Игра Облака и Тени

Проведя около часа за разговором с Луссурией, Тецуя окончательно успокоилась, расслабившись рядом с мужчиной. Он мягко, даже нежно, касался ее тонких рук и лодыжек, осматривая травмы под бинтами, тихо спрашивал, узнавая о ее самочувствии, и объяснял все действия, которые проводил. Зачастую успокаивающе улыбался, когда она в очередной раз подрагивала от прикосновений, и в целом старался всячески поднять ее настроение. Однако Куроко все равно могла различить небольшие морщинки на лбу и на мгновение сжатые губы при просмотре новых ран. Кажется, за нее волновались. От этого становилось невероятно, незнакомо тепло. Иногда его прикосновения были будто обезболивающие, которые прекращали ломоту в ее костях, тупую боль где-то внутри. Это казалось странным, но мужчина лишь обещающе улыбался на ее удивленный взгляд. — Подожди чуточку, я скоро вернусь. Тецуя нервно сглотнула. После таких слов или не возвращались, или… приходила ее мать. Девочка резко ухватилась за чужое запястье. Хоть ее и заверили, что она в безопасности, лечили ее, где-то внутри под ребрами скреблось мерзкое чувство страха, не отпускающее ее. — Все в порядке. — У Луссурии все внутри сжалось от этих больших испуганных глаз. Он погладил ее по волосам, спутанным после долгого, неспокойного сна. — Мне нужно взять новые бинты и лекарства. Мы же хотим, чтобы ты поправилась? Тецуя коротко кивнула, отпуская мужчину и отодвигаясь на середину кровати под одеяло. В те две минуты, когда никого кроме нее в комнате не было, девочка прислушивалась к своим ощущениям. Все было похоже на какую-то сказку. Ее забрали от матери и заботились, за ней ухаживали, давая нормальные лекарства и позволяя дышать без постоянного страха и боли. А еще, каким-то невероятным образом, присутствие этих людей рядом с ней дарило спокойствие и какое-то приятное чувство, что заставило ее коротко улыбнуться в свои ладони. Было еще много вопросов, но сейчас ей хотя бы не угрожали. Тецуя расслабленно выдохнула, откидываясь на мягкую подушку, раскидывая по сторонам руки и выпрямляя ноги. На высоком потолке — том кусочке, что она видела за балдахином — завивались резные стебли и лепестки. Она вдохнула теплого летнего воздуха, чувствуя нотки зелени с улицы. На какой-то момент ей показалось, что она находится в своих мечтах. Так умиротворенно и тихо, ничего не болит. На этой мысли она резко встала. Ей сказали, что без сознания она была около дня, значит, порез на бедре ее мать оставила ей вчера или позавчера? Тецуя слегка нахмурилась, надо было узнать какое сегодня число, а после вновь тряхнула головой. Гораздо важнее было узнать: почему же ей не болит ее нога? У нее уже были похожие травмы, и они заживали намного-намного дольше. Куроко резко откинула одеяло. Ее бедро было замотано, но Луссурия сказал, что пошел за новыми бинтами, а ей просто необходимо было узнать, как они это сделали. Аккуратно снимая бинты, Тецуя не увидела швов. Ни своих, ни чужих. На самом деле, там была лишь розовая полоса, как от глубокой царапины. Но точно не от пореза ножом. — Так, ну вот и все. Ты же недолго… — Луссурия запнулся, смотря на девочку, которая рассматривала свое бедро. Практически здоровое. — Как… Как вы это сделали? — Тецуя с широко раскрытыми глазами от шока и непонимания смотрела на мужчину. — Как у вас это получилось? — Ох, — он аккуратно положил медикаменты на кровать рядом, присаживаясь. Если честно, он понятия не имел, как именно ей объяснить про пламя. Ведь тогда сразу же придется говорить и про их «организацию», и про мир, в котором они живут. Судорожно перескакивая с мысли на мысль и стараясь найти какое-то оправдание, жалкое, но необходимое, Луссурия начал что-то выдумывать, не затягивая молчание. — Это довольно сложно объяснить. — Тецуя нахмурилась, возвращаясь взглядом к своему бедру и проводя в задумчивости пальцами по следу ее раны. Она думала, что останется рваный шрам. — Все, кхм, детали мы обязательно расскажем тебе позже, но сейчас можешь считать, что у некоторых людей в этом мире есть… ээ, — Луссурия никогда не думал, что будет объяснять ребенку про пламя — то, чью природу не до конца понимают и старейшие его обладатели. В их силах лишь принимать и использовать его, изучать его особенности и способности. В чем, в общем-то, они преуспели. Он прочистил горло, возвращаясь к разговору. — Скажем так, некоторые люди обладают особой м-магией? — Куроко склонила набок голову в ответ на его вопросительную интонацию. Но дело в том, что Луссурия понятия не имел, как объяснить лучше. Взгляд Тецуи упал куда-то в район шеи мужчины, но девочка ничего не рассматривала. Магия? Как в книгах, что ли? Она нахмурилась. Поверить в существование добрых и бескорыстных людей было легче, чем в существование волшебников, а для Куроко это что-то да говорило. — Мы называем это пламя. Смотри. — Луссурия привлекает ее внимание, закасывая рукав, и чувствует, как теплое пламя струится у него по сосудам. На ладони вспыхивает клубок яркого огня, что отражается бликами в глазах девочки. Она завороженно разглядывает языки пламени, что ласкают пальцы в черных перчатках, и сглатывает в почти что благоговении. Огонь непривычный, светло-желтый, будто раскрашенный карандашами. Тецуя следит за вздрагивающими лентами, пораженно выдыхая, и тянется, полностью увлеченная чудом перед собой, потрогать. Мужчина коротко улыбается. В больших голубых озерах плещется искренний, тихий восторг, удивление и то самое чувство, когда видишь нечто прекрасное впервые. Он и его окружение уже давно были привыкшие к пламени в его различных вариациях, а потому было странно даже наблюдать за тем, как кто-то настолько поражается их силе. Это был один из тех самых моментов, когда он понимал, что от других его отделяет не только работа на мафию, а кое-что намного более значительное, прекрасное, и в равной степени опасное. Луссурия сосредоточился на потоке своего пламени, давая внутреннюю команду не вредить человеку. У него, конечно, пламя исцеления, но оставить ожог при отсутствии должного контроля, да и при простом желании, он сможет запросто. Тецуя не замечает разные мимолетные проблески эмоций на лице мужчины: она полностью поглощена зрелищем перед ней. Ее тонкие, бледные пальцы проходят сквозь теплый воздух, разрывая желтое пространство. Тепло ласкает ее кожу, не обжигая, и где-то внутри у нее спирает дыхание. Это так красиво! Слова о магии перестают быть какой-то чушью, если только не все происходящее — затянувшийся сон, просто наваждение. Она плавно шевелит пальцами в ярком — и да, волшебном — огне, переводя взгляд на лицо Луссурии. У того мягкая улыбка, а в глазах — взрослая сниходительность по отношению к ребенку, нежность и что-то еще, что Куроко не может пока понять. — Значит, именно с помощью этого, эм, пламени вы вылечили мои раны? — Луссурия кивает, прекращая играться огоньком на своей ладони. И где-то внутри что-то дергается от того, как мимолетно нахмурилась, расстроившись, девочка. Ничего, в скором времени она сама сможет вызывать и наслаждаться бликами фиолетового пламени. Он сглотнул, вспоминая, почему Тецуя будет обучаться пламени, но отодвинул такие мысли подальше. Это их мир, и оттирать кровь чужих и своих с ладоней для него — привычное дело, рутина почти что. Когда-нибудь, впрочем, довольно скоро, это станет ничем не примечательным и для девочки. — А теперь нам надо наложить повязки на твои раны и вновь забинтовать бедро, — Тецуя стушевалась, чувствуя вину за то, что сняла бинты без разрешения. Она понятливо кивнула, подползая ближе к краю кровати, откидывая одеяло и послушно ожидая новых указаний. Через несколько минут тихих воркований Луссурии над быстро заживающими благодаря пламени ранениями Тецуя походила на мумию. На ней до сих пор была больничная сорочка, длиной чуть выше колена. Из-под нее на руках, на бедрах и щиколотках, на шее выглядывали свежие бинты, скрывая под собой следы травм и синяки. На лице — затянувшиеся мелкие царапины. Но это было намного лучше, чем свернуться клубком в углу своей комнаты, молясь, чтобы в кровоточащую рану не попала инфекция. — Итак, моя работа на этом закончена. Сейчас к тебе придет одна из горничных, которая поможет тебе обосноваться тут. Если возникнут какие-то вопросы, можешь спросить у нее. — Куроко кивала, запоминая. Расставаться с мужчиной, к которому она только привыкла, желания не было. Но и поводов задерживать — тоже. — Если же что-то будет болеть — не терпи, попроси ее позвать меня. Так, что еще? — Луссурия провел взглядом по кровати, возвращаясь к лицу девочки. Та была в своих мыслях, но было видно, что слушала внимательно. — Ближайшие два-три дня будешь соблюдать постельный режим, после — посмотрим. Я приду к тебе еще раз вечером. Луссурия как-то непривычно для себя в нерешительности поднялся, собирая использованные бинты и оставшиеся медикаменты. Куроко, свесив с высокой кровати ноги, следила за ним. — А когда… — Луссурия сразу повернулся, реагируя на тихий голос Тецуи. — Когда я смогу увидеться с Занзасом? — Честно, не знаю, — мужчина качнул головой. — Он со Скуало в Японию по работе ездил, так что, наверное, сейчас занят отчетами и прочей обязательной бумажной ересью, — он скривился. Документы не любил никто, а Скайрини так и вообще периодически вспыхивал, и от тех оставались лишь летающие почерневшие кусочки. Это, однако, его не освобождало, и, как только он успокаивался, садился и заполнял «блядские бумажки». — Но я могу попросить его подойти, если хочешь, — Куроко замотала головой. Она хотела с ним встретиться, но не отвлекать от работы. Тецуя подобрала к себе колени, она уже доверилась Занзасу, поверила, что он — хороший, но вдруг, когда она отвлечет его, или будет раздражать, он разозлится? Станет, как ее мать? Или вообще вышвырнет ее из этой сказки, за которую Куроко хочет отчаянно уцепиться тонкими, костлявыми пальцами. Она сглотнула, сильнее прижимая к себе ноги, уткнулась лбом в колени, зажмурилась. — Зачем я вам? — Раздался тихий, надрывный шепот, который дрожью прошелся по позвоночнику Луссурии, задевая какие-то струны его души. И этот звон оглушил его своей отчаянной надеждой. И ведь правда, девочка внезапно оказалась где-то в совершенно другом месте без приличных объяснений, в кругу чужих людей. Вопрос был логичным, разумным, но в этом тихом шепоте было нечто, что сжимало его сердце. — Разве Занзас тебе не говорил? — Луссурия уклоняется от ответа как может. Скайрини тоже должен был хоть что-нибудь сказать Тецуе в больнице. Не все, но что-то. — Он сказал, что давно меня искал, и что я — часть его семьи, — Куроко поднимает свои глаза, закрытые пеленой непролившихся слез. Луссурия удивляется ее словам, потому что это изначально сказал Занзас. И что-то внутри, где-то далеко-далеко, забытое почти, мурчит от удовольствия. Солнечное пламя поет какие-то мгновения, потому что его Небо — каким бы скупым на эмоции тот не был — признает их семьей. Мужчина моргает, в ступоре из-за слов, из-за чувств, которые в нем поднялись, а потом улыбается и кивает. — И он прав. Мы — одна большая, сумасшедшая чуть-чуть семья. В ближайшие дни ты познакомишься со всеми остальными. И да, мы искали тебя. Жутко звучит, правда? — Солнце Варии хихикнул, смотря на недоверие к его словам в голубых омутах. — Но, если упрощать, это так. Конечно, есть определенные детали, которые я не могу тебе раскрыть, по крайней мере сейчас. — Он присел рядом с девочкой, держа одной рукой медикаменты, а вторую положив на лохматую макушку. — Но в свое время ты все обязательно узнаешь. — Мужчина вздыхает, а Куроко кивает, думая, что он так реагирует на ее излишний интерес. На какое-то мгновение воцаряется умиротворенная тишина, прерываемая переливистыми песнями птиц за открытым окном. — А сейчас, мне пора. Он нехотя встает, проводя ладонью по мягким длинным волосам, и наконец подходит к двери. Куроко следит за его движениями, кладя на колени щеку. Дверь за мужчиной закрывается, оставляя ее вновь одну в этой комнате. Тецуя закусила губу. Странно, все вокруг было странным. Не отрывает взгляд от закрывшейся двери, потом медленно встает с кровати, приземляясь босыми ступнями на мягкий, ворсистый ковер. Следующие два дня, как сказал, кажется, Луссурия, у нее будет постельный режим, значит, как минимум, эти дни она будет в этой комнате. По крайней мере, она бы этого очень хотела. Помещение было просторным, светлым, его стены не давили и не напоминали о ее прошлом доме. Куроко слабо передвигает ногами, наслаждаясь отсутствием боли. Она такого не чувствовала очень давно: чтобы не ныли колени, не кололи порезы на спине, не тянули мышцы, не отдавали тупой болью синяки на ребрах. Девочка впервые за несколько месяцев вздохнула полной грудью, пробуя свежий воздух Италии. Она поджала губы, подходя к окну. Там все пестрело зеленью, дорожки складывались в причудливый узор сада. Куроко прислонилась лбом к прохладному стеклу, стараясь не сорваться в скулеж, а трезво, насколько ей вообще позволяла ситуация, все обдумать. Она до сих пор не знала, где она — да, в Италии, рядом с Палермо — но для нее самой это было лишь доказательством, что она далеко от родного Токио, сколько бы он ей боли не принес. Она не знала, кто эти люди. Верила им, хотела увидеться с Занзасом, доверяла Луссурии, но есть и другие — как ей уже говорили, ее новая семья. Тецуя любила читать, любила смотреть фильмы с папой, когда Итами дома не было. Она знает, что такое семья в общем понимании. Это люди, которые тебя любят, которым ты можешь доверять, которые всегда тебе помогут, рядом с которыми ты чувствуешь спокойствие и счастье. У Куроко была семья. мертвые, пустые глаза отца, крики матери, металлический запах крови Она судорожно вздыхает, пытаясь отогнать непрошеные воспоминания. И все же, даже если они собираются стать ее семьей, она не знает, кто они. Откуда они пришли, чем они занимаются. Откуда у них эта способность вызывать пламя? Что это вообще? Но эти вопросы ее волновали не так сильно, как один-единственный. Она хотела, отчаянно хотела поверить этим странным взрослым, что они сделают ее частью своей семьи. Но… зачем она им на самом деле? Еще года назад она запомнила, что никто просто так ничего не делает. Дети дают игрушку в обмен, школьники подлизываются к учителям ради лучшей отметки, родители дарят детям подарки ради хорошего поведения. Ее мать зовет ее к себе, чтобы ударить под ребра, гладит волосы, чтобы уцепиться в них, проводит по шее, чтобы задушить, ласково говорит с ней, чтобы после слушать ее рыдания, крики и мольбы. Тецуя проводит ладонью по лицу, опускаясь под окно, прислоняясь спиной к стене. Неизвестность пугала, натягивала нервы в струну, заставляла думать о чем-то плохом, о матери. Куроко чаще задышала, зажмурив глаза. Ее здесь нет, не будет, она не доберется до нее, больше нет, никогда. Теперь она далеко, в тысячах километров от дома. Они говорили ей, что Тецуя в безопасности, что больше не увидит Итами. Они обещали ей. Постепенно туман воспоминаний и панического страха рассеивался, и Тецуя, слегка дрожа, поднялась, опираясь о подоконник. Солнечные лучи ласкали лицо, заставляя мышцы расслабиться, разглаживаясь. Не стоит об этом сейчас думать. Ближайшие дни она будет здесь, под наблюдением Луссурии. Кажется, он говорил, что должен еще кто-то придти. — Привет, меня зовут Сильвия, и я буду рядом с тобой, пока ты… — Девушка лет двадцати семи развернулась, держа у себя на руках стопку одежды и закрывая бедром дверь, и замерла на секунду, рассматривая Тецую. Она готовилась ко многому, когда ее подозвал один из офицеров — самый странный, но и самый дружелюбный — и сказал, что на ближайшие дни она освобождена от своих обязанностей, но должна будет присматривать за девочкой. На вопрос, почему именно она, Луссурия ответил, что слышал про знание японского и младших братьев и сестер. Ради них, в общем-то, она и работала на Варию. Ей оставалось лишь кивнуть, слушая небольшие указания, главным из которых была должная забота. Что это за девочка, откуда она появилась, и какое вообще значение имела для Варии было непонятно. Поэтому настраивала себя не удивляться. Но увидев хрупкую фигурку, полностью обмотанную бинтами, с широкими голубыми глазами, в которых плескался страх и стоял туман непролитых слез, Сильвия проглотила свои слова. Длинные волосы спутались, некоторые пряди падали на лицо. А в этой больничной сорочке она казалась еще более маленькой, чем была. — Кхм, я буду заботиться о тебе, пока ты будешь выздоравливать. — Девушка замолчала на секунду, задумавшись. — А может и потом. — Здравствуйте, — Куроко поклонилась, выравниваясь под удивленный взгляд итальянки. — Меня зовут Куроко Тецуя, позаботьтесь обо мне. — Конечно-конечно, — сразу же проворковала Сильвия, откладывая одежду на комод и подлетая к девочке. — Могу я называть тебя Тецуя? — девочка кивнула. Ее новая знакомая мягко взяла ее за руку. — Пойдем-ка умоем тебя и переоденем, а то, наверное, надоело ходить в этой больничной простыне? — Сильвия широко улыбнулась на очередной молчаливый кивок Куроко. Они прошли в ванную комнату, в которую, оказывается, была дверь рядом с кроватью с другой стороны. Мягкими, ласковыми движениями девушка умыла бледное личико Тецуи, нежно стирая не сорвавшиеся слезы. Она до сих пор не знала, кто эта девочка, но она казалась настолько потерянной, что сердце горничной не выдерживало. Ее собственные младшенькие были такими же шумными и энергичными, как и она сама, но, когда надо, слушались старшую сестру. Сейчас уже самому младшему из их семьи было около пятнадцати, а потому, взглянув на Куроко, в Сильвии проснулась забота, которую она успела позабыть. Смешно звучит для девушки, которой всего-то двадцать семь, но такова жизнь. Ей пришлось рано повзрослеть. Между тем Куроко вытерлась махровым полотенцем, прилежно складывая его и укладывая на невысокий шкафчик. Сильвии оставалось с этого только умиляться. Они спокойно вышли из ванной, и она усадила Тецую на кровать, подходя к стопке, которую ранее оставляла на комоде. Ей сказали прихватить одежды для маленькой девочки, чтобы ее переодеть, и за неимением права как-то перечить верхушке Сильвии пришлось выкручиваться. Потому что хоть ты головой о стену стукнись, во всей Варии не было восьмилетних девочек. Она тогда нашла какие-то свои маленькие платья, пару из которых были не испорчены, но сели после неудачной стирки. Хотя, смотря на Тецую, девушка понимала, что ей будет велика любая одежда. — Смотри, что я принесла. Я понимаю, что они могут не подойти тебе по вкусу, да и большеваты точно, но ничего. — Сильвия раскладывала одежду на постель перед девочкой. Она правда надеялась, что та не расстроится и не расплачется, будь то от капризов или чего-либо еще. Пока что она была безумно спокойной и тихой. — Это только на первое время, потом сходим с тобой по магазинам или вообще пригласим кого-нибудь сшить твое собственное, — Сильвия улыбалась, стараясь подбодрить Тецую, но понимала, что обещает сейчас из воздуха. Было видно, что она важна для Варии, но обещать уже сейчас тратить их деньги… Дева Мария, пусть они не узнают об этом. — Ну как? Выберешь что-нибудь? Куроко хлопала глазами, рассматривая четыре платья, лежащих перед ней. Сильвия мягко улыбалась, присев на кровать напротив. Девушка была милой. У нее были светло-русые волосы в пучке, тепло-карие глаза, родинка на подбородке и нежные руки. Голос был яркий, но не звонкий, не раздражающий. Она ласково смотрела на нее, помогла умыться, и вообще, казалось, излучала доброту. Тецуя поджала губы, было приятно, очень-очень, настолько, что где-то внутри болело от непривычности. Неправильности. Она ткнула пальцем в свободный сарафан бирюзового цвета с белым кружевом. — Вот это, пожалуйста. — Отлично, тогда, сейчас будем тебя переодевать, — воскликнула Сильвия, подавая руку девочке, чтобы она встала. Потом осторожно стянула сорочку, сглатывая. Ключицы, тазовые косточки и ребра девочки выпирали, вся она была безумно худой, даже на вид слабой. И вся кожа была белоснежной под лентами бинтов. Девушка поджала губы, в ее взгляде промелькнула жалость, но она убрала ее. Она не знает откуда это, но такое обилие травм довольно хорошо объясняло поведение Тецуи. Сильвия сделает все возможное, чтобы скрасить жизнь этой девочки. Она мягко натянула через верх сарафан, вытягивая длинные волосы и завязывая на поясе белую ленточку под цвет кружева. Горничная вздохнула, сожалея о бинтах, что выглядывали из-под бирюзы. Было видно, что платье ей большое, но оно с нее не сваливалось. Девочка с ее нежным цветом волос и глаз, с бледной кожей, была похожа на фарфоровую куклу. — Ты такая красивая, Тецуя. Куроко зарделась, закрывая руками горящие щеки. Папа когда-то говорил ей, что она милая и красивая, но девочка просто улыбалась на слова Кайсо, от которых становилось теплее. И все, больше она ничего такого не слышала. А сейчас, от незнакомого человека… Хотелось спрятаться. — Сп-спасибо, — она убрала ладони от лица, все еще бегая взглядом по ковру. Сильвия мягко погладила ее по голове, уходя, чтобы положить одежду обратно на комод и не смущать девочку еще больше. — Ты, я думаю, проголодалась, хочешь что-нибудь конкретное? — Ей сказали, что Тецуя была без сознания сутки. А судя по состоянию ее организма, непонятно когда она вообще последний раз ела. — Что ты любишь? — А можно ванильный коктейль? — Тецуя широко раскрыла глаза, вспоминая вкусный напиток, о котором иногда мечтала. Сильвия рассмеялась на такое простое желание. — Конечно, но только после того, как мы тебя накормим чем-нибудь более полезным. — Куроко засияла, предчувствуя ваниль. — Пойду скажу, чтобы тебе приготовили завтрак, у тебя есть на что-нибудь аллергия? Тецуя покачала головой. Сильвия в ответ кивнула, выходя, чтобы найти кого-нибудь и послать того к повару. На это не понадобилось много времени, а потому уже через минуту или две она вернулась. Тецуя продолжала сидеть на том же месте, рассматривая кружево у себя на подоле. — Пока ждем, давай я расчешу твои волосы, — Тецуя дернулась и настороженно кивнула, садясь боком. Сильвия подошла, присаживаясь и беря в руки мягкие, тяжелые голубые пряди. Потрясающий цвет. Она нежно водила по ним расческой, стараясь причинить как можно меньше боли и неудобства. Куроко была напряжена, но постепенно под теплыми ласковыми прикосновениями расслаблялась, закрывая глаза. Вспоминались руки папы, его рассказы и истории, пока он ухаживал за ее волосами. Глаза заслезились. Наверное, папа был бы рад, узнав, что она выжила и выбралась из когтей Итами. Куроко всхлипнула, на что горничная сразу же среагировала. — Больно? Тецуя закачала головой, но слезы теплыми ручейками скатывались по бледным щекам. Ками-сама, она только сейчас поняла, что на самом деле выбралась из того ада, в котором жила последние года. Что смогла это пережить, что не подвела своего папу и его веру. — Тише-тише, — Сильвия обошла девочку, присаживаясь на корточки и вытирая слезы осторожными прикосновениями. — Тебе что-то болит? — Куроко опять закачала головой, опуская ту, и волосы ширмой скрыли выражение ее лица. — Может мне позвать кого-нибудь? Луссурию, например? — девочка вновь всхлипнула, но движением головы отказала. У девушки разрывалось сердце, что не так она сделала? Что вообще произошло? — Тецуя, все хорошо. — Простите, пожалуйста. Простите, я больше не буду. — Куроко боялась, что сейчас ее обвинят в том, что она «развела сырость». И Сильвия перестанет на нее смотреть так по-доброму. И все это вообще исчезнет. И облегчение, которое она испытала только что, будет ложным и обманчивым. Но горничная лишь грустно улыбнулась. — Тебе не за что извиняться, просто не пугай меня так больше. Если что-то случилось, ты расскажи, я все обязательно выслушаю, хорошо? — Девушка вновь вытерла мокрые дорожки, садясь на свое место. — Хочешь, я заплету тебе что-нибудь? Куроко закивала, успокаиваясь под нежные движения ладоней Сильвии. Тепло пробиралось под кожу, оставляя там приятный след. Тецуя прикрыла глаза, чувствуя, как прядка за прядкой собираются во что-то, без сомнений, красивое. Было приятно. Было спокойно.