Девочка кричала и извивалась, изо всех малых своих сил пытаясь вырваться, выкрутиться, выскользнуть из десятков рук, вооруженных острыми кинжальными жалами, что ее поймали и теперь держали крепко. Джон рванулся изо всех сил, медленно, но все-таки вполне успешно преодолевая препятствие и снова не успел. Песок предательски обвалился, посыпался и под ногами оказалась зыбкая пустота, а последнее, что он успел увидеть, как жуткие эти руки взметнулись в едином порыве и заколотили беспорядочно, изранивая смертельно детское тело, из которого выстреливали с неприятным хлюпом кровавые фонтаны, кровь струилась из маленького рта, кровь медленными страшными потеками лилась из огромных, наполненных болью и страхом, темных глаз. Дальше он уже не видел ничего — песок неслышно и мягко затянул его в себя, утаскивая куда-то в неизведанные глубины. Песчинки царапались и проникали везде, лезли в рот и в глаза и когда он понял, что вместо воздуха заглатывает песок — ощутил вкус талой воды. Песок исчез и на смену ему пришел снег. Снежные вихри кружились неспешно, ледяная корка похрустывала от шагов, ветер сбивал капюшон с головы, трепал волосы, бил по глазам, швырял в лицо пригоршни снежной пыли. Кровавые листья чардрева алели в выцветшем снеговом пространстве, а темноволосая девушка, ужасно похожая на Арью, протягивала к нему руки из беснующегося смерча, в котором кружили снежные хлопья и синие лепестки, манила и звала к себе, смотрела умоляюще и плакала кровавыми слезами. Искривленные, посиневшие и покрытые коркой льда, пальцы вцепились в него сбоку и бледное лицо, с запекшейся кровью в уголках рта и черными дырами на месте глаз, раскрывало губы, в бесплодной попытке вытолкнуть из полуразложившегося горла слова, но выходили лишь надрывные хрипы, наконец голова ее и вовсе отделилась от тела и подкатилась ему под ноги, продолжая все так же беззвучно что-то ему говорить, а снег набивался в пустые глазницы, залетал в раскрывающийся рот и укутывал рваные ленты истлевшей кожи на разорванной шее. С другой стороны его схватили руки словно бы сделанные из фарфора и перед ним предстало лицо нетронутое ни смертью, ни ранами, но все такое же неузнаваемое, что было неудивительно — глаза были завязаны плотной черной лентой, намотанной в несколько тугих слоев, из-под черного атласа струились беззвучные хрустально-прозрачные слезы, а внезапно яркий рот скорбно изгибался и она его молила о чем-то. Снег обратился молочным туманом из которого выплывали лица, укоряющие его, о чем-то пытающиеся рассказать, просящие, проклинающие, требующие… все они были ему смутно знакомы, только вот он никак не мог вспомнить откуда он их знал и кто они такие, пока всех их не перекрыло и не стерло лицо лорда Старка. — Отец… — шепнул Джон заледеневшими губами. Тот кивнул сдержанно и протянул руку, облаченную в черную перчатку. — Пора домой, Джон, — прозвучал голос, который последний раз слышал много лет назад. Он колебался, сам не понимая почему, но отец продолжал ждать и не сводил с него своего печального и строгого взгляда. Дева у чардрева все так же тянула руки призывно из снежно-лепесткового круговорота. Вдали, в дымке тумана и метели, возникали знакомые очертания зубчатых стен и башен за ними. Голоса бились в уши неистово, завывая дружным хором, заманивая, обещая, лишая воли, что-то ломая в нем и он сдался — сделал первый шаг, не в силах больше противиться… Перед лицом полыхнул рыжий отблеск и крохотный язычок пламени лизнул снежинки в полете, обращая их в дождевые капли. Тяжелая рука отвесила ему обжигающую пощечину. После еще одну и еще. От Неда Старка не осталось и следа и перед ним возникло другое лицо, совершенно точно ему незнакомое и красивое той самой нечеловеческой валирийской красотой. Фиалковые глаза полыхнули гневно, длинные серебряные волосы взметнулись в порывах ветра и рука, унизанная рубиновыми кольцами, отвесила ему еще одну пощечину. Довольно низкий мелодичный голос, с холодным оттенком металла прокричал: — Эйгон, проснись! Эйгон! Эйгон! Да проснись же ты! И град новых пощечин, правда, теперь уже не таких тяжелых. Он с трудом разомкнул глаза, поднимая отяжелевшие веки. Дейнерис, с перекошенным лицом и перепуганным взглядом, сидела на нем и хлестала по щекам в попытке разбудить. Джон перехватил ее руки за хрупкие запястья и потянул на себя. — Все, все, — выдохнул кое-как у нее над ухом, — разбудила. Она обмякла и растеклась по нему, тяжело дыша куда-то ему в ключицу и прижимаясь всем телом. — Что? Что приснилось? Ты так кричал… и не просыпался никак, я думала, я думала… ох, Джон, — и дала наконец волю слезам. Они довольно долго еще вот так обнимались молча и непонятно было кто кого успокаивает, наконец она всхлипнула и отстранилась, давая ему возможность себя увидеть. Даже в густом полумраке можно было рассмотреть чуть припухшие заплаканные глаза, однако голос ее был тверд и сама она держалась спокойно. — Я не представляла, что ты можешь так кричать, думала ты голос сорвешь напрочь… Что ты видел? — Это не в первый раз уже, — голос и правда прозвучал несколько надтреснуто, а в горле что-то словно царапнуло, — я снова и снова ее вижу и ничего не могу сделать, не могу ее спасти… — Кого? — Рейнис. — Рейнис? Какую именно Рейнис? — Мою сестру и твою племянницу. Ее убивают раз за разом и я ничего не могу сделать. А сейчас совсем уж все намешалось… — он сильно взъерошил волосы на голове, словно надеялся этим жестом вытрясти дурной сон прочь из памяти. — Иди ко мне, — прохладные руки обняли и Джон им поддался, уткнулся в ее волосы, распущенные и волнистые сейчас из-за кос, которые она носила целый день. — Она такая маленькая, Дени, — шептал он ей бессвязные детали своего кошмара, — а ножей так много и они бьют, бьют и бьют, так сильно… а после снег и песок и чардрево и хоровод из мертвецов… они даже сейчас не хотят отпустить, они тянут и тянут, они никогда не отпустят меня. — Тш-ш-ш… тише, — она снова прижимала его к себе, гладила по волосам, по лицу, целовала, крепко прижимаясь губами и шептала, успокаивала, отгоняла приснившийся кошмар. — Все закончилось, никаких больше кошмаров, никаких призраков. — Дени, пообещай мне одну вещь, — давно надо было про это сказать, сразу после того как чардрево впервые потянулось к нему сухими узловатыми ветвями во сне, но он так не хотел ее тревожить лишний раз! Может быть такое, что он паникует на пустом месте и сам себя накручивает? Вполне. Только вот уроки прошлого были хорошо выучены. Да, вероятнее всего она посоветует ему идти за Стену к медведям и с них требовать такие обещания, но пусть у нее хотя бы в голове отложится необходимое, потому что Джон не верил до конца никому. Единственным исключением была Дени, только ей мог он верить и только ей верил больше чем себе. Она замерла в ожидании, улыбалась немного неуверенно. Джон набрал побольше воздуха в грудь. — Если ты заметишь хоть что-то, намек, проблеск, штрих, хоть что-то отступающее от того, что должно быть — ты не станешь ждать, выяснять и пытаться спасти, ты просто убьешь меня. И уничтожишь тело. Пусть Дрогон спалит. — Ты совсем рехнулся? — тихо спросила она. — Я не стану тебе такого обещать и тем более ничего такого не стану делать. — Пепел в сад, под розы. Те, персиковые, которые тебе так нравятся, — он не слушал возражений. — Я не хочу быть марионеткой, ты понимаешь? Поэтому — пообещай. Прохладные ладони легли на его скулы, чуть сжали и приподняли голову, заставляя смотреть в глаза. — Я могу пообещать только одно — я никому и никогда тебя не отдам. Я вообще больше никого и никому не отдам. Я устала всех терять еще в прошлой жизни, больше такого не будет. И мы вместе распутаем эту паутину, а не сможем, так разрубим и пусть весь мир катится в пекло! Тех кто мне дорог я вытащу, а остальные станут пустотой. — Не далее как сегодняшним утром ты была не согласна на такое решение, — не удержался он от усмешки, — что вдруг случилось? — Ничего не случилось, просто ты меня неверно понял. Мне хотелось бы иного исхода и я стараюсь к нему прийти, но если я не смогу осуществить задуманное… Дейнерис не договорила, но это и не требовалось — все было предельно ясно. Оставалось только обнять ее и провалиться вместе с ней в глубокий сон — на этот раз пустой и темный, без сновидений.***
Она сделана из вина и огненного шелка, у нее ягодный вкус, а волосы пахнут остывшим пеплом. Она вся — текучий, податливый воск. У него нет желания или необходимости подавлять ее и лишать воли, но именно это он и делает каждый раз, будто заколдованный. Наверное с ней иначе и не выйдет ничего. Джон зарылся лицом в густые волны волос, снова и снова вдыхая ее пепельную прохладу. Как же с ней спокойно! Все в голове незаметно раскладывается на свои места, все лишнее уходит, все чего недостает — появляется. Только вот ему все время слишком холодно — сколько бы огня ни плескалось в ней. Неудивительно на самом деле. Рядом с пламенем дракона любое другое пламя будет недостаточно жарким. Джон закрыл глаза, отдаваясь ощущениям, обнимая ее так крепко, что она вздрогнула и замерла настороженно. Под руками у него билось живое сердце, сильно билось, почти бежало, словно боялось куда-то не успеть. Приятная упругая тяжесть ее груди была совсем рядом, сама просилась в руки и будь на его месте кто-то другой, несомненно эту соблазнительную грудь бы сжал, огладил аппетитные округлости, но этого абстрактного кого-то другого здесь не было, а Джон был и притягивали его сейчас несколько иные вещи. Тонкая, просвечивающая под кожей, голубоватая венка пульсировала под прикосновением — слишком быстро. Если сжать чуть сильнее — совсем истерически забьется, отражая панический бег сердца. Сжать или нет? Рука напряглась, пальцы дрогнули и легкое, будто желающее распробовать, поглаживание прервалось. Сердце громко стукнуло, застигнутое врасплох, застыло на секунду и понеслось в дикий аритмичный пляс, выдавая свою хозяйку с головой и сводя на ноль все напускное спокойствие и даже безразличие ее ровного голоса. — Ты все-таки решил меня задушить, да? — Нет конечно, — усилием воли Джон стащил руку с ее горла, потеряв контакт с встревоженным сердечком, — хотя иногда мне хочется. Ложь. С ней ему такого не хотелось никогда, даже когда она доводила до совсем уж неконтролируемого бешенства. Просто нравилось слушать биение сердца, ловить пульсацию крови. Держать в руках ее жизнь — вот так пожалуй правильнее всего будет сказать. — Захочется по-настоящему — сделаешь, — кровавые волны волос прошлись легкой щекоткой по груди, когда она поворачивалась и на него уставились ее ледяные глаза. Ее настоящие глаза, а не та алая жуть, в которую они окрашиваются под воздействием рубинового амулета. — С чего ты взяла? — спорить с ней и доказывать, если она что-то решила все равно было занятием бесполезным. — Ты всегда делаешь то, что тебе хочется и границ не видишь почти… говорят, когда-то было иначе… — она задумчиво скользнула по нему глазами и вспыхнула внезапно: — Как же это бесит! Ничего, ну ничего и никогда я не могу прочесть по твоему лицу! Ничего не могу уловить! Вот о чем ты думаешь сейчас? Что там у тебя в голове? Что ты сделаешь в следующее мгновение? Я обычно вижу, а с тобой — нет. Из-за этого я будто голая перед тобой! Вот что ему сейчас сделать? Промолчать и помереть от попытки сдержать, рвущуюся с языка, пошлость? Или сказать и ходить за ней потом целый день с грустными глазами, выпрашивая прощения? Выбирать не пришлось. В двери не просто постучали, а заколотили неистово. Они переглянулись и рванули дружно в сторону входа, Кинвара по пути что-то цапнула и на плечи накинула, Джон и этим не озадачился. Совершенно очевидно было — что-то случилось и достаточно серьезное, потому как, чтобы вот с таким истеричным боем в двери Кинвары ломиться — это надо совсем страх потерять или, напротив, быть до смерти перепуганным. Так и вышло. Девушка за дверью была в состоянии почти невменяемом, бледна как полотно, руки яростно теребят собственную длинную косу, а зубы отбивают неровный ритм испуга. — Госпожа, — кинулась она к Кинваре, — там… там… королева! Она… — Что королева? — впилась в нее Кинвара глазами, путаясь в рукавах отчаянно и никак не попадая в них. Дева лишь судорожно сглотнула, отстучала зубами еще одну нервенную дробь, беспомощно рукой куда-то вбок указала и кажется собралась свалиться в обморок. Вот это совсем было лишним. Джон мягко сдвинул Кинвару в сторону и перехватил девушку за хрупкие плечи. — Что королева?! Говори! — вышло чуть громче, чем он планировал. — П-п-принц Эйгон… и в-в-вы тут, — она умоляюще посмотрела прямо ему в глаза. — Истерить, плакать и падать в обморок будешь после, — медленно и четко произнес он, не отводя от нее взгляда, — а сейчас просто говори. И быстрее. Девушка еще несколько секунд помолчала, глядя на него все теми же большими перепуганными глазами, что-то в нем, необходимое для себя, высмотрела и начала сбивчиво рассказывать и рассказ этот и его и Кинвару немедленно взвинтил и ввел в состояние тихой паники, потому дослушивали они его, пребывая в состоянии хаотичной беготни в попытках одеться поскорее, выпаливая вопросы и переругиваясь друг с другом коротко. По всему выходило, что не далее как час назад ее милость вошла под своды замка, вид ее при том был самым мрачным и даже устрашающим, глаза, говорят, полыхали расплавленным золотом, а косы ожили и извивались как змеи. Шла она с пугающей целеустремленностью через темные коридоры, а факелы на стенах меж тем сами собой вспыхивали, да и вообще по всему замку огонь вытворял страшное — камины сами разгорелись, уже горящие свечи сплавились буквально за одну секунду, все прочие — зажглись без какого-либо воздействия извне, стеклянные фонари раскалились докрасна и полопались, засыпав все разноцветными осколками. Еще говорили, что от ее милости веяло жаром и рядом находиться никакой возможности не было, кто-то из стражников сдуру сунулся к ней — у мейстера сейчас, будто кипятком, его дурака, ошпарило. Сама же королева к дверям своих покоев подошла уже совсем голой, потому как вся одежда на ней сгорела. Сейчас у себя сидит, заперлась и никого видеть не желает, внутри что-то грохает временами и голос, вроде как вполне привычный и узнаваемый, ее голос, только вот слова все сплошь непонятные. И еще деталька небольшая имеется — шла она к замку от кузницы прямиком и тому есть несколько очевидцев. — Ни черта не понятно! Ладно, на месте разберемся, — решил Джон и уцепив Кинвару за руку поволок за собой к покоям Дейнерис. У ее дверей собралось немало народу, большей частью девицы из личной ее прислуги, любила она себя окружать хорошенькими личиками, потакая этой своей слабости все время и стаскивая к себе все миловидное и юное с кропотливым упорством коллекционера. Естественно все эти девочки души в ней не чаяли и сейчас вот столпились взволнованной щебечущей стайкой пестрых птичек. Ну и так еще набежало всех понемногу, кто не спал в этот час. Джон смерил взглядом всех перед ним стоящих и… — Чтоб через секунду никого тут не было! Бегом!!! — голос прокатился низким рыком, усиленный естественной акустикой длинных гулких коридоров. Ответом ему были пара тоненьких испуганных вскриков, нестройный удаляющийся топот ног и опасливые перешептывания на грани слышимости. — Ух ты, как здорово у тебя получается! — восторженно выдохнула Кинвара. Джон же уже приложил сжатый кулак к высоким дверям и громкий стук прорезал недавно установившуюся тишину. — Дени! Открой пожалуйста! Никакого ответа. Мертвая тишина, словно внутри и нет никого. К двери приложилась ручка Кинвары, выбившая костяшками пальцев стук негромкий, но звонкий. — Моя королева, — вкрадчивым мурчанием, прижимаясь щекой к дверям и продолжая выстукивать негромко, позвала она. Попытка красной жрицы оказалась более удачной — внутри послышались шорох и шаги, после грохнули засовы и дверь бесшумно отворилась, открывая узкую полоску темноты, а в полоске — лицо Дейнерис. Никаких золотых глаз не было — привычный аметистовый цвет, сейчас потемневший, видимо из-за скудного освещения. Косы тоже вполне обычные, разве что в сильном беспорядке пребывали, пора бы уже переплести или вовсе распустить, но никаких озвученных ранее извивающихся змей и близко не наблюдалось. Укутана во что-то черное, не угадаешь сейчас во что именно. Только вот состояние ее явно оставляло желать лучшего — она была зла и чем-то сильно огорчена, от того ее всю потряхивало и внутри уже наливался и вскипал маленький нетерпеливый вулкан, вот-вот начнет вышвыривать яростно снопы искр и плеваться ядовитой лавой во все живое и под руку нечаянно угодившее. — Аж вдвоем прискакали! — из уст ее лилась щедрым потоком высококонцентрированная язвительность. — Неужели так трудно в покое меня оставить?! Да, спасибо, сладкий, — одарила она Джона такой улыбкой, что лучше бы ударила, — за то, что разогнал всех этих переживающих. Вот за это прям от всей души благодарю! — Королева моя, что случилось? Что произошло? — поплыл мягкий голосок Кинвары и начал было уже обволакивать, только вот Дейнерис путы эти подкрадывающиеся моментально скинула, одним лишь острым взглядом заткнув свою жрицу. — Я из возраста, когда требуется присмотр нянек, уже давно вышла! — добавила она еще и словами. — Сама справлюсь. Как и всегда. И я не просила за мной бегать и душить меня заботой — тоже. Не нуждаюсь! У вас двоих любовь? Вот любовью и занимайтесь! Даю вам на то полное свое одобрение и благословение! Заскучаете — зовите, присоединяться вряд ли стану, но может чего интересного присоветую. А сейчас слезно прошу и молю — оставьте меня в покое! Иначе ведь приказать придется, а приказы мои, как вы оба знаете, штука неприятная. — Моя королева… — беспомощно пискнула Кинвара, не своим каким-то робким голосом. — Дени! — выкрикнул Джон, тоже заводясь и вспыхивая. Слова эти их благополучно разбились о закрывшуюся с грохотом дверь. Траурно и зловеще лязгнул засов. Подход к решению проблемы надо было менять вот прямо сейчас. — Я попробую один, — заговорил он, — а ты иди. — Нет! — яростным шепотом запротестовала Кинвара. — Да! — отозвался он таким же шипением. — Не спорь со мной! У меня больше шансов, что она прислушается и хотя бы внутрь впустит. — Да с чего ты это взял? — возразили ему сразу же. С того, что я ее любимая игрушка и меня помучить можно без боязни сломать, подумал он, вслух конечно же озвучив совсем другое. — Потому что родная кровь — это все же родная кровь. Все будет хорошо, не волнуйся, — на этих словах он уже подхватил Кинвару под локоть, разворачивая и попутно целуя коротким и жарким поцелуем, подтолкнул слегка, еще и по заду хлопнул, подгоняя. Недовольный шумный вздох уже не слышал, так же как и тихий стук каблучков. Джон выждал пару минут, собираясь с духом и шагнул к дверям, окинул взором черную узорчатую поверхность. Эту крепость ему надо было взять любой ценой. Повернулся и прижался спиной к закрытой двери. Прикрыл глаза и задержал дыхание. Она была рядом — с той стороны, точно так же как он, к двери прислонилась. — Впустишь меня? — говорил негромко, знал, что она слышит. — Зачем? — чуть помолчав, спросили из-за двери. — Поговорить, — выдал первое, что на язык прыгнуло и тут же ужаснулся про себя. О чем он ей говорить станет? Будет лепетать беспомощно вопросы дурацкие о том, что с ней случилось? Или давать обещание, которое может вполне и не исполнить, уверяя ее, что все хорошо будет и он все непременно решит и все ее печали развеются, словно дым? Ладно, будем импровизировать, принял он единственно верное решение в данной ситуации. — Ты один? — поинтересовались после небольшой паузы. — Один конечно, — заверил он ее. Снова лязгнул засов и дверь пришла в движение, открывая все ту же узкую темную полосу, ее рука метнулась стремительно вперед, хватая его и втягивая внутрь. — Дверь закрой, — попросила она. Тяжелый засов снова грохнул, отрезая их от всего мира. Пробежаться быстрым взглядом по комнате — багровый отсвет от камина и густой мрак по углам, растоптанные и разорванные цветы, россыпь стеклянных осколков. Сильный аромат лилий. И сама Дени, укутанная в бесформенную хламиду из чего-то черного, текучего и глянцевого, будто ее смолой облили. Протащив мимо него свой бесконечный шлейф, она прошествовала медленно к камину и уселась прямо на пол перед огнем, откинула нетерпеливыми быстрыми жестами широченные рукава и на что-то зачарованно уставилась, словно бы забыв о его присутствии. Джон сделал несколько шагов и заглянул ей через плечо — в неверных пляшущих отблесках пламени что-то белело и на это она и смотрела так неотрывно. Молчание не сказать, что угнетало, скорее создавало некоторую неловкость, а как его прервать Джон не знал, все слова встали поперек горла, да и говорить было нечего и он просто сел рядом с ней и принялся рассматривать это белое, что поглощало все ее внимание, а когда рассмотрел и осознал… бледной извилистой змеей перед ней лежала коса. Коса, сплетенная из серебряных волос и обрезанная под самый корень. Линия среза косая и неровная — одним резким и уверенным движением резали. Не жалели. Кинжал или даже меч. Она отвела взгляд от своих обрезанных волос и глаза их встретились. Джон не знал что говорить. Коса эта была таким внезапным откровением и свидетельством чего-то неясного пока, отголоском одной из бесчисленных тайн, что сейчас ее окутывали. — Когда кхал терпит поражение — он обрезает волосы, — печально улыбнувшись, напомнила ему она. — Да, я помню, — машинально произнес он, не в силах отвести взгляд от напоминания о самом своем ужасном поступке. — Ну вот я и обрезала их, после того как меня вернули, а косу храню. Спроси меня «зачем?» и я не найду, что ответить. Нет, я конечно солгу, что как напоминание о моей глупости, но нет — причина в чем-то другом. Я бы нашла ответ, но мне не хочется о таком задумываться. Может быть я ее вообще для тебя хранила все это время?! — озарилось ее лицо внезапной догадкой и она взяла косу в руки, держала осторожно, словно та была живой. — Отдать ее тебе? Как трофей? Ты ведь победил тогда, как ни крути… В ее голосе не было ни капли издевки, насмешки, превосходства или злорадства. И взгляд — абсолютно спокойный, открытый, светящийся принятием даже такого вот неприятного факта — полного своего поражения. Белая змеища из мертвых волос извилисто свернулась в ее руках, протянутая ему. Давай, забирай меня, как бы говорила она ему, это именно то, чего ты заслужил, чего ты добивался и чего достоин. — Победой ты предательство сейчас назвала? — тихо спросил он. — Нет, я… — начала было она говорить, но умолкла. Джон протянул руку, забирая у нее косу и начал неспешно сворачивать из нее кольца, а когда закончил, спросил: — Можно? Ну раз уж это мой трофей… Две слезы, прочертившие влажные дорожки по бледным щекам и тихий кивок — можно. И нужно. Давно пора. Пламя пожирало серебряные волосы, уничтожая страшное напоминание о случившемся когда-то. Пряди волос никак не желали слушаться, все время норовя убежать из рук. Он не сдавался, терпеливо распутывая ее волосы, пока она сидела послушно, все так же на полу перед камином, ждала пока он расплетет многочисленные косы. Она была слишком спокойна, он ожидал бурю и пламя когда переступал порог, а получил задумчивую тишину и легкую грусть, однако он ее знал слишком хорошо и прекрасно видел как внутри нее тлеет и созревает нечто, неясное пока и не имеющее формы и направленности, как всегда непредсказуемое. Вот оно — самое первое и главное на что соглашаешься, если приходишь под ее руку — полнейшая непредсказуемость, естественная и неотъемлемая черта каждого пламени. — Что на тебя нашло? — вопрос давно рвался с языка. — Такой переполох устроила… — Напоминание на меня нашло, Джон. Внезапное и очень мне необходимое. Он не видел ее лица, но мог поклясться, что сейчас она грозно свела брови к переносице. С каждым неторопливым движением волосы все больше и больше поддавались, делались послушны и покладисты, будто привыкли к его рукам и перестали показывать свой непростой нрав. — Держи, — она протянула ему небольшой деревянный гребень, извлеченный откуда-то из ее струящегося одеяния. Волосы легко поддавались темным деревянным зубцам, рассыпались по ее спине, покрывали поясницу и струились дальше. Живое серебро сияло и переливалось в бликах света, ласкало шелковистой гладкостью руки. — И о чем тебе напомнили? — сидеть и играть с ее волосами безусловно было прекрасно, только вот нельзя забывать о том, в каком состоянии она была не так давно и по возможности попытаться узнать — не о том, что она усмотрела в окружающем мире или в собственной душе, а что за этим последует. — О том, что если я так и продолжу тут сидеть, то смело можно будет еще одну косу резать и в огонь бросать. Понимаешь о чем я? — она обернулась резко, уставившись ему в глаза встревоженно. — Не совсем. — Если бы Рейгаль сейчас был с тобой — что бы ты сделал? А я тебе скажу — ты давно уже был бы в небе, а королевский флот пылал ярко и жизнерадостно. Я не права? Джон отвел взгляд и уставился немигающе в пламя. Вот эту траурную шкатулку с одним из самых тяжелых кусков памяти он не желал открывать. Для всадника потерять дракона — это как отрезать кусок души. Невосполнимая утрата, которую ничем не перекрыть, разве только спрятать боль на самом дне памяти и никогда не доставать ее оттуда. — Ты права, — не стал он отрицать очевидного. — Именно так бы все и было, если бы… только он мертв. — Ты никогда не говоришь о нем. И ни разу не спросил как… — она не закончила. — От разговоров и вопросов станет легче? Да и не с кем мне о нем говорить, кроме тебя, — улыбнулся Джон, чувствуя как глаза застилает пелена слез, — а тебе эти разговоры точно не сделают лучше. — А вот это уже предоставь мне самой решить, — произнесла она строгим голосом. — Я же чувствую — что-то есть, чего я не знаю, что тебя угнетает и причиняет боль. Может быть пора открыть эту тайну? — Да нет никакой тайны, — смешок вырвавшийся у него вышел каким-то дерганым и истеричным, — есть моя уверенность, непонятно на чем основанная, что будь я там — увел бы Рейгаля из-под выстрелов. Не спрашивай, ради всего святого, почему я так думаю — это знание просто есть и все. Необъяснимо. — Возможно тебе стоило все же забрать его с собой, — неуверенно предположила Дени. — Нет, — он сразу отверг эту вероятность, — тащить раненого дракона в утомительный переход вслед за армией… нет, все было правильно. Просто мне тоже надо было лететь на Драконий Камень с вами. И ведь хотел… — Хотел? — переспросила она удивленно. — Так почему же не полетел? — Армия Севера идет за тобой, Джон, так почему ты хочешь бросить их на Давоса? Это неправильно, ты должен быть со своими людьми. Успеешь еще налетаться на своем чудовище… — воспроизвел он несколько самых ярких фраз из длинного монолога, произнесенного в богороще Винтерфелла. — Тогда все звучало разумно и логично. Правильно. А мое желание лететь с тобой и правда выглядело детским капризом… Она рассмеялась. Смеялась долго и громко, так обычно смеются на тонкой границе между прозрением и безумием. — Это какой-то дурной сон! — всхлипнула она сквозь смех. — Я все думаю, в наивности своей, что все уже распутала и все знаю, а страницы все открываются и открываются, вылетают на меня из пустоты… наступит ли им конец? И есть ли в нашей с тобой истории хоть что-то не оскверненное прикосновением этой рыжей дряни? — раздраженно вопросила она, не ища впрочем ответ. — И не надо только начинать сейчас про слова Брана в ее устах! — Даже и не думал, — ему было на удивление спокойно, — Бран ей конечно подбросил много подсказок и советов, только вот воли ее никто не лишал. Все сама! — Тебе не хотелось ее убить, когда ты все понял? — Хотелось конечно, — признался Джон и усмехнулся, вспоминая недавнее прошлое, — я ее не видел долго, собственно впервые увиделся незадолго до того, как ты меня когтями Дрогона сцапала, — тут они не сговариваясь засмеялись и отсмеявшись он продолжил: — Я ее тогда чуть не придушил, сам не знаю, каким чудом сдержался… не ее смерть наверное была. — Не ее смерть, — повторила она за ним нараспев, перекатывая звуки, будто пробовала их на вкус, — какое точное определение случившегося с многими и с нами в том числе. А где наша смерть, как ты думаешь? И осталась ли она у нас с тобой? Пишется ли наша судьба на страницах книги жизни? Мы вообще здесь предусмотрены? Или мы — элементы хаоса, погрешности на ткани мироздания? — она смотрела на него с живым интересом. — Не буду врать, что много думал об этом, — почему-то он почувствовал себя виноватым в этот момент. Она вот думает о смысле бытия, о своей роли в судьбе мира, размышляет зачем ее вернули, а он просто живет, не утруждая себя подобной глубокомысленностью. Сначала уцепился радостно за слова про щит мира людей, после и вовсе по инерции все катилось. — Да я вообще ни о чем таком не думал! Но мне твоя мысль нравится — о погрешности. Как ты сказала? Элементы хаоса? Вечное движение, которое невозможно предсказать и никак не выйдет взять под контроль. Да, мне определенно нравится. Пусть так и будет, даже если эта точка зрения и ошибочна. — Не нравится тебе быть частью плана, да? — понимающе сощурила она глаза. — Ты не представляешь насколько не нравится! — снова это чувство непередаваемой легкости, бывшее только рядом с ней. — Знаешь что мне Бран на прощание сказал? Перед тем как отправить меня на Стену? Что я был там где нужно. Представляешь, да? — Прекрасно представляю, — покивала она, — как ты бесился, когда до тебя дошел весь смысл. А ты случаем не спросил — кому именно нужно? — насмешливый ядовитый интерес загорелся в ее глазах. — Каюсь — не спросил, — он и сейчас о вопросе этом незаданном жалел. В ответе он конечно не нуждался, но вот выражение лица дорогого братца было бы зрелищем бесценным. — Мое состояние на тот момент было не самым лучшим, я даже не осознал наверное до конца сказанного им тогда, после уж… когда за Стену уехал, немного в себя пришел, начал думать обо всем, вот тогда-то и накатило понимание в полной мере. — Плохо было? — в голосе прозвенело искреннее сочувствие. — Плохо — не самое подходящее слово. Что такое по сути своей вот это «плохо»? Состояние настоящего момента, который, как ты понимаешь, переменчив. Сегодня плохо, а завтра уже вроде и терпимо, а послезавтра может и вовсе превосходно. Я же оказался в ловушке, по кругу бегал — исключительно ради движения, пусть даже и бессмысленного. Потому что о том, что выхода нет и круг не прервется прекрасно был осведомлен. И так бы и бегал, если бы не одна чудесная погрешность на ткани мироздания — светловолосая такая, с красивым личиком и невозможным характером, летает на драконе, любит апельсины и рисовать обнаженных мужчин. Я ничего не забыл? — Разве что пару незначительных мелочей, — она переменилась вся, пока его слушала, ушла мрачная раздраженность, исчезла густая тягучая меланхолия и она вся словно бы озарилась изнутри светом. Вечно на нее такую смотреть, растворяться в лучах этого света, пить его большими глотками, утопать в нем и забывать про все на свете. Ночь понемногу начинала светлеть, плавно перетекая в утро, когда Джон тихо прикрыл за собой двери и быстрым шагом устремился куда-то вглубь хитросплетений коридоров и переходов Драконьего Камня. Уходить от Дени не хотелось, но одна мысль вцепилась в него и грызла назойливо, никак не желая отпускать, мысль эта своей навязчивостью и вынудила выпутаться из обнимающих его рук осторожно, не разбудив и подсунув ей вместо себя подушку, которую она так же радостно и доверчиво обняла, не выявив подмены. После вероятно припомнит, но это мелочь, не стоящая и упоминания. Под такие незамысловатые мысли, в общем-то ни о чем, его принесло наконец к намеченной цели, а именно к очередным закрытым дверям, за которыми спали и ничего дурного не чуяли, не подозревали даже, что сейчас двери эти распахнут, не утруждаясь такой мелочью, как постучать, а после стремительным шагом пересекут пространство комнат и самым бесцеремонным образом начнут тормошить всячески в попытках разбудить. — Исчезни! Ты мне снишься! — выпалили отчаянно откуда-то из полумрака. — Ага, размечтался! Вставай! Джендри, чтоб тебя! Ай!!! — Джон увернулся от полетевшей в него подушки. — У тебя хоть капля совести есть? — на него уставились страдальческие синие глаза. — Нет у меня совести и не было никогда, так что не взывай к пустоте понапрасну, — немедленно отбился Джон от попытки его укорить за такое вторжение. — Давай лучше быстренько соберись и расскажи мне, что там у вас с Дени произошло и спи себе дальше хоть до скончания веков, — выпалив быстрой скороговоркой это заманчивое предложение, Джон ожидающе уставился на Джендри, что отчаянно боролся с раздирающей рот зевотой. — Ничего у меня с Дени не происходило и не происходит, — наконец обрел Джендри дар речи, продравшись сквозь пелену сна, — кроме искренней родственной дружбы, а то ты не знаешь. Что вообще за припадки ревности посреди ночи? — Утро уже почти и я не о том, — закатил Джон глаза и тут же терпеливо пояснил: — Я про сегодняшнюю ночь. Давай уже, не стесняйся, излагай мне во всех подробностях, что там у вас в кузнице случилось, я весь внимаю с нетерпением. — Какая на хрен кузница?! — наконец вспылил Джендри и тут же словно бы прозрел. — Ты пьян что ли?! — Трезв я, трезв, — поспешил Джон его заверить и снова вернулся к интересующему его вопросу. — А кузница та самая, в которой ты сидишь безвылазно! Из которой тебя ничем не выманить и не вытащить. — Ну так сам затеял перековку доспехов замковому гарнизону и сам же сказал, что надо еще год назад было все сделать, — спокойно так выдали ему, ни разу не постеснявшись. — Еще скажи, что лично на тебя ту перековку и взвалил! — Ну… нет, — согласился с ним Джендри и нехотя признался: — Руки надо чем-то занять и голову. Особенно голову. — Надо так надо, я вообще не за тем пришел, как ты понимаешь, — увел Джон разговор в нужную ему сторону и заодно отвел от темы, обсуждать которую Джендри явно не желал. — Так что там у вас с Дени произошло? — Ничего, — был ему честный и искренний ответ. — Так, подожди… она ведь была нынешней ночью у тебя в кузнице, так? — начал Джон с самого начала. — Не была, — ошарашил его еще одним кристально честным ответом Джендри. — Я один там был, под утро уже выполз полусонный. — Как не была? — Ну если и была, то я ее не видел. — Понятно… — протянул Джон задумчиво, застыв на месте, — что ничего не понятно. Ладно, — обрел он прежнюю свою подвижность, — извини, что вломился так и что разбудил — тоже извини. Спи, я ушел. С доспехами, раз уж ты за них взялся, не убивайся так — не горит. И знаешь… не мое дело конечно, но отлипай хоть иногда от наковальни. — Я подумаю, — криво улыбнулся Джендри, — а теперь исчезни и дай поспать человеку, который не покладая молота перековывает кучу железа из одной лишь твоей прихоти. — Ничего не знаю, — отрезал Джон, — Дени одобрила. — Да она любую твою придурь одобрит, ты разве не понял еще? — иронично вопросили у него. — Милорд, вы кажется спать хотели так, что аж помирали? — прервал он этот излишне веселый диалог. — Хотел и хочу, — не растерялся впрочем Джендри, — так что сгинь ты уже в конце-то концов! Джон с хохотом увернулся от еще одной, полетевшей в него, подушки и негромко намурлыкивая одну из мелодий, подхваченных у Дени, побрел куда глаза глядят, весь утопая в своих запутанных мыслях.***
Закатное солнце таяло среди густых облаков, подсвечивало их зловещим багрянцем. Ветер притих, затаился в скалах, будто в предчувствии и в предвкушении. Дрогон издал негромкий рык, приподнимаясь и взмахивая бесшумно могучими крыльями. Джон всего этого не замечал сейчас, все внимание его было сосредоточено на стройной фигурке в черном, что уверенным шагом направлялась к дракону. Поймать ее, успеть, перехватить, обнять покрепче и не выпускать… Она обернулась так резко, что Джон остановился от неожиданности на пару секунд. Ветер трепал ее косы, в уголках глаз гнездилось отчаяние и рядом же — пылала решимость. — Нет! — в голосе ее сквозила паника. — Не смей! Не трогай меня! Не прикасайся! Не подходи! Я не разрешаю! — Дени, родная, пожалуйста, — Джон сделал шаг в ее сторону. — Нет! — выкрикнула она и отступила. — Я знаю, что ты собрался делать, я не позволю тебе, не дам, не допущу. Я не хочу, — она затрясла головой в отрицании того, чего он никак не мог понять. — Дени, — еще на шаг ближе к ней, — пожалуйста, девочка моя, иди ко мне, прошу тебя, родная, не спорь, пожалуйста. Ну что ты? Ну зачем ты плачешь, маленькая моя? Не надо, слышишь? Не плачь, я все придумаю, я все решу, все сделаю, ты только иди ко мне. — Нет, нет, нет, — трясла она испуганно косами и все отступала и отступала от него. Джон же, напротив, приближался к ней все теми же медленными скользящими шагами. — Тебя раздражают все эти дурацкие корабли вокруг? Я уберу их отсюда, обещаю тебе. — У тебя нет флота, — беспомощно проговорила она, будто ухватилась за последнюю соломинку, зная при том заранее всю безнадежность своей затеи. — И не надо, обойдусь и так, придумаю что-нибудь, фантазии мне хватит, она у меня как раз вот под такие случаи идеально заточена. Ну же, иди ко мне… — Прекрати! Прекрати немедленно со мной так разговаривать! Я не дитя! — яростно сверкнула глазами. — Ты не дитя, — немедленно согласился с ней Джон. — Ты — моя радость. Моя любовь. Моя королева наконец. И я не могу тебя никуда сейчас отпустить именно поэтому. Ну же, давай, моя хорошая, — все уговаривал и уговаривал он. Ее руки дрогнули, потянулись к нему. Еще немного и их пальцы соприкоснутся, еще самая малость… она замерла. Смотрела во все глаза, а по щекам текли слезы. — За что ты так со мной, Джон? — прошептала еле слышно и лишь чудом ветер не украл и не рассеял ее слабый шепот. — Что, Дени? — Джон совсем растерялся. — Ты о чем? — Ты все понимаешь, не притворяйся! Ты же низводишь меня сейчас до самой обыкновенной женщины! Еще за вышивку меня посади! Ну ты же понимаешь меня! Понимаешь как никто другой и все равно делаешь это со мной… Это же нечестно! Ты можешь меня уговорить, знаешь о том прекрасно и пользуешься тем, как ты на меня влияешь! Прекрати! Я запрещаю! Я умоляю! Все что захочешь — только прекрати! Как же ему было плохо сейчас! Он причинял ей боль, чувствовал это и остановиться не мог, потому что не мог и отпустить, хоть и понимал ее сейчас как никто наверное в целом мире не мог понять. — Я не могу, — прошептал он, — прости меня. Еще шаг. — Не отходи от меня. Она слушается и замирает. — Дай мне руку. Сейчас. Не думай. Просто сделай как я говорю. Ее ладонь была так близко, еще немного и он ее поймает и все будет окончено — как только они соприкоснутся — он притянет ее к себе, обнимет, прижмет к самому сердцу, поцелует и погасит страшные рыжие язычки пламени, трепещущие в расширенных зрачках. — Нет!!!!!! — ее крик резанул по ушам. Отступила на шаг и выбросила вперед руку — резко и властно, остановила его одним лишь жестом. Руки сами собой опустились обессиленно. Невозможно было ослушаться ее, вот такую, в миг ставшую для него дальше, чем самые далекие звезды. Исчезло все, что их хоть как-то сближало, перед ним была незнакомка. Живая девушка, которой была его Дени — исчезла, спряталась под маской королевы. — Замри. И замолчи, — ее голос был спокоен и строг и уже только этим ледяным спокойствием удерживал на расстоянии. — Я все решила и не спорь со мной. Сколько раз ты называл меня своей королевой? Сколько раз преклонял колени? Десятки раз уж точно, а может и больше… так подчинись хоть раз! Хоть раз просто сделай — не возражая, как это и полагается с королевой. — Я не могу, Дени, — несколько быстрых шагов, игнорируя ее крики и попытки сбежать. Все. Она с ним. Запрокинула лицо, залитое слезами и смотрит, смотрит, смотрит… просто молча смотрит. Нельзя ни в коем случае отвести взгляд. Нельзя разомкнуть руки. Нельзя позволить пробраться в голову воспоминаниям, которые ему туда сейчас вливали мощной волной — о том какой там наверху ветер, как сильно и надежно держат крылья, какой восторг, ни с чем не сравнимый, вызывает момент когда пламя обрушивается смертоносным потоком… — Прекрати, Дени. — Отпусти меня. — Я не могу тебя отпустить. — Я не могу прекратить. И ты знаешь почему — из всех, ныне живущих, только ты меня понимаешь. Что бы ты сделал? Ты уже все сказал сам сегодняшней ночью. Так почему же от меня ждешь иного? И кем же я буду после всего? Трусихой, которую загнали в угол в своем же родовом замке? Покорной дурочкой, что сидит и ждет пока ее спасут? Нет. Лучше смерть — окончательная. Потому что сила должна ужасать, а драконы должны быть невероятными. Иначе зачем все это вообще нужно? Это было не тяжело и не больно — это было правильно. Только вот страшно. — Все будет хорошо, — продолжала она его убеждать, гладила, обнимала, наконец притянула к себе и шепнула: — Я не хочу улетать без твоего поцелуя. Он целовал ее долго, очень долго, но все равно — недостаточно. Все же их губы расстались. Джон выпустил ее. Не открывая глаз, сделал шаг назад и крепко сцепил руки за спиной. — Я не знаю сколько у тебя времени, — свой голос узнал с трудом. — Спасибо, — донес ветер до его слуха ее ласковый голос. Не слышать больше. Не видеть. Не ощущать ничего. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Вдох-выдох. Ничего нет. И никого нет. И мира нет. И его самого тоже нет. Вдох-выдох. Напряженное, натянутое как струна, тело расслабилось. Глаза открылись. Окружающий мир вернулся, снова обрел реальность. Дракон уносил в кровавый закат свою невероятную всадницу. Джон ощутил как уголок губ чуть дернулся в кривой и очень нехорошей усмешке. И голос свой на сей раз вполне узнал, кому ж еще эти хищно рокочущие низкие нотки могут тут принадлежать? — Не оставляй даже пепла, — вот что проговорил этот голос вслед почти исчезнувшей крохотной точке в небе.***
Дрогон почти сливался с ночной тьмой и в этот раз был тихим словно сон, подкрался на огромных крыльях, скользя между облаками, мягко спланировал и ночь вспыхнула, утонула в оглушительном реве, густая тьма разошлась, словно тонкая ткань, взрезанная клинком драконьего пламени. Будто наконечник невидимой гигантской стрелы дракон скользил по черному небу, изливая потоки пламени. Бешеная драконья ярость плавила все живое и неживое. Корабельное дерево и живая плоть горели одинаково хорошо. Плескались где-то там серебряные косы, которых никогда больше не коснется ни одно лезвие, наливались жарким рыжим пламенем неземные глаза, нежный рот кривился и выплескивал в мир хладнокровно и почти неслышно: — Дракарис, — и непременно при этом выгибалась верхняя губа в презрительном оскале. Она плотоядно облизывалась, прикрывала глаза и впитывала в себя — боль, что поднималась вверх, утекая в небо тонкими багровыми ручейками. Люди внизу были сладкие, нежные и сочные под тонкой и хрустящей, аппетитно прожаренной корочкой и такие смешные в своей нелепой попытке… почти игрушечные, карамельные, а может политые патокой или тягучим медовым сиропом. Десерт на деревянных блюдечках, украшенный белыми лепестками парусов. Джон затряс отчаянно головой, выбивая морок или видение или черт знает, что это было — яркое ощущение, четкие мысли, совершенно точно ему не принадлежащие. Чужая воля, схватившая его явно нечаянно, испуганно вздрогнула и выпустила. Над ухом прозвучало отчетливое «ой!», произнесенное вполне себе знакомым голоском, как ребенок, пойманный на таскании конфет. Наверное надо бы ужаснуться и броситься отсюда прочь бежать. Джон же стоял и смотрел на то как дракон сжигает корабли и людей на них и желал лишь одного — вернуть свои крылья, обрести снова смертоносную силу бога, все то, что было утрачено безвозвратно со смертью Рейгаля. Ну вот, нарушил свой же непреложный запрет и пустился в грустные размышления о Рейгале. Блюсти это запрет до недавнего времени выходило очень даже неплохо, но сейчас вот прорвало из-за разговора с Дени, ее вполне справедливого вопроса и его честного ответа — прежде всего самому себе. Джон невесело улыбнулся и сосредоточил все помыслы на той, что сейчас нарезала круги над обреченным королевским флотом. Дени, Дени… что ж ты такое, моя родная? И как тебя, такую вот, может кто-то не любить и отвергать? Ну не жги их там всех, мысленно попросил ее Джон, хоть и понимал, что конечно же она не услышит, оставь мне немного живых и целых, не обезумевших от боли, я сам спасением этих несчастных из воды займусь, лично каждого откачаю и после своими руками с каждого уцелевшего буду кожу снимать медленно и неспешно, а как закончу, закажу тебе из них дюжину перчаток. Красных как кровь. Как рубины. Как трехглавый дракон на наших знаменах. Скорпионий болт разрезал раскаленный воздух, пролетел в опасной близости, за ним еще один и еще — дракон и всадница уворачивались с легкостью, смотреть на которую было почти невыносимо. Не меньше двух десятков стрел взлетели в воздух синхронно и с разных сторон. Дрогон бешено взревел, заметался, теряясь, но рука всадницы заставила его, сложив крылья на манер чудовищной бабочки, рухнуть камнем вниз. Из падения она вывела дракона за секунду до столкновения с морем, крылья развернулись и поток пламени хлынул безжалостно сметая все на своем пути. Море вскипало, вода с шипением испарялась от нестерпимого жара, заволакивая все туманной дымкой. На том все и было завершено. Больше сражаться было не с кем и некому было принести в столицу весть о завершении осады Драконьего Камня и полном поражении королевского флота. Можно было выдохнуть, подождать пока она сделает еще пару заходов, поливая огнем остатки кораблей, а после поймать ее, сбегающую по крылу Дрогона и наконец-то обнять. Только вот почему-то в груди все сжалось в болезненном ожидании, что-то грызло и подтачивало изнутри, не давало покоя, не позволяло успокоиться, словно это был еще не конец. Воздух звенел от напряжения, смерть выплясывала неистово, поигрывая двузубыми серебряными вилками, украшенных на рукоятях рубиновыми черепами — пиршество было выше всяческих похвал, Дейнерис до отвала накормила эту ненасытную девку в черном. Будет ли еще и десерт…? Последняя мысль парализовала ужасом предчувствия. Изящная босая ножка вытянулась, напружинилась и встала уверенно на лезвие меча. На самое острие. Танцовщица взметнула руки вверх, изготовилась вся для последнего — смертельного — пробега. Завязанные глаза и никакой поддержки. Только вера — в Дейнерис Таргариен, как собственно всегда оно и было. Джон не видел того, что происходило в небе — лишь густой и липкий, серый туман, тонкий луч серебряного клинка и стройную фигурку Дейнерис, выплясывающую на самом острие. Голова запрокинулась назад, руки сложились причудливо, выплетая сложную фигуру танца… нога сорвалась и танцовщица рухнула в пропасть, в серую хмарь, моментально ее поглотившую. — Дени!!!!! Джон не понял даже, что это он сейчас закричал. Ноги сорвались в бег, прежде чем он успел что-то решить — вперед, туда, куда летел дракон. Песчаные вихри бесновались на берегу, неистово бьющие крылья снова и снова поднимали тучи песчинок в воздух. Драконий рев оглушал и с ног сбивал. Страшная пасть клацала громко и жутко, гибкая шея выгибалась под немыслимыми углами и во тьму выстреливали струи пламени, а длинный хвост молотил яростно, грозя разнести в мелкую крошку все, что угодит под сокрушительные удары. Джон пока вполне успешно уворачивался и от хвоста и от лязгающей зубастой пасти и от потоков огня. Выскакивать раз за разом прямо из рук неминуемой гибели у него входило благодаря непрерывному движению, но он понимал, что долго такую пляску с разъяренным драконом он не вытянет и железная выдержка даст сбой, а выточенная годами реакция замедлится от банальной усталости и все — будет на выбор: кучка пепла, расплющенное чудовищным ударом тело или просто кровавые ошметки и какой-нибудь сапог, выпавший из драконьей пасти. Только вот и прекратить отчаянное это безумие он не мог — там на спине дракона, прочно зафиксированная шипами, была Дейнерис и с ней очевидно было что-то неладно и надо было унять как-то дракона и подняться за ней, но униматься Дрогон не желал и Джон уже впадал в отчаяние и самое главное — к нему уже начала подступать усталость, дыхание начинало постепенно сбиваться. Он резко развернулся, исполнил совершенно дикий прыжок, который от всей души надеялся никогда больше не повторить, скрываясь от очередного потока пламени за камнями. Выдохнуть. Прикрыть глаза на секунду, вспоминая рассказ Дени о драконьих реакциях. Вдохнуть глубоко. Подняться, снова встать перед драконом и сделать то, чего делать не хотел никогда — взяться за рукоять хлыста, свившегося притворно-невинным кольцом у него на поясе, его он успел на бегу выхватить у кого-то, словно почувствовал — будет нужен. Страшная змея из плотной гибкой кожи, утяжеленная медным подвесом на конце, развернулась и со свистом рассекла воздух. Дрогон дернулся, мгновенно реагируя на раздражитель и безумие продолжилось, набирая обороты. Ему что-то кричали — Джон не слышал, ему вообще было плевать на всех и на себя в том числе, единственная цель занимала сейчас все его существо — снять Дени с дракона. Дальше думать он отказывался, это мешало сейчас, отвлекало от главного. — Дрогон! Уймись! — выкрикнул он в бешенстве прямо в ревущую пасть: — Пусти меня к ней! Темные глаза человека и золотистые глаза дракона сошлись на несколько секунд — дракон был перепуган и как полагается перепуганному дракону желал все спалить и разнести в пыль вокруг себя. Джона сейчас спасала в первую очередь кровь, что плескалась в его венах в достаточном количестве, чтобы дракон подпустил, но вот успокоить его он никак не мог — Дрогон попросту не слышал, не улавливал его, накрепко связанный со своей матерью и всадницей, вклиниться в эту неразрывную связь не было никакой возможности и оставалось действовать чистым безумием, а именно измотать дракона, утомить, выбить из сил и самому не подохнуть от усталости исхитриться. А после уже попробовать забрать Дени. Если бы только дракон перестал вертеться так непрерывно! И да, неохотно признался себе Джон, сюда бы сейчас Дейна с его почти нечеловеческой реакцией, он бы давно уже ее стащил с дракона, пока тот отвлекается на Джона, но Дейна тут не было, двойника самого себя как-то у него тоже не случилось, а посылать кого-то на откровенное самоубийство не было смысла. Снова страшно щелкнул кнут, снова взревел Дрогон, снова Джон ушел от удара хвостом и сразу за ним — от схлопнувшейся гулко пасти увернулся. Этому не будет ни конца ни края, он тут свалится замертво на влажный взрытый песок и ничего не сможет сделать… — Стой! Пожалуйста остановись! — тоненький голосок прорезался сквозь рев. — Не зли его! Это не поможет! Эйгон! Да стой же ты! Искорка, босая, растрепанная и в развевающемся белом платье, летела прямо к нему и к Дрогону. — Куда ты лезешь?! — выкрикнул Джон, пытаясь перехватить ее легкую фигурку, но она проскользнула мимо его рук и упала прямо перед драконом в песок. Маленькие ручки вскинулись вверх, громадные глазищи приковались к дракону и разъяренный зверь под ее взглядом замер, а после и вовсе осел вниз, распластав крылья, лег на песок. Онемевшие от напряжения пальцы Джона разжались, выпуская рукоять кнута. — Быстрее, — с усилием проговорила Искорка, слова ей давались с трудом, — я не удержу долго… Ее ручки уже начинали подрагивать, губы побелели, а личико застыло мертвой маской — совершенно очевидно то, что она делала стоило ей немыслимых усилий, но она держалась и держала Дрогона. Раздумывать времени не было. Как он оказался на спине дракона Джон и сам не понял, да и неважно было это — весь мир затмили рассыпавшиеся в беспорядке серебряные косы и изогнутое под странным углом неподвижное тело. Руки дрожали, когда он коснулся ее слегка — она не отреагировала. Осторожно и медленно, не зная с чем придется столкнуться, Джон ее начал поднимать, подхватывая под шею аккуратно, придерживая безвольно падающую на грудь голову. То, что ладонь его скользит по мокрому и теплому осознал не сразу… Кровь заливала ее правую щеку и шею, струилась ниже под одежду, пачкала светлые лунные косы. Стрелы — одна вошла глубоко в левое бедро, вторая прошила насквозь правое плечо, третья видимо прошла вскользь, прорезая правую же щеку и наконец четвертая вошедшая в грудь, в опасной близости от сердца. Стрелы. Самые обычные стрелы, выпущенные из самого обычного лука, самым обычным человеком. Стрелы, оперенные черным, отливающим в синеву. Говорящая мелочь. Подпись под приговором. Голос Дени прошелестел у него в ушах прощальным эхом: — Я не хочу улетать без твоего поцелуя… Происходящее повторялось, бежало по кругу, некая чужая воля запустила жестокий круговорот, неотвратимую цикличность, за разрыв которой Джон бы сейчас весь мир отдал на откуп, не раздумывая. Потому что в этом движении не было жизни, как не было ее в иссохших ветвях, раскачиваемых ветром. Движение вроде бы и есть, но жизни нет. Затягивающая воронка липкого ледяного обмана. Голова ее запрокинулась назад, когда он поднимал ее и переворачивал и теперь перед ним было застывшее белое лицо. Напряженные веки плотно закрыты, а ресницы неподвижны. Мягкий рот чуть приоткрыт беспомощно и от уголка прочерчивает страшную дорожку тоненькая струйка крови. Легкое тело в его руках послушно и податливо. Безразлично ко всему. Грудь под черной тисненой кожей одежды не приподнимается в едва ощутимом дыхании — потому что дыхания нет. Привычная тьма не клубилась за ее спиной, не свивала петли и кольца в ней самой, не кружились хаотично знакомые тени вокруг, не заигрывал с ними свет, создавая никогда не повторяющуюся восхитительную игру и вытворяя бесчисленные иллюзии. Самое страшное из возможного случилось — неподвижность. Джон с трудом оторвал взгляд от лица Дейнерис и осмотрел окружающий мир, словно видел его впервые. В мире была тишина. Звуки растворились и исчезли. Ветер рассеял облака, выпуская на черный небосвод огромную полную луну, светящуюся холодным золотом. Где-то вдали прокричала птица — резко и неприятно. Ворон. Птичий силуэт вспыхнул на фоне лунного диска на мгновение и исчез, растворившись в потоках серебристого света.