Быть хорошим братом, чтобы стать любимым братом

Сезон дождей в Пуэрто-Лобосе — как оценивает Шон по собственному опыту — должен начаться лишь через месяц. Однако сопутствующая высокая влажность и грузные тучи уже начинают докучать местным жителям — им не привыкать, но солнечность всё же приоритетнее в списке любимой погоды. Даниэль бегает по лужайке перед домом, увлечённо гоняя мяч с парой приятелей-одношкольников. Шон, который должен заниматься работой, стоя за машиной посреди мастерской, вместо неё внимательно разглядывает двух чужих ему подростков — один даже кажется смутно знакомым. Напрягая память, старший осознаёт, что непримечательный парниша, не любящий болтать — тот, кого Даниэль побил ещё в начале учебного года. Шон почти уверен, что та драка произошла на ровном месте, но итогом победы младшего стала мирная дружба. «Подростки», — констатирует Шон, подразумевая нежное «придурки», и переводит взгляд на следующего школьника. Быстрая оценка не оставляет удовлетворённости своими выводами — высокий мальчишка кажется немного взрослее и сильнее младшего брата. Данный факт вызывает напряжение в разуме Шона, определённо возникающее с мыслью: «Если Даниэль уже такой извращенец, как тогда себя ведут подростки старше него?». Рассуждая как человек, бывший подростком столетие назад, Шон пристально следит за высоким мальчиком. Тот неповинно чеканит мяч. «Выпендрёжник», — со скепсисом щурится старший, пока никто не видит. Продолжая сверлить настойчивым взглядом друга Даниэля, Шон также наблюдает, как сам Даниэль вместо хорошего паса мажет мячом в сторону — не хаотично, а в сторону открытой автомастерской, конечно же. Парень быстро прячет взгляд под раскрытый капот машины, но понятный интерес заставляет сместить фокус внимания на приближающегося брата. Даниэль действует незамысловато — поднимает мяч, едва перекатившийся за порог мастерской, зажимает его под локтем; задерживается у широкого входа, оборачивается, с озорством улыбаясь друзьям. Становясь к Шону полубоком, он резво подхватывает край своей безразмерной футболки и грациозно вытирает ей лицо, на половину улицы обнажая влажный после беготни торс. Шон нескрываемо любуется, забивая на то, что должен чинить автомобиль — или хотя бы делать вид. Объясняется перед собой очень просто: работой он всегда успеет насытиться, а вот раздевающегося Даниэля много не бывает. Младший проделывает похожий финт с летящим к мастерской мячом ещё несколько раз; к прохладной погоде примешивается моросящий дождь. Ровно подстриженная трава под ногами подростков намокает, и теперь Шон со смешинкой наблюдает за тем, как брат, играя грязно, заставляет друзей поскальзываться и падать, благодаря чему легко одерживает верх в импровизированном футболе. В итоге бесчисленных побед, Даниэль вновь замирает напротив мастерской — упирается ладонями в колени, чтобы отдышаться, и по-прежнему не поворачивается к брату, словно даже не подозревает, что тот смотрит. Встряхивая на себе майку немного наигранным жестом, Даниэль и вовсе берётся за воротник, быстро вылезая из промокшего под дождём предмета гардероба. За подобные выкрутасы аккурат в лоб подростку мягко летит мяч — Даниэль без труда уворачивается и беззлобно смеётся. — Advenedizo! — высокий одношкольник тут же пытается вернуть брошенный мяч, пока Шон оскорблённо отвечает ему в мыслях: «Уж кто бы говорил». Теперь для старшего Диаса никакая работа не представляется возможной, ведь Даниэль продолжает издевательски упускать мяч, который раз за разом — словно магнитится — прилетает в сторону автомастерской. Возможно, неестественно сильные порывы ветра к этому причастны. Дождь усиленно стучит по крыше, оборачиваясь немилосердным ливнем. Крупные капли живо ударяются о брусчатку и тонут где-то в траве; такие же струятся по разгорячённому телу Даниэля, принудительно охлаждая. Подросток довольно быстро покрывается мурашками; с его чёлки водопадом стекает вода, и он небрежно пытается зачесать её назад. Шон наблюдает со всем возможным вниманием и философски размышляет о том, что никогда не был футбольным фанатом. Но, возможно, если бы матчи проходили под тёплым дождём с обязательным топлес дресс-кодом, он мог бы попытаться. Гарантию того, что Шон всё-таки сможет закончить свою работу, дарует высокий одношкольник — первым начинает прощаться, утягивая за собой молчаливого друга и упинывая мяч в сторону своего дома. Даниэль слабо машет им двоим на прощанье, после чего с намеренной безучастностью поворачивается к мастерской. Шон хватается за инструменты под руками — перебирает, роняет, делает вдох и замирает, с важным видом разглядывая детали под открытым капотом. Конечно, своим жалким боковым зрением продолжает подглядывать за братом. Даниэль стремительно приближается, весело пиная сырую траву на своём пути. Чуть тормозит прямо перед рабочим помещением Шона и, всё ещё не обращая на старшего брата внимания, наклоняется. Из-за машины Шону приходится поднять голову выше, чтобы лицезреть блестящую от воды спину. Потоки дождя ударяются о гладкую кожу и сверкают, разбиваясь. Шон переносит вес на руки, безотчётно сжимает пальцы. Даниэль поднимает с травы майку, которую сбросил ранее, и прежде, чем отвернуться, на секунду поднимает глаза. Прицельным взглядом стреляет на поражение — так выразительно, что Шону хочется сказать: «Убил». Исчисляя масштабы братской заинтересованности, Даниэль лишь ухмыляется; разворачивается в сторону дома, блаженно подставляя лицо дождю. Теперь старший точно возобновит свой рабочий день, а после — Шон уверен, что ему это потребуется — прогуляется по промокшим улочкам, остужая собственный пыл не без помощи сигарет.

***

— Угадай, какой милый маленький щеночек только что напал на наш пылесос? Вечером Даниэль встречает брата, выходя на крыльцо с собакой, которую обнимает обеими руками. Ночная прохлада вынуждает голос подростка простуженно хрипеть среди улицы. Шон смотрит с умилением и не может думать ни о каких милых щенках, кроме одного-единственного. — Даже не знаю… Ты? Младший весело толкается и врывается обратно в дом, слегка подпрыгивая вместе с собакой, по-прежнему смирно сидящей на его руках. Шон медленно плетётся следом, предвкушая близкий сладчайший отдых. На полу гостиной смиренно лежит кучка песочной пыли рядом с выдранным из пылесоса шлангом. — Даниэль, ты хотя бы отчитал этого мелкого? Шон кидает тяжёлый взгляд на щенка, и тот мгновенно подаёт голос, проницательно ощущая на себе излишек внимания. — Нет, за кого ты меня принимаешь?! — подросток треплет собаку за ушами, широченно улыбаясь. — И ты даже не думай ругать его! Шон вздыхает многозначительно, но каждое из этих значений остаётся проигнорированным. Парню приходится самостоятельно вооружиться метлой и совком, завистливо поглядывая со стороны, как всё внимание младшего брата поглощает пушистый поставщик щенячьей радости. Ни Шон, ни Даниэль не заводили эту собаку. У неё не было ошейника с именем, она просто однажды попалась на пути выкидывающему мусор Шону, и парень решил впустить её на минутку в дом, чтобы накормить. Конечно, это решение было роковым — ведь дома также находился подросток, готовый продать душу за каждую собаку в этом мире. С тех пор некрупный щенок без имени проводит вечера в доме Диасов, ежедневно убегая на длительные самостоятельные прогулки. Его ежевечернее возвращение даёт Даниэлю иллюзию наличия щенка, а Шону — отсутствия. Если бы братья это обсуждали, то вполне уверенно могли бы называть такое положение дел компромиссом. — Может, поможешь убрать бардак, который развёл твой пёс? Даниэль отвечает, не порадовав брата и взглядом: — Ты не видишь, что я занят? «Мы теперь отвечаем вопросом на вопрос, ясно», — Шон подмечает про себя, начиная дышать глубже. Часто бывает, что на Даниэля сложно и совестливо злиться, но когда его внимание поглощает любая гиперфиксация, Шон с удивительной лёгкостью сходит с ума от раздражения. — Чувак, это твоя собака. А я устал и хочу спать, — в противовес собственным словам, Шон по-прежнему подметает. — Может, сподобишься помочь? Даниэль продолжает сюсюкать с щенком, уже выуживая из-за дивана маленький резиновый мяч. — Да у меня руки заняты. Не выдерживая накала чужого похуизма, единственный глаз Шона уходит в закат — что тоже растворяется в воздухе без единой капли заинтересованности. — Собаки поглощают слишком много твоего внимания, — старший бурчит себе под нос, старательно выискивая слова, которые заденут. — Потому мы и не можем его оставить. Срабатывает — Даниэль незамедлительно вскидывает голову вверх, отвлекаясь от игры в мячик; смотрит недовольно. — Он и так наш! — Понятия не имею, почему ты так решил. Наблюдая за брюзгливым старшим братом, Даниэль старается стать проницательным. Молчит секунду, другую, после чего хитро прищуривается и чётко чеканит вопрос: — Ревнуешь? Теперь уже Шон занимает позицию обороны: молчит, делая вид, что похеренный пылесос — важнейшая вещь в его жизни. Даниэль оставляет собаку и перебирается поближе к Шону — падает на диван, напротив которого во всю идёт уборка. Подросток откидывается на мягкой спинке с кротостью альфа-самца, и будто вот-вот выдаст пафосное: «Эй, детка», за что непременно получит по шее. Но его хриплый голос с явно заготовленными речами обрывает резкий влажный кашель, за которым сразу следует чих. Шон мгновенно забывает о мелком конфликте и аккуратно собранном в совок песке — небрежно бросает на пол всё, что занимало его руки, и плавно опускается на диван рядом с братом. — О, блин, я собирался сказать что-то впечатляющее! — не мешая мальчику возмущаться, Шон уже ощупывает его горло на манер детского доктора; прислоняется губами ко лбу. Судя по выражению, проступающему на его лице, результат осмотра — неудовлетворительный. — Почему не сказал, что температура? Ледяной тон голоса и серьёзность в лице призваны остудить кого угодно, но Даниэль не один месяц развивал резистентность к подобным братским приёмчикам. — Потому что нормальная температура! Звучный шмыг носом и покрасневшие в явной усталости глаза кричат об обратном. — Ложись, пока я тут прибираю, — видя ожидаемый горделивый протест, Шон добавляет: — Я тоже скоро приду, с горячим чаем для тебя. Даниэль задумывается, мысленно примеряя согревающий напиток к чешущемуся изнутри горлу. — Положишь побольше сахара? — Положу, — на подозрительный взгляд добавляет: — Обещаю! А теперь, бегом. Напоследок он оставляет поцелуй на лбу Даниэля, в тайне повторно измеряя температуру, и едва не за руку доводит упёртого подростка до комнаты. Когда Шон возвращается к их кровати с обещанным напитком в руках, сопливый братец видит уже десятый сон. Подозревая, что Даниэль уснул так быстро из-за болезни, Шон привычно винит себя в том, что был недостаточно внимателен к мальчику. Он мягко гладит Даниэля по волосам и обещает, что в следующий раз будет более бдительным.

***

Новый день продолжает начатое предыдущим — встречает на редкость сырой погодой, и Шон с особой враждебностью стремится захлопнуть все окна в доме, не пуская холодный воздух к больному подростку. Проветривать комнату от бактерий — не вариант, когда в этой комнате безвылазно находится сам заболевший. В третий раз добегая до аптеки в нервном порыве докупить лекарства, Шон встречает знакомого щенка, пережидающего дождь под крышей попавшегося на пути здания. Не раздумывая, парень поднимает на руки уже светящееся радостью существо. Расстёгивает куртку, чтобы спрятать его от дождя — ведь кто вспоминает о зонтах, когда нервничает? — и шагает домой, больше не планируя выходить на улицу. Насыпав корм в миску не-его собаки, Шон спешно поднимается на второй этаж. Подросток спит слишком долго и крепко — за целый день несколько раз позволял дать себе лекарства и тут же снова засыпал. Шон проходит по комнате несколько кругов, присаживается на кровать, не решается трогать брата холодными после улицы руками; заламывает пальцы. Бросает взгляд на часы — высчитывает, как скоро нужно дать новую порцию сиропов и таблеток. Спальня заполнена запахом нездоровья, и Шон ощущает, что именно так пахнет тревога. Отец нередко оставлял заболевшего Даниэля на попечительство старшего брата — дело было привычное и даже само собой разумеющееся. Но ни одна из прошлых болезней, одолевших мальчика на Лажа-авеню, не казалась страшной после простуды, заставшей их в пути до Мексики. Тогда Шон в полной мере осознал тяжесть ответственности за братскую жизнь. Нетрудно представить, какое облегчение он испытал, когда младший достиг шестнадцати лет — судя по себе, Шон ожидал от повзрослевшего Даниэля той же мощности иммунитета, коей обладал сам. В особенности учитывая то, что его брат — буквально супергерой. Но Даниэль, что в девять лет, что спустя ещё семь — оставался самой лёгкой мишенью для любой болезни. — Ты чего мокрый сидишь? Из повторяющегося круга действий встать-сесть-посмотреть на часы, Шона вырывает осипший то ли после сна, то ли от плохого самочувствия, голос. Видел бы старший сейчас свою облегчённую улыбку со стороны — поразился бы живости, на которую способно его щетинистое лицо. — Ты как, Дэни? — Мне уже лучше. А тебе бы переодеться в сухое, слышишь? Шон недовольно смотрит на брата, в глубине души раздражаясь от этой попытки взаимной заботы, однако любое негодование быстро тонет в страхе за чужое здоровье. Парень без лишних споров снимает насквозь промокшие штаны и на всякий случай меняет майку, одномоментно становясь совершенно домашним. Но не стоит обманываться покорностью Шона — он выполняет указания Даниэля только чтобы продолжить его расспрашивать. — Если лучше, почему спишь целый день? Даниэль потягивается на кровати, укрываясь одеялом поплотнее, отвечает через пуховое тепло: — Без солнца сонливо. А ты почему не на работе? — Взял выходной. Шон внимательно осматривает брата — почти сразу подмечает лёгкую дрожь под одеялом, и неприятные воспоминания накрывают волной цунами. Ради собственного успокоения приходится придвинуться ближе — погладить по спине, коснуться пальцами шеи, зарыться в волосы. Опустить одеяло, чтобы почувствовать жар кожи, убедить и убедиться — он рядом. Даниэль крупно вздрагивает от каждого прямого прикосновения, жалея, что уснул, даже не надев майку. — Шон, ты ледяной! — Это ты горячий как печка. — Да не трогай меня! Под пальцами Шона волнами разбегаются мурашки — крупные и заметные; парень заворожённо замирает над предплечьем, которое оглаживал. Шону мерещится, будто брат стал меньше обычного — запястья худее, ключицы чётче и скулы чуть острее. Он проводит пальцами по лицу Даниэля, целует зажмуренные глаза, и, не желая отдаляться, оставляет поцелуй на его подбородке. Даниэль остро ощущает холодящие кожу следы, спешит их стереть. Шон умилённо улыбается его раздражённому жесту и по-хулигански оставляет намеренно-влажный поцелуй теперь уже на плече. — Шон! Попросил же не трогать. — Я не трогаю, — парень игриво оставляет новый слюнявый поцелуй на коже, на этот раз чуть выше — ближе к шее. Даниэль протестующе мычит и Шон незамедлительно спрашивает: — Неприятно? Даниэль явно приоткрывает губы в согласном «да», но что-то заставляет его подумать ещё мгновение. И тогда он отвечает другое: — Слишком чувствительно, — ещё секунда раздумий. — Как если долго тереть кожу, приливает кровь и каждое прикосновение к ней становится очень… Сильным. Но не совсем так. Шон способен лишь примерно понять чувствительность тела при поднимающейся температуре — сам он подобного не испытывал последние лет десять. Ему вообще редко удаётся заболеть с температурой, все страшные бациллы всегда хватает младший. Повторно проводя рукой по спине брата, Шон удовлетворённо подмечает, что теперь дрожь пробивает его тело только при прикосновениях. А контролируемая дрожь уже не кажется чем-то страшным. — Ты так на меня смотришь, что мне приходится жалеть, что не ты сейчас обезоружен и прижат к кровати, — Даниэль кривовато улыбается собственному флирту, но его лицо быстро возвращается к спокойному состоянию, словно даже держать эмоции он сейчас не в силах. — Но я серьёзно, Шон, я сейчас не смогу ответить ни на одно твоё заигрывание. Не обижайся, ты всё равно очень горячий. Шон сентиментально улыбается, смахивает немного влажную чёлку с братского лица. Даже от такого лёгкого прикосновения по телу Даниэля проходит дрожь, и Шон сглатывает вмиг ставшую вязкой слюну. Пришедшая мысль перехватывает дыхание: — Ты в смысле… Не можешь или не хочешь отвечать? — Даниэль вопросительно хмурит брови, и Шон вынужден пускаться в неловкие объяснения. — Ты не подумай, я просто… То есть, ты же не обязан отвечать мне. Одностороннее удовольствие — тоже удовольствие. Как-то стрёмно прозвучало, забудь это прямо сейчас… Даниэль не выдерживает собственное удивление и подскакивает на кровати, забывая об отсутствии сил в организме. Из-за резкой смены положения тела кружится голова, и его ведёт куда-то в сторону — младший крепко хватается за плечи сидящего рядом Шона, старается посмотреть на него твёрдым взглядом, но в голосе явственно проступает мировая надежда: — Ты предлагаешь мне беззаботно получать удовольствие, пока ты пыхтишь надо мной? И ждёшь, что я откажусь? — Даниэль, тормози, ты болен, а я просто придурок. Уставшему организму нужен только сон. — Сон?! — возмущение сквозит в хрипловатом голосе, подросток даже находит силы слегка тряхнуть брата за плечи. — Ты считаешь, я теперь спать смогу? Шон! Ты что, меня не знаешь! В голове Шона быстро проносится логичное умозаключение: сам предложил — сам отвечай. Да и Даниэль не смирился бы с отрицательным ответом. — Хорошо… И что именно ты от меня хочешь? Даниэль вмиг расслабляется. Отключает молящий взгляд, стирает с лица следы недовольства, опускает плечи, до сих пор выражавшие настойчивость. Он роняет корпус обратно на кровать, с блаженной улыбкой раскидывает руки в стороны. — Делай то, что ты от меня хочешь, а не то, что я от тебя хочу. Ведь ты это предложил! Хитрый Даниэль знает, что они с братом хотят одного и того же.