Союз тьмы и безумия

      Я понятия не имела, как мне следует относиться к Суйгецу. В отличие от Наруто, он не бесил одним лишь фактом своего присутствия в нашей жизни. Мне не хотелось впиться Саске в ладонь и оттащить его подальше, желательно в другой уголок страны (а лучше — мира), когда Суйгецу заговаривал с ним и то и дело насмешливо поглядывал на меня, обнажая в хищной улыбке ряд острых, похожих на акульи зубов. Он просто… существовал.       Я не могла сказать, что Суйгецу мне не нравился. Но с ним было гораздо сложнее, нежели с Саске. Его я знала вот уже долгих девять лет, но он по-прежнему оставался для меня глотком свежего воздуха, последней каплей живительной влаги, найденной среди золотистых песков в жаркий полдень в невыносимо засушливой пустыне, где я все никак не могла напиться. Саске заполнял мою пустоту, дарил невероятную тягу к жизни и новый смысл. Прежний был утерян ровно в ту роковую ночь, когда я, возвращаясь домой, увидела на улицах кланового квартала мертвые тела, равнодушно осматривающих их АНБУ и множество кровавых пятен, что казались черными в свете неправильно спокойной луны. В каждом из них мне мерещилось ее искаженное предсмертной мукой лицо. Слова Третьего тогда подтвердили самую страшную из всех возможных догадок и вдребезги разбили мою прежнюю жизнь и мой единственный смысл на тысячу острых осколков.       Возможно, со временем они бы встали на место. Это выглядело бы нелепо. Ужасающе криво. Но хоть как-то! Правда, без него мне бы точно чего-то не хватало… Одной важной детали. Последнего кусочка мозаики. А с Саске это уродливое полотно становилось завершенным. Смысл появлялся не только в самом изображении, но и в темных провалах между фрагментами, которые, подобно шраму у меня на руке, вряд ли хоть когда-нибудь зарастут.       Я не могла сказать, что на вылазке с Суйгецу было плохо. Но осознание того, что ради этого нас с Саске разлучили, меня откровенно раздражало.       — Когда Саске нет рядом, ты такая мрачная, — бухтел он, пока мы брели по оживленной деревенской улочке, держась друг к другу поближе, чтобы не потеряться. — Аж смотреть жалко.       — Ну так и не смотри. — Я недовольно пихнула Суйгецу локтем. От неожиданности он споткнулся, но на ногах устоял. Не будь Суйгецу таким крепким, он бы непременно упал и со всего размаху впечатался лицом в пригретую солнцем пыльную землю. — Разнылся мне тут.       — Вот же ж… Если бы не он… — Суйгецу уязвленно осклабился. — Неудивительно, что вы с Карин все же разругались. С тобой просто невозможно говорить. Тебе еще повезло, что у тебя есть он. Когда-нибудь грязный язык тебе всю жизнь испортит.       — Думаешь, это из-за меня все? — я резко остановилась, слишком громко шаркнув обувью. Далеко не лучшая моя идея. Особенно посреди оживленной толпы, которая чуть не снесла меня своим галдящим потоком. Какой бы маленькой ни казалась деревушка на первый взгляд, народу в ней было столько, что мы с Суйгецу с трудом передвигались по этим неприлично узким улочкам. Хотелось непременно убраться отсюда. Причем как можно скорее. Спрятаться в одной из заставших лучшие времена лавок или укрыться под чуть прохудившимся навесом, чтобы солнце не напекало голову, а легкие не разрывало изнутри из-за кислого запаха чужого пота, намертво въевшегося в неопрятную одежду крикливых, лоснящихся сальным блеском торговцев. — Впрочем, мне вообще плевать. Мне не нужны друзья. Кроме Саске, мне вообще никто больше не нужен.       Суйгецу разочарованно цыкнул. Впервые за время нашего знакомства я видела на его лице столь искреннюю досаду и нечто, отдаленно напоминающее столь чуждое мне сострадание.       — Милашка… — вкрадчиво начал он, — ты вообще не понимаешь, в какую задницу сама же себя и загнала.       — И что же ты хочешь этим сказать?       — А ты сама без посторонней указки не видишь, да? Я сейчас о любви всей твоей жизни толкую.       Я скривилась, когда услышала, с каким пренебрежением Суйгецу говорил о моих чувствах к Саске и нашей с ним связи… Для него это было какой-то дурацкой детской игрой без толковых правил, без ходов, без цели и смысла. Наверняка он видел в нас лишь двух наивных влюбленных глупцов, которые все никак не могли оторваться друг от друга, тщетно пытаясь насытиться. Отчасти все так и было. Отчасти… Но Суйгецу не знал нашей полной истории. Саске вряд ли рассказывал ему о своей жизни до ухода из Конохи. Он не любил делиться самыми сокровенными мыслями с посторонними. Для этого нужна была особая степень близости. Как у нас с ним. Прежде я не ждала добровольного отречение Саске от всего остального мира ради нас. Но сейчас я очень надеялась, что некоторые воспоминания он сохранили только для себя и прокручивал в голове с таким же нежным трепетом, с каким я делала это в некоторые невыносимые в своей одинокой серости месяцы, когда тоска по Саске давала о себе знать куда чаще обычного.       — Саске? А что с ним?       — Не заметила, что ль? Да на него же в последнее время смотреть страшно. Ты его взгляд вообще видела? Я это еще в Конохе подметил. И, боюсь, тебе есть чего остерегаться.       — Ками-сама, да что не так с ним? Чего мне, по-твоему, бояться стоит?       — А то ты сама не догадываешься.       Я уже хотела было ему возразить, как вдруг перед глазами невольно всплыли яркие образы из недавнего прошлого, неизменно согревающего мою душу. Я вспомнила день фестиваля, нашу застывшую в непривычной дневной тишине спальню и миг, когда Саске впервые сказал, что обязательно убьет меня, если я посмею оставить его ради другого мужчины. Его слова должны были испугать меня, избавить от всего былого энтузиазма и ввергнуть в пучину непроходящего отчаяния. Но вместе этого все внутри вспыхнуло сотней разноцветных искр, вселяя уверенность в том, что мы с ним всегда будем неразлучны. Мы смогли продержаться друг без друга три долгих мучительных года. Но еще одного такого перерыва мы не переживем. Буквально.       — Допустим… — нехотя согласилась я. — Но у меня все еще есть вопросы… Ты что же, решил научить меня понимать Саске? Ты за кого меня вообще принимаешь? За Карин? Или за одну из тех простушек, которые могут только пальцами у себя в дырке копошиться от безысходности? Я прекрасно знала, с кем связалась. И Саске тоже.       Суйгецу раздраженно от меня отмахнулся, и мы свернули за угол, оказавшись в переулке, где было заметно поменьше народу. Я отошла подальше от Суйгецу и с трудом подавила облегченный вздох, когда наши плечи перестали соприкасаться. Казалось, в этот даже момент даже улица перестала быть такой людной и невыносимо узкой. Под ногами громко зашуршал мелкий гравий — это в кои-то веки оставшийся позади Суйгецу попытался меня догнать, чтобы не плестись в самом хвосте, на что я понимающе усмехнулась. Я могла относиться к Суйгецу со смиренным равнодушием, временами сбиваясь на столь родное для себя пренебрежение. Но меня нервировала близость его тела. Мне не хотелось, чтобы его кожа прижималась к моей, а одежда впитывала в себя стойкий водянистый запах. Казалось, он мой тонкий намек понял и не стал подходить вплотную, держась на расстоянии.       — Господи, милашка, да делай ты вообще что хочешь! — Суйгецу лишь усмехнулся в ответ и отпил воды из своей любимой бутылки, размазывая влагу по запотевшему от жары мутному стеклу. — Саске так Саске… В конце концов, тебя никто не заставлял под него ложиться. Мое дело предупредить, а дальше ты уж как-нибудь сама. И без того собственных проблем навалом.       Я неприязненно фыркнула и уставилась себе под ноги, не отрывая взгляда от пыльной, раскаленной палящим летним солнцем пустой земли. Мелкие камешки на дороге неохотно поддавались моим пинкам, будто застывший сургуч, что все никак не хотел отлипать от конверта с заветным посланием. Ох, Ками-сама, как жаль, что Цунаде-сама попался свиток с информацией о нашей нынешней миссии! В такое злачное место нужно было еще умудриться заслать даже самых своих нерадивых подчиненных…       Судьба в лице Цунаде-сама и фальшиво улыбающейся бледной копии привела нас в деревушку, которую сложно найти на карте без увеличительного стекла. Умэдани. Затерянный в глухих лесах Страны Огня клочок земли. Оплот бедности и самых низменных пороков. Зато здесь повсюду росли сливы. Именно им деревушка и была обязана своим незамысловатым названием. На Умэдани было сложно набрести, но все мало-мальски посвященные в жизнь шиноби про нее знали. И никто не хотел оказаться здесь даже ради миссии наивысшего ранга. В этой глуши благоухание белоснежных цветов сливы сливалось воедино со зловонием нечистот и спиртовым душком, исходящим сплошь из каждой, даже самой ветхой на вид идзакаи. Они налетали на прохожих невидимым едким облаком, впитывались в одежду, заставляя петлять по лабиринтам узких загаженных улочек в тщетных поисках уголка, где можно было насладиться чистым, пусть и невыносимо горячим, воздухом без примеси вызывающих тошноту испарений.       Стало чуть полегче, когда мы с Суйгецу добрались до самого центра деревни, миновав кварталы, в которых осели сплошь одни бедняки. Через всю Умэдани с запада на восток протянулась мутная лента отливающей платиной в лучах солнца реки. Я брела вдоль набережной, держась поближе к воде, и кривилась, смотря на гадкие маслянистые переливы и лопающиеся с отвратительным бульканьем пузыри, набухающие на ее поверхности, подобно гнойным нарывам. А еще повсюду были эти сливы… Они превратили Умэдани в прогнивший с самого своего основания сад. Сейчас деревья уже давно как отцвели — пик ханами приходился на весну. Последние же, самые сочные, сладкие, истекающие липким янтарным соком плоды должны были собрать еще в конце августа. Но, казалось, сливы тоже вобрали в себя яд этих мест, превратившись в жуткую отраву даже для мелких извивающихся личинок, что жадно вгрызались в коричневую мякоть перебродивших плодов, слишком рано сорвавшихся с ветки.       Мертвое место. Потерянное. Невыносимое… Недаром здесь все к земле приставало. Умэдани не хотелось, чтобы хоть кто-то, даже человек пришлый, покинул ее территорию, на которую незваный гость позволил себе ступить. Он либо живет здесь, смиренно привыкая к запаху и чувству непроходящей тошноты, либо лежит под деревом, кое-как укрытый листвой, питая его корни соками своего мертвого разлагающегося тела.       — Завели нас в глушь, Ками-сама… — пробормотала я, неуютно поведя плечами.       Суйгецу усмехнулся, глянул через плечо на эту мутную речную воду, куда сливались все нечистоты, и смачно туда харкнул.       — Тоже чувствуешь себя свиньей, которой втихаря решили глотку перерезать? — ехидно спросил он, утерев рот от осевшей на губах вязкой слюны.       Воспитанная аристократичной Госпожой, я наблюдала за этим лишенным всякого изящества жестом и ничего толком при виде него не испытывала. Мне не хотелось отвернуться, скривившись от подступившей к горлу горькой желчи, или начать поучать Суйгецу, подобно сварливой Карин. Я молча замерла на месте и бросила взгляд куда-то Суйгецу за спину, уставившись в одну точку на мутной глади все такой же зловонной, маслянисто сияющей в лучах обжигающе яркого солнца реки. В голове крутилась только одна толковая, заслуживающая моего внимания мысль: «Саске бы никогда так не сделал. Никогда…»       — Сейчас я чувствую только то, что меня засунули в выгребную яму, — сухо процедила я. — И явно хотят здесь похоронить. Причем я даже не знаю, что из этого лучше.       — А тебе этого знать и не надо. Пока у тебя есть Саске, ты можешь расслабиться и ни о чем таком и не думать. Каким бы жутким типом он ни был, он тебя из любого дерьма вытащит. — Суйгецу ехидно осклабился. — Если случаем не решит тебя прямо в процессе грохнуть.       — Ками-сама, да перестань ты уже, я прошу… Хватит так о Саске говорить в моем присутствии. Все равно ничего нового от тебя я не услышу.       — Остынь.       Суйгецу закатил глаза и протянул руку, чтобы участливо похлопать меня по плечу, но я резко отшатнулась от его непрошенных прикосновений, словно он швырнул в меня отправленный кунай.       — Да не дергайся ты, милашка! Нашлась тут, видите ли, недотрога…       Я неприязненно повела плечами и уже было хотела двинуться дальше вглубь деревни, как вдруг сонная толпа вокруг нас внезапно оживилась. Весь гул переместился вниз по течению реки, прямо к излучине. Люди стекались к набережной, липли к невысокому ограждению и, не скрывая любопытства, цеплялись за него точно навозные мухи, почуявшие аппетитное зловоние своей излюбленной пищи. Среди этой однообразной и в общем-то ничем непримечательной мелодии людских голосов я с трудом различила чьи-то слезные причитания, роптания на судьбу, жестокость богов и юношескую глупость… И, наконец, скорбные замечания о скоротечности жизни и несправедливо ранней смерти. Пожалуй, только из-за них я резко, даже слишком резко остановилась и чуть было не закашлялась, ненароком вдохнув крупицы поднявшейся в воздух дорожной пыли.       — Пойдем глянем, что там случилось? — обратилась я к Суйгецу, тут же позабыв о своих прежних обидах. Нечего мне сейчас о них думать! Умэдани — первая деревушка, в которой, кажется, произошло хоть что-то интересное. И я ни в коем случае не собиралась проходить мимо.       — Идем уж. Хоть что-то путное нашли за эти недели. Наконец-то можно заняться делом, а не помирать со скуки, — Суйгецу любовно поправил болтающийся у него за спиной меч и неторопливо пошел за мной в сторону речки. — Еще и этому ублюдку будет работка: отчет нормальный писать придется. А то он все сидит и какие-то каракули в этих своих свитках малюет.       — Малюет? — вкрадчиво уточнила я.       За время, проведенное вместе, я, несмотря на страх, успела немного изучить Сая, пусть я и не была с ним ни на одной вылазке. Мне хватило тех мгновений в лагере, когда мы с Саске просто сидели возле костра и никуда не отлучались. Тогда я позволяла себе изредка отводить взгляд от наших сцепленных ладоней и горящих как никогда сильным желанием угольных глаз на сгорбленную фигурку Сая, склонившуюся над бесчисленными свитками, что лишь чудом не затерялись в высоких травяных зарослях. Он густо обмакивал в чернила кисточку для каллиграфии и что-то усердно выводил на плотной бумаге васи. Единожды Карин обмолвилась, что техники Сая как-то связаны с рисованием и чернилами, но я не придала этому особого значения. Это был первый и последний раз, когда мы обе решили одновременно выбраться в туалет. У Карин еще и как назло развязался язык, а у меня было далеко не лучшее настроение из-за ноющей внизу живота неудовлетворенности. Все равно Карин несла какую-то чушь. Зачем-то ей захотелось вбить мне в голову, что Саске и Сай, видите ли, чертовски похожи. Устав от ее трепа, я не стала дослушивать Карин и показательно ушла в кусты, краем глаза наблюдая за тем, как она покраснела то ли от смущения, то ли от взявшего над ней верх праведного гнева. Больше откровенничать она со мной, хвала Ками, не пыталась.       — Наш капитан что, в художники заделался? Что он там рисует хоть?       — У него даже альбом есть. Один раз его у этого Сая видел. Выходит, он тот еще чертов художник! Там я точно разглядел птиц и каких-то голых баб среди этих его завитушек. Порой и не сообразишь, что он там накалякать пытался.       — Птицы и голые бабы? Ками-сама! До чего же занятное сочетание! Не разглядел хоть, кого он там изобразить пытался? Не нашу ли Карин случаем? — я хищно улыбнулась, снова вспоминая, какой довольной порой она возвращалась после их с Саем совместных вылазок. Она либо не определилась и окончательно запуталась, либо втайне хочет всех нас надурить… Какое счастье, что она со мной хоть передумала дружбу водить, Ками-сама!       — Не присматривался я, знаешь ли, к этим посредственным картинкам, — кисло обронил Суйгецу. Его голос звучал как-то иначе, непривычно угрюмо, с каким-то понятным ему одному надрывом. Казалось, мне впервые за время нашего не столь продолжительного знакомства удалось его по-настоящему задеть. — Мне что, делать больше нечего?       — А мне почем знать? У меня своих дел хватает. За чужими следить ни времени, ни желания нет. Пока они не начинают противоречить моим…       Суйгецу лишь молча кивнул, ненавязчиво ускорил шаг и позволил себе оставить меня позади, несмотря на все строгие наказы Саске. Я томительно вздохнула в ожидании нашей, увы, отнюдь не скорой встречи и поспешила догнать ставшего излишне торопливым Суйгецу. Минуя толпу, мы с трудом добрались до заветных ограждений. Я встала на носочки, пальцами обхватила набухшую от близости реки склизкую древесину и перегнулась через заплесневелый заборчик, всматриваясь в подернутую белесой пеной маслянисто мутную гладь. Хватило одного мимолетного взгляда, чтобы понять, с чего все вокруг так внезапно переполошились.       К кромке воды прибило два бледных, посиневших от удушающей речной влажности мертвых тела. Юноши и девушки. Примерно одного возраста со мной и Саске. Они держались за руки. Хватка оказалась настолько крепкой, что даже у лишившей их жизни отвратительной грязной реки не получилось разлучить этих двоих и разорвать переплетение пальцев, что навеки связало их в предсмертной агонии. Присмотревшись повнимательнее, я заметила, что у них не хватало по мизинцу на левой руке. Они и вправду оказались какими-то несчастными влюбленными, которым не повезло встретить друг друга и сблизиться, пусть им и не было суждено встретить свой счастливый совместный конец в глубокой старости, в тепле собственного уютно обустроенного домика, а не в реке, полной рвоты, ядовитых трупных соков и чужих испражнений. Мизинцы себе частенько отрубали дешевенькие юдзё и их покровители. Но эта девчонка юдзё уж точно не была. Как и жалкой дешевкой. От одного вида кимоно из дорогущего фиолетового шелка, впитавшего в себя нечистоты, я пришла в ужас. Такая красота пропала! Некогда высокая прическа распалась, налившиеся чернотой волосы колыхались в мутной воде склизкими тонкими змейками. В длинных локонах затерялось одно-единственное оставшееся в них украшение — кроваво-красный ликорис, чьи лепестки отчетливо напоминали цепкие лавки обосновавшегося в ее волосах паука. Ликорис. Паучья лилия. Символ смерти и вечной разлуки влюбленных богов. Цветок Ада и всех обитающих в нем демонов… Хиганбана была ядовитой и с давних пор сулила лишь сплошные несчастья. Необычный выбор украшения. Впрочем, благодаря ему я даже не сомневалась, как именно юноша и девушка оказались в этой вонючей реке.       При жизни девушка была симпатичной. Вода исказила черты ее немного детского лица и подпортила их былое изящество, но, как мне думалось, она точно относилась к числу тех женщин, кому оборачивались вслед самые разные мужчины. Даже Суйгецу с трудом смог оторвать от нее взгляд и с явной неохотой перевел его на паренька. Ее возлюбленный даже скудного всплеска любопытства у меня не вызвал. Размокшее холщовое одеяние сразу выдавало в нем сынка какого-нибудь обедневшего ремесленника, который уж точно не был завсегдатаем публичного дома. Непонятно даже, как она могла в такого простака неказистого влюбиться. Вот Саске — совсем другое дело! Он обладал исключительной холодной и вместе с тем удивительно нежной красотой. Я помнила лица многих членов клана довольно расплывчато, но еще в детстве усвоила, что мужчины среди Учиха на лицо были несколько грубыми, суровыми.       Вдоволь насмотревшись на мертвые тела, я уже хотела было окликнуть Суйгецу и предложить ему убраться отсюда, как вдруг справа от меня к заборчику подошел какой-то пожилой мужчина. Он приковал взгляд подернутых старческой подслеповатостью глаз к несчастным влюбленным и горестно вздохнул, непроизвольно бормоча что-то про них себе под нос:       — Слишком рано они решили отправиться к богам… Слишком рано…       Я заинтересовалась его малость сбивчивой речью и обратилась к старику, стараясь говорить как можно тише, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания даже в такой возбужденно гудящей толпе:       — Дедушка, можете сказать нам, что здесь стряслось такого? — спросила я, обхватив себя за плечи и деланно изображая грусть. Не помешало бы пустить хотя бы парочку горьких скорбных слезинок, но, увы, на них уже моего притворства не хватало. — Никогда прежде не видела ничего подобного, а тут кошмар такой… И на душе что-то сразу стало так жутко… Расскажите мне все, пожалуйста, дедушка.       Непривычно было называть незнакомого хилого старика по-домашнему ласковым «дедушка». Очень уж сильно он отличался от того сурового воина, непредсказуемого в своем извечном спокойствии, который при жизни приходился мне родным дедом. Помимо него, Госпожи и ка-сан, я не знала других своих родственников. Кто-то умер еще до моего рождения, кто-то оборвал с нами все связи, как только ка-сан понесла в четырнадцать лет. Дедушка Джун и Госпожа не утратили ни влияния, ни своей безупречной репутации, несмотря на гулящую дочь, посмевшую забеременеть и родить в столь юном возрасте от никому неизвестного мужчины. Но в клане все равно нашлись пугливые крысы. Они предпочли обезопасить себя от презрительных взглядов и гадких сплетен, что, подобно густым чернильным пятнам, оседали на одежде, намертво въедаясь в неспособную избавиться от этого позорного клейма ткань. Судя по рассказам Госпожи, дедушка Джун прекратил с ними всякое общение без сожалений. Ему хватало жены в дорогом кимоно, в аккуратный вырез которого он так сильно любил заглядывать, когда Госпожа накладывала ему рис или подливала чай. Уходя на миссию, он всегда целовал ее в щеку, а меня неизменно трепал по голове, если я в то время была дома и выходила в коридор, чтобы его проводить. Дедушка Джун слишком рано обзавелся внучкой. Дедушка Джун слишком рано встретил свою смерть. Я не так часто вспомнила о нем, но все равно чувствовала нечто неправильное в том, чтобы называть «дедушкой» кого-то настолько старого и обрюзгшего, когда перед глазами всплывал совсем другой, более привлекательный во всех смыслах образ мужчины из моего детства. Возможно, не устрой Итачи ту жуткую резню, я бы впоследствии стала общаться со своим дедом гораздо чаще.       — Любовь… — хрипло кашлянув, старик кивнул и заговорил куда охотнее. Его подслеповатые глаза будто посветлели, вспыхнули желанием удовлетворить мое кажущееся невинным любопытство. — Нечему больше здесь было стрястись, дитя. Все беды из-за любви. И все лишения. Но из-за нее же на нас может обрушиться великая радость. А могут — страдания… У тебя ведь наверняка есть мысли, что случилось с этими несчастными душами, дитя.       — Ты уверена, что хочешь болтать с этим умалишенным? — злобно прошипел мне на ухо Суйгецу. — Так мы только зря потратим время!       — Помолчи! — огрызнулась я ответ. — Мне интересно. Не видишь, что ли? — я поспешила отвернуться от Суйгецу и как ни в чем не бывало ответила старику: — Синдзю? Они это с собой сотворили?       — Вне всяких сомнений. Сама думала когда-нибудь о таком?       Ликорис… Символ вечной разлуки…       Я отрицательно покачала головой невольно погладила свою покрытую свежими засосами шею через воротник. К горлу подкралась тошнота лишь от одной мысли о том, чтобы сделать с собой нечто… такое. Чтобы броситься с моста, прямо в эти вонючие мутные воды, наглотаться чужой мочи и задохнуться во всей этой грязи. Пусть и вместе с Саске. Особенно вместе с Саске. Нам слишком хорошо вдвоем, чтобы мы посмели так глупо пожертвовать собственными жизнями ради эфемерной возможности встретиться после смерти где-то там. Мир шиноби отчаянно хотел помешать нашему счастью, нашей безмятежной вечности только для двоих. Но это отнюдь не значило, что именно мне и Саске следовало покинуть жестокую к нам реальность. В конце концов, ради нашего счастья ее мог покинуть кто-нибудь другой…       — Нет. Глупости все это. Неужели они совсем ничего не могли сделать со своей жизнью, раз прибегли к такому решению?       — Из разных по статусу семей были двое несчастных влюбленных. Цукаса и Теруко. Ее родители никогда бы не согласились на брак. И они оба это прекрасно понимали.       Я мысленно скривилась. Родители не дали своего согласия на брак… И что? Неужели они сразу в речку бросились, как только узнали о том, что родители не позволят им быть вместе? Неужели они не попытались все исправить? Неужели не попробовали ничего для себя изменить? Даже в такой глухой деревушке при желании можно было бы найти выход.       — Ками-сама… Вы хотите сказать, что они совершили синдзю только из-за этого?       — Если бы… Если бы, дитя… — старик тоскливо вздохнул. — Теруко… Ее должны были вскоре выдать замуж за одного известного в этих краях купца. Как она рыдала, как рыдала… Всю весну и лето из-за этого проплакала. Многие тогда гневились, что из-за ее ядовитых слез в этом году случился неурожай слив. Все плоды горькими стали. Даже непривычно кислыми. Невозможно было их есть. А те, что могли уродиться нормальными, гнили за одну ночь и срывались с веток. Прямо как Цукаса и Теруко. Они тоже быстро увяли. Точно выгорели. За одну ночь прибавили по десятку лет и перестали выходить из дому. Не виделись толком. Родители Теруко обо всем знали, но все равно готовили дочь к свадьбе. Купец был неумолим. Порешили, что они сочетаются браком в конце сентября… А теперь уж и толковать не о чем. Цукаса и Теруко дожидаться ничего не стали. Потому намедни как сквозь землю и провалились. Третий день их уже по всей Умэдани ищем. А сегодня вот, как видите, нашли… Бедный Цукаса! Бедная невинная душа Теруко!       В ответ на его причитания захотелось лишь неприязненно хмыкнуть, но мне удалось себя остановить. Было в этой жалости нечто склизкое… Гнилостное… Даже такое слепое по отношению к чужому горю существо, как я, это чувствовало. Зачем попусту тратить силы и жалеть каких-то наивных дураков? Уверена, если бы на месте невинной души Теруко оказалась простая юдзё из местного квартала красных фонарей, никто бы и не столпился возле пологого берега лениво текущей реки.       — Быстро увяла их любовь… Быстро… — старик все никак не хотел замолкать. — Как сливы… Сливы… Вы когда-нибудь пробовали плоды местного урожая?       — Не доводилось.       — Жаль… Очень жаль… Ими невозможно наесться. Некоторые сорта чистый сахар по вкусу. Точно медовые. Так и просятся в рот, истекая своим липким соком… А какое из них получается вино!       Старик говорил все громче и громче. Он слишком увлекся, стал перескакивать с темы на тему, пока поток его и без того нестройной речи не превратился в какой-то сбивчивый бред. Казалось, все люди в толпе вот-вот повернутся в нашу сторону и начнут шептаться о том, как, мол, местный сумасшедший болтает с двумя сомнительными на вид чужаками. Суйгецу, что скучающе топтался где-то позади на протяжении всего нашего разговора, вдруг положил руку мне на плечо и требовательно притянул меня к себе, недобро прошипев:       — Милашка, давай уйдем уже отсюда! Мы стали привлекать к себе слишком много внимания!       Впервые за весь день мне не захотелось с ним спорить.       — Пошли.       Мы миновали случайных прохожих, обошли собравшихся у реки зевак и наконец-то покинули эту шумную улицу, упивающуюся своей небольшой трагедией. Возможно, в такой глуши других развлечений не было толком. Оставалось только смотреть на чужую смерть и выяснять все возможные подробности, передавая их из уст в уста. Поглядеть на несчастных влюбленных собрались не только старики, простые работяги и вечно уставшие от домашних хлопот женщины, но и гадкие крикливые дети и наивные влюбленные парочки, которые тут же побледнели, стоило им едва увидеть один из возможных исходов их великих чувств. Несколько человек даже смерили нас меня с Суйгецу презрительными взглядами, когда мы поспешили оттуда убраться. Причем мы решились на это очень уж вовремя: к реке как раз подъехала, чуть ли не разваливаясь, запряженная одной хилой лошаденкой повозка. Вероятно, кто-то из родни этого простака Цукасы. Мне даже не захотелось оборачиваться. Возможно, сделай я это, я бы увидела его мать, потонувшую в собственном горе и утирающую слезы с пунцовых щек рукавами дешевого кимоно, или сурового отца, о чьих истинные чувства можно было только гадать по блеску тонкой слезной пелены у него на глазах. Но я не стала.       «И куда нам теперь идти?» — хотела окликнуть я Суйгецу, как вдруг в правом ухе раздался навязчивый, отвлекающий от всех моих прежних мыслей механический гул. Сработала рация. Сай, как и обещал, вышел на связь ближе к третьему часу нашей вылазки в Умэдани. Искаженный расстоянием голос Сая из динамика в своей привычной бесцветной манере поведал о том, что нам следует сворачиваться и явиться в условленное место, откуда мы начали разведку Умэдани и ее окрестностей какое-то время назад. Суйгецу рядом неприязненно кривился и тихонько подначивал Сая, по-детски корча смешные рожицы и шепотом передразнивая отдельные его слова. Я слушала же слушала рацию вполуха, выцепляя из удручающего своей монотонностью потока речи все самое основное. Я ждала.       — Всем все ясно?       Из-за искажений и периодически раздражающих слух помех голос Сая в динамике звучал еще более неестественно. Я закатила глаза, радуясь, что сейчас мою неприязнь ни один лишний человек не увидит. Суйгецу и Карин отозвались одними из первых. Я промолчала. Я все еще ждала. Причем отнюдь не их… Я ждала, когда о себе даст знать Саске. Ждала возможности вновь насладиться бархатистыми переливами его голоса, пусть я и не могла увидеть его лицо прямо сейчас.       — Да.       Саске отвечал коротко и сухо, обрывисто, но это не помешало мне всеми фибрами души уцепиться за звуки его голоса, точно за спасительную соломинку. И я отделяла этот голос от мешающих мне посторонних шумов, словно распутывала клубок, где переплелись шорохи ближайшего леса с его певчими птицами, усевшимися среди подернутых ранним осенним багрянцем тяжелых ветвей, и монотонный гул бессмысленно скорбящей толпы. Я хотела позвать Саске, обратиться к нему, смакуя на языке столь приятное для моего слуха имя. Я хотела наплевать на миссию, переместиться к Саске с помощью Телесного Мерцания и обвиться вокруг него, подобно плетистой розе с ее дурманящим приторным ароматом и царапающими кожу острыми, обманчиво незаметными шипами. Я хотела остаться вдвоем, только с ним…       — Мацуюки-химэ?       Я вздрогнула, услышав, как Сай своим механическим голосом зовет меня по имени. Где-то внизу живота, придя в себя после долгого сна, тряхнула пыльными крыльями дремавшая прежде моль. Внутри все свело то ли от знакомого чувства липкого, охватившего мое тело страха, то ли от подобравшейся к горлу тошноты с привкусом горьковатой желчи. Еще и этот призрачный запах забродивших слив и сладковатый трупный душок, домчавшийся до нас вместе с ветром прямиком от вод этой гадкой маслянистой реки… Без Саске мне стало еще хуже. Физически. Благо ни он, ни его бледная копия не видели моего утратившего всякое выражение лица. Когда я боялась, я не тряслась, не заламывала руки, не пыталась забиться в угол, вцепившись намертво себе же в плечи. Я лишь еще больше погружалась внутрь себя, запирала на сотни замков все доступные мне скудные эмоции и позволяла пустоте выбраться на ружу. Изредка на коже выступал пот, чьи крупные градины очерчивали линию позвоночника на спине холодными соляными дорожками. Сейчас я боялась, но, продолжая держать себя в руках, мысленно отсчитывала секунды и ждала подходящего момента, чтобы Сай по ту сторону еще больше напрягся из-за моего затянувшегося молчания, но не успел снова позвать меня по имени. Хвала Ками, Суйгецу оказался на редкость понимающим и не стал подло меня выдавать. А вот Саске где-то в другой части Умэдани разволновался. Мне показалось, я услышала по рации нечто, отдаленно напоминающее его нервное хмыканье.       Саске. Мой Саске. Мне тоже не нравится, что нас с тобой разлучили. Что сейчас я не могу быть рядом, не могу держать тебя за руку, не могу прижиматься своими губами к твоим… Но, коли уж этому было суждено произойти, я сделаю все, чтобы Саю потом пришлось несладко.       Проглотив ставшую горькой слюну, я наконец решилась ответить:       — Ясно. Капитан…       Саске на другом конце облегченно вздохнул. Если мне не показалось, конечно.       — У вас с Суйгецу все в порядке, Мацуюки-химэ? Я начал переживать, что от вас так долго не поступало ответного сигнала. И, уверен, не один я.       Я раздраженно закатила глаза, а Суйгецу язвительно фыркнул, предварительно отключив рацию. Саске дал о себе знать лишь гробовым молчанием по ту сторону. Либо не уловил намек, либо же, наоборот, понял его слишком хорошо…       — Все в норме. Не стоило так беспокоиться о нас, капитан, — постаралась ответить я как можно более елейным тоном.       — Тогда с нетерпением будем дожидаться вас на нашем месте, Мацуюки-хи…       — Поняла, капитан. До связи. — Я выключила рацию и размяла затекшие плечи. — Достал…       — Миленько у тебя все с ним складывается, — Суйгецу мотнул головой в сторону проселочной дороги, и мы неторопливо зашагали в сторону уже знакомого леса. — Можно начинать шутить про то, что у тебя с этим скольким типом наладилось прекрасное взаимопонимание?       — Только попробуй… В гробу я видала его.       — Да ладно тебе, милашка! — ускорив шаг по щурщащему травяному кору, я постаралась оторваться от Суйгецу, но он все равно меня нагнал. — Все ведь прекрасно понимают, кто именно тебе нужен. Мне просто интересно… Почему именно с этим Саем у тебя сложились настолько… нежные отношения? Смотришь так, будто под землю провалиться хочешь или на месте его убить. Он, конечно, мутный, но не настолько ведь.       — Тогда это не твое дело, раз сам додуматься не можешь, — раздраженно бросила я. — Впрочем… можешь считать, что это все моя интуиция. Она очень редко меня подводит.       — И что же именно она тебе про Сая говорит?       — Что от него нужно подальше держаться, Ками-сама! Не глупи.       Суйгецу ехидно осклабился и неопределенно повел плечами, но на сей раз, когда я попыталась от него оторваться, не стал меня останавливать, позволив мне убежать вперед и резво перескакивать с ветки на ветку.       Лес встретил нас мерным треском ломких древесных сучьев, ароматами размокшей от ночной влаги листвы и приветственным кличем занявших гнезда птиц. Я наконец вдохнула чистый, сочащийся ароматами вчерашнего дождя воздух. Никакой сладковатой фруктовой гнили, никаких тошнотворных миазмов, исходящих от мертвецов и вполне себе живых людей, что бессмысленно слонялись по улочкам Умэдани… С каждым днем я все явственнее ощущала на коже дыхание осени. Вот и сейчас, рассекая в прыжке воздух, что за каких-то пару недель растерял почти весь свой накопившийся за лето жар, я ежилась от ненавязчиво скользящей под одежду прохлады и дула себе на ладони в тщетных попытках согреться, наполнить себя таким нужным и таким приятным теплом. Но, увы, кажется, сейчас меня мог согреть только Саске. Он и только он. И я уверенно бежала ему навстречу. Прямо к моему Саске.       Словно сойдя с ума, я остервенело следила за каждой даже самой незначительной вспышкой чакры, которую только могла различить среди всего этого многообразия природной энергии. Ощутив впереди мощный сгусток чакры, я ускорила бег, один раз даже чуть не упала с ветки под обеспокоенные оклики Суйгецу где-то позади меня. Зато эта манящая чакра становилась все ближе и ближе… Я в предвкушении облизнула изрядно пересохшие губы. Даже расстояние не помеха для существующих между нами уз. Даже оно! Я всегда была отвратительным сенсором. Но чакру Саске неизменно распознавала и посреди галдящей толпы, которой удавалось нас разделить на широких улицах Конохи, когда нас отпускали пораньше и мы сразу шли из Академии домой, натыкаясь по пути на оживленных торговцев и их не менее оживленную клиентуру, готовую себе глотки перегрызть за пачку душистых благовоний или новую заколку. Его чакра всегда выделялась — эдакий мощный энергетический пучок, с которым всегда было так приятно находиться рядом. Я могла чувствовать исходящие от него волны, что обволакивали все пространство вокруг еле заметными для простых людей вибрациями, чем-то напоминающими молнию во время грозы, его равнодушное тепло, его осевший на языке горьковатый вкус и сухость пепла…       Временами мне казалось, что чакра Саске способна заглушить чужую. Либо это я сама так сильно зацикливалась на ней, раз переставала отличать один сгусток энергии от другого, позволяя им слиться в одну сплошную массу, чье различимое лишь в мыслях звучание разливалось по всему телу приятным будоражащим теплом. Но в этот раз все было несколько иначе. Увы, мне удалось почувствовать неладное слишком поздно, когда в ушах уже нарастал какой-то неприятный, давящий на виски гул. Что-то приближалось. Что-то… незнакомое. Что-то, что заставляло напрячься…       — Мацуюки!       Истеричный окрик Суйгецу слился со свистом брошенного в мою сторону куная. Мне чудом удалось уклониться, перепрыгнув на соседнюю ветку. Сердце в груди сжалось от предвкушения, а взгляд сфокусировался на одной-единственной черной точке, что стремительно приближалась к нам, перепрыгивая с дерева на дерево. Враг. В кои-то веки… Я засмотрелась на него и даже не сразу заметила болезненное жжение, растекающееся от плеча по всей руке, которую словно пронзило тысячей острых иголок. Рукав кофты взмок и неприятно прилип к коже, налившись темными оттенками красного — из-за них на языке отчетливо ощущался привкус железа, словно я припала губами к уродливой ране у себя на плече, чтобы остановить кровь. Вот черт… Саске будет недоволен. Очень.       Не дожидаясь вражеского шиноби, я спрыгнула на землю. Суйгецу последовал за мной. Я не смотрела в его сторону, но слышала, как он орудовал мечом, отбивая летящее в нас оружие. Теперь я чувствовала не только чакру Саске где-то в другой части леса, но и эту мелкую, раздражающую своей скудной силой черной точкой. Скрыл чакру с помощью техники. Хитрый ублюдок… А сейчас решил выбраться из норы, чтобы явить себя миру и мне с Суйгецу. Очень глупый ход, Ками-сама. Если это чей-то шпион, то очень юный. И неопытный. Какая скука…       «И какой позор! Ему удалось тебя ранить, Мацуюки. Несмотря на все это», — чей-то знакомый голос в открытую насмехался надо мной, пусть и звучал он только у меня в голове. Так мог бы сказать Саске. Так могла бы сказать моя мама… Но сейчас никого из них рядом не было. Сейчас мне оставалось положиться только на себя.       Кинжал привычно лег в руку. После тренировок с Саске у меня получалось держать его куда увереннее, чем во все предыдущие разы. Я затаилась, прижавшись спиной к жесткой древесной коре, и стала вслушиваться в шелест кроны, потревоженной нашим незваным гостем. Он подбирался все ближе и ближе. Нашедший укрытие Суйгецу злорадно усмехнулся, любовно огладив лезвие своего внушительного меча. Мерцая в лучах пробивающегося сквозь крону солнца, оно казалось таким девственно чистым, но даже это обманчиво притягательное сияние не давало забыть о том, для чего именно предназначен этот клинок. Его зубья словно жаждали насытиться свежепролитой кровью. И я надеялась, что уже совсем скоро Суйгецу удастся окропить ей лезвие своего верного товарища.       Шелест листвы наверху затих. Я напряглась, прислушиваясь к собственным ощущениям. Чужая чакра пропала. Совсем. Видимо, он додумался снова ее скрыть. Хитрый ублюдок…       Я повернулась к Суйгецу. Он встретился со мной взглядом, сохранив на лице выражение привычного для него самодовольства, как вдруг оно сменилось на испуг, перебиваемый физически ощущаемым возмущением. Брови дернулись вверх, а рот приоткрылся, обнажая в беззвучном крике ряды пугающие острых, похожих на акульи зубов.       Я хотела податься вперед, сдвинуться с места, сделать хоть что-то, лишь бы избежать заготовленной для меня участи, и чуть не напоролась на грань куная, так дерзко преградившую мне путь. Наш преследователь направил кунай прямо на мое горло и, судя по презрительному фырканью, ехидно улыбнулся.       — Не двигайся, если жизнь дорога.       Я не могла разглядеть его полностью, но краем глаза мне удалось подметить, что наш преследователь и вправду довольно юн. Возможно, даже младше меня с Саске. Он был низковат, но довольно крепок. Я видела, как перекатывались мышцы у него под кожей на напряженных запястьях. Чистая, лоснящаяся от пота, она была чуть тронута легким загаром. Курчавые волосы цвета лесного ореха взъерошил налетевший на нас жаркий ветер, который, громко шелестя сучьями, принес с собой затхлость и невыносимые тошнотворные запахи тухлой рыбы. Наверняка он пришел прямиком из Умэдани.       Я чувствовала тепло прижавшегося ко мне вплотную тела у себя за спиной, морщилась от нежеланной близости, ноющей боли в плече и чересчур низкого звучания голоса нашего врага. Не такого бархатистого и приятного, как у Саске, и намеренно пытающегося казаться более устрашающим, нежели есть на самом деле.       — Ну что, готова рассказать, чем именно вы, жалкие отступники, здесь занимаетесь?       Я промолчала. Даже головой не стала качать. Во рту скопилась вязкая, ставшая неприятно горькой слюна, но я прекрасно понимала, что лучше выплюну эту жижу в лицо прижимающемуся ко мне со спины ублюдку, чем позволю себе ее проглотить, тем самым показав ему свою слабость, свой позорный, взявшийся из ниоткуда жалкий страх. Необходимо было схитрить…       — Ни черта я тебе не скажу. Лучше глотку мне перережь. Выродок жалкий.       Суйгецу смотрел на нас со смесью страха и какого-то животного нетерпения. Не будь я Мацуюки, не будь я Учиха, он бы непременно бросился на этого чересчур юного шпиона со своим мечом, не думая о сохранности его беззащитной пленницы. Но, увы, он прижимал кунай к горлу не какой-то там неизвестной девки, по воле судьбы оказавшейся в кишащем опасностями лесу Страны Огня. Нет, Ками-сама, нет… Он посмел угрожать женщине Учиха Саске. И Суйгецу прекрасно понимал, чем может обернуться для него моя внезапная, пусть даже и случайная в своей нелепости гибель… Про участь этого смелого паренька я в таком случае даже не заикаюсь.       — Давай же. Убей меня, — тихо повторила я, еле размыкая губы. Рука с кунаем перед моей шеей как-то неуверенно дрогнула. И это невольно начинало меня злить… — Ну же. Убей меня! Сделай хоть что-то, а не стой столбом! Покажи, на что ты способен! Или тебе на это не хватает яиц?! Только впустую языком молоть способен, да?!       Я кричала что есть мочи, надрываясь до царапающего горло сухого хрипа. И теперь уже страх исходил вовсе не от меня или Суйгецу. Нет… Чакра нашего преследователя стала ощущаться иначе. Он содрогнулся. Казалось, даже хватку ослабил и готовился вот-вот отступить.       — Сумасшедшая… — пробормотал его надломившийся голос у меня за спиной.       Я усмехнулась и, подавшись вперед, впилась зубами прямо ему в запястье, до крови разгрызая натянувшуюся под ними до побеления кожу. Во рту тут же стало солоно, но мне даже понравилось этот знакомый железистый вкус. Я сразу вспомнила тот поцелуй с Саске, который, как мне думалось, был целую вечность назад. Тогда я невесомо прикоснулась к его губам своими, нежно слизывая с надтреснутой кожи скопившуюся в самом уголке рубинового цвета кровь, а после все удерживала ее во рту, не торопясь проглотить. Пальцы надавливали на его крепкие плечи, скользили чуть выше, к шее, перебирались на колючий затылок, зарываясь в волосы и несильно оттягивая их в сторону, чтобы Саске блаженно морщился, льнул ко мне в ответ и просил добавки. Я пила его кровь, одновременно с этим испытывая небывалую доселе нежность и сгорая от охватившего все мое тело желания. Тогда у меня был Саске. Желанный с ранних лет мужчина. Мой новый смысл. Моя любовь.       Сейчас же… Я пила кровь своего врага и думала только о причиняемой ему боли. Я злилась. Очень сильно. Так, что в какой-то момент у меня почему-то защипало глаза, пусть я и не проронила ни единой жалкой слезинки, а картинка перед глазами оставалась все такой же четкой и невообразимо ясной, словно моей жизни совершенно ничего не угрожало. В какой-то момент я позволила себе подумать, что это действительно так и мне удалось одолеть нашего неудачливого шпиона с помощью такой бесхитростной уловки. Но, увы, он оказался куда более агрессивным и настойчивым.       Резко выдернув руку, он отшатнулся и ударил меня кулаком по лицу. Настолько сильно, что я потеряла равновесие и грохнулась на траву, впечатываясь в скользкую от сохранившейся с утра росы землю. Теперь он возвышался надо мной. Но это не добавляло ему ни стати, ни привычного для шпиона холодного спокойствия. Жалкий, забавный в этой пахнущей материнским молоком юности обманчиво крепкого тела, он трясся, глядя на меня с высоты своего невеликого роста и поглаживая руку со следом укуса. Ореховые глаза лоснились, болезненно сверкали сочащейся из них слезной влагой. Он весь побледнел. То ли из-за гнева, то ли из-за того, что позволил себе ударить девушку, которую с виду даже не назовешь куноичи (химэ — тем более!) из некогда великого клана. Я же неотрывно смотрела на него в ответ, потирала ушибленную щеку и слизывала с губ оставшуюся на них кровь, казавшуюся сладкой из-за преисполнившего меня ехидного злорадства.       — И это все, на что ты способен? Все, что ты хотел мне показать? — вкрадчиво поинтересовалась я. Он вздрогнул и отступил, когда я сплюнула ему под ноги осевший на языке кровяной сгусток. — И после такого ты смеешь задавать вопросы?       В какой-то момент мне показалось, будто он осмелился что-то мне ответить. Как бы то ни было, он не успел. Суйгецу возник позади него невообразимо быстро. Мне далеко не сразу удалось за ним проследить. Воинственно скалясь, он замахнулся мечом, чье лезвие со свистом рассекало сгустившийся вокруг нас воздух. Неудачливый шпион лишь чудом избежал этого смертоносного удара: услышав подле своей головы свист, он, по всей видимости, несколько замешкался, подался вперед и, скользнув подошвой сандалий по все такой же мокрой траве, беспомощно повалился на землю. Из его горла вырвался хриплый полувскрик-полустон: ему не повезло упасть прямо на укушенную мной руку. Он болезненно кривился, отрывая голову от сочной лесной травы, что все никак не хотела его отпускать и оседала на его непримечательном лице одинокими примятыми стебельками, и выводил неглубокие борозды на забивающейся под ногти, размытой дождем земле. Наконец он окончательно распрямил шею, позволил себе задрать голову кверху…       — Ну привет.       …и тут же встретился со мной взглядом.       Хрупкое тепло его шеи манило, а страх в ореховых глазах, полных еще не иссякшего юношеского задора и неуместной наивности, вызывал безудержный смех, не сорвавшийся с губ только из-за моего желания устрашать.       Я хотела, чтобы этот паренек оказался на моем месте.       Я хотела, чтобы он поскорее сдох. И была готова как можно скорее приложить к этому руку.       Травинки под моим телом были подобны пружинам на мягкой пуховой перине — ничего не стоило просто взять и оттолкнуться от них. Он захрипел, когда я обхватила руками его шею, оставляя на удивительно гладкой и нежной коже глубокие следы от ногтей. Он весь отчаянно трясся, пытался сбросить меня, пихал руками в грудь, но я удержалась, как можно плотнее обвилась вокруг него, почувствовав себя самой настоящей змеей. Найденный в траве кинжал привычно лег в руку. Я словно оказалась на одной из наших с Саске тренировок, где мне приходилось набрасываться на собственных теневых клонов.       Я видела смерть множества своих бесплотных копий. Видела, как они исчезали в бесцветном дыму, получив смертельную рану. Но в их глазах никогда, никогда не было страха — я утопала в сплошной чернильно-черной пустоте, какую часто видела в зеркале.       Клоны — все равно что частички души. Они не боялись смерти. Они боялись лишь одного, как и я сама. Навеки остаться без Саске. Потерять его без возможности заполучить назад. В свое законное и единоличное пользование.       Потому-то я и опасаюсь Сая: в нем явственно чувствуется тот, кто способен меня всего этого лишить.       А наш неудачливый шпион… Что ж. Он утратил надо мной всякую власть. Я не боялась лишиться жизни как таковой. И мне уж точно не следовало бояться прибрать к рукам чужую.       Аккуратная кроваво-красная полоса рассекла его горло смертоносной лентой, проходясь точно по вязи голубоватых вен на шее, что покорно поддавались лезвию кинжала, уступая его напору с ласкающим слух хлюпаньем. Паренек затрясся еще сильнее от охватившей его тело агонии и беспомощно потянулся к шее, чтобы остановить меня и вернуть хоть какие-то шансы на существование, готовящееся вот-вот оборваться. На деле же он лишь бессмысленно размазывал кровь по одежде медленно коченеющими пальцами и надсадно хрипел.       Я могла бы проявить милосердие и позволить его страданиям закончиться немного раньше. Но мне не хотелось.       Я до последнего смотрела на его подернутое предсмертной маской лицо и внимательно наблюдала за тем, как в его глазах медленно угасает жизнь, сменяясь холодной, затянувшей точку ставшего узким зрачка бледной поволокой.       Это был крах. Момент величайшей человеческой слабости. Момент конца. Момент, когда уже ничего нельзя было исправить. Момент, явивший истинную, ни с чем не сравнимую красоту.       Лучше были только его глаза — глаза моего Саске — когда он прижимался ко мне всем телом и, с трудом удерживая в себе стоны, шептал по слогам мое имя.       И я могла наслаждаться этим вечно.       Я не стала опускать пареньку веки, когда он замолчал и перестал дергаться. Я лишь зажмурилась и, задрав голову, ненадолго прикрыла руками лицо. Оно было соленым. Горячим. И невыносимо липким. От крови. Не моей.       Клинок кинжала покрылся свежей, еще не успевшей застыть красной коркой, но даже это не помешало мне разглядеть в его металлической поверхности излом улыбки у себя на губах. Никогда прежде она не выходила настолько естественной и искренней.       Пошатываясь, я встала и без колебаний переступила через теперь уже бездыханное тело, остановившись точно напротив Суйгецу. Я улыбалась и смотрела на него, широко распахнув глаза и вдыхая запах крови, пропитавшей мою одежду и безнадежно слипшиеся острыми сосульками волосы.       В кои-то веки мне было по-настоящему хорошо.       — Черт возьми… — устало пробормотал Суйгецу, глядя то на мою раненую руку, то на мое малость побитое (и не малость грязное) лицо. Мертвого шпиона он даже вниманием не удостоил. Он такой чести, видимо, не заслужил. — Теперь твой Саске меня точно прикончит…