Солнце взойдёт попозже

      Едва ли Геральт мог сказать, что принял это от начала и до самого конца.       Едва ли он был готов к тому, что в мгновение ока подпустит Лютика так близко. Не на расстояние даже вытянутой руки. Ближе. В считанные сантиметры от тела, в ненормально короткие миллиметры от сердца.       В самое сердце.       Да и вряд ли Геральт хоть когда-нибудь признал бы, что чувствует вину за каждое грубое слово, за каждую колкость, за каждую ссадину и каждый, пусть даже малюсенький и ничего не значащий синяк. Не защитил, не укрыл, не помог, когда нужен был.       Но чувствует ли он эту вину? Ну конечно же.       Но Лютик не всегда нуждается в защите и даже не всегда хочет её получить: он всё сам, он ведь достаточно силён, он способен сам себе помочь. Только Геральту нихрена от этого не легче, даже если мантрой неслышно повторять это круглыми сутками напролет, даже если вбить это в голову с такой силой, чтобы по ночам оно не давало спать.       У Лютика снова разбита губа и рассечена бровь. Какой-то человек снова лишается целостности своих костей. Ничего необычного.       Геральт готов на все ради Лютика. Готов уйти от него навсегда, готов отрицать их дружбу (и ведь нормальной дружбой у них и не пахнет), готов вести себя омерзительно. И только когда по ночам он резко открывает глаза от кошмаров, неизменно включающих в себя Лютика, его смерть, его ненависть и его страх, именно он помогает ему снова забыться сном.       Потому что Лютик невероятный во всем. Он с невероятной стойкостью терпит все грубости Геральта, зная, что в итоге все всегда приходит к долгим поцелуям, золотистым цветам в волосах и чему-то большему. Геральт на его месте давно бы начал ненавидеть, давно бы ушел и давно бы забыл. Просто Лютик даже близко не Геральт и это спасает.       Ему тяжело рушить барьеры, ему тяжело подпускать к себе кого бы то ни было, а Лютик словно идет насквозь, прорывается со смехом просто ради того, чтобы обнять. Большие мозолистые руки Геральта вжимают его с такой силой, что ребра почти трещат, а воздуха остается на грани полного отсутствия.       Лютик умирает в его снах столько раз, что это уже даже не пугает. Это ужасает до такой степени, что он пытается не спать. Лютик закатывает глаза, дает подзатыльник (Геральт в очередной раз думает, что слишком, до невозможности подпустил его к себе, потому что у него нет желания даже злиться), а потом говорит, что так просто умирать не собирается.       Геральт хочет сказать, что тот самый монстр-человек-еще-кто-то из его сна спрашивать не собирается, но Лютик обнимает его уже совсем осязаемо, укладывая голову на чужое плечо, а потом начинает шептать что-то то самое глупое, в его стиле. И тогда становится не важно, потому что никакие монстры не смогут подобраться к Лютику ближе, чем на метры от Геральта, тенью стоящего за его спиной.       Кошмары делают перерыв, а Геральт прижимает Лютика к себе так близко, что почти срастается с ним, что почти полностью может его защитить.       Прелюдия заканчивается там, где солнце уже совсем не светит, где спасает лишь усиленное ведьмачье зрение и где Лютик бессилен ровно настолько, чтобы раз за разом спасать Геральта от настоящего страха. Прелюдия заканчивается там, где начинается ночь.       Ночь приносит только беспокойство и уколы боли. Ночь приносит нежные объятия, поцелуи и желание не отпускать от себя Лютика. Она приносит грусть, она приносит нежность, ненависть и чертову умопомрачительную любовь. Любовь Геральта ростом где-то сто семьдесят шесть сантиметров, а ещё у неё невероятная улыбка, яркая настолько, что даже само солнце, пожалуй, меркнет.       Кошмары неизменно возвращаются вновь, Лютик все так же невероятно жив, а солнце...       Что ж, солнце взойдет попозже.