Союз тьмы и безумия

      — Он близко. Я его чувствую. Теперь это действительно Саске…       Сцепив руки в замок, я сидела на траве и скучающе рассматривала небо, что медленно затягивалось пеленой пришедшего с запада закатного багрянца, напоминая о недавно пролитой крови. Осев на мне, она успела засохнуть и потрескаться, из-за чего почти вся моя одежда стала какого-то неправильного коричневого оттенка, а кожа раздражающе шелушилась. Вокруг медленно сгущались сумерки, обдавая нас бодрящим, исцеляющим свежие раны приятным холодком, хотя, казалось бы, еще недавно что в лесу, что на смрадных улочках проклятой Умэдани солнце слепило глаза и буквально выжигало подставленный под его лучи затылок… Впрочем, на дворе уж стоял сентябрь. А осенью раньше темнело. Осень — время торжества тьмы, вступающей в свои права и забирающей всю власть у света. Время, когда можно было вот так вот молча сидеть под деревом и разглядывать естественные в своей природной жестокости закатные краски, более не скрывая собственного равнодушия. Это за меня вскоре сделает сама ночь, спрятав неугодные, неясные для остальных эмоции и всплески чувств, которые я тщательно скрывала после того, как с губ ныне мертвого шпиона сорвался последний судорожный хрип, а чакра Саске вновь вышла на первый план и вернула краски в картину моего надтреснутого мира.       — Мне стало полегче, — говорила в пустоту я, зная, что мои размышления вслух никому толком не интересны. — Рука почти уж не болит. Надеюсь, мой Саске не будет сильно ругаться… — я искоса глянула на Суйгецу. — Постараюсь прикрыть, если он решит на тебя накинуться. Ты ведь и вправду помог мне отвлечь этого ублюдка и избежать смерти.       Он стоял буквально неподалеку, но совсем меня не слушал. Лишь напряженно сверлил взглядом одинокий свиток, то и дело перекладывая его из одной руки в другую. Теперь в этом свитке было запечатано тело мальца, что осмелился напасть на нас. Ранг миссии предполагал напасти такого рода, поэтому Сай дал нам инструкции на тот случай, если какой-нибудь вражеский шиноби подберется к нам непозволительно близко и в итоге лишится жизни. Стоило Суйгецу отойти от шока и перестать пялиться на мое заляпанное кровью лицо, как он достал из сумки этот злосчастный свиток, распорол кунаем ладонь и активировал технику, позволив чернильным путам сковать еще не успевшее остыть тело и утянуть его прямиком в мерцающую на рисовой бумаге печать. Как и полагалось, мы уничтожили все следы. Мы невольно защитили честь Конохи, но в первую очередь — свою собственную. Так принято в среде шиноби. Не только среди нукенинов. Никто и никогда за пределами родной деревни не должен узнать, кого именно ты убил. Иначе… у других может появиться желание заполучить твою голову, чтобы сбыть ее на черном рынке за пару десятков миллионов рё. Это было негласное правило всех порядочных шиноби старой закалки, говаривал дедушка Джун, но, увы, после Третьей войны им многие пренебрегали, так что оно осело в умах лишь малой прослойки нового поколения ниндзя…       Суйгецу неожиданно рассмеялся.       — Спасибо тебе, милашка! — он криво мне улыбнулся, утирая с глаз несколько выступивших от смеха слезинок. — Но, думаю, я обойдусь и без твоего покрывательства. Я уже большой мальчик! Как-нибудь разберусь я с твоим Саске и его заскоками. — Он примирительно вскинул руки, заметив, что на этих его словах я резко выпрямилась и недовольно скрестила руки на груди. — Мирно, если что! Ты только не беспокойся.       — Будешь тут спокойной, Ками-сама… Я чуть не померла, думаю о по-настоящему серьезных и важных вещах, а ты со своими шуточками лезешь.       — Да ты о Саске все время думаешь. Самой же лучше будет, если на время на что-то другое переключишься. Живее же будешь! Представь, что было бы, если б ты все по нему страдала, когда тот малец тебя душил?       Теперь настала моя очередь смеяться. Нервно. С надрывом, переходящим в нервный от разрывающей горло сухости кашель.       — Удивишься, если я скажу, что, царапая тому мудаку глотку, я не переставала думать о нем? — спросила я, отдышавшись. — О моем Саске?       Суйгецу лишь снисходительно покачал головой.       — Ты точно тронутая. Впрочем… Вы идеально друг другу подходите. Оба больные на всю голову ублюдки со своими зацикленностями.       — Кто бы говорил, — презрительно цыкнув, я указала Суйгецу на его меч, чей клинок, казалось, налился еще большим стальным блеском после недавнего нападения, хотя на нем даже одной жалкой капельки крови не осело. — Сам только об одном думаешь небось.       — Не копайся в моей голове, милашка, — процедил он с некоторой досадой. — У тебя и так со своей собственной хватает проблем.       Отмахнувшись от Суйгецу, я прислонилась макушкой к чуть влажной, покрытой зеленоватым мхом коре раскидистого дуба и устало прикрыла глаза, внимая призрачным завываниям ветра. Он доносил до нас журчание гремящего своими водами ручейка, трели готовящихся ко сну певчих птиц и эхо далеких, но таких знакомых голосов, чье звучание с каждой секундой становилось все более отчетливым…       — Что у вас стряслось здесь? — в груди все болезненно сжалось, стоило мне услышать этот бархатистый голос. Его голос. Как жаль, что его изредка перебивал чужой нескончаемый треп!       Они удивительным образом вернулись втроем, все вместе. Саске, несмотря на свое положение подчиненного, как и ожидалось, шел впереди, позволив возбужденной Карин и привычно равнодушному Саю покорно за собой следовать. С трудом удерживая равновесие, я поднялась с земли и шагнула в самый центр поляны, чтобы тень не скрывала все полученные мной увечья и осевшую на одежде кровь. Суйгецу с места не сдвинулся и решил остаться позади, хотя его взгляд определенно метнулся к тут же напрягшейся Карин, — увы, ему некого было встречать.       — Боже мой… — Карин обескураженно прикрыла рот рукой, рассматривая меня с головы до ног. Я не могла сказать точно, был ли искренним промелькнувший в ее глазах испуг, но от одного лишь намека на жалость, на жалость, исходящую от Карин, невольно захотелось опустошить свой и без того не особенно сытый желудок. — Что же тут такое случилось… — она недобро зыркнула на Суйгецу за моей спиной. — Вы должны были связаться с нами и сообщить, что нарвались на кого-то!       — А чего ты сама опасность не ощутила? Лучший сенсор из нас именно ты, женщина! — огрызнулся Суйгецу ей в ответ, и они снова начали препираться.       — Мацуюки-химэ, — Сай удосужился мне кивнуть. — Как вы себя чувствуете? Надеюсь, вы не ранены, случаем?       Я не хотела слушать Сая. Я не хотела слушать никого из них. Чужие слова стали мне совершенно безразличны. Отныне я только и делала, что смотрела на все еще молчавшего Саске, на его обласканное светом закатного солнца лицо, чью бледность не мог скрыть даже природный румянец, оседающий на щеках неровными кровавыми полосками.       — Саске… — я криво усмехнулась и приветственно развела руки в стороны. — Будешь продолжать стоять там, да? Не хочешь иначе меня встретить, раз уж теперь я выгляжу так?       Саднящая красная корка на моих запястьях пошла трещинами. Казалось, я могла слышать ее царапающий слух треск. Не удивлюсь, если от меня откровенно несло чужим мужчиной и его непрошенной близостью. А еще сладковатой гнилью Умэдани, что пропитала улицы этой глухой, затерявшейся в лесах Страны Огня деревеньки…       Я пристально всматривалась в лицо Саске, в его глубокие черные глаза, в которых хотелось утонуть и раствориться полностью, без остатка, но не видела там ни капли привычного для Саске раздражения или презрения к тому, что он мог посчитать неприемлемым. Но, тем не менее, я также не увидела там и следа губительной пустоты, успевшей появиться в нем во время нашего вынужденного пребывания в Конохе. Впервые за долгое время Саске не позволил мне себя прочитать. Вместо этого он взглядом усмирил гневно причитающую о чем-то Карин и молча пошел мне навстречу. С ног до головы заляпанная чужой кровью, обезумевшая, изголодавшаяся по близости его тела, я незамедлительно бросилась Саске в объятья. Я ждала этого долго. Чертовски долго. Мне захотелось кинуться к нему еще в тот момент, когда увидела его на другом конце поляны, где мы обусловились встретиться еще перед началом вылазки. Но то ли из-за усталости, то ли из-за неопределенного выражения у него на лице я подавила в себе этот страстный порыв, поддавшись ему лишь сейчас.       Я изо всех сил вцепилась в рукава его водолазки и, подтянувшись, встала на носочки, чтобы положить голову Саске на плечо. Пальцы нервно теребили черную ткань, на которой тут же появилось несколько мелких бурых пятен, скользили по изящным запястьям, очерчивали линию локтевой кости и впивались в кожу, царапая ее ногтями. Так сильно, что она наверняка побелела, на какое-то мгновение застыв в виде лунки, смутно напоминающей серп серебрящегося в ночи полумесяца, — и все из-за меня…       Замерев, Саске не произнес ни слова, пока я страстно обнимала его. И даже не попробовал коснуться меня в ответ. Он лишь склонился надо мной, ткнувшись губами в макушку, и облегченно вздохнул, обжигая голову вырвавшимися из его рта потоками горячего воздуха.       — Са-ске… — я томно произнесла его имя по слогам, довольно усмехнувшись.       Тянуться за объятьями с каждой секундой становилось все тяжелее и тяжелее. Руки отказывались меня слушаться, а ноги судорожно тряслись, более не выдерживая такой нагрузки после недавней схватки. Я было приготовилась ослабить хватку и грохнуться прямо во влажную от ночного дождя траву, предусмотрительно утянув Саске за собой, как вдруг он не позволил мне отстраниться. Я зажмурилась и далеко не сразу почувствовала, что медленно отрываюсь от земли благодаря его рукам, обвившимся вокруг моей талии. Он приподнимал меня так уверенно, словно я была пушинкой и совсем ничего не весила…       — Неужели я такая легкая? — только и смогла вымолвить я, наконец встретившись с ним взглядом.       — Ты грязная, — пробормотал Саске и, хвала Ками, прижал меня к себе еще крепче. Казалось, еще немного и мои ребра треснут, разлетятся на множество костяных осколков, что нещадно вопьются в легкие и заставят отхаркивать кровь прямо на высокий черный воротник. — Чья на тебе кровь?       — Ты прав… Я отвратительна… — процедила я, еле выталкивая слова из горла. На выходе получился противный, преисполненный какой-то излишней радости хрип. — Любовь всей моей жизни…       Сейчас я с трудом следила за речью, так что эти слова сорвались с губ как-то само собой. И я не могла сказать точно, чем именно они были продиктованы: безупречным в своей иррациональной жестокости расчетом или же внезапно вспыхнувшей в душе сентиментальностью, которая прежде крепко дремала и очень редко давала о себе знать.       Я не знала, Ками-сама. Я ничего в этот момент не знала.       Порой я сама себе казалась той еще загадочной незнакомкой, чьи действия было абсолютно невозможно предугадать. Когда дело касалось Саске — так точно. Потому что мной овладевала не поддающаяся никакой логике эйфория…       И, судя по всему, Саске очень сильно удивился. Искренне. Отнюдь не наигранно. Впрочем, иначе он бы вряд ли сумел.       Он замер, перестал тыкаться носом в пробор и вдыхать уже не такой резкий запах спелого персика, на сей раз приглушенный кисловатым душком застывшей на моих свалявшихся сальных волосах крови. И ослабил хватку. Я бы напряглась, если бы не проследила за всеми деталями, сопровождавшими этот его вполне себе безобидный жест: его руки все также уверенно лежали у меня на талии, все также сминали мою кофту до проступивших на ткани глубоких складок, все также порывались скользнуть чуть ниже, но все никак не решались, стесненные как далеко не самыми удачными обстоятельствами, так и наличием посторонних глаз.       Саске ослабил хватку, но ровно настолько, чтобы мне было удобнее снова встать на ноги. А после осторожно опустил меня.       Саске легко доказал, что он мог как вернуть меня на землю, так и выбить ее у меня из-под ног.       Я тут же заглянула Саске в глаза, чтобы найти нечто, хотя бы отдаленно напоминающее ответ, который, пожалуй, мне никогда и не требовался. Я всегда знала о его чувствах куда больше других. Я знала, к чему впоследствии приведут тщательно выстроенные между нами узы. Я не сомневалась в своих действиях и до последнего продолжила бы гнуть свою линию, потому что исход нас обоих ждал в любом случае один. Вернее, только он смог бы меня устроить. Иной же… просто существовал. И в момент нашего первого поцелуя (точнее, задолго, сильно задолго до него…) окончательно перестал быть хоть сколько-нибудь вероятным.       Саске — мой. И то, что есть между нами, — мое. И ничье более.       Саске взгляд не отвел, но и ничего не сказал, хотя, я уверена, все прекрасно расслышал. Он повторил свой вопрос, которым меня встретил, но, тоже не получив ответа, в приказной манере обратился к Суйгецу. Увы, тот не смог выдать ему ничего толкового и вразумительного. Саске недовольно поджал губы, схватил меня за запястье и, упорно игнорируя обеспокоенную Карин и раздражающе спокойного Сая, зашагал в сторону леса, откуда они явились совсем недавно всей гурьбой.       Я не стала сопротивляться и покорно позволила ему себя вести. Не напряглась даже в тот момент, когда мы добрели до озера, куда впадал тот самый, привлекший мое внимание журчащий ручей. Главное, чтобы его исток не бил из отравленных трупным ядом земель Умэдани, обманчиво радующей путников своими липкими от сока медовыми плодами слив в теплое время года.       Я прокашлялась, чтобы журчание ручья не заглушало мой все еще хрипловатый и оттого несколько тихий голос:       — Ну и зачем же ты меня сюда привел?       — В порядок себя приведи для начала, раз отвечать не хочешь, — Саске мотнул головой в сторону озера. — А то выглядишь как… как…       Он все никак не мог закончить мысль, а я уж успела скинуть с себя грязную одежду, зябко повести плечами, тщетно спасаясь от гулявших подле озера стылых дуновений, и спросить:       — Как те трупы, что являются тебе в кошмарах?       Саске поджал губы, неприязненно хмурясь, и с вызовом вздернул подбородок. Он храбрился, чтобы не показывать мне одну из своих слабостей в неподходящий для того момент. Скрывал то, о чем я сама прекрасно знала и о чем он сам мне недавно рассказывал. Это так на него похоже, Ками-сама… Удивительно, что не решился шаринганом меня пугать в отместку. Лишь взгляд к земле опустил и дуется теперь.       Саске… Мой прекрасный обидчивый мальчик…       Я беззлобно усмехнулась и погладила Саске по щеке. Его кожа была невероятно гладкой и приятной, лишь местами кололась еле заметными волосками щетины, напоминающими легкий, слившийся с бледностью Саске пушок. Оттого не менее приятно было осквернить ее, расписать, точно пустой холст, кровавыми разводами, что охотно переносились с моих пальцев прямиком на его впалые щеки. Корка на моей коже согрелась и подтаяла, подобно свечному воску, после соприкосновения со знакомым и таким притягательным теплом. Я могла бы оставить на Саске узоры, причудливые переплетения багряных линий или постараться вывести на таком изящном и воистину уникальном холсте иероглиф «любовь»… Но мне хватило одного лишь отпечатка ладони — как символа того, что Саске и вправду принадлежал именно мне. Сперва он этого даже не заметил, спокойно наблюдая за движениями гладящей его лицо руки. А после, видимо, ощутил солоноватый аромат разогретой теплом его тела крови и отстранился, смахивая с щеки алые сгустки, больше похожие на жесткие крупицы ржавчины.       — Не злись. Сейчас я все смою, — прошептала я, отступая к озеру за моей спиной. — Иногда мне и самой от себя мерзко, Саске… Но лишь иногда.       Вдох.       Еще несколько шагов — и я очутилась в неизвестности. В пустоте, с готовностью принявшей меня в свои холодные объятья, в свою всепоглощающую водянистую черноту…       Выдох.       До меня доносилось невнятное, еле различимое: «Мацуюки!» — но я не знала, был ли это его отчаянный крик или лишь искаженный звук пузырьков, что поднимались ко мне из озерных пучин и громко лопались прямо над ухом.       Вдох.       Я то выплывала, то с головой погружалась в отливающую лунным серебром водную гладь, увязая в ней и позволяя легкой ряби искажать танцующие в этой черноте бледные отражения. Сошедшая с моего тела кровь окрасила диск луны в бледноватый алый оттенок.       Выдох.       Все в груди наливалось давящей свинцовой тяжестью. Горло будто бы жгло множеством острых осколков из-за хлынувших в него мутных потоков горькой озерной воды.       Вдох.       Воздуха не хватало. Еще нескольких превратившихся в мимолетные мгновения тягостных минут — и я умру. Просто-напросто задохнусь и опущусь на дно, так и не узнав, не подхватит ли мое окоченевшее тело течение реки и не унесет ли оно меня случаем прямиком в злополучную Умэдани…       Выдох.       Впрочем, я все равно не желала смерти. Я тянулась к поверхности, словно подернутой тонкой ледяной коркой. Просто не готовилась показаться ему.       Еще слишком рано.       Нужно было выждать.       Еще чуть-чуть…       — Мацуюки!       Мне не показалось. Это были не пузырьки. Это и вправду был голос. Его голос.       Теперь можно было выплывать.       Вдох.       Озеро охотно вытолкнуло меня на поверхность, словно говоря, что еще не готово принять ни мое тело, ни мою душу. Водоросли спокойно колыхались подле моих ног, не пытаясь, подобно склизким щупальцам песчаного осьминога, обвиться вокруг лодыжек и утащить меня в пугающую насыщенно-темную глубину.       Саске успел зайти в воду по колено, когда я вновь предстала перед ним. Обнаженная, мокрая с головы до ног, вцепившаяся пальцами в озябшие и без конца дрожавшие от холода плечи.       Зато чистая. Хотя бы снаружи.       Слушая, как осенний ветер завывает и трещит ветками вздымающихся к бесконечному звездному небу многовековых кедров, я подошла чуть ближе к берегу и, показавшись из воды по пояс, обхватила руками грудь: мои соски затвердели и в ночи казались насыщенно-розовыми, точно ягоды чуть переспевшей дикой малины. Кожа к коже, едва заметное поглаживание, мягкость и его как никогда пристальный взгляд — я знала, что выиграла. Я знала, что у меня была над ним власть. И это ощущение отдалось приятным теплом в области живота. То ли от холода, то ли от возбуждения. Стоя в воде, я не могла сказать точно, почему именно между ног было так освежающе влажно.       — Испугался? — усмехнулась я, стараясь говорить так, чтобы мой голос не дрожал.       Саске слегка уязвленно фыркнул, но взгляд не отвел, даже позволил ему скользнут чуть ниже. Во мне не было ни стыдливости, ни свойственного даже некоторым опытным девушкам излишнего благочестия, которое и побуждало их стыдливо прикрываться, прятать за ничтожно маленькими хрупкими ладошками самые интимные участки своего тела. Прежде всего — от якобы любимого ими человека. Мне же попросту хотелось тепла: оттого я и продолжала держать руки у себя на груди. В конце концов, что Саске там у меня не видел?       Я пошла вперед, уверенно двигаясь прямо ему навстречу. Вода нисколько не замедляла мой путь. Она лишь приятно обволакивала кожу и словно расступалась передо мной, освобождала дорогу, чтобы я не наступила на какой-нибудь острый камешек и ненароком не споткнулась об одну из гнилых, опасно притаившихся на самом дне и почерневших от влажности коряг. Вода всегда была приятна мне как стихия, так что я не жалела о том, что не воспользовалась чакрой и не прошлась по ее серебристой глади, позволив себе полностью окунуться в озеро.       Подобравшись поближе к Саске, я смогла куда лучше рассмотреть его. Глаза больше не щипало, а взгляд окончательно прояснился после погружения в мутную озерную пучину. Из-за тусклого сияния луны Саске казался более бледным и обеспокоенным, нежели обычно, но он и вправду торопился. Даже водолазку скинуть с себя не успел и прямо так бросился за мной в воду. Грудь все еще обеспокоенно вздымалась, натягивая и без того плотно приставшую к его телу мокрую ткань.       Я провела рукой по щеке Саске, смыла с его лица остатки чужой, вражеской и неприятно горькой крови. Он неопределенно вздохнул, прикрыл глаза, ткнувшись губами в ладонь, и мягко спустился к запястью, которое тут же обожгло ощущением неожиданно страстного поцелуя. Несколько секунд я рассматривала налившиеся розовым следы от его зубов, но лишь затем, чтобы прижаться к Саске изо всех сил, вцепиться в его одежду, зарыться пальцами в волосы, побуждая его незамедлительно меня подхватить и увлечь за собой, на берег…       — Ложись, — пробормотала я, пока Саске окончательно не вошел во вкус. — Сегодня я хочу так.       Размокшая одежда стягивалась неприлично медленно. Я бы подумала, что Саске помогал мне с некоторой неохотой, если бы не слышала, как участилось его дыхание, от которого все волоски на шее вставали дыбом. Мы сидели на примятой дождем траве и страстно целовались. На теле Саске уже порядком хватало моих отметин. С тех пор, как мы вместе, я успела изучить его самые чувствительные места, подчинить себе все получаемое им удовольствие, чтобы он не сбивался во время наших ласк. Но, казалось, Саске был подобен еще не составленной полностью карте, на которую каждый раз наносился какой-нибудь новый элемент, будь то синеватая полоска реки, горный кряж или название деревушки посреди глухого леса в самом сердце Страны Огня… Вот и сегодня мне удалось открыть для нас нечто новое: я решила погладить Саске по бровям. Иногда мне нравилось просто класть руки ему на щеки и подолгу вглядываться в проступающее на его лице выражение. И, как выяснилось, не зря. На ощупь его брови были не такими мягкими, какими казались на первый взгляд, и приятно кололи подушечки пальцев. Лицо Саске становилось таким расслабленным, когда я нежно разглаживала каждый тонкий волосок. И таким невинным…       Томно на меня взглянув, Саске поцеловал меня и притянул к себе, еще ближе, чтобы я более не ерзала на его острых коленках. Кожа к коже… Так дразняще. Я нетерпеливо опустилась к нему на бедра, чувствуя, как все внутри меня сжимается в сплошной, пульсирующий от страсти ком. Саске чуть рвано вдохнул, втянул живот и положил руки мне на талию, чтобы я могла сесть на него до конца. Размеренно и издевательски неторопливо, чувствуя между пальцами песок с озерного дна, я скользила вверх-вниз, то приближаясь к Саске, то еще больше отдаляясь от него. Он откинулся на траву и, подаваясь мне навстречу, тяжело задышал, не переставая трогать мою грудь и проводить руками по животу, рождая во всем теле чувство сладкого и приятно стягивающегося внутри удовлетворения. Руки томительно дрожали, все не находя точки опоры, а пальцы никак не могли ни за что уцепиться и царапали идеально гладкую грудь Саске, моего мужчины.       В голове роилось великое множество мыслей, и все они так или иначе были связаны с ним. Со взглядами, которыми он меня одаривал, с его чуть огрубевшими от оружия руками, столь идеально подходившими даже для самых нежных ласк… Лишь на миг в этой однотонной, цвета человеческой тьмы мозаике промелькнуло нечто красное, окропившее чужое, безвольно валяющееся на стылой земле хрупкое тело. Я с содроганием вспомнила ужас, что навсегда застыл в остекленевших глазах нашего преследователя и, несдержанно простонав, чуть замедлилась, не позволяя ничему закончиться раньше времени.       — Саске… — пробормотала я.       Вдох. Выдох.       — Саске…       Вместе со стонами с губ срывались слова ответа, который Саске с некоторых пор от меня ждал:       — Я… убила… человека… Саске… — говорила я неторопливо, растягивая звучавшие между стонами слова и всматриваясь в раскрасневшееся, все мокрое от пота лицо Саске. — И… совершенно… ничего… не почувствовала… А… ведь… он… он… хотел… меня… убить…       Признания в жестокости — вместо привычных стонов.       Мокрая от росы трава — вместо простыней и мягкости оставшегося в Конохе матраса.       — И все?.. Ты из-за этого так распереживалась?..       Саске лениво оторвал от земли голову и приподнялся на локтях, словно нехотя сосредотачиваясь на моих словах, брошенных в безмолвную темноту леса, что замкнулся вокруг нас глухим непроглядным кольцом. Взгляд его на мгновение прояснился, но лишь затем, чтобы вновь остекленеть от испытываемой им безудержной страсти. Я тоже увлеклась. Кивнув, я продолжила двигаться и самозабвенно прикрыла глаза, упустив из виду, как пальцы Саске впились мне прямо в бедра.       — Какой бред…       Он опрокинул меня на траву, навис сверху и требовательно прильнул губами к груди. Его губы мягко сдавили набухший от возбуждения сосок. Саске целовал каждый участок моей кожи, разгоряченной его теперь уже умелыми прикосновениями. Наверное, я даже вправе сказать, что Саске был излишне щепетильным. Он не пропустил ни одной родинки, ни одной выпирающей косточки или пульсирующей голубоватой вены… Продолжив начатое мной действо, он тяжело выдохнул мне в шею и придавил меня к земле. Вторя ему, я учащенно задышала, почувствовав разлившееся в самом низу тепло, блаженно выгнулась под Саске и, казалось, словно увидела нас со стороны. Мы оба были покрыты кровью. С головы до пят. Кровью нашей мертвой родни или же жестоко убитых врагов — это уже не столь важно. Важно то, что мы остервенело липли друг к другу, оба грязные и по-своему отвратительные, даже не надеясь, что свет серебристой луны избавит нас ото всех совершенных когда-либо грехов. Впрочем, нам этого и не требовалось…       Саске еще долго не отстранялся и не торопился меня покидать. Мы ловили ртами холодный, пропитанный влагой журчащей неподалеку реки воздух и смотрели друг другу в глаза. Мы не играли в гляделки. Отнюдь. Мы попросту не могли налюбоваться собственным единением, которого на этой миссии нам порой так не хватало.       — Если тот тип посмел покуситься на тебя, то он заслужил такой участи, — отдышавшись, Саске лег на траву и осторожно дотронулся до моего лица, прочертил подушечкой пальца невидимую линию от скулы до подбородка, заставляя меня льнуть к его мокрой от пота ладони. — Более чем, Мацуюки. Более чем. Что, по-твоему, ты должна была почувствовать? Скорбь? Я твоих слез отродясь не видел. Даже на похоронах. И, скорее всего, не увижу их никогда. Так что не строй из себя неженку и не пытайся меня надурить.       Я усмехнулась.       — Надо же… Как интересно выходит… Ты так спокойно на это отреагировал, Саске. А как же твои слова про то, что нам нельзя никого убивать? Как же твое милосердие? В этом мире ведь столько невинных душ, которые тебе ничего не сделали…       — Не неси ерунды, я прошу, — Саске недовольно цыкнул и дразняще погладил меня по животу. — Когда дело заходит о жизни… о твоей жизни, то через некоторые принципы можно и переступить. Я видел, как Джуго чуть тебя не убил. И просто не мог к этому не прийти.       Я скинула с себя его руки и перевернулась на бок, чтобы лучше видеть Саске и смотреть ему прямо в глаза.       — Ты наконец выучился говорить мне красивые вещи. Я польщена. Но это до сих пор всего лишь слова. Мне интересно другое… — Саске неприязненно шикнул, когда я провела пальцем по его обнаженной ключице, оставляя на ней еле заметный бледно-розовый след от ногтя, серебрящийся в свете луны из-за капелек крови, что одиноко выступили на коже подобно бисеринкам на только-только начатой вышивке. — Сам бы ты стал его убивать, происходи это все прямо у тебя на глазах? Или снова бы пощадил того, кому уже давно следовало отправиться на тот свет? Смог бы ты убить кого-то исключительно ради меня? Того же Джуго ты лишь ранил. Но никак не убил…       — Я убью. — Саске ответил быстро. Не раздумывая. — Убью, если в том будет необходимость.       — Необходимость, значит? Ну-ну. Тогда буду молиться, чтобы подобной необходимости не возникло. А то, боюсь, ты весь запал на Итачи растратил. Вдруг тебе понадобится время на то, чтобы решиться…       Саске недобро прищурился. Казалось, еще чуть-чуть, и его глаза вспыхнут алым. Он процедил:       — Вздумала сомневаться во мне?       — Нисколько. — Примирительно потрепав Саске по волосам, я мотнула головой в сторону озера. — Пойдем-ка мыться. Ты испачкал меня нашими нерожденными детьми.       Он хмыкнул, но с земли поднялся и не спеша последовал за мной, прямиком в мутную, обволакивающую наши тела вязкую темную пучину. В этот раз я решила лишний раз не тратить наше время и не стала играть в утопленницу. По-быстрому искупавшись, мы оделись. Я уселась к Саске на колени, прикрыла глаза и сонно положила голову ему на плечо, позволяя Саске себя укачивать. Он все еще дулся, но это был слишком мелкий и недостойный повод, чтобы вот так просто отказываться от моей близости. Я гладила Саске по голове, укладывая еще не успевшие высохнуть волосы, расправляла складки на одежде и наслаждалась кисловатым запахом ряски, словно это был аромат моего любимого, тщательно подобранного для Саске шампуня, который так ему шел. Это был аромат персиков. Мягкий. Приторно нежный. А еще очень сладкий. Чуть ли не до поднимающейся к горлу и разъедающей все внутренности тошноты. Без единого намека на предательскую, разочаровывающую своей внезапностью кислинку, какая часто бывает даже у самых сочных, едва не лопающихся от переполняющих их янтарного сока спелых слив…       Я резко распахнула глаза.       Сливы… Думая о них, я не могла не вспомнить гниющую изнутри Умэдани, чьи улочки заполонил обманчиво приторный душок от изъеденных червями горьких плодов, тщетно скрывающий запах смешавшихся с речной водой нечистот и уродство людских, очевидных для всех местных пороков, которые не стоило показывать таким чужакам, как мы. Я не могла не вспомнить «несчастных Цукасу и Теруко». Перед глазами до сих пор расстилался чуть мутный, разглаживаемый рекой узор на безнадежно испорченном фиолетовом кимоно. На Цукасу я взглянула всего раз или два, чтобы точно убедиться в его непримечательной простецкой внешности, потому его образ сохранился у меня в голове куда менее четко. А еще этот сумасшедший старик… Его чудом сохранившиеся зубы громко, чертовски громко стучали, грозясь вот-вот выпасть, а изо рта несло какими-то вонючими специями, крохи которых наверняка осели в его неестественно желтоватой бороде. Мерзость… Даже моя изнанка гораздо менее отвратительна, нежели наружность этого покинутого Ками захолустья!       Собравшись с мыслями, я глубоко вздохнула.       — Знаешь, сегодня я увидела нечто очень… любопытное. Там. В Умэдани.       — Да? — скептически уточнил Саске. — И что же это? Что такого интересного ты могла разыскать в этой вонючей глуши?       И я рассказала ему. Рассказала ему обо всем, даже о своих в чувствах в тот момент, когда мы с Суйгецу обнаружили два прибитых к кромке воды мертвых тела, не пытаясь что-либо утаить. В кои-то веки мне захотелось позволить себе быть до конца откровенной. Я не строила из себя сочувствующую всем неженку, но и не скрывала некоего… замешательства. Возможно, даже страха. И презрения. Я рассказала Саске о синдзю, поведала ему все, что мне было известно о жизнях влюбленных Цукасы и Теруко, а он внимательно слушал. Все это время. И ни разу не позволил себе меня перебить и вставить посреди нашей односторонней беседы какой-нибудь язвительный комментарий, хоть я и видела, как причудливо порой изгибалась его тонкая черная бровь, скрываясь под заметно отросшей за эти месяцы челкой. Дослушав, он неопределенно хмыкнул, взлохматил волосы у меня на затылке и спросил:       — И с каких же это пор тебя интересует судьба всякого сброда? Эти двое жалки и абсолютно ничем не примечательны. Не переводи на них время, Мацуюки. И нервы.       — А, по-моему, они очень даже заслуживают моего внимания.       — И чем же?       — Тем выбором, который они сделали. Между жизнью и смертью они выбрали смерть. Потому что посчитали, что так будет проще. Что боги позволят им вновь увидеть друг друга. Пусть уже и в совсем другом мире… И это даже звучит отвратительно! — я оттянула в сторону ворот водолазки Саске и тяжело задышала, уткнувшись ему в шею. В груди защемило. Нестерпимо захотелось пить, но я могла лишь проглотить остатки скопившейся во рту вязкой слюны. — Мы должны сделать все, чтобы такого никогда не произошло с нами! Мы вообще не должны делать выбор между жизнью и смертью. Мы должны выбирать только друг друга. И ничего более!       — Завидная у тебя тяга к жизни, — усмехнулся Саске. — Смотрю, мысли о смерти тебя особо не привлекают. Никогда не привлекали. Даже после всего, через что нам довелось пройти.       — Да. Потому что умереть от чужой руки мы всегда успеем. Это легко. Убить себя — еще проще. А вот остаться в живых… Вместе… Назло всем, назло целому миру… Это ли не самое сложное? Разве ради этого не стоит продолжать бороться? Важнее ведь, чтобы нам с тобой было хорошо. Пусть и ценой чьего-то счастья.       — Жестоко.       — Сказал тот, кто всю жизнь плевал на чувства влюбленной в него девушки, — я ехидно осклабилась, едва вспомнив рыдающую Сакуру, что тщетно пыталась спрятать свои слезы и алеющий на щеке след от пощечины Саске за узким плечиком Сая. — Хоть она и та еще редкостная дура…       — Но я не сказал, что сам не готов поступить точно также. Потому что это было бы ложью.       Его слова успокаивали, дарили в общем-то бесполезную надежду, за которую все равно хотелось цепляться, лишь бы не упустить те мимолетные, проносящиеся перед глазами эфемерные образы. Было бы наивно называть их нашим будущим. Но мне все равно не терпелось как можно скорее очутиться в нем, преодолев все преграды и окропив себя кровью всех наших врагов. Наше будущее виделось мне прекрасным. Даже лучше настоящего, что было у нас прямо сейчас.       Потому что там мы были только вдвоем.       — Тогда пообещай, что мы не кончим, как они, — бросила я, прижимаясь к Саске изо всех сил, точно к любимой плюшевой игрушке, чьи пластиковые глаза я когда-то вырвала и засунула их в стеклянную банку под зорким взглядом ка-сан, полным злорадного одобрения. — Или хотя бы не станем сбрасываться в реку. Не хочу умереть, наглотавшись чьей-то мочи…       В ответ Саске невесомо погладил меня по щеке.       — Обещаю. Только не вздумай сомневаться во мне. Никогда.       Мир в один момент стал до неприличия шатким — я далеко не сразу поняла, что Саске откинулся на расстеленный на земле плащ, утянув меня за собой. Я оказалась прижата к его жесткой груди с выпирающими костями ребер и больно стукнулась носом об острую ключицу. Но это ведь был он. Саске. Мой Саске, чьей близостью я готова наслаждаться вечно.       — А теперь давай постараемся немного поспать.       Наслаждаясь объятиями Саске, я кивала в такт его словам, чей смысл улавливался уже с большим трудом, слушала тихую колыбельную леса и различала в дуновениях ветра тихий шепот жестоких местных богов, таящий в себе то ли угрозы, то ли осторожные и довольно невнятные предупреждения. Глаза слипались. Мне не нужно было ни футона, ни даже обычной подушки, чтобы сладко задремать у Саске на руках. Я улыбалась, позволяя образам из будущего осесть на мне каплями кровавого дождя, что беспощадно застилал взор сплошной багряной пеленой. В каждой капле — свой собственный образ. В каждой капле — свое неповторимое мгновение. И я собиралась претворить в жизнь все из них. Чего бы мне это ни стоило.

***

      Никто не спросил, почему мы с Саске куда-то исчезли и не появлялись в лагере вплоть до раннего утра. Сай молча поприветствовал нас фальшивой, полной снисходительного понимания улыбкой. Карин протирала идеально чистые стекла очков и с завидным упорством не смотрела в нашу сторону. Суйгецу же, ехидно осклабившись, хотел было панибратски похлопать Саске по плечу, но тут же себя одернул, стоило Саске одарить его своим как никогда тяжелым взглядом.       Этой ночью ему снова снились кошмары. Саске ворочался, то и дело выпуская меня из объятий, и стягивал с нас плащ, словно ему было нестерпимо жарко, хотя он весь дрожал. Ни одной капли пота не выступило на его лбу после нашей очередной близости. Ни от страха, ни от этих жутких приступов, напоминающих беспощадную лихорадку, что вдруг охватила все его тело. Саске неразборчиво бормотал что-то себе под нос и успокаивался лишь тогда, когда его рука, беспокойно шаря по гладкой ткани плаща, наконец находила мою. Переплетая наши пальцы, он умолкал до тех пор, пока это не начиналось снова.       Казалось, ночь длилась целую вечность. У меня так и не получилось заснуть. Ворочаясь, Саске лишал меня тех крох тепла, благодаря которым я проваливалась в блаженную темноту, где не было ни разъедающего глаза света, ни волнующих рассудок призрачных образов, явившихся прямиком из мрачных глубин памяти. Я лежала на холодной, все еще мокрой после дождя земле, плотно смежив веки, и слушала невнятный шепот Саске. Оттого поднявшаяся в лагере трескотня не вызвала у меня ничего, кроме глухого раздражения, которое то и дело перебивали непрошенные зевки, вырывающиеся из горла в самый разгар оживленной, но на редкость безынтересной беседы.       Умэдани, Умэдани, Умэдани… Почти все сошлись на том, что в этой глуши мы лишь зря потеряли время. Отчет Сая был сухим и предельно коротким: никаких больше вражеских шпионов или признаков вмешательства Акацуки. Саске даже никто расспрашивать не стал. По его взгляду все было и так ясно. Мне уж так точно. «Мадару не нашел. Все бесят. Зачем мы вообще туда пошли…» — многое из этого стало понятно еще ночью, когда мы безмятежно валялись на траве и смотрели друг другу в глаза. Негусто. Пока что только мне с Суйгецу удалось обнаружить нечто, хоть сколько-нибудь заслуживающее нашего внимания. Чужим любовным неудачам удалось порядком нас развлечь. Меня же — заставить задуматься… Впрочем, сочувствовать Цукасе и Теруко после таких вот раздумий и ночного разговора с Саске я так и не стала. Услышав мой рассказ, Карин заметно оживилась и захотела выведать побольше подробностей, на что я лишь равнодушно пожала плечами и предложила ей во всех красках описать, какое красивое кимоно испортила Теруко, решив утопиться в этой вонючей реке. Карин фыркнула и опустошенно уставилась на остатки разведенного в центре поляны небольшого костра. Настала ее очередь.       — Деревня как деревня, — пожала плечами Карин. — Местами разруха, но это далеко не самое загаженное место из тех, в которых мне доводилось бывать.       — Это ты про лаборатории Орочимару-сама говоришь? — усмехнулся Суйгецу. — Там хотя бы было стерильно. И дерьмом отовсюду не пахло.       — Ты все это время в колбе просидел. Не тебе судить, чем именно мне дышать приходилось, — огрызнулась она. — И чем — вернее, кем — мне приходится дышать прямо сейчас.       Глаза Карин недовольно сверкнули. Две красные, сузившиеся от физически ощущаемой неприязни точки так и впились в Суйгецу, словно стараясь вскрыть одной только Карин известные гнойники, найти брешь в защите, которую редко кому удавалось пробить. Но Суйгецу лишь усмехнулся, отводя в сторону уверенный, нисколько не уязвленный ее неуместной грубостью безмятежный взгляд. Пожалуй, этим он продемонстрировал то немногое, за что его можно было уважать. Невиданная выдержка вкупе с нравом, порой так удивительно напоминавший Наруто своим безудержным оптимизмом. Правда, в нраве Наруто не было ни толики кровожадности, ни родной для всех нас тьмы, чьи зерна с самого детства проросли в нас, пустили корни, дотянувшиеся до жалких, чудом сохранившихся в наших пропащих душах частичек света и начисто их истребили, подобно сорнякам, этим хитрым паразитам, готовым выпить из беспомощного растения все соки, пока от него не останется пустая, гниющая изнутри жалкая оболочка. А в некоторых, возможно, этого света не было и вовсе. Например, во мне…       — Хватит.       Сай, наша бледная копия, одним взглядом и небрежно брошенным словом, высказанным с доводящей до тошноты приторной лаской, остудил разгоряченную Карин и не позволил очередному оживленному спору разыграться между ней и Суйгецу.       — Нам еще есть, что исследовать, — говорил он. — Разделимся и приступим к поискам на оставшихся подотчетным нам территориям. Саске-кун и Суйгецу-кун. Мацуюки-химэ и Карин-чан. И, разумеется, ваш покорный слуга.       Ты хочешь, чтобы я шла с Карин? Ты поставил меня в одну пару с НЕЙ?       Невысказанное возмущение клокотало где-то в горле, отдаваясь во рту противным желчным привкусом. Я могла бы возразить ему. Но я не стала. Я прекрасно помнила о своем липком иррациональном страхе, помнила о пыльных крыльях обитающей внутри меня моли, чьи взмахи вызывали во всем теле до дрожи отвратительный трепет и почти доводили до тошноты. Так что я встретила это его заявление молча, скрестив руки на груди и приобнимая себя за плечи. Взгляд старался выцепить реакцию Саске, а впившиеся в кожу пальцы то и дело силились вот-вот от нее оторваться и потянуться к рукаву его водолазки, чтобы ощутить долгожданное спокойствие от прикосновения к легкой черной ткани.       Саске смотрел то на меня, то на Сая, то на Карин, толком ни на ком из нас не фокусируясь. Наконец он переглянулся со мной, и на его лице проступило сочувственное и как никогда хмурое выражение.       — Это обязательно? Обязательно было распределять нас именно так?       Карин, к моему удивлению, никак не поддержала само собой напрашивающееся возмущение Саске. Она лишь горестно прикусила нижнюю губу, скосив в глаза на Сая, который, поймав ее взгляд, одарил Карин все такой же фальшивой улыбкой, где не прибавилось ни капли искренности. Он даже не попытался поддержать Карин — девушку, что преданно вилась за ним хвостом с той самой минуты, как мы прошли под аркой венчавших главный вход в Коноху алых врат. Едва удостоив ее своим секундным вниманием, точно начисто обглоданной куриной косточкой, которую нерадивый хозяин устало швырнул жалобно скулящему во дворе голодному псу, Сай вернул Саске взгляд, полный какого-то нечеловеческого спокойствия.       — Думаю, тебе, Саске-кун, уже следовало бы запомнить, что существует запрет на обсуждение приказов от вышестоящего руководства, — подчеркнуто медленно проговорил он, так и светясь обманчиво лучезарной улыбкой.       — Будешь уповать на формальности? — процедил Саске. Его рука привычным жестом легла мне на спину, очерчивая линию позвоночника. Я смежила веки, чтобы ощущения от прикосновений стали еще более яркими и отчетливыми. Каждая клетка под его тонкими пальцами словно вспыхивала, едва тронутая удивительно ласковым внутренним огнем, и оттого я наполнялась дремавшей доселе решимостью, которая ненадолго затаилась после ночных откровений на берегу подернутого серебром полной луны лесного озера.       Сай что-то задумал. Нет, они с Карин оба что-то задумали. И я обязана выяснить, что именно…       — Все в порядке, — Саске вздрогнул и резко повернулся ко мне, видимо, не ожидав, что я захочу прервать его разговор с Саем. — Я пойду с Карин.       Удивление во взгляде Саске сменилось хмурым пониманием. В один миг выражение его лица стало донельзя холодным, нечитаемым. Приятное, разливающееся по всему телу тепло превратилось в болезненную резь. Она ранила меня, нещадно врывалась в позвонки сотней остро заточенных сенбонов и легким разрядом невидимой для всех молнии, чтобы я не могла нормально пошевелиться. Но Саске вовсе не пытался воздвигнуть между нами барьер, который бы мне предстояло вновь преодолеть, нет. Просто вся его суть, его навеки отравленная тьмой чакра отчаянно не желала принимать происходящее, надеясь, что покалывание в спине сможет меня остановить.       — Это приказ нашего капитана, — я криво усмехнулась. — Ему уж точно лучше знать, кого и как разбивать на пары.       Саске неприязненно поджал губы.       Он слышал иронию в моем спокойном, ни разу не дрогнувшем голосе.       Он понимал, на что я собираюсь пойти.       Ради него.       Ради нас.       — Ты уверена?       Вместо ответа я встала на носочки и, погладив Саске по щеке, поцеловала его. Невесомо. Даже не пытаясь разжать упрямые губы языком и скользнуть им прямо Саске в рот, чтобы без остатка насытиться его сладкой слюной. Сейчас мне хватало и того, что Саске не попытался меня оттолкнуть. Сперва его охватила оторопь. Руки безвольно повисли вдоль тела — Саске явно не понимал, как ему следует реагировать на эту неожиданную и чересчур откровенную прилюдную ласку. Я пристально вглядывалась в его широко распахнутые глаза, ища в черной радужке точки расширившихся от удивления зрачков. Я хотела без слов передать ему все свои страхи, все сомнения, свой безумный план, который должен был положить конец этой надоедливой мозаике, чьи детали все никак не складывались в единый узор. Я хотела, чтобы он меня услышал, пусть и не могла знать ничего о нашей дальнейшей судьбе наверняка.       Все будет хорошо. Ты только чувствуй меня. И никогда, никогда не теряй.       Мир вокруг резко перестал существовать, когда Саске притянул меня к себе и ответил на поцелуй с таким упорством, словно ему позволили дотронуться до меня в самый последний раз. Пальцы зарылись в волосы. Сердце застучало быстро-быстро, толкаясь в прижатую к груди Саске ладонь. Подрагивая, Саске тяжело задышал, стискивая меня в объятьях до хруста в напряженных до предела позвонках, кусая мои губы до крови, душа той самой ядовитой любовью, которой я всегда хотела его отравить.       Давай же. Действуй. Покажи мне, на что ты способна.       В черных, как сама ночь, глазах я прочитала все его потаенные мысли, выудила оттуда все предписания, какие мне следовало знать, смутно надеясь, что так я точно буду в безопасности. От извечно равнодушного Сая. От Карин. От них всех…       — До чего же отвратительны… Вы оба. Меня от вас тошнит!       Карин ощетинилась и, еле удержавшись от плевка себе под ноги, двинулась в указанном Саем направлении. Она увязала каблучками высоких сапог в размытой дождем липкой грязи, но продолжала уверенно пробираться сквозь бурьян, протаптывая нам тропинку и раздвигая заросли еще не успевшего завянуть ракитника. В этот момент она удивительно походила на Наруто. Кроваво-красный рубин вместо золотистой пшеницы, но та же непоколебимая уверенность, та же способность пробираться сквозь тернии, стирая руки в кровь, когда взор застилают разъедающие кожу слезы, что бессильно стекали по раскрасневшемся от гнева щекам. Сейчас Карин не плакала, нет. Но ее крепкие плечи отчего-то дрожали. Она горбилась, но не сдавалась под напором упругих ветвей, так и норовящих разогнуться и полоснуть ее по лицу, рассечь до крови бровь.       Упорная. И такая жалкая… В точности как безнадежный идиот, которого я надеялась никогда больше не увидеть. И лучше бы мне о нем не думать. Ни сейчас, ни когда-либо еще.       Нужно просто жить. Жить. Жить ради Саске. Слушать призрачные завывания ветра, вдыхать аромат готовящихся вот-вот распуститься ликорисов, чьи лепестки-лапки сплелись в сочащийся ядом кроваво-красный бутон, и наслаждаться обжигающим теплом прикосновений Саске, которые наконец-то принадлежали лишь мне одной. Спустя девять долгих лет.       Карин вдруг резко обернулась и обвиняюще показала на меня пальцем.       — Ну? Ты вообще собираешься идти, Мацуюки? Вы оба можете отлипнуть друг от друга хотя бы на время миссии?!       Неприязненно цыкнув, я последовала за ней, на прощание сжав ладонь Саске в своей как можно крепче. Он не захотел меня отпускать и вцепился ногтями в мою руку. На какую-то ничтожную секунду наши взгляды вновь встретились: в бездонной пустоте его извечно холодных глаз все продолжала тлеть жажда. Жажда была повсюду. Жажда в царапинах, болезненно пульсирующих по всему телу после его жарких прикосновений. Во взгляде. В шепоте, что безмолвно срывался с его припухших и чуть покрасневших после наших долгих поцелуев губ. Жажда была и во мне. Я смотрела на этого уставшего, перенесшего так много лишений и трудностей на своем жизненном пути мужчину, моего мужчину — не мальчика! — и понимала, что никогда прежде мне столь сильно не хотелось забыть обо всех людях вокруг, обо всем мире, заставить все сущее корчиться в языках черного пламени и разрывать до костей собственную обгоревшую плоть, чтобы просто обнять его, обнять Саске, прильнуть к его груди и вдыхать горький аромат полыни и намертво въевшийся в кожу запах речной воды. Насладиться долгожданной тишиной, единственным звуком в которой было бы биение наших поймавших общую частоту сердец. Мы должны были танцевать посреди пепелища, вздымая к небу хлопья серого праха — того немногого, что осталось от наших сгинувших в муках ничтожных врагов. Черное пламя обходило бы нас стороной, не смея ужалить, позволяя мне и Саске разделить друг с другом вечность. Вечность, которая бы принадлежала только нам.       Но я все равно ушла. Что мне еще оставалось? Только мчаться сквозь глухой лес навстречу неизвестности. С Карин. Незавидная меня поджидала участь…       Я тряхнула головой, скучающе вслушиваясь в звуки обступившего нас со всех сторон леса. Мне чудилось, что за каждым поваленным на землю вековым стволом, под каждой ломкой, только проклюнувшейся молодой веточкой и даже шуршащим на ветру листком таились чернильные тени. Они терпеливо ждали нас. Они терпеливо ждали меня. И, увидев наконец свою жертву, покидали надежное укрытие, скользили по коже, оставляя на ней мутные, точно от масляной краски, вызывающие мурашки разводы, забирались под одежду и медленно-медленно подбирались к моему лицу. Я могла чувствовать, слышать, как эти слизняки хотят забраться мне в уши, нашептывая давно забытые всеми молитвы, чтобы усыпить мою бдительность. Чтобы я вспомнила покинутого, казавшегося разбитым Саске, чье желанное тепло осталось далеко позади.       Чернильные осклизлые тени опутывали меня. Душили. Скользили по коже, подбирались к грудной клетке, желая нещадно распороть ее, прорваться внутрь сквозь щели промеж реберных костей и оплестись вокруг спокойно бьющегося сердца. Оно будет все также мерно стучать в их смертоносной хватке, а затем надуется, потемнеет от лишившейся доступа к кислороду крови и лопнет, подобно наполненному водой воздушному шарику. Шумно. Бессмысленно. И мокро. С окропившими порванную одежду темными красными каплями и вяжущим привкусом металла на безвольно повисшем языке.       Но я сопротивлялась, не позволяя этой непрошенной, чуждой моей и без того пропащей душе черноте, которая явно принадлежала кому-то другому. Кому-то, кто был еще страшнее меня. Кому-то, кто внутри был еще более пустым.       Чтобы отвлечься, я подумала о Саске и моей первой проведенной с ним ночи. О том, как над нами шумел разбуженный ночным ветром лес. Как он трещал кривыми, похожими на когтистые лапы ёкаев сучьями, что готовились в любой момент зацепиться за плащ одинокого, свернувшего с тропы путника и утащить его прямиком глухую чащу, где его уже давно поджидали остальные притаившиеся во мраке чудовища, алчущие адского пира. Костер готовился вот-вот потухнуть: языки пламени беспокойно дрожали на ветру, неторопливо облизывали предложенные им поленья вперемешку с кучками сухого мха. В едва тлеющий огонь угодила первая холодная капля. Начался дождь.       Тогда, прислушиваясь к завываниям ветра, я поплотнее укуталась в плащ и прижалась к замершему подле меня Саске, желая хоть ненадолго избавиться от сгущавшейся вокруг нас тьмы, скинуть с себя эту переставшую быть эфемерной черную зыбкую темноту.       И сейчас мне бы очень хотелось поступит точно так же.       Треск костра. Шепот леса. Царапающие лицо ветреные потоки.       Внимая им, вскоре я смогла успокоиться. Мне удалось отринуть от себя все тревоги, подчиниться его воле, воле леса и обитающих в нем мелких, ничего не решающих в этой жизни божков, позволив веткам нещадно хлестать меня по щекам, а ветру трепать и без того наспех уложенные после ночного купания волосы. Алая макушка Карин маячила где-то впереди, деловито перескакивая с ветки на ветку, подобно бесноватому, внезапно вспыхнувшему огоньку, что все никак не мог выбрать подходящую ветку и из искры превратиться в самое настоящие пожарище. В кои-то веки ей удалось меня обогнать. Что ж, пусть порадуется. Пока есть повод…       Карин неожиданно обернулась ко мне, натянув на лицо неприлично ехидную ухмылку. Как будто бы она прочитала все мои мысли, внимая малейшим колебаниям чакры. Карин все улыбалась и улыбалась, предостерегающе покачивала головой и не переставала скакать с ветки на ветки, но постепенно ее бег стал замедляться. Стук невысоких каблучков о размокшую древесину смутно напоминал обратный отсчет до чего-то грядущего, пугающего, неизведанного…       Я должна была броситься назад. Или хотя бы отвернуться от пугающие яркой улыбки Карин, из-за которой она, казалось, начинала лучиться каким-то особенным, обжигающим глаза светом, что разъедал все ее хрупкое существо изнутри, пока наконец Карин не растворилась прямо в воздухе, оставив после себя лишь клубы ядовитого лилового тумана.       — Черт возьми!       Я уткнулась носом в изгиб локтя и спрыгнула на траву, чуть не подвернув ногу. Лодыжка жалобно заныла, но я не позволила себе обессиленно рухнуть на землю и слезно растирать покрасневшую от напряжения кожу.       Вместо этого я пронзительно закричала:       — Сука! Ты гребанная лживая сука! Сейчас же выходи, Ка… кхе… рин!.. Кхе       Увы, наиболее яростным возмущениям так и не удалось сорваться с языка. Задушенные вырвавшимся из горла надсадным кашлем, они потонули в моих мучительных хрипах, пока я, все-таки скорчившись на земле, молила Ками о том, чтобы не начать харкать кровью, выблевывая вместе со скромным завтраком свои насквозь прокуренные легкие. Во рту все жгло от скопившейся во рту желчи. Казалось, несколько едких капель вот-вот окропит примятый моим телом душистый ковер. Острые сочные стебельки царапали щеки и цеплялись за одежду, пока я пыталась избавиться от мучительного, пожирающего меня жжения и невольно вслушивалась в приближающееся со всех сторон шипение, которое грозилось стать моей последней предсмертной колыбельной. Подобные цвету лишенного мерцания звезд ночного неба, змеи подбирались ко мне сквозь заросли влажной, пахнущей ночной свежестью высокой травы. Даже пораженная разъедающим меня изнутри ядовитым дурманом, я могла видеть, что эти змеи буквально были чернильными. Нарисованными. Точно сошедшими со страниц чьего-то альбома. С четко выведенными плавными контурами, идеальными штрихами и следами конского волоса, явно оставленными дорогой кистью для каллиграфии. И я прекрасно знала, у кого из нас могла быть такая кисть…       Змея черной лентой обвилась вокруг моего запястья, но я успела вцепиться ногтями в ее гибкое скользкое тело до того, как два острых клыка распороли мне вены, словно капкан, захвативший своими стальными зубьями глупого беспомощного зверька и его короткую и оттого не менее бесполезную жизнь. Змея лопнула, ни оставив после себя ни капли красного, ни единой блестящей на солнце чешуйки. Вся ладонь теперь была холодная, липкая, покрытая вяжущей черной субстанцией. Я скривилась, с трудом сдерживая ставшую еще более навязчивой тошноту, и кое-как поднялась с земли. Я пошатывалась и нещадно наступала на оставшихся в траве змей, мерила шагами хлюпающие под ногами крупные дегтярные кляксы.       Очень сильно захотелось прилечь. Просто оказаться в тени раскидистого дуба, скинуть сандалии со стертых до кровавых мозолей потных ног, растянуться на подушке благоухающих лесных трав, пока где-то под боком Саске бормотал навеянную очередным кошмаром бессмыслицу себе под нос, и блаженно прикрыть глаза, чтобы мир за ними окончательно перестал существовать. Это так просто задумать. И так сложно осуществить одновременно. Потому что… Потому что теперь я знала, что все это время я была права. Это ловушка. Жестокая ловушка бледной копии и преданной ему жалкой овцы…       Я видела ее смятение, я чувствовала всю ее зависть, когда она в открытую пялилась на мои грязные, покрытые свежими синяками острые коленки и наверняка вспоминала о том, как случайно застала меня с Саске в момент нашего долгожданного единения.       Она видела, как я опускалась перед ним на колени. Видела, как его рука убирала с моих щек волосы и поправляла сползающую на глаза косую челку. Видела, как он придерживал меня за затылок, задавал темп, чтобы я подавалась ему навстречу, не обращая внимания на отчетливо уловимый запах мочи, и ненароком не подавилась собственной вязкой слюной, оседающей на натянутой, не такой бледной, как на всем остальном теле, коже с просветами набухших синеватых вен прозрачными липкими дорожками.       Карин все видела.       Но ей хватило ума себя не выдать.       Потому что после она всегда возвращалась к Саю, в его объятья, способные подарить ей лишь жалкие крохи фальшивой и совсем не искренней теплоты. Но каждый раз, когда у нее выдавалась такая возможность, она продолжала наблюдать за нами. Она не хотела переставать смотреть.       Я услышала звук шагов почти у себя над ухом и нехотя оторвала взгляд от своей нервно вздымающейся груди. Я ожидала увидеть беспокойный огонь алых волос Карин, наконец превратившийся из одинокой искры в самый настоящий пожар, но и болезненная бледность вкупе с чернотой коротких сальных волос не стала для меня неожиданностью.       — Мацуюки-химэ.       В нос ударил едкий запах чернил и мускусный, на удивление, старческий душок намертво въевшегося в одежду пота. На меня будто пахнуло смрадом из только что оскверненной, полной склизких трупных червей могилы. Сай погладил меня по щеке, обжигая таким пробирающим до костей холодом, какой я даже в мгновения нашей с Саске близости не ощущала. А его фальшивая, осточертевшая узкая улыбка лишь усиливала бурлящее в животе чувство обволакивающей все внутренности тошноты. Грязный, с землистым привкусом палец скользнул в рот, придавив язык к небу. Я закашлялась, борясь с рвотным рефлексом, и яростно вцепилась в его запястье, чтобы скинуть с себя эти руки, чужие руки, которым уж точно не было позволено прикасаться ко мне.       — Лучше не сопротивляйтесь, Мацуюки-химэ, — его елейный голосок зазвучал прямо у меня над ухом, пробирая до нервных, жалящих спину мурашек. — Данзо-сама это не понравится. Вы ведь не хотите навлечь на себя весь его гнев?       Промычав в ответ что-то несуразное, я захотела прикусить мельтешащий во рту палец, раздробить зубами кости, перегрызть сухожилия и испить крови того, кто прямо сейчас пытался отнять самое дорогое, что у меня было на данный момент. Мою жизнь. Жизнь, в которой был Саске.       Но…       Стоило зубам чуть надавить на прижатый к языку палец, как Сай насмешливо покачал головой и приставил остро заточенный кунай к судорожно пульсирующей под кожей сонной артерии. Этот ублюдок откровенно торжествовал. В насмешливой пустоте его черных зрачков мне удалось прочитать очередное снисходительное предостережение, очередную бессмысленную просьбу, а в блестящих гранях куная я увидела свой опустошенный, мутный из-за пробравшегося в легкие фиолетового дыма уставший взгляд. В нем не было страха. Яд сковывающей волной распространялся по всему телу, путал мысли, выворачивал наружу те желания, от которых еще пару часов назад я бы презрительно отмахнулась, уверенная в том, что они принадлежали кому-то другому. Кому-то, кто ненавидел свою жизнь. У меня всегда были причины цепляться за нее, но сейчас…       …я не знала, как долго еще смогу за нее бороться.       Я не боялась скользящей поперек моего горла холодной стали. Даже Сай, эта бледная копия моего Саске, больше не внушала того первобытного, иррационального и столь непривычного ужаса, который мне довелось испытать во время нашей первой встречи. Обитающая на самом дне моего желудка моль лишь вяло скребла лапками, пыталась взмахнуть вялыми из-за желчи крыльями с безнадежно стершимися чешуйками, похожими на мелкую пепельную крошку. С каждой секундой биение сердце неохотно замедляло свой ход. А я же… Я просто прикрыла глаза, думая о вставших на свои места кусочках разрозненной мозаики, чтобы занять себя хоть чем-нибудь, пока Сай все убаюкивал меня исходящим от него могильным холодом.       Вдребезги разбитый на множество разноцветных осколков фурин.       Белоснежные, точно едва обозначенные на бумаге черной каймой контуры пушистых воробьев за окном нашей с Саске квартиры.       Сай все это время за нами пристально наблюдал… И никто из наших якобы приятелей в Конохе его даже не заподозрил. Не захотел подозревать…       Когда его тонкие костлявые пальцы сомкнулись у меня на шее грубым давящим кольцом, я тут же стала судорожно ловить ртом воздух, распахнула глаза и, проморгавшись, принялась всматриваться в распростершуюся вокруг белесую дымку, которая все никак не желала отступать.       Внезапно я ощутила всем телом дыхание бодрящего, приносящего с собой горькие ароматы степных трав осеннего ветра.Я уверенно держалась на ногах и шла вперед, не разбирая дороги. Не было больше ни Сая, ни сковывающих меня пут его удушающих прикосновений.       Свободна. Теперь я была свободна.       Щиколотки ласкали затерявшиеся в молочной белизне стебельки душистых цветов. Я наконец-то вышла из тумана и тут же увидела перед собой поле с колышущимися на ветру кроваво-красными бутонами ликорисов, похожими на плотные коконы, что так и кишели просящимися наружу, жалобно шипящими паучьими детенышами.       Где-то вдалеке показался чей-то смутно различимый силуэт. Кажется, женский. С длинными струящимися по плечам черными волосами, видными даже сквозь ярко-алые заросли адских цветов, что послушно внимали замогильным песнопениям ветра и мерно колыхались им прямо в такт.       Я замерла. В голове пронзительным набатом отдавались когда-то произнесенные Саске слова: «Беги!»       А затем я услышала свое имя, произнесенное по слогам.       Ма-цу-ю-ки…       Только мой Саске любил так говорить.       Не колеблясь ни секунды, я ступила в высокие заросли паучьих лилий и вдохнула разлившийся повсюду горьковатый аромат ядовитого прощального дурмана.       Путь, устланный еще не распустившимися ликорисами, давался как никогда тяжело.