***
- Как тебе принцесса, Дайе? Вчера она показалась мне вежливой и учтивой. Природа наделила её благородной красотой, хоть и весьма необычной. Как думаешь, она сможет влиться в нашу семью? - Госпожа моя... Принцесса несомненно хороша собой, благородного происхождения и к тому же умна, как мне показалось. - Дайе замолчала на мгновение, выстраивая в голове логическую цепочку. - Но захочет ли особа такой значимости прозябать в гареме наравне с остальными рабынями? - Ты верно рассуждаешь. Или же она влюбится в Сулеймана, и наплевав на свою гордость - войдёт в гарем добровольно, или же их зародившийся роман так и окончится ничем. Мысль Айше Хафсы прервал скрип открывшихся дверей, вслед за чем зашёл её венценосный сын. - Сулейман, дорогой. - Валиде подала руку сыну для благословенного поцелуя, и накрыв его руку своей, продолжила. - Как тебе спалось, сынок? Выглядишь слегка помятым. - Валиде, у меня есть к вам разговор. Безотлагательный. - Повелитель многозначительно посмотрел на слуг, и те тут же ретировались под грозным взглядом своего Владыки. Оставшись наедине, мать султана решилась начать разговор: - Похоже, это что-то важное. Ты в плохом расположении духа. Что тебя так разозлило, сын мой? - Валиде, по какой причине вы вчера пригласили на торжество принцессу? - А почему нет, сынок? Хатидже предложила, я и сама хотела познакомиться с твоей дорогой гостьей. Что же в этом дурного? - Я не потерплю интриг за своей спиной, Валиде. Принцесса - вопрос политической важности. Это только моё дело. - мать Падишаха усмехнулась и отвела взгляд, реагируя на пламенную речь сына. - Не втягивайте принцессу в гаремные игры, Валиде. - Что же это за политическая важность, сынок? Изабелла удостаивается твоего внимания, твоих даров. Совсем как некогда твоя любимая Хюррем. В чём же сейчас отличие ваших "политических" отношений? Падишах молчал, не находя, что ответить. Он отвёл взгляд, посмотрев на решётку окна, пропускающую мягкий солнечный свет. - Ты не решаешься взять её в гарем. И я прошу тебя не делать этого, хотя бы пока что. Сулейман удивлённо посмотрел на мать, задавая взглядом немой вопрос. - Хюррем всё ещё в трауре. Ты бы лучше уделил внимание своей супруге, чем сейчас обхаживал иностранную гостью. Я не имею ничего против твоих отношений с Изабеллой, сынок. Но время ты выбрал весьма неподходящее. Твоя супруга одна переживает смерть вашего сына, пока ты увлечён новой женщиной. Разве тебя не мучает совесть? - Падишах обнаружил укоряющий взгляд матери, совсем такой же, как когда он только переключил своё внимание на одну Хюррем. Не найдя, что ответить, Повелитель лишь вздохнул и развернулся, чтобы выйти из покоев Валиде, как в апартаменты вбежал Сюмбюль-ага. - Беда, Повелитель, Валиде Султан, беда! - на запыхавшемся евнухе словно не было живого места. Он был напуган, чем изрядно напрягал и Повелителя, и его мать. - В чём дело, Сюмбюль? На тебе лица нет. Что случилось? Что-то с шехзаде?! - Казалось, паника передавалась по воздуху. - Нет, мой Повелитель...Хатидже Султан... её сыночек...отдал сегодня Аллаху душу.***
Как скор Всевышний в своей расплате. Он не мог поверить в случившееся до сих пор. Малыш Мехмед был единственным лучиком света в его жизни, в такие тяжёлые для Визиря времена. В тот момент, когда он понял, что оказывается потерял и доверие Падишаха, и нежные чувства к Хатидже Султан, Мехмед был единственным оплотом правой руки Султана. Теперь и его нет. Он был разбит. Любой, зашедший в его покои, любой, заглянувший в его глаза, ужаснулся бы той боли, что плескалась в его душе. В его глазах словно больше не было жизни. Как будто Всевышний предупреждал меня, когда Мехмед с трудом рождался на этот свет. Как будто, он…показывал мне, что мой сын будет отвечать за мой грех. Он не мог понять, когда он оступился. К чему были эти жалкие попытки быть у Падишаха на первом месте? Вытеснить из сердца Повелителя ту, которая, по мнению Паргалы, затуманивала мысли Повелителя. Это стоило того, Ибрагим? Стоило омывать руки в крови невинного человека ради мнимой мести? Стоило ли это жизни твоего сына? В его голове всё ещё набатом отражался крик его жены. Звук этого злосчастного утра. Это было больше похоже на дикий вой зверя, утратившей своё дитя. Перед глазами всё ещё стояла картина того, как он влетел в их спальню. Как замер, остановился, не мог пошевелиться, и даже отвести взгляд. Словно удерживаемый неведомой силой, он стоял и смотрел, как истошно кричит его супруга и дрожащими руками держит их холодного малыша. Он помнил, как затем смог побороть шок, подбежал к содрогающейся в рыданиях Хатидже. Как говорил, что просто хочет взять его на руки. Она смотрела на него обезумевшим взглядом, когда он обманом отбирал у неё их сына. Она чувствовала, знала, что больше не сможет прижать его к своей груди, что более не сможет посмотреть на его милое личико и поцеловать его в лоб. Он помнил, как на ватных ногах он отдал ребёнка лекарше, как падал на колени, как только двери из покоев закрылись и Хатидже вновь принялась кричать и требовать сына. Как закрывал уши, пытаясь отгородиться от её крика, как сжимал лицо, содрогаясь в слезах. Как позже поднял его с колен приехавший Повелитель и крепко обнял, изо всех сил стараясь унять его боль. Как пробежала мимо них Валиде Султан, он слышал, как она утешала свою дочь. Он помнил, как отчиталась лекарша перед прибывшей Султанской четой и им. Словно гром среди ясного неба. Немой взгляд, устремившийся на «виновницу» события. Хатидже и сама понимала, что она натворила. Её безумие в глазах лишь подтверждало это.Твоя жена убила твоего ребёнка.
Как ему теперь смотреть на неё? Как целовать её? Как говорить, что он любит её? У Паргалы опускались руки. У судьбы были весьма изощрённые способы расплаты. Он не хотел этого признавать, но в случившемся он теперь винил не только себя, но и Султаншу. Он понимал, как Хатидже сейчас нелегко, но факт того, что его жена из-за своей глупости и неосмотрительности убила его единственного сына, продолжало съедать, сжирать его изнутри. Ибрагим направился в таверну с мнимой надеждой заглушить горе от утраты Мехмеда алкоголем. Он хотел забыться, забыть ужас этого утра, что мучает его каждую ночь. Он жаждал стереть из памяти ощущение его холодной, мертвенно бледной, нежной детской кожи. Зайдя в кабак, Ибрагим заказал несколько кувшинов вина и направился к уже ждавшему его Матракчи. Насух Эфенди разделял боль друга, хоть и не мог представить, как это - потерять сына. — Паша, прими мои соболезнования… — Матракчи даже не успел поприветствовать друга, как Ибрагим принялся опустошать кувшины с вином, что принесла обслуживающая их молодая Хатун. — Это она. Она виновата в его смерти… Она... Как иронично. О Аллах… — Насух не мог разобрать сумбурной отчаянной мысли своего товарища. — Кто она? О чём вы, Паша? — Она– «моя» Хатидже лишила его жизни! — воскликнул Великий визирь. — Что? О чём вы говорите, Паша? — Как можно быть такой безответственной матерью? Она должна была покормить его, а не засыпать с моим Мехмедом на руках! — Ибрагим будто не слышал вопросов своего друга, он был опустошен. Раздавлен. Смерть сына всё ещё стояла перед глазами, он до сих пор не хотел верить в происходящее, и молился про себя Всевышнему, чтобы это было просто страшным сном. Повисло молчание, которое не на шутку встревожило историка. Он понял, что бесполезно задавать вопросы Паргалы, он сам расскажет всю историю, особенно под алкоголем. Насух не мог допустить даже мысли о том, что Великий Визирь и вправду может винить свою некогда горячо любимую жену в том, что произошло.Неужели…госпожа и правда виновата в случившемся?
— Матракчи, — тихим, безэмоциональным голосом начал Визирь, — после случившегося, Мехмеда осмотрела лекарша. Она… в подробностях отчиталась передо мной, Повелителем и Валиде Султан. Хатидже кормила грудью нашего сына вчера ночью. Одному Всевышнему известно, что было у неё в голове. Она отослала всех служанок, никто даже не стоял у двери. Она решила самостоятельно покормить ребёнка. И уснула, задушив моего сына собой. На утро он уже был мёртв. Холоден…как лёд. Матракчи застыл в неверии, надеясь, что Паша что-то напутал. Но глаза Визиря были как никогда серьёзны и полны боли. Даже предательства. — Я не знаю, чем, как дальше жить с этой мыслью, Матракчи. Я не знаю, как дальше строить наш с ней брак. Я не уверен, что когда-нибудь захочу от неё детей, Матракчи. Это…слишком больно. Я даже смотреть на неё не могу. Матракчи...Я так больше не могу...***
День. Покои Хюррем.
— Госпожа моя, беда, настоящая беда! — Гюль-ага вбежал в покои рыжеволосой султанши, задумчиво смотрящей в окно. Сегодня было достаточно пасмурное утро, что навевало матери султанских наследников грустные мысли. — Что такое, Гюль-ага? Кто-то умер? — она даже не оторвала взгляда от окна, не увидела странного взгляда её верного слуги. Ранее, Хюррем Султан подскочила бы и первым делом потребовала бы отчёта. Она всегда была слишком чувствительной к таким событиям. — Госпожа моя…султанзаде Мехмед…сегодня ночью отошёл к Аллаху. Покачивающаяся рука русинки замерла, холодный взгляд недоверчиво покосился на евнуха. Но это было всё ещё не похоже на неё. — Ты ничего не перепутал? Мехмед? Сын Хатидже и Ибрагима? С чего бы? Он был полностью здоров. — Случилось страшное несчастье, моя госпожа. Даже не знаю, как вам сказать… — Гюль-ага наклонился ещё больше и подойдя к Роксолане, шёпотом сказал: — Говорят, Хатидже Султан уснула ночью во время кормления малыша. Он был задушен её грудью, а слуги не уследили, так как она всех отослала. Они не успели ничего сделать. Он ожидал увидеть что угодно, но не услышать истерический смех своей султанши со странным блеском в глазах. — Какая же она дура. Какая идиотка. Венценосная дура. — она продолжала истерически смеяться. Гюль-аге даже пришлось предупредить служанок, дабы никто не пускал никого к ним. — Она кичилась своим сыном и своим семейным счастьем, да увлеклась. Аллах, как же ты скор в своих расчётах. — она усмехнулась и покачала головой. — Ребёнка жаль. Но такова воля Всевышнего. А Ибрагим Паша? Он-то как? Гюль-ага не ожидал услышать от султанши беспокойство о Великом Визире. Он с неким беспокойством продолжал наблюдать за своей госпожой, с ужасом наблюдая в ней непредсказуемые доселе изменения. — Ибрагим Паша сейчас в кабаке с Насухом Эфенди. Хатидже Султан утешают во дворце сам Повелитель и Валиде Султан. — Всё семейство собралось утешать их хрупкую девочку. Бедный Ибрагим. Он почти в одиночестве заливает своё горе, пока его дуре-жене твердят, что она не виновата. Валиде Султан жаль, она не в том возрасте уже, чтобы безо всякого вреда для здоровья переживать такие события. Очень жаль. — Госпожа моя, быть может, вы поедете во дворец на Ипподроме? Махидевран Султан и Гюльфем Хатун уже, наверно, прибыли туда. — Чтобы я поехала утешать эту змею? Нет, Гюль-ага. Эти прихвостни в виде Гюльфем и Махидевран всегда будут бегать за правящей семьёй. Я не собираюсь уподобляться им. — Но ведь могут что-то не то подумать…особенно Валиде Султан, она ведь только-только начала налаживать с вами отношения. — Мне плевать, что будет думать обо мне Повелитель и остальные. С Валиде я уж как-нибудь объяснюсь. Я выскажу соболезнования Ибрагиму, когда он вернётся в Топкапы. Боюсь не сдержаться, если увижу Хатидже. Я наговорю ей лишнего, она вновь устроит истерику и поднимет на уши весь дворец. Будто она сахарная. — Роксолана фыркнула с неким отвращением, вспоминая лицо венценосной сестры султана. Такое поведение было нетипично для любимицы Падишаха. Гюль-ага впервые столкнулся с такой стороной рыжеволосой госпожи, он никогда доселе не наблюдал то, с какой ненавистью она может отзываться о правящей семье. Как изменилась наша госпожа со смертью сына. О Аллах, неужели она теперь всё время будет такой?