Быть хорошим братом, чтобы стать любимым братом

Шон насилу разлепляет единственный функционирующий глаз, пытаясь сосредоточить мутный взгляд. Под собственным плечом парень ощущает ледяную поверхность — сознание застаёт его немало помятым, лежащим в тусклой камере, сплошь состоящей из железных решёток. Полицейский участок — не самое дружелюбное место, в которое случалось попадать братьям Диас. К тому же, банально обидно проводить время в очередной недотюрьме, когда для побега было приложено столько усилий. Вдобавок к собранным удручающим фактам, рядом с медленно приходящим в себя парнем не оказывается Даниэля. Проёбщик-Шон чувствует себя по-особенному растерянно. Но надежда теплится — может, с младшим всё в порядке. Может, его попросту не стали задерживать, приняв за заблудившуюся мелочь, не заслуживающую пристального внимания. «Но, пусть это и эгоистично, — молча признаёт Шон, осторожно осматривая пространство вокруг себя. По затылку обрывисто проносится боль. — Как же, блядь, хочется, чтобы Даниэль был здесь со мной прямо сейчас.» Идущая кругом голова неторопливо возвращается в привычное состояние, и Шон с переменным успехом старается принять сидячее положение. Металлические прутья, отделяющие заключённых от полицейских, обретают всё большую чёткость в проясняющемся взгляде, а воспоминания, растерянные в образовавшемся переполохе, вспыхивают неразборчивыми подсказками. — Да блядь. Где мой брат? — Ты в порядке? — Шон внутренне сжимается от внезапно возникшего рядом голоса, но напряжение отступает почти сразу же. Возле парня сидит всего лишь обеспокоенная пара людей, растерянно осматривающая его с приличного расстояния. Мужчина и женщина, беседующие между собой на испанском, вначале кажутся даже слишком неприметными. Но, вглядываясь с бОльшим вниманием, Шон подмечает — хоть эти люди и ведут себя с очевидной пугливой настороженностью, в их глазах невозможно не зацепить такую непробиваемую самоотверженность, с которой по наитию хочется считаться. — Вы не видели здесь 10-тилетнего мальчика? Мой брат, меня с ним разлучили, и… — неожиданное осознание с болью обрывает дыхание, вынуждая перейти на шёпот. — Он ранен. Шон теряет минутно образовавшееся спокойствие, заполняя воспоминаниями пробелы, оставшиеся в собственной памяти. Его брата подстрелили, а значит, нихуя сейчас не может быть в порядке. Прискорбная правда встаёт поперёк горла: он вновь позволил Даниэлю пострадать. Неумолимый момент выстрела мелькает в сознании застывшим кадром, вызывая чувства вины и потери. Ладони машинально накрывают лицо, пряча от посторонних глаз проступающее на нём сожаление. «Да сколько ещё по вине моей тупости должен получить этот ребёнок?! И как, чёрт возьми, я могу его защитить?» Остекленевшим взглядом парень бегло осматривает остальных людей, находящихся поблизости. К своему удивлению, за решётчатым ограждением он узнаёт женщину, которая совершила роковую ошибку, когда спустила курок. Она не по ту сторону камеры, не на свободе — точно также заперта за массивными прутьями, но отделена от Шона и пары его обеспокоенных соседей. В камере рядом с той женщиной понуро располагается ещё один самоуправец — судя по непрекращающимся перепалкам, её отец. Пока яростные мысли надламывают внутренние опоры, парень сквозь зубы нарекает их обоих выродками и впитывает отчётливое предчувствие — только эти поржавевшие решётки и берегут шизанутую парочку от закономерной вендетты. Чуть дальше по коридору обнаруживается мирно сидящий полицейский, которому явно ни до кого нет дела. Единственные усилия, которые служащий прилагает, направлены на то, чтобы оставаться непримечательным среди большого металлически-серого помещения. Шон замечает мужчину совершенно случайно, когда тот неловко ворочается на своём стуле, выбирая более удобную позу для предстоящей траты времени. Движение извне отвлекает на себя внимание, переключая праведный гнев старшего на истинно важную цель. Не мешкая, парень задаёт свой вопрос: — Эй, сэр? Где мой брат? Он ещё совсем ребёнок. — выжидая положенные секунды, Шона пронизывает раздражение, когда он не получает ответ. — Эй? Ясненько, спасибо. Pendejo. Невзрачный полицейский, видимо, находится в участке исключительно для того, чтобы помогать заключённым людям почувствовать себя по-настоящему пустым местом. — Его держат здесь, — женщина рядом с родительским терпением повторяет то, что старший не услышал, будучи слишком увлечённым собственными кипящими мыслями. — Он в порядке, раз его не отвезли в больницу. — Не переживай, дружище. Детей здесь не обижают. — подхватывает с мягкой улыбкой, видимо, муж доброй мексиканки. Но как Даниэль отсюда выберется, если его охраняют копы? Младший наверняка испугается, запаникует и выложит всё подчистую. И тогда их точно разлучат. Сжимая пальцы в отросших волосах, Шон пытается успокоиться, но получается откровенно хреново — гомон и давящая серость вокруг мешают сосредоточиться. Парень обращает напряжённый взгляд на стрелявшую женщину и позволяет тёмным желаниям взять верх над мечущимися мыслями. В уме мгновенно зарождаются вопросы: каково будет избивать старика-самоуправца на глазах его же дочери? А после, скрупулёзно и безвозвратно лишать её возможности сжимать рукоятку пистолета? Оба поплатятся и прочувствуют, на какую несправедливую боль они обрекли Даниэля. До раскалённого ненавистью сознания плавно доходит, что сожаления теперь ничего не стоят — да, младший подстрелен, и этого не исправить. Шон проебался, и этого не исправить. Зато никогда не поздно изменить то, что с мальчиком по одной земле ходят столь опасные люди. Обретая цель, парень уверенно поднимается на ноги и в пару коротких шагов преодолевает расстояние между ним и неугомонными самоуправцами, упираясь в решётку. Шон не знает, насколько взрослым он выглядит теперь, пройдя столь нелёгкий путь, но чувство собственной опасности мурашками проносится по коже. Даже если люди по ту сторону не напуганы, опасения в их гнилые душонки заползают, несомненно — напарываясь на твёрдый взгляд старшего, их внутреннюю дрожь с потрохами выдаёт сбившееся дыхание и отступающий шаг назад. И эти недоумки, боящиеся всего подряд, вызывают в Шоне отвращение до ломоты. Они не пережили и половины всего, что пришлось повидать ему — шестнадцатилетнему пацану. Чего они, блядь, могут вообще опасаться? Того, что умрут в собственной постели от старости, глядя любимое тв-шоу? — Диас, твой черёд. Односторонний расстрел взглядом прерывает светловолосый полицейский, приказывающий повернуться и завести руки за спину. Шон прекрасно понимает, что сопротивляться сейчас бессмысленно. Дружелюбная пара соседей по камере очень осторожно следит за действиями служителя закона, видимо, не желая давать и малейшего намёка на непослушание. Но их короткие взгляды из-за спины ощущаются как щедрая поддержка. — Как там мой брат? — За него не волнуйся. Естественно, Шона не удовлетворит ответ, сказанный на отъебись. Небольшая разминка в виде прогулки мимо железных решёток вдоль коридора, и один удручающий интерьер сменяется другим — блевотно-зелёным. Этот странный цвет стен настолько въедливый, что против воли начинает казаться, будто он способен впечататься даже в самый здоровый разум, до скончания веков вызывая стойкие ассоциации лишь с данной невнятной комнаткой для допросов. Парня усаживают за одиноко стоящий стол, откуда открывается скромный вид на достаточно пустое помещение, интерьер которого составляют настенные часы и камера видеонаблюдения. — Где мой брат? Слово «брат» на языке уже ощущается набитым мозолями от регулярного произношения, но какого хрена поделаешь. К чему им вообще эта скрытность? Будто вся полиция в курсе, что на Шона информация о местонахождении Даниэля действует как небольшая доза амфетамина. — Он у тебя крепкий пацан, лежит сейчас в медпункте. Кофе хочешь? Уголки губ парня сами собой дёргаются вверх, но Шон легко преодолевает радостный порыв. — Ага. И светловолосый полицейский удаляется, захлопывая за собой дверь одинокого помещения, предварительно пристегнув Шона одной рукой наручниками к столу. Старшему даже как-то неловко, что его до сих пор не побили — такое дело, вошло в привычку. Тем более, он ведь в полицейском участке! А ему не то, что не пытаются расквасить нос — даже услужливо предлагают кофеёк. С такой стороны, это место может показаться даже приятным. Был бы только Даниэль рядом. Пользуясь моментом редкого отсутствия полицейских в поле зрения, Шон с ожесточением дёргает рукой, прикованной к столу. Это больно, но не смертельно, и парень раздирает кожу на запястье с новой силой. Пытка тянется до тех пор, пока Шон не соглашается признать поражение, но только потому, что в его дурной голове всплывает бесполезная информация, полученная из множества просмотренных боевиков — чтобы выбраться из наручников, необходимо вывихнуть сустав большого пальца. Никаких гарантий, что это сработает. Не факт, что Шон вообще помнит, где находятся суставы. Но что-то ведь нужно делать — младший брат сейчас слишком близко, чтобы даже не принимать попытки ринуться за ним. Внимательно рассматривая свою правую — между прочим, любимую — руку, парень примеряется, надеясь, что он нигде не обронил свою разумность, и состряпанная наспех затея сработает. Гениальный в своей нелепости план прерывает вернувшийся с кружкой кофе и стопкой бумаг светловолосый полицейский. Шон испуганно вскидывает взгляд на служащего, приходя в недовольное замешательство от того, что к нему не постучались — могли застать за смущающим делом, как-никак. У мужчины-полицейского, помимо светлых волос, имеется примечательная россыпь веснушек по телу и чувство полной уверенности в сложившейся ситуации. Блондин явно ощущает себя в своей тарелке, когда садится напротив парня и методично перечисляет до зубовного скрежета знакомые Шону вещи, в которых его обвиняют. — Да похуй. — Ага, похуй. Расскажешь о своих душевных терзаниях кому-нибудь другому. — полицейский смотрит на Шона с очевидным сожалением. Наигранным, возможно. — Послушай, я тебе сочувствую. Но нет смысла отрицать то, что ты сделал. — Я ни в чём не виноват. Всё, что я делал — просто пытался выжить. Парень обдаёт мало заинтересованного полицейского холодным взглядом — заметно, что мужчина не верит ему ни на толику, хотя старший искренен в своих словах. Ну да как будто это вообще имеет значение. Шон и без этой повторяющейся клоунады знает, что больше никто и никогда не будет на его стороне. Единственное, что остаётся — раз за разом снова пытаться выжить. И, после стольких размышлений, он действительно готов смириться со сложившимся положением дел. — Есть и хорошая новость. Твой брат слишком юн, чтобы пойти под суд. Да, ты надолго попадёшь за решётку, но у него будет нормальная жизнь. Слова, которые были призваны успокоить, вызывают лишь гнев. Шон ничего не произносит вслух, но мужчина отчётливо ощущает концентрацию напряжения, собирающегося в застывшем теле парня. В ненаполненном помещении несколько раз мигает свет, скрывая с глаз неприятного цвета стены. Шон медленно облокачивается о спинку стула, постепенно расслабляясь. Больше не сдерживает ухмылку. Вглядываясь в уверенное лицо мужчины перед собой, старший смакует всепоглощающее чувство презрения — несчастный служитель закона просто не понимает, о чём говорит. Ведь он и не подозревает, что роль спасителя только что легла на другого брата. — Серьёзно, мне очень интересно, — как ни в чём не бывало, продолжает полицейский. — Как двое мальчишек смогли столько наворотить? За дверью проносится шум, напоминающий небольшой ураган, после которого следует отчётливый глухой удар. Свет снова мигает, выводя из равновесия до сего момента спокойного мужчину. Нервно оглядываясь, он, наконец, затыкается и вскакивает с места, прислушиваясь к беспорядочным голосам в смежном помещении. — Сэр, я бы вам не советовал… — Шон плавно поднимается со стула, почти издевательским тоном произнося свой «совет». На деле, парня подмывает смеяться в радостном осознании того, что его действительно спасут. Весь ожидаемый груз ответственности растворяется в напуганных возгласах, доносящихся за стеной — сегодня нет необходимости становиться героем дня. — Сиди на месте! Веснушчатый полицейский успевает лишь осторожно потянуться к дверной ручке — в следующее мгновение он с тяжёлым звуком ударяется о стену напротив распахнувшейся двери. Уверенным шагом, внутрь неуютной комнатки врывается Даниэль. Сосредоточенный до предела, мальчик новым движением отбрасывает уже валяющегося без явных признаков сознания полицейского в сторону. Шон заворожённо ловит каждое движение подстреленного брата — майка на нём исполосована в тряпки, правая рука и рёбра надёжно зафиксированы бинтами, во взгляде нетерпящая смятения злость. По мерцающему в глазах огоньку даже кажется, будто дьяволёнку жаль, что полицейский, закрывший здесь Шона, пал так быстро. Когда Даниэль переключает внимание на брата, его напряжённое лицо на секунду приобретает нежные черты, которые мальчик с усилием подавляет и в два широких шага подходит к прикованному к столу парню. Старший сконфуженно ожидает освобождения — теперь, когда блевотно-зелёные стены разбиты до глубоких трещин, помещение видится ещё менее приятным. Из замявшегося состояния его вырывает резкая рука Даниэля — мальчик нагло тянет брата за ворот майки вниз, на себя, и целует совершенно грубым образом. Не спрашивая разрешения, ставя под сомнение, что это вообще стоит засчитывать за поцелуй — он властно врезается в губы Шона одним чётким движением, которое не подразумевает под собой никакой нежности, обычно стоящей за поцелуями. Всего мгновение тёплого прикосновения, и младший столь же внезапно отталкивает от себя брата. Неравнодушие выдаёт лишь выражение его лица — оно заметно меняется, сквозь собранность отображая толику удовлетворения. — Сейчас. — голос мальчика ни разу не звучит смущённо. Даниэль быстро направляет ладонь к наручникам, удерживающим старшего. На долю секунды парень вздрагивает, вспоминая, с какой лёгкостью веснушчатый полицейский оставил за собой расползающиеся по стене трещины. Да, Даниэль стал по-настоящему могущественным в рамках своих способностей. Конечно же, Шон понимает — ему нечего бояться. Брат его больше не ранит, никогда, он ведь столько раз обещал. Шон понимает умом, но в солнечном сплетении против воли сжимается испуганная дрожь. Мальчику требуется лишь пара лёгких напряжений руки, и наручники с искрами отлетают от стола, оставляя свободно болтаться на запястье старшего один браслет. Тело Шона с опаской сдвигается в сторону, противоположную от брата, но Даниэль тут же прижимается к нему. Заключает в короткие объятия, нежно задевает запястья, так по-своему сжимает руки. Шон забывается, позволяя себе расслабленно выдохнуть и, умещая ладони на плечах мальчика, готовится выкручивать заботу на максимум. — Ты в порядке? Как себя чувствуешь? — Всё хорошо, только голова слегка болит. — Даниэль наспех возвращает себе грозный вид, по-серьёзному хмуря брови. Плавно и решительно отстраняясь от млеющего в родных прикосновениях брата, младший стремительно выходит из утрированно-зелёного помещения. Шон не следует за ним. Согревающие объятия исчезают, но остаются тяготеющие трещины на стене, выбитые считанные мгновения назад. Присаживаясь около обмякшего тела полицейского, парень ощущает волнение, подкатывающее к горлу тошнотой. Злая мысль, что невиновный человек мог умереть из-за него, вызывает противоречивое напряжение. Шон всем телом наклоняется ниже, чтобы нащупать пульс. Из-за спины доносится невероятно брезгливый голос. Шон не видит, но готов поклясться, что Даниэль сейчас разочарованно протягивает руку в его сторону. — Чувак, да плевать. — мальчик испытующе смотрит на брата, всем своим видом выражая недовольство. — С остальными я уже разобрался. Идём! Старший не может сдвинуться с места, упорно продолжая искать чёртов пульс — оказывается, нащупать его на безжизненно лежащем запястье совсем не просто. — Хватит, Шон. — Даниэль приближается, чтобы уложить протянутую руку на братское плечо и, сквозь собственное непонимание, старается прозвучать мягче. — Он будет в порядке, а мы — нет, если не уберёмся отсюда. Ну же, пойдём. Для убедительности, мальчик отходит и снова делает шаг за дверь — показывает пример правильного поведения. Сглатывая очередной душащий комок, Шон вынужден признать, что младший прав. Он поднимает глаза на уже порядком взволнованного Даниэля, испытывая что-то на грани ужаса и восторга — его маленький брат так резво подхватывает злодейское поведение. Возможно, даже слишком резво. С недавних пор, быть эгоцентричным и бескомпромиссным для мальчика стало само собой разумеющимся. И не за то ли Шон боролся всё это время? — Да… — сам себе отвечает старший. Вполне убедительно двигаясь к выходу, он всего пару раз нетвёрдо оборачивается на лежащее у стены тело. Путь к свободе пролегает через знакомые камеры со знакомыми заключёнными в них людьми. Дружелюбная пара синхронно дрожит от страха и Шон с грустным вздохом объясняет брату, что это за люди — хорошие, не сделавшие ничего дурного, которые просто хотели жить. Благородные разъяснения обрывает резко накатывающая злость — та самая семейка самоуправцев оказывается в манящей близости. — А вон те, другие. — Шон вплотную подходит к решёткам, с вызовом глядя на, как ему кажется, недостаточно напуганных людей. — Это они пытались тебя застрелить. — Серьёзно? — голос мальчика звучит обманчиво наивно. — Думаю, их надо проучить. — Пора мстить. Действуй, Даниэль. И улыбка, скрывающая озлобленность, рассекает мягкие черты мальчишеского лица. Напряжение руки до проступающих вен — и обидчики с тяжёлым вскриком ударяются о железные решётки камеры. Даниэль знает, что он прав, защищая себя. Даже больше — ему начинает нравиться себя защищать. И всё же, несмотря на свою убеждённость, мальчик оборачивается к Шону, чтобы в подтверждение напору своих чувств увидеть согласный кивок. — Получили то, что заслужили. — младший выплёвывает слова с нескрываемым удовлетворением. — Мудилы. Оглядывая людей, валяющихся без сознания, Даниэль небрежно ведёт рукой в сторону — дверь соседней камеры с шумом открывается. Не дожидаясь благодарности, мальчик двигается по коридору вперёд, к следующему помещению. И вроде, ничего необычного, поступок самый простой, человечный. А Шону беглое освобождение невиновной пары видится широким жестом, достойным, как минимум, аплодисментов. — Ждите здесь, я всё проверю. — фокусируясь, участливо обращается к людям старший и торопливо следует за братом. У другой двери валяется ещё один полицейский без сознания. Когда Шон в комнате для допросов услышал, что Даниэль «разобрался с остальными», то в уме вообразил как минимум убийство с отягчающими, а не вполне мирно спящего мужика. Иногда парень переоценивает своего брата. — Так ему и надо! Верно? — младший чуть подпрыгивает на месте от переизбытка эмоций. — Ну… — в голосе Шона едва просвечивает сомнение. — Да. Он бы нам только мешал. Довольствующийся полученным ответом, Даниэль посвящает старшему мимолётную улыбку. И этот едва различимый жест кажется Шону невероятным даром свыше, который действительно нужно было заслужить. Последующие шаги к выходу даются эйфорически легко. Но стоит пересечь дверной проём — из дальнего помещения с осторожностью выходят двое полицейских. Вдобавок, с нешуточным оружием наготове. На прицеле пистолетов оказывается только старший из братьев — Даниэль удачно скрыт за узким дверным проёмом и заслонён широкой спиной. — Шон? Парень обеспокоенно оборачивается на звук надломленного голоса, чтобы удостовериться, что его брат в безопасности. Встречая растерянный детский взгляд, старший зависает на долгие секунды. Былые амбиции Даниэля неумолимо гаснут, когда на переднем плане у опасности оказывается дорогой человек — Шон это знает не понаслышке, понимает его смятение. Но строгое выражение всё равно смягчается под напором теплоты, расползающейся меж рёбер. Старший выглядит польщённым, в то время как в его мыслях пессимистично проносятся новые сомнения — на этот раз, насчёт самого себя. Мальчик потеряно тянется, чтобы коснуться замершего брата, но неожиданно уверенный голос Шона его останавливает. — Даниэль, отойди-ка. Беспокойно прижимаясь к стене, младший нервно переводит взгляд то на рассредоточенного парня, то на опасно надвигающихся людей. — Шон, что мне делать? — Дай подумать. Но обстановка крайне не располагает к размышлениям — полицейские орут наперебой и Даниэль слишком напряжённый. Не успевая среагировать на одного из приблизившихся мужчин, Шон получает жёсткий удар прикладом по лицу, прямо над подбитым глазом. Резкая боль сбивает парня с ног, а из дверного проёма с озверевшим криком вылетает Даниэль. — Шон! — мальчик мгновенно лишает обидчиков сознания и подбегает к старшему, обеими руками хватаясь за его предплечье в попытке помочь встать. — Ты как? Ты цел? — Да, я уже привык, — поднимаясь с немалым пошатыванием, Шон вовсе не опирается на некрепкие руки брата, но заботливые прикосновения поддерживают лучше любых опор. — Всё хорошо. Мальчик гневно вглядывается в силуэты валяющихся на полу людей. Внутри так и свербит глупое желание их обозвать. — Идиоты! — Даниэль возвращает контроль дыханию, когда старший кладёт руку на его плечо. — И поделом им. — Да, ты спас наши задницы, — в голосе Шона скользят едва различимые нотки искренней гордости. — А теперь, надо валить отсюда. Забирая свои вещи, братья на полной скорости двигаются к выходу. Даниэль выбивает двери, отделяющие их от свободы, и Шон с противоречивым трепетом признаёт, как хорошо, что эта ненормальная сила на его стороне. «Жутко смотреть, как он всё разносит с помощью своего телекинеза.» В противовес собственным тяжёлым мыслям, улыбка на лице старшего выражает честнейшее восхищение. Парень снова умещает ладонь на плече брата, стараясь передать хотя бы долю той похвалы, которую мальчик сейчас заслуживает. «Даниэль опасен.» — Даниэль, идём! С разбегу запрыгивая в спасительную машину, братья продолжают свой путь. И этот раз для них, вероятно, последний. Сердце заходится волнением от осознания предстоящего события, и сомнения наваливаются с новой силой. Внутри несдержанно покалывает предчувствие опасности — то самое ощущение, предательски поселившееся в старшем с давних пор. Должно быть, с тех самых, когда Даниэль впервые приложил его о дерево, не утаивая свою возросшую силу. Неудобное чувство уже множество раз оказывалось старательно запрятанным вглубь оторопевшего сознания, но оно с ожесточением прорывалось каждый раз, когда Шону доводилось видеть брата в деле. И спокойствие рвалось с особой свирепостью, когда на прицел мальчика попадал сам Шон. Мельком бросая подозрительный взгляд на брата, парень задумывается о том, что с недавнего времени желание стать сильным — это не просто прихоть, а жизненная необходимость. Слабость по неосторожности может привести его к смерти. И неизвестно, в чьём обличье эта смерть его настигнет. Вновь отвлекая внимание от дороги, Шон настороженно разглядывает задумчивое лицо младшего. Мальчишка греется в свете солнца, взволнованно смотря на дорожный пейзаж. Против воли, Шон любуется ребяческими чертами, тронутыми грустью. Внутренние страхи вновь загоняются в подкорку, перекрываясь пожаром, призывающим любить и защищать. «Всё будет хорошо, Даниэль. Нам никто не навредит, пока мы вместе.»

***

Даниэль давно научился быть самостоятельным — выживать, защищать своих близких, принимать важные решения. Но в переломные моменты, прежде всего остального, младший оборачивается в ожидании подтверждающего кивка от Шона. Эта мелочь остаётся с ним сквозь время — потребность в уверенности, что они с братом по-прежнему находятся на одной стороне. Мальчик сносит перед собой всё в пределах видимости — людей, машины и ворота, преграждающие путь к свободе. Ни один из них не чувствует сомнений — братьям необходимо освободиться от пережитого кошмара. Необходима безопасность и уверенность в том, что впредь ни у кого не будет возможности разлучить их. Единственная поддержка, которая требуется Даниэлю после нанесённого разрушения, поспевает сразу же, словно прочтённая среди мыслей — Шон мягко касается братского плеча и с заботой проводит по руке до локтя. Этого достаточно. — Можно ехать. — Да. — Шон смотрит на открытую дорогу с полнейшим неверием. — Поехали домой. Проезжая через границу, они, наконец, могут выдохнуть — всё позади. Остались только они двое. Младший с некоторой тоской рассматривает осколки стекла и ошмётки машин, хаотично тянущиеся вдоль контрольно-пропускного пункта. Не отдавая себе отчёт, Даниэль передвигает руку поближе к водительскому сидению и сжимает ладонь рядом с ним. Шон замечает смешанный взгляд брата и его неосознанное движение. Мальчик и в целом выглядит неприглядно — подрагивающие запястья, выраженная усталость, вероятно, от очередного переизбытка чувств и огромной траты силы. Даже удивительно, что он не отключился, устроив колоссальный разгром аж второй раз за день. Парень без сомнений накрывает своей рукой, по-прежнему закованной в сломанный наручник, руку Даниэля, и сжимает со всей возможной заботой. Младший не исцеляется как по волшебству, но немного приходит в себя — рука в руке всегда означает для них намного больше, чем кто-либо может себе представить. Стараясь сосредоточиться только на бережном прикосновении, Даниэль переплетает пальцы, чувствуя, как старший поддерживает его. Необъяснимое переживание отступает перед тем, насколько уверенно Шон ведёт его вперёд — это не может не восхищать. Младшему совершенно не страшно довериться — с Шоном вообще ничего не бывает страшно. Проводя взглядом по отстранённому лицу брата, мальчик осекается в своих согревающих мыслях. Пожалуй, остаётся ещё кое-что жуткое, способное напугать даже самого Даниэля Диаса. И это его старший брат, собственной персоной. — Шо-он. — Да? Старший отзывается молниеносно, будто уже давно поджидает этот вопросительный тон, который просто обязан всё испортить. — Ты в порядке? Кажешься каким-то… не таким, — Даниэль звучит неуверенно и поспешно. — Думаешь, мы поступили неправильно? Если да, то это херня. Выкинь из головы, мы всё сделали верно! — Нет, enano, ничего подобного. Я знаю, что всё прошло как надо. Мальчик напрягается, в раздумьях рассматривая их сплетённые руки. Он чувствует до кончиков ушей — напряжение в машине некомфортное, не такое, каким бывает обычно. Пускай облачать внутренние ощущения в слова по-прежнему сложно — это выходит чертовски неуклюже, но за длительное время, проведённое вместе, братьям стало ясно, насколько важно проговаривать мысли вслух. Да, понимание сродни телепатической связи — это круто, но прежде, чем освоить её в полной мере, необходимо научиться доносить информацию друг другу на словах. — Тебе как будто рядом со мной неприятно, — мальчик пытается говорить осторожно, ощущая ауру старого недоброго Шона — того, которого могла заставить взорваться любая, самая незначительная мелочь. — Да в чём дело? — Просто, — тяжёлый вздох вынуждает внутренне содрогнуться. — Боюсь оказаться слабым звеном из нас двоих. Я думаю, тебе это понятно. Акцентируя внимание на последних словах, Шон делает выразительное движение бровями, подразумевая, будто бы Даниэль с самого рождения называл своего старшего брата слабаком, и сейчас это, наконец, стало доказанным фактом. У мальчика от таких предположений машинально закатываются глаза. Но, вглядываясь в помрачневшее лицо старшего, Даниэль становится строже. Он освобождает слабо сжатую в руке Шона ладонь и жестом просит заглушить мотор. Парень смиренно останавливает машину посередине пустынной дороги. Отрывать напряжённый взгляд от рук, крепко сжимающих руль, совершенно не хочется. Даниэль не до конца понимает своего брата, но чувствует за собой обязанность: исправить всё, что только может быть исправлено. Пытаясь поймать застывший взгляд Шона, мальчик действует как можно мягче. Для начала, плавно отрывает руки старшего от руля — его запястья безжизненно опускаются на автомобильное кресло. Затем, младший подбирается ближе, перекидывая ноги на братские колени, и тянется к Шону, чтобы заставить его поднять своё застывшее лицо. Полностью пересаживаясь на колени старшего, Даниэль одной рукой ребячески тянет брата за щёку. Парень вяло стряхивает щиплющие пальцы и всё-таки переводит побитый взгляд на мальчика. Радует и такая незначительная победа. Даниэль старается придать своему голосу более непринуждённый тон. — Ты дурак, нет? — младший поднимает обе руки на плечи Шона и совсем легонько встряхивает, незаметно придвигаясь ближе. — Я представить не могу человека круче тебя. Ты не можешь быть каким-то «слабым звеном»! — безмятежная улыбка осторожно сменяется взрослой серьёзностью. — А даже если и так. Пусть ты будешь слабым, я ведь всё равно смогу защитить тебя. Вместе мы не будем слабыми никогда. Вообще никогда! От воодушевляющей речи Даниэлю становится жарко в узком пространстве автомобиля, но он не получает ожидаемой реакции на столь искренние слова. Равнодушный вздох в качестве ответа даже немного обижает. — Поэтому, — добавляет мальчик с напористой уверенностью. — Ничего не бойся, Шон. Я не дам тебя в обиду! Шон усмехается с ещё большей горечью, чем была собрана на его лице до начала этого разговора. — Звучит знакомо, — старший смотрит сквозь брата, не концентрируя свой взгляд ни на чём. — Ты бы переходил уже от слов к делу, что ли? Мальчик с сомнением хмурит брови, и Шон мгновенно жалеет, что действительно собирается это припомнить. — Ты ведь уже обещал. Помнишь? Кажется, даже клялся мне. Ещё и таким премилым голосом. — Шон раздражённо прикрывает глаза, понимая, что срывается на сарказм. — Обещал больше никогда не вредить мне, а что было в итоге? Напомнить? — Эй! Это нечестно, не считается, ты же знаешь! — Даниэль беспомощно отстраняется от наседающего старшего брата. Услышанное неприятно задевает, вынуждая принимать оборону. — Я тогда был не в себе. Под контролем фанатиков. Да я сам мыслил как фанатик! Скажи спасибо, что вообще не убил! — Ебать, спасибо! Пальцы Даниэля с яростной силой сжимаются на плечах старшего, причиняя ощутимый дискомфорт, но ни один не уделяет этому никакого внимания. Мальчик набирает побольше воздуха, теряясь в догадках, почему ему припоминают такие весомые обиды лишь сейчас. Или ему следует радоваться, потому что «лучше поздно, чем никогда»? В любом случае, Даниэль очень хочет прекратить это. И, желательно, больше никогда не испытывать настолько непривычное чувство вины. Будь перед ним не Шон — чёрта с два младший позволил бы собственному телу изнывать от сильнейшего желания броситься в ноги и вымаливать прощение. Прикидывая варианты ответа, которые не взбесят брата, Даниэль говорит стеснённо, но очень серьёзно: — Прости меня. И Шон остывает. Он остывает ещё тогда, когда замечает, сколько сожаления и наивного чувства несправедливости таят глаза напротив. Коротко переведя дух, мальчик продолжает: — Я не хотел навредить тебе. Это правда. Никогда не хотел, ни разу! И если тебе кажется, что мне плевать, что я забыл о своих обещаниях, то ты ошибаешься. — Даниэль с толком проговаривает каждое слово. Благо, сердце перестаёт так уязвлённо сжиматься, когда мальчик понимает, что старший вновь сконцентрирован на нём и слушает внимательно и спокойно. — И сто раз я пообещал себе больше никому не доверять и ничего не рассказывать. Да мне это ведь и не нужно! У меня есть ты и мне этого достаточно. Младший оседает в тепло обнимающие руки Шона, чувствуя непомерную усталость. Но он всё равно не замолкает, теперь приглушённо выговаривая слова в братскую ключицу: — Пожалуйста, поверь мне ещё раз. Больше никто и пальцем тебя не тронет. Даниэль макушкой чувствует, как старший брат скептически выгибает бровь в ответ на услышанную фразу. В этот момент Шон, может быть, и беззлобен, зато младший стоит на грани — слишком много сил вложено в одно извинение. — ВКЛЮЧАЯ МЕНЯ! Шон, блядь… Мальчик, находясь в непосредственной близости к шее старшего, не находит лучшего варианта избавиться от разрывающего раздражения и выдаёт истеричный укус. Шон даже не вздрагивает, ощущая режущую боль на уязвимом месте — он пугается лишь за состояние Даниэля, напоминающее нервный срыв. В воздухе чувствуется сдавленность от знакомой волны опасной энергии, которая заставляет немногочисленные вещи в машине беспорядочно дёрнуться. Но когда младший размыкает зубы, оставляя на коже примечательный след, вместе с ним успокаивается всё вокруг. Даниэль помнит последнюю невысказанную мысль и осознаёт, что рискует прозвучать противоречиво. Но он действительно нуждается в понимании. — Ты единственный в этом сраном мире, кто вообще может меня не бояться. Не смей меня бояться! Выкрикивая завершающие тираду слова в сгиб шеи парня, Даниэль болезненно вздрагивает. Сперва старший пытается поднять его ослабевшее тело, продолжить тяжёлый разговор, но мальчик жмётся обратно к родному плечу, безуспешно борясь со страхом потери. Шон сдаётся — накрепко сжимает объятия, становясь с братом одним целым, восстанавливая сбоящее взаимопонимание. Он позволяет просидеть в успокаивающем кольце рук столько, сколько младшему требуется. — Я просто пытаюсь быть хорошим братом, — без умысла произносит Шон. — И я совершенно точно не справляюсь, если ты отталкиваешь меня при любом спорном случае. И не буду уточнять, что толкаешься ты так, что это опасно для моей жизни. — З-заткнись, неправда. Ничего не опасно. — Даниэль снова сжимает руки, стараясь придвинуться ещё ближе — не важно, что ближе некуда. — Сейчас я тебя не отталкивал. И больше не оттолкну, вот увидишь. И, Шон, — мальчик поднимает уверенный взгляд на старшего. — Ты хороший брат. В душе и в теле единодушно зарождается блаженная лёгкость — то ли от высказанных, наконец, слов, то ли от примирительных прикосновений к губам. Даниэль больше не повторяет свою недавнюю грубость — теперь он целует с трепетом и заботой, старается проявить внимание к каждой молчаливой просьбе брата. В ленивых объятиях хочется провести не один год, но Шон, как самый ответственный из двоих, мягко отстраняет младшего, помогая ему пересесть обратно на своё сидение. Напоследок, парень взлохмачивает его волосы и получает в ответ добрую улыбку. Поездка возобновляется вновь, и Даниэль засыпает, прислонившись к нагретому солнечным днём стеклу машины. Шон старается ехать как можно осторожнее, чтобы ни в коем случае не потревожить умиротворённый сон. Виднеющийся вдалеке городской пейзаж создаёт вдохновенное чувство свободы. У Шона в раз отсекает добрую часть трепыхающихся на дне души сомнений. Особое освобождение настигает благодаря осознанию: теперь ему совершенно плевать на тех людей, что остались лежать в осколках у разбитой вдребезги границы. Равно как и на тех, что пострадали в полицейском участке. Секрет спокойствия оказывается прост — достаточно понять, что, пусть эти несчастные люди и ни в чём не виноваты, они не более чем побочные наблюдатели. Посторонние, не заслуживающие сожалений. Чтобы продолжать волочить своё безмятежное существование, им требуется лишь не вторгаться в личное пространство двух братьев. Но, нарушая столь простое правило, очевидно — стоит готовиться к расплате. Старший в очередной раз отвлекается от дороги, чтобы с благодарностью взглянуть на сопящего рядом волчонка. Братьям не требуется обсуждать вслух, чтобы знать — в вопросах защиты своей семьи мыслят они одинаково бескомпромиссно. Ведь когда речь пойдёт о любимом человеке, ты будешь вредить, убивать и разрушать ради того, чтобы спасти только его одного. И разве это не абсолютно непреложная истина? Братья Диас готовы на всё друг ради друга. Но что делать тем, кто их окружает?*