Игра Облака и Тени

За окном темнело все сильнее, ночные облака закрывали своей мглой белесые звездочки, создавая образ черного полотна. Однако, вскоре они опустились вниз, выпуская из своих объятий железную птицу. Занзас провел по лицу рукой, стараясь стряхнуть с себя непривычную усталость и нервозность. Лед стукался о стенки стакана с виски, что совершенно не помогал затупить беспокойство о девчонке — Тецуе, поправил он про себя. Задумчивый Скайрини выглядел слишком необычно — даже странно — для своих подчиненных. Скуало, быстро раздав необходимые указания и приказы, вернулся обратно в больницу, готовый ко многому. Если честно, практически ко всему, что вообще укладывалось в его голове. Оказалось, что у него была слишком извращенная фантазия, что работала только в одном направлении, потому что увидеть Занзаса нежно поглаживающим сопящую девчонку в объятьях он готов определенно не был. Босс лишь хмуро уставился в ответ на Суперби, и тот отчетливо прочитал во взгляде, что ему стоит говорить тихо. А еще лучше вообще не говорить. В тишине они прождали несколько часов, в течение которых Скайрини ни разу не сдвинулся со своего места, стараясь не потревожить Тецую. Она тихо сопела в его рубашку, иногда сжимая ткань в своих бледных ладошках еще крепче. На фоне белых исхудалых щек ярко выделялись красноватые уголки глаз. Тонкой ниточкой, что опоясывала сердце Заназаса, он чувствовал ее переживания и метания во сне, будто в бреду. Она несколько раз глубоко хватала воздух ртом, будто задыхалась. Мужчина понимал, что, возможно, ей снится кошмар, но будить ее не хотелось — Тецуе нужен сон. В итоге она проспала все время, что они ожидали Луссурию и самолет, обещанный Савадой. Варийское Солнце прибыло где-то около двух, когда за окном, из-за тускло горящей лампы в комнате, ничего нельзя было разглядеть. Лусс простоял на пороге палаты минуты две, хлопая глазами с раскрытым ртом, так как причину такой спешной отправки в Токио ему не сообщали. Лишь сказали, что приказ Занзаса — а они не обсуждаются. Но настолько умиротворяющая картина в госпитале Шамала выбивала его из состояния равновесия, заставляя лишь умиляться и удивляться. Скайрини цокнул языком на такое поведение подчиненного и, так и не выпуская из рук Тецую, направился из помещения. Луссурия хотел бы многое спросить (Кто такая эта девчонка? Откуда она? Зачем она им? Что случилось с Занзасом?), но Скуало лишь устало закатил глаза, советуя ему сейчас не влезать. Как только они сели в самолет, его отправили вместе с голубоволосой в смежную комнату, где находилась кровать, и дали приказ вылечить. Сам Скайрини и мечник ушли за дверь, оставляя мужчину один на один с хрупкой спящей девочкой и пульсирующей мыслью, что это — Облако Занзаса. Он вздохнул, закатывая рукава и стягивая черные перчатки с ладоней. Девочка — Тецуя, как сказал Суперби — иногда хмурилась во сне, сжимая кулачки, закусывая губы. Приложив ладонь к ее лбу, Луссурия почувствовал слегка повышенную температуру и крохотные искорки пламени, что боялось за свою носительницу. Аккуратно перевернув ее на спину, он положил руку чуть выше живота, ощущая под своими пальцами края бинтов, что были обмотаны не только вокруг ее груди, но и на бедрах, плечах и запястьях, они были даже на шее. Внутри разливалась грусть и сожаления. Луссурия был чувствителен к другим людям, к их эмоциям и травмам, практически также, как и Туман. А врожденный более мягкий характер, чем мог бы показаться, заставлял переживать за окружающих его людей всем сердцем. Смотреть же на настолько израненную девочку было трудно, даже вспоминая о том, что он видел и делал до этого. Он прикрыл глаза за темными очками, стараясь как можно лучше контролировать свое пламя, тонкими нитями направляя его прямо к трещинам в ребрах и внутренним повреждениям девочки, коих было далеко не мало. Он чувствовал — сам направлял — как пламя проходит по сосудам прямо в поврежденные органы, что были покрыты ушибами. Казалось, с такими повреждениями она должна была скулить о помощи из-за невыносимой боли, но каким-то чудом этого не произошло. Наверное, помогло обезболивающее и меры, предпринятые Шамалом ранее. Когда он закончил вливать свое пламя, вариец начал аккуратно снимать бинты, чтобы сделать перевязку заново и увидеть остальные травмы Тецуи, которые ему сказали по возможности убрать. Луссурии оставалось лишь шокировано вздыхать на очередную бело-розовую полосу, которыми было исчерчено тело Куроко. Все ее руки и ноги были покрыты свежими и не только шрамами, по которым мужчина осторожно проводил Солнцем. Он лишь стискивал зубы и сжимал губы в тонкую полоску, когда оказывалось, что шрамы слишком старые для их исчезновения. Сам факт нахождения старых шрамов у ребенка выводил из себя, заставляя варийца то злиться, то чуть ли не плакать. Он очень надеялся, что Тецуя не проснется, когда вновь медленно переворачивал ее, чтобы увидеть спину. Луссурия точно не знает, что проснулось у него внутри, когда он посмотрел на это. Тецую он сегодня видел впервые, он даже не разговаривал с ней толком, но лишь один факт — самый важный — был в том, что она — будущая Хранительница Занзаса. Его Облако, а значит и член семьи для Луссурии. Возможно, он ее еще плохо знает, возможно, он еще не знает о чем говорит, но: Дева Мария, кто вообще на это способен? Бледная спина Тецуи выглядела будто неудачное полотно, на котором садист исполнял все свои фантазии. Шрамы были разные: разной формы, разного происхождения, разного срока. Резкие полосы от ножа и чего-то еще, достаточно острого, перечеркивали неровные пятна от серьезных ожогов, свежие и рваные от недостатка лечения линии перекрывали старые. Луссурия судорожно сглотнул, давя в себе глухую жалось и разгорающуюся не ненависть, нет, что-то пострашнее. Он, будто бы боясь, коротко коснулся бледной кожи Тецуи, проведя в задумчивости по одному из шрамов. Старые и новые, зажившие полностью и не до конца, следы ее страданий рисовали на спине Куроко спутанную паутину, из которой ей уже не выбраться. Луссурия закусил губу, проводя Солнцем по каждому сантиметру ее спины, искренне желая, чтобы шрамы исчезли. Но большинство было старыми, въедливыми в кожу, в ее мышцы и позвоночник, не давая себя убрать. Укрыв девочку легким покрывалом, Луссурия еле выбрался из комнаты на подкашивающихся ногах. Понимание того, что еще больше он сделать для нее не сможет, ураган из эмоций, что поднялся внутри, а также небольшая усталость из-за слишком тщательного контроля пламени, чего он не практиковал уже давно, давили на него достаточно, чтобы подрагивать. Он не обратил внимания на требовательный вопросительный взгляд Занзаса, заваливаясь на одно из кресел и закидывая в себя виски. Скуало поднял бровь на такое действие Луссурии, который всегда был не то чтобы против — Скайрини не позволил бы — но старался свести употребление спиртного к минимуму. Солнце же в это время поставил со звоном бокал и устало зачесал зеленые волосы назад. Давно они его таким не видели. — Луссурия. — Занзас произнес это с нажимом, почти угрожающе. Не будь названный его Хранителем, вздрогнул бы и выпалил все на духу от испуга. — Занзас, — Лусс немного хрипел: давно он ничего настолько крепкого не пил. — Кто… — мужчина задумался, стараясь нормально сформировать вопрос, однако кроме оскорблений и ужасной картины тела девочки к нему на ум мало что приходило. — Кто сделал с ней это? — Ее мать, — Скайрини помрачнел, прожигая бордовыми глазами свое Солнце. — Что конкретно заставило тебя задать этот вопрос? — Ее шрамы, Занзас. — Луссурия не называл его Боссом, как обычно, не улыбался лукаво, не мельтешил перед глазами. Черт, да он знает эту девчонку от силы часа три, но непонятным образом уже прикипел к ней. На ум приходило лишь одно: они семья. Еще не до конца познакомившаяся, еще не привязавшаяся друг к другу, но они связаны. И связь укрепляется с каждым из них. — По ее телу можно создавать методичку о последствиях травм без должного лечения. Это ужасно, на самом деле. — Луссурия глубоко вздохнул, вновь откидываясь на спинку кресла. Он прикрыл глаза, собираясь с мыслями, в то время как Скайрини все еще молчал. Но его подчиненные отчетливо чувствовали волны пламени ярости, расходившиеся от разъяренного Неба во все стороны. — И большинство из них старые, Занзас. Понимаешь? Сколько ей лет? Семь? Девять? — Восемь. — Прошипел Скайрини, сжимая бокал. — Дева Мария, ей всего лишь восемь лет, а у нее уже есть настолько ужасные шрамы, что мое пламя не излечивает их. Да ничье уже не излечит. — Луссурия смотрел на свои руки, которые вновь спрятал в черные перчатки, и глубоко дышал после слишком эмоциональной маленькой речи. В стороне, там, где сидел Занзас, лопнул хрусталь и полетел на пол мелкой крошкой вместе с крупными осколками. Скайрини будто превратился в яростного хищника, который готов был скрутить шею первому, кто двинется. Но с его ладони капала кровь, поэтому Луссурия, устало вздохнув, потянул его запястье к себе, не боясь быть «съеденным». Пламя Солнца ласково оплело руку своего Неба, залечивая мелкие царапины, заставляя кожу затягиваться, а кровь останавливаться. Занзас и вправду никак не отреагировал на это, лишь снова сжав ладонь, когда Лусс отпустил ее. — Что насчет всего остального? — Глава Варии взглянул на Хранителя. В его глазах плескалось волнение. — Вряд ли можно сказать, что все в порядке, но все, что можно, я сделал. — Луссурия скрестил руки и вытянул ноги во всю длину, благо напротив него не было другого кресла. — Трещины в костях, незажившие раны и свежие порезы. Спасибо Шамалу, их было легко вылечить. — Негласный врач Варии прикрыл глаза, чего, впрочем, за его очками видно не было. Хотелось спать. Его вырвали из постели в пять утра, сажая на пятнадцатичасовой рейс, а потом он часа два или три накачивал Тецую Солнцем. Насколько бы Луссурия не любил эту жизнь и окружающих, устал он сильно, пусть и выглядел до безобразия цинично, заваливаясь спать после такого разговора. Но новости, которые ни счастливыми, ни печальными не назовешь выматывали варийца, что и так близко воспринял раны Куроко. Он подавил зевок, но видя, что Занзас кивнул и отвернулся к иллюминатору, а Скуало молча сидел о чем-то задумавшись, мужчина немного сполз с кресла, чтобы принять более горизонтальное положение. Веки казались слишком тяжелыми. Скайрини всматривался в звезды, светящиеся в темноте. Злиться еще и на то, что его Солнце нагло развалился и заснул во время разговора, он не собирался. Все же Луссурия и вправду мог устать, пока использовал пламя. Мужчина прокрутил запястьем новый стакан с янтарной жидкостью. То, что Тецуя оправится от серьезных ран, которые получила совсем недавно, немного облегчало груз, что придавливал Занзаса к земле. Однако факт старых, неизлечимых следов ее отвратительного детства, что и детством не назовешь, вновь и вновь выводил его из себя. Голубые глаза Куроко походили на бескрайний океан, в котором волнами плескалась боль и непонимание, пеной шуршал страх. Мужчина вздохнул, прикрывая глаза и пытаясь убрать странное видение. Что-то кольнуло в сердце. Внутри, где звездой сходилась связь с его семьей, образовались узлы, что мешали нормально вздохнуть. Блять, Занзас ненавидит быть Небом. Тецуя открыла глаза внезапно, поднимая вверх свою ладонь, раздвигая пальцы, чтобы свет не был болезненным. Тело было странно легким, будто бы она здорова и не упала недавно с третьего этажа, не бывала в больнице. Светлые стены, небольшой шкаф, тумбочка. Потолок был белоснежным, заставляя жмурится. Куроко поднялась, посмотрев влево. Тюль развевался из-за легкого ветерка с улицы. За окном виднелись зеленые кроны деревьев, что периодически шелестели. Девочка протерла глаза, оглядываясь еще раз. Все было неуловимо знакомым, каким-то странным, неправильным. Тецуя встала с кровати, ступая на белый ковер. Бедро не болело от слова совсем, не было ни следа прошлой травмы, которую она со слезами на глазах зашивала. Она подошла к столу, на котором ничего не было кроме пары листиков и карандашей. Интересно было, где тот мужчина — Занзас — который привез в больницу. Куроко, движимая любопытством, аккуратно прошла к двери, открывая ее, чтобы увидеть узковатый коридор. Знакомый. — Привет, Те-цу-я. Куроко резко захлопнула дверь, падая на слабых ногах и зажимая себе рот в немом крике. Нет, нет, нет. Она не могла снова оказаться в том месте, откуда ей так повезло выбраться. Она не могла увидеть весь вчерашний день просто во сне. Было больно, неимоверно, когда она зашивала порез, все ее тело тряслось от обжигающе-колющей боли, что выбивала все мысли из головы. Ей не могло присниться все настолько отчетливо, ведь и ситуация была настолько абсурдной и странной, что и не придумаешь самой. Но Тецуе было страшно. А если и вправду был только сон? Вдруг боль, ветер при падении, тепло Занзаса, его яркие бордовые глаза были лишь сном? Нет, нет, нет. Куроко затряслась, рассматривая свою комнату через блеклую пелену слез. Как же она могла сразу не узнать этот ковер, этот стол, этот балкон, с которого вырвалась на мнимую свободу. Паника охватывала ее всю, не давая спокойно рассуждать и смешивая все ее мысли воедино. Сомнения в реальности топили ее в своей неопределенности, пока за дверью она не услышала новые шаги. Они раздавались словно гром, дрожью разбегаясь по ее позвонкам. В дверь постучали, вежливо попросив выйти. Но Тецуя знает, что Итами никогда не просит вежливо, ее мама требует и приказывает. Все внутренности сжались в комок, не отпуская ее. Все казалось абсурдным, смешным, ненастоящим. И все же это было больше похоже на правду, чем совершенно незнакомый человек, предлагавший стать его семьей. Словно она не контролировала свои действия, Куроко, закусывая губы, поднялась и добровольно открыла дверь подрагивающими пальцами. Перед ней была Итами. Темные волосы по плечи, мутные серые глаза, ртутью выжигающие на ней клеймо, ухмылка, разрезающая ее лицо. Мама Тецуи стояла напротив дочери, высматривая в ней что-то. Она наклонилась, обхватывая пальцами ее подбородок, в то время как Куроко не могла ни шевельнуться, ни дернуться. Будто бы руки женщины были сделаны из стали, ограничивая ее и заставляя стоять на одном месте. Руки девочки повисли словно у безвольной куклы, блеск исчез из голубых глаз, оставляя блекло-синюю грязь. Длинные ногти брюнетки царапали, впивались в нежные щеки, когда Тецуя практически сдалась, смотря на мать почти сломанными глазами. Женщина счастливо улыбнулась, убирая ладонь, но оставляя несколько красных полос на ее лице. Куроко видела в глазах Итами ее мысли: осталось совсем чуточку, и ее дочь, эта маленькая дрянь сломается, зауважает ее по-настоящему. Она замахнулась, отвесив хлесткую пощечину девочке, откидывая ее голову вправо. Сделала так еще несколько раз, пока не увидела капельками сочившуюся кровь из губ Тецуи. На щеках фиолетовым расцветали гематомы. Сил на слезы не оставалось. Куроко была за странной пеленой, прозрачной, но глухой стенкой. Ее берут за воротник, кидая в коридор. Неужели приступ гнева матери на балконе был сном? Помутнением? Ее голубые волосы наматывают на кулак, поднимая на носочки, пинают коленом в живот. Неужели чувство свободы и ветра за спиной было лишь так и не сбывшейся мечтой? Итами что-то спрашивает, злиться, когда ей в ответ молчат, тянет волосы все выше, ударяя по коленям, чтобы девчонка падала. Неужели обещания новой семьи, яркие бордовые глаза были лишь видением? Итами злиться, кричит, выведенная из себя молчанием. Она хватается двумя ладонями за плечи Куроко, впиваясь в них ногтями до крови, чтобы остались шрамы, проводит вниз. Неужели ощущение теплых и родных объятий было лишь иллюзией, отправленной к ней на помощь? Итами устало выдыхает, уставшая от избиений, зачесывает свои волосы назад, пиная Тецую в живот туфлей. Она смотрит на скукожившуюся девчонку на полу, с кровоподтеками и гематомами, и кривится в отвращении. Она хватается за горло Куроко, сжимает так, чтобы почувствовать пульсацию на ладони. Тецуя не дышит — попросту хрипит и сипит, стараясь ухватить воздух кровавыми губами и сжимающейся гортанью. Кажется, кислорода не хватает, когда перед глазами все темнеет, заходится синими звездочками, а воздух становится раскаленным настолько, что и вздыхать не хочется. Итами прищуривается, ударяя девчонку головой об стену и вдавливая еще сильнее, сжимая хрупкую шейку в своих острых когтях. Она шипит словно змея, жалкая гадюка, наконец выбравшаяся на свет: — Они тебя не заберут, ты навсегда останешься со мной, — яд сочится из каждого ее слова, стараясь ужалить, выжечь на коже Тецуи эти слова, чтобы запомнила на всю жизнь. Но Куроко вдруг испуганно вскидывает голову, не обращая внимания на боль, что разливается по всему ее телу. Внутри надежда разливается ласковым теплом, проходя по ребрам, потом ласково по ногам и рукам. В глазах девочки эта чертова надежда обретает смысл и крылья, взлетая и желая забрать Тецую с собой. Ее шею сжимают дальше, но Куроко хватается дрожащими руками за предплечье шокированной Итами, несмотря на боль в расцарапанных плечах, с которых безостановочно капает алая кровь. Она не ослышалась, она и вправду была рядом с ними, подальше от этого места. Тецуя дергает губами в попытке ухватить чуть больше воздуха, который огнем проходится по корню языка, заставляя морщиться. Внезапно в спину будто кто-то подтолкнул, даря вместе с новой надеждой приятное тепло, и не важно, что сзади — ледяная стена. Девочка дрожит, держась из последних сил в сознании, пытаясь освободить свою шею от пальцев Итами. Куроко на самом деле была в госпитале, и именно мать ей сейчас снится. Девочка хотела освободиться, боясь, что если умрет здесь, то и никогда не вернется туда. Ноги онемели, а Тецуя только сейчас почувствовала кровь, стекающую по своим бедрам и лодыжкам. Липкую, грязную, от которой она никак не могла отмыться. Девочка вновь вскинула голову, сохраняя в легких последние крохи кислорода. Она уставилась пронзительными глазами на Итами, заставляя ту ослабить хватку, давая дочери поблажку. Однако женщина быстро пришла в себя, намеренная убить свою дочь здесь и сейчас, она сжала шею еще сильнее. Тецуя брыкалась из самых последних сил, ее царапины щипали, когда слезы смешивались с кровью. Она задыхалась, чувствуя, как последние ниточки связи с реальностью и крохи сознания исчезают, оставляя ее в кромешной тьме. Кажется, Тецуе хватило сил лишь что-то прокричать. — Не-е-ет! — Тецуя резко встала, глубоко и часто дыша, стараясь распробовать кажущийся чужим кислород. Она приложила руки к шее, где почувствовала бинты. Она контролировала и ощущала каждый вдох и выдох, отчаянно наслаждаясь воздухом, который был полностью в ее распоряжении. Сердце колотилось от встречи с матерью, ударяясь о ребра с такой силой, что казалось оно их сломает и выпрыгнет. Куроко аккуратно провела по своим щекам, по плечам и по бедрам, понимая, что все травмы были обычным сном. Хотя нет, совершенно необычным. Не сном — кошмаром. Живым, таким, который мог взаправду случится. Тецуя затряслась от осознания, что могло ее ожидать в любой из дней, когда она находилась в том месте. Слезы сами навернулись на глаза, когда девочка попыталась себя успокоить. Только сейчас, осознав, что не находится в той квартире с матерью, Куроко оглянулась, рассматривая из-под мокрых ресниц где находится. Просторное помещение язык не поворачивался назвать просто комнатой. Высокое окно с дорогим тюлем, широкий ворсистый ковер. Большие двери, красивый шкаф, что мог вместить в себя все вещи Куроко и ее саму вместе. Да и кровать была размером человека на три, из светлого дерева, с резными деревянными колоннами, на которых висела плотная бежевая ткань. Кажется, это называют балдахином, если Куроко правильно помнит рассказы из книг. Это не было больницей, а значит она уже была там, куда пообещал отвести ее Занзас — в Италии. Тецуя была безумно рада от того, что наконец вырвалась из того кошмара и сейчас уже практически здорова, но было страшно. Этот мужчина был влиятельным, раз позволил обычной девчонке, которую подобрал на улице, такую комнату. Он был неизвестным, и хоть она чувствовала от него лишь тепло и расчувствовалась у него на руках, Тецуя видела опасность в его глазах. Девочка пододвинулась к подушке, закутываясь по плечи в одеяло, которым была накрыта, стараясь спрятаться от неизбежного и пугающего будущего. Она сжала руками свои колени, пододвигая их к себе поближе. Занзас вызывал у нее странное доверие, которое она до этого чувствовала лишь к своему папе, однако от него так и исходила аура опасности, которая заставляла содрогаться. Куроко всегда следила за своей матерью, стараясь замечать малейшие изменения в походке и голосе, в ее осанке и выражении глаз, а потому ее взгляд стал пронзительным уже в восемь, так как Тецуя знала, куда смотреть. Постепенно она начала замечать за собой, что также наблюдает за остальными людьми в ее жизни, например, за учителями и одноклассниками. Зная, как именно меняется поведение человека, чувствуя это где-то в подсознании, Тецуя с легкостью замечала дернувшийся уголок губ в презрении, как за доли секунды расширяются глаза в удивлении, а потом стараются казаться холодными, как улыбается рот, не оставляя мелких морщинок в уголках глаз, как в раздражении и гневе человек стискивает зубы, мимолетно дергая головой. Куроко видела все, анализируя на подсознательном уровне, улавливая малейшие сигналы в поведении человека. А потому она знает, что Занзас далеко не добрый человек, ведь на его лице отпечаталась та ярость, что, скорее всего, многих от него отпугивает. Но сердце отчаянно тянулось к мужчине, что не был похож на отца, но напоминал его. Перед ее глазами вновь предстало холодное тело Кайсо в том ненавистном коридоре. Тецуя зажмурилась, закрывая руками уши и почти полностью прячась под одеяло, наклоняя голову к коленям. Она не знает сколько так просидела, пытаясь нормализовать свое дыхание и успокоится, отгоняя мысли об Итами подальше. Неожиданно стало очень-очень тихо, так, что по позвоночнику Куроко пробежали мурашки. Кто-то прикоснулся к ее спине. — Не трогайте меня! — Тецуя, испугавшись до невозможности, совсем не ожидая никаких прикосновений, отлетела на другой край кровати, громко закричав, насколько ей позволял охрипший от сна голос. Она вновь зажмурилась, чувствуя на себе чужой взгляд, боясь новых прикосновений и того, что может за ними пойти. — Ох, хорошо, я бы не тронул тебя, мне нужно было лишь проверить твое состояние, ведь ты была без сознания почти сутки. — Голос был мужским, спокойным и вроде бы не нес угрозы. Куроко осторожно начала отодвигать руки, что в первородном инстинкте закрыли голову. Она мельком взглянула на мужчину, что стоял перед ней. Он выглядел странно, с яркими зелеными волосами в короткой прическе, хотя не ей говорить о странном цвете. У него на руках были темные перчатки, странная одежда, что чем-то напоминала одежду Занзаса, и темные очки, что не давали разглядеть его истинных намерений. Но мужчина лишь улыбался Тецуе, которая чувствовала на себе его взгляд. — Кто вы? — Тецуя вновь обняла свои колени, внимательно наблюдая за своим собеседником и его эмоциями. — Меня зовут Луссурия, — мужчина улыбнулся, подходя к кровати, считая, что раз уж девочка с ним заговорила, то все более-менее в порядке. Да и ложе было настолько широким, что между ними оставалось еще метра полтора. Куроко так было спокойней. — Я, кхм, кто-то вроде врача и мне поручили присмотреть за тобой. — Луссурия улыбнулся еще ярче, его же голос стал на нотки выше, выдавая его странное веселье. Тецуя немного расслабилась: если это доктор, то он вряд ли начнет ей вредить. — Кто поручил вам это? — Только задав этот вопрос, Куроко поняла, что с ней говорят на японском, тоже немного коряво, но получше, чем у Занзаса. — Где мы? — Мы в Италии, недалеко от города Палермо, — Луссурия если и удивился таким прямым и резким вопросам от только очнувшейся девочки, то виду не подал. Одна из числа прислуги — людей, которые заботились о благосостоянии особняка, а также занимались бытовыми работами — услышала резкий крик из этой комнаты и сразу доложила об этом наименее страшному из Варии. Скорее всего Тецуе приснился кошмар, что подтверждают красноватые глаза, однако она все равно была готова анализировать ситуацию. Это было интересно. Луссурия улыбнулся еще шире, искренне желая помочь Куроко. — А послал меня Занзас. — Мужчина заметил, как вздрогнула от неожиданности девочка, но в голубых, поистине очаровательных омутах плескалось что-то похожее на облегчение, а колющее недоверие начало смягчаться. — Мне сказали, что вы с ним уже знакомы? Куроко кивнула, так как говорить было неприятно из-за слишком сухого горла. Если этого мужчину — Луссурию, как он сам представился — прислал Занзас, то поводов не доверять становится меньше, но не ноль. Тецуя до сих пор не знала, зачем ее забрали с собой, куда ее отвезли, кто такой сам Скайрини, в конце концов. Вопросов было много, они летали пчелами среди итак мутного роя разных мыслей, состоящих из паники, страха, надежды, счастья, недоверия и ужасных воспоминаний, перемешанных с кошмарами и болью. Тецуя всегда смотрела в глаза своим собеседникам, часто говорила то, что думает. Но ей страшно, какими бы родными объятьями не казались руки Занзаса, Тецуя очень боится. Всего, что ее окружает. Почему-то именно сейчас пришло осознание, что она совершенно ничего не знает, абсолютно. Луссурия нахмурился, наблюдая за тем, как с каждой секундой девочка становится все мрачнее, погружаясь в себя. Он со своего места мог ощутить насколько сильно бушевал ураган паники внутри Тецуи. Обвинять ее в этом нет смысла, ведь у нее есть много причин для такой реакции — ему же стоит лишь попробовать ее отвлечь. — Тецуя, — он тихо позвал ее. В любом случае, нужно убедиться, что ее раны правильно заживают. Все же со здоровьем человека мало когда можно дать гарантии, даже с пламенем Солнца. — Позволишь мне осмотреть тебя? — Куроко уставилась на него таким пронзительным и практически нечитаемым взглядом, что аж мурашки прошли. Мужчина нервно хохотнул, стараясь спрятать это за кашлем, — Если хочешь, можешь еще поспать. — А, — Тецуя, услышав вопрос, будто очнулась, выныривая из своих мыслей и переживаний. Она моргнула пару раз, проигрывая вопрос у себя в голове несколько раз, чтобы понять о чем он. Вздрогнув, когда вспомнила прошлый сон, Тецуя замотала головой. — Нет, не надо. Я больше не хочу спать. — Хорошо, тогда я подойду к тебе, только не пугайся вновь, — Луссурия усмехнулся, смотря на смущенно надувшуюся девочку. Все же, Куроко, хоть и пережила столько всего, до сих пор остается восьмилетним ребенком. Эта новость его почему-то больше обрадовала, чем огорчила. Он неспешным шагом обошел кровать, заводя с ней разговор о симптомах и травмах, даже не осознавая, насколько привязывается к ней.