oh i see you're horny

Мы останавливаемся у очередного мотеля. Выползаем-выпадаем из такси Седых сестёр и, услышав задорное «Не забудьте поставить пять звёзд, детки!», едва не выворачиваемся наизнанку. Кларисса горбится над бордюром, уперев ладони в колени. Нико застывает истуканом ровно на том же месте, где вылез из такси. Я сразу же прижимаюсь к металлическому фонарному столбу лбом и испытываю острое желание расцеловать того чувака, что решил его здесь поставить. С фонарного столба льётся свет, скапливаясь белым озерцом во тьме, и я чувствую себя так, будто на меня спустилась божья благодать (не подумайте, от нормального бога — не от одного из тех придурочных, с кем мне обычно приходится иметь дело). — В жизни так не ценил рейсовые автобусы, как сейчас, — прикрыв глаза, выдыхаю я. — Джексон, завали. А то меня реально вывернет. И, поверь, я сделаю всё, чтоб на тебя. — Как всегда, само очарование. Кларисса распрямляется и смачно пихает меня в плечо, устраивая моему вестибулярному аппарату финальное испытание на прочность. Мотает головой в сторону Нико: — Эй, салага, не окочурился? Тот ещё бледнее, чем обычно, хотя я и не думал, что такое вообще возможно. Всё так же пародирует фонарный столб — не удивлюсь, что на ощупь сейчас тоже холодный. — Нет, — выдавливает Нико из себя. Звучит он и впрямь паршиво. Я вроде как испытываю желание поддержать его, положить ему руку на плечо (не трясти, главное — не трясти), сказать, что он молодцом, — мне-то в первый раз после этого проклятого такси пришлось поздороваться со своим обедом, а он вон, ничего, держится. — Потерпи, сейчас устаканится, — говорит Кларисса с топорной, но заботой. Ну теперь меня точно стошнит. Я закрываю глаза и в очередной раз убеждаюсь, что вот этот вот замечательный столб мой кандидат номер один в списке чудес света. Спустя минуты три мы, наконец, заставляем себя дойти до мотеля, который всё это время был за спиной, — типичной двухэтажной конструкции с комнатами-ячейками за белыми, облезшими и скрипучими дверями и мерцающими лампочками за пыльным стеклом. Меня всё ещё немного мутит просто от звука шагов Клариссы, взявшей инициативу вести нас, но деваться некуда. Лишь немного выжидаю, чтобы Нико пошёл в середине, отчасти потому, что не хочу прощаться со столбом так скоро, отчасти потому, что Нико, — несмотря на его важный видок человека, который проглотил палку, сделанную исключительно из драгоценных металлов, — видимо, досталось хуже нашего. Я слежу из-под полуопущенных ресниц, как он со странной, почти роботизированной медлительностью и осторожностью немного ведёт плечом, переставляет ногу и только затем поворачивается корпусом, при этом совершенно не двигая головой, как если бы её посадили на суперклей. Наконец, прикрыв глаза, выдыхает так облегчённо, точно уже выбрал место, куда будет выворачиваться, — и тут вдруг обошлось. Когда он упругим, чуть ли не радостным шагом проходит рядом, ужасно трудно сдержать смешок, но мне удаётся. В обшитом деревом холле мотеля освещение почти отсутствует, только горит пара желтоватых ламп на высокой стойке ресепшена. Мы тянемся к этому свету не как мотыльки, но как обычные полукровки к любой возможности спокойно вытянуть ноги, а не протянуть. За деревянным ресепшеном мы находим мужика лет сорока. Прилизанного, с аккуратной ржавой бородой, подвитыми усами, очками и красной хлопчатобумажной рубашкой, закатанной на локтях, — в общем, очередную жертву хипстерской моды. Как вы поняли, я не ценитель. Впрочем, это не моя проблема: сейчас очередь Нико заказывать номер. Он делает несколько твёрдых шагов до стойки и говорит: — Нам нужны три одноместных номера. Я чувствую что-то вроде предательства. Тупость. Форменная тупость: впервые всё может быть по-нормальному, а я, вместо того чтобы радоваться, чувствую себя так, будто меня променяли на односпальную койку. Ну, то есть, да, без «будто». Не то чтобы мы здорово проводили время в одном номере, но. Но всё же. Я быстро привыкаю ко всякому, и мне будет не хватать этого особого флёра «Между молотом и наковальней». Мужик окидывает Нико незаинтересованным взглядом светлых глаз. — Свободен один номер, остальные заняты или забронированы до следующей среды. К сожалению, ничем не могу помочь. Сожаления, как вы понимаете, в его голосе чуть меньше, чем ни черта. Он сразу же возвращает взгляд к монитору ноутбука. Мы с Клариссой переглядываемся и киваем — найдём другой мотель. Время ещё детское (оно всегда такое, если ты ходишь с мечом и парой магических приколов за пазухой), поэтому нет ничего зазорного в том, что пройти пару миль до следующего мотеля. Оздоровительный вечерний променад, все дела. Я уже думаю позвать Нико, как он облокачивается на стойку, склоняясь к мужику. И низко и бархатисто шепчет: — Я исполню все твои желания. У меня пересыхает в горле от его голоса. Кларисса расплывается в кровожадной ухмылке. Мужик вздрагивает и поднимает на Нико ошалевший взгляд, будто его поймали на горячем, когда он этого меньше всего ожидал. Бесстрастные черты Нико наполняются ледяной, почти бесноватой решимостью. — Те, которые преследовали тебя последние годы. Те, о которых ты боишься рассказать жене. Так, как ты захочешь, столько раз, сколько ты прикажешь. Я дам тебе это. Встану перед тобой на колени и буду умолять наказать меня. — Нико склоняется ещё немного, и мужик замирает, как олень перед ягуаром. Забывает моргать и, кажется, дышать. Голос Нико становится ещё тише, ниже, будто он делится секретом, стыдным и грязным до восторга, до упоения и дрожи: — Ты ведь знаешь, я был отвратительным, несносным мальчишкой с грязным языком. Мне так нужен кто-то, кто сможет проучить меня, поставить на место, заставить кричать. Ты свяжешь меня, чтобы невозможно было пошевелиться, упрёшь лицом в пол. Будешь пороть до тех пор, пока я не буду помнить ничего, кроме твоего имени. Кларисса тяжело, влажно вздыхает с закрытыми глазами. У меня дрожит нутро, и сложно сказать: волнительно или тошнотворно. В башке сплошь розовый душный туман и голос Нико, от которого у меня мороз по коже. Нездоровый жар начинает разливаться между рёбер, и с каждой секундой всё труднее соображать. Словно надвигается катастрофа. — Я буду… — Эй, хватит. С него достаточно, — хриплю я, хватаю его плечо и рывком разворачиваю к себе. — …твоим. Нико смотрит на меня такими чёрными глазами, будто они поглощают свет. Его взгляд настойчивый и тяжёлый — я буквально чувствую, как он давит мне на лёгкие. У меня перехватывает дыхание, слабеют ноги. Нико смотрит на меня и смотрит, и смотрит, и я хочу упасть перед ним на колени и умолять его, сам не зная о чём, — пожалуйста, пожалуйста, прошу тебя, — тычась лицом в его ногу, трясь щекой о его бедро и сжимая до сведённых пальцев. Потом Нико моргает, и меня отпускает — резко и разом, как если бы я бросился с обрыва и меня перестали душить одновременно. Он ведёт плечом, сбрасывая мою руку и острым движением разворачивается обратно к мужику с тем же бесстрастным выражением, точно ничего не произошло. Я шумно, с невыразимым облегчением вздыхаю. Мужик сглатывает. Утирает тыльной стороной ладони взмокший лоб. Кларисса сжимает губы в нить и глазеет на меня так, как если бы готова была сама взять в руки хлыст и выпороть меня за то, что я не дал довести фантазию до конца. На один ужасный, проклятый миг я сам себя готов избить за это. Мужик дрожащими руками кладёт три ключа на стол и принимается набирать номер на стационарном телефоне. — В забронированном вами номере произошла поломка трубопровода, в следствие чего мы не сможем принять вас в обговоренное время. От лица компании я приношу вам искренние извинения. Удивительно, что после такого он умудряется связывать буквы в слова, не то что больше десятка слов в одно предложение. Я же чувствую себя так, будто из меня мысли выскребли ложкой. Когда мужик в спешке заканчивает с одним клиентом, похоже, даже не выслушивая ответ, он поднимает глаза на Нико, и я вижу в них столько покорного голода, как будто вот сейчас Нико вознаградит его, погладив по голове и назвав хорошим мальчиком, что мне хочется то ли хорошенько встряхнуть его, то ли с чувством швырнуть что-нибудь об стену. Нико едва ли обращает на него внимание. Он молча, без единой эмоции на лице вытягивает один ключ и уходит. Мы с Клариссой, ничего не говоря, берём оставшиеся и разбредаемся по номерам.