Наружу изнутри

В общаге после возвращения с дачи Аня прожила ещё месяц. Месяц, который прошёл в бесконечных телефонных разговорах, практически все выходные которого она провела в Гатчине и каждый раз неохотно уезжала в то место, которое, когда-то став её единственным пристанищем, теперь искренне ненавидела, как и Юра в первые месяцы их отношений. Переехать оттуда в Гатчину её уговаривало всё семейство Музыченко, включая его родителей, бабулю, которая оказалась до безумия милой женщиной, и сестру, а также её собственные мама и папа, которым надоело поочерёдно слушать, как ей одиноко, грустно, скучно в общежитии без Юры и что стены комнаты загоняют её в творческий кризис. И родители Юры почему-то настаивали сильнее всех, каждый раз, когда они пересекались, они безустанно твердили то о новом диване побольше, который они купили в Юрину комнату вместо старого скрипучего, стоявшего там со времён Царя Города, то о освобождённом шкафчике в ванной «специально для Анечки». А Анечка все не решалась выйти из своей зоны комфорта, пока та самая зона комфорта не начала самостоятельно ее выгонять. И случилось это очень-очень скоро, ударило сразу по всем фронтам. Первого октября, в среду, Аня не выдержала. За стеной с самого утра раскатисто и весело играл аккордеон, новая соседка разбила чашку с остывшим за ночь недопитым кофе прямо рядом с ее кроватью и разбрызгала ее содержимое на спящую Аню и её одеяло. Так и хотелось накричать, съязвить, в ножки поклониться и поблагодарить, что не горячий и не на лицо. Больше получала как клуша стояла в очереди в душ, в их крыло подселили кучу недалёких первокурсников, а точнее первокурсниц, которые за месяц учёбы так и не поняли, что общага — это не их персональное место жительства и занимать душ утром на сорок минут, неистово набривая всё, что нужно, и что не нужно, когда за стенкой ещё как минимум пять человек, ждущих в очереди, это как минимум по-свински. Не успела нормально поесть, была голодной, а от этого ещё более злой. — Я хочу переехать, — она влетает в лекционку за пять минут до начала пары, будто фурия, и сразу садится рядом с офигевшим от такого расклада Юрой. Все дорогу думала только о том, как вывести его поговорить, чтобы никто ничего не заподозрил, а в итоге пустила все на самотек, настолько ей надоела общага и царивший в ней хаос и беспорядок. Утренний инцидент вывел ее из себя. Бежала со всех ног, чтобы не опоздать, растрепалась вся, даже губы накрасить не успела. — Не кричи так, — оглядывается вокруг, вроде никто внимания не обращает, но всё равно распространяться не хотелось. Анька рисковая, все время скрывали связь, а тут все может рассыпаться в одночасье. Видел, что у неё что-то случилось, она последнее время то и дело не переставала жаловаться на общагу и то, какие все вокруг дебилы, но такой одновременно злой, растерянной и решительно настроенное не видел свою девушки ни разу. — Мне вообще пофигу, Юра, я так не могу больше! — запускает пальцы в волосы, устало прикрывает глаза, склонила голову, опираясь на локти. — Юрочка, забери меня к себе, пожалуйста, я не могу там жить больше, — шепотом, чтобы никто не услышал её жалобной мольбы и этого «Юрочка». Плечи начинают подрагивать, а сделать Юра ничего не может. Кривит губы, как бы ни хотелось обнять и успокоить, чтобы его девочка не плакала из-за ерунды, на людях нужно было соблюдать дистанцию и по возможности не палиться. Как же чертовски она устала, и главные признаки усталости прямо сейчас тонкими дорожками съезжали по щекам и скрывались в горлышке водолазки. Хотелось простого женского засыпать и просыпаться рядом с любимым человеком, а не с двумя непонятными девками, которые то и дело трепали ей нервы своими тупыми вопросами, хотелось мыться в отдельной ванной, а не общей душевой на весь этаж, где кто угодно мог войти и занять место на сто часов, готовить все, что душе угодно, на нормальной оборудованной кухне, а не довольствоваться еле нагревающейся конфоркой и варить несчастный рис практически час вместо положенных двадцати минут. Она устала от отсутствия возможности побыть одной, устала выкраивать время, когда никого нет, чтобы учить роль, устала сидеть по ночам в учебке вместо её удобного угла в комнате, который тупица-первокурсница заняла и ни под каким предлогом не согласилась отдавать обратно Ане. Музыченко беспардонно лезет к ней в сумку, игнорируя тетрадки, её единственную ручку, пару помад, тампоны, рассыпанную жвачку и наконец достаёт платок. Протягивает, Аня отрицательно мотает головой и убирает руки от лица. Толку от него уже. Глаза красные, заплаканные, под ними темные круги от растёкшейся туши. Так и хотелось сказать, что плохую вы тушь, Юрий Юрьич, в подарок мне на годовщину выбрали, вон, как растеклась. Музыченко смотреть на её зарёванную не мог, прижал бы так крепко к себе, чтобы аж пискнула, гладил по волосам и мокро целовал в нос, пока не успокоилась бы и не перестала тихо всхлипывать. Но нельзя. Слишком много посторонних. — Если хочешь, можем уйти, — тихо шепчет, поймав на себе взгляд Даши, сидевшей прямо напротив их. Совсем забыл, что она все знает. Даже как-то неловко стало. У них сегодня одна несчастная лекция, конспект по которой даже его умница и отличница Никитина не ведёт, самый бесполезный день за неделю, даже репетиции не было, по крайней мере у них с Аней, они ещё вчера всё сделали, чтобы специально погулять вечером. — Прямо вместе? — Музыченко пожимает плечами, мол, как хочешь, его дело предложить. Ему-то не впервой с пар сваливать, это для Ани было целым событием и частично преступлением, так редко она это делала и только по уважительной причине. Вон, как разревелась, её срочно нужно успокоить, чем не уважительная причина? — Идём, — подрывается и, на ходу вытирая рукавом слёзы, под подозрительными взглядами некоторых однокурсников выходит из аудитории. Музыченко идёт следом, специально не оглядываясь и подхватив её сумку. Платок так и оставила на столе. Когда сваливаешь с пары, главное не попасться на глаза преподавателю, с пары которого ты уходишь, иначе заболтать его, пока придумываешь более или менее правдоподобную «уважительную» причину, будет сложно. Благо, старушка-искусствовед ходила очень медленно и помнила студентов в лицо плохо, ребята подозревали, что со зрением у неё всё очень печально, поэтому Музыченко без проблем нагнал Аню и они выдвинулись в сторону припаркованной «семёрки». До машины добрались без приключений и только там Аня смогла выдохнуть. Глаза все ещё были красные, руки слегка тряслись. Едва захлопнулась дверца, прильнула к Музыченко и не хотела отрываться. Соскучилась, всего пару часов не виделись, а уже так соскучилась. — Рёва, ну, что случилось? — прижимает к себе, чувствует, как внутри что-то обрывается, как только Аня цепляется за его плечи, будто за спасительную соломинку. Только бы снова не заплакала, точно не выдержит ещё одной порции слёз. Ему-то в целом было понятно, что у Ани сдали нервы, иначе бы она себя так не вела, поэтому объяснения причины он и не требовал, спросил так, для галочки. — Эх, ты, плакса-вакса, все нормально, сейчас поедем домой, — гладит по волосам, успокаивает, как маленького ребёнка. Домой, как же хорошо звучит. Она и не заметила, как его дом стал и её домом. — Нужно Дине позвонить, чтобы прикрыла, — Аня тянется за телефоном в сумку, откидывается на сидение. Музыченко тем временем выезжает в сторону общаги, прикидывает, достаточно ли денег у него с собой, чтобы заправиться и не заглохнуть где-нибудь на въезде в город. «Диночка, прикрой нас с балбесом Музыченко, будь добра. Я съезжаю из общаги и мне срочно понадобился транспорт. Спасибо, дорогая, всегда знала, что на тебя можно положиться». Выпаливает на одном дыхании, для правдоподобности, будто она в сильной спешке и у неё нет времени объяснять, чтобы лишний раз не оправдываться и не сказануть лишнего. Староста вроде поверила и пообещала сделать всё возможное. — Неудобно так, без предупреждения, — мнётся, обдирает бесцветный лак с ногтей и смотрит то в окно, то на Юру. В Гатчине её ждали, она это знала, но доля неловкости всё ещё оставалась. Она слишком часто убеждала окружающих и себя в том числе, что жизнь в общаге её вполне устраивает, что условия хорошие и так далее, а сейчас она заявится и такая «Здравствуйте, я теперь буду жить у вас!». Шутка смешная, а ситуация не очень. — Зай, ты определись, — смеётся Музыченко, взяв ее за руку. Холодные совсем, печку включает, чтобы согрелась. Надо бы научить ее одеваться по погоде, на улице все-таки не апрель, а простудиться сейчас и проваляться пару недель на больничном проще простого, много ума не нужно. — То ты слезно умоляешь меня забрать тебя, то говоришь, что неудобно. На потолке спать неудобно и не высыпаться из-за ебанушек за стенкой, мне надоело уже на твои синяки под глазами смотреть, Ань, — отчитывает, а Аня молчит. Правда ведь, последние две недели их комната была со всех сторон окружена бесконечными тусовками до утра, от которых не помогали ни угрозы вызвать ментов, ни злобная вахтёрша из-за доноса которой могли без выяснения обстоятельств выселить. Поэтому сложно было уснуть, беруши не спасали, из-за них она несколько раз благополучно проспала будильник и забросила эту идею. Музыченко буквально силой забирал ее к себе на выходные сразу после пар в пятницу, хорошенько откармливал сладким, отпаивал чаем и укладывал спать. Санаторные условия, по-другому и не назовёшь. Сон был важнее всего. Он был готов часами просто лежать рядом, не шевелясь, лишь бы она выспалась. В субботу «доброе утро» начиналось, как правило, ближе к полудню, к этому времени родители собирались обедать, а они в комнате Юры только просыпались. Никто не ходил на цыпочках, не говорил шепотом, работал телевизор, но Ане это абсолютно не мешало отдыхать. Родители Юры будто чувствовали, как Никитиной не хватает семейного тепла, именно поэтому старались окружить любовью, как и собственных детей. — Знаешь же, что мама только тебя и ждёт, ей нужен союзник, а то, по ее словам, мы с отцом отбились совсем от рук, «управу на вас найти невозможно», — передразнивает, заставляя Аню улыбнуться. Ну наконец-то, а то совсем нос повесила. — Я думала, что я твой союзник. — Но маме то об этом знать не обязательно, — в ответ смеётся Юра и сворачивает в знакомый двор. Уезжать было совсем не грустно, её комната больше не вызывала приятных воспоминаний, хотелось убежать, как крысе с тонущего корабля. Быстренько сдала постельное, забросала вещи в чемодан, не глядя и не складывая, чтобы не терять времени. Ее скромные пожитки уместились в чемодан и две сумки, которые барахтались в багажнике. Пути назад нет. «Дальше только замуж», — подумала и сразу откинула эту мысль. Теперь-то она по полной вкусит Юркин скверный характер, особенно по утрам, познает, что такое маршрутки и электрички и наконец-то сможет готовить. Последнее радовало сильнее всего. На даче она не могла оторваться и показать свои навыки по полной, не было нормальной плиты и набор продуктов, которые были в местном магазине, был крайне ограничен, а вот когда они оставались на выходные одни и мама Юры не наготавливала им целый холодильник еды, она охотно радовала Музыченко чем-нибудь эдаким, и сейчас не собиралась эту традицию прекращать. Главным пунктом было не поругаться с Юриной мамой и не испортить отношения. Пусть они и ладили, Аня все равно была новой женщиной на старой, давно завоёванной, территории и устоявшиеся порядки менять не хотелось. Кроме некоторых бесячих привычек Юры, естественно, коих у него было достаточно. Чего стоило одно разбрасывание одежды и привычка не закручивать тюбик с зубной пастой. Но это сейчас было второстепенным. Вечером, около семи, разобравшись с вещами, обязанностями, полками и комнатами, сели пить чай с пирогом в честь «Великого переселения народов», как назвал процесс Аниного переезда Юрин папа. Музыченко были рады её видеть, Аня, поборов неловкость, пообещала постараться привыкнуть и перестать называть по имени отчеству. Её жизнь теперь круто изменится, по-другому и быть не могло. Вроде и пирог самый обыкновенный, с вареньем, что Никитина летом назакатывала, она тысячу раз ела его, приезжая в гости к Юре, и праздника как такового не было, «день спасения одной несчастной души из общежития», только вот атмосфера была настолько тёплой и домашней, будто Аня целую вечность с ними живет и просто уезжала на время, чтобы потом обязательно вернуться. Мама бы ее обиделась, если бы узнала правду. Вели себя при родителях, конечно, скромненько, гораздо скромнее, чем наедине, лишнего не позволяли, боялись поцеловаться лишний раз или делать это слишком долго, когда на них кто-то смотрел или теоретически мог это делать. Все их проявления любви происходили за закрытой дверью, как и раньше. Родителям знать лишние подробности было необязательно. — В общаге тебя не хватятся? — хрипло шепчет Музыченко, входя в комнату после душа и закрывая за собой дверь. Старенькая, миллион раз покрашенная, с резным стеклом, никакого личного пространства, хоть ты покрывалом завешивай, чтобы за ними не подглядывали. Раньше Аня не уделяла этой детали столько внимания, теперь же это её забеспокоило. Скажет Юре, если не забудет, а он обязательно что-нибудь придумает. — Я предупредила коменду, что завтра разберусь с документами, — откладывает расческу и забирается под одеяло. Лёгкое и тёплое, не то, что её общажное, под которым спать было, как будто под кожухом. — А девчонки не хватятся, они, кажется, наоборот будут рады, что я свалила и к ним подселят какую-нибудь их однокурсницу, которая не будет ворчать и просить говорить потише, — гаснет свет и новенький диван слегка прогибается под весом Музыченко. Холодный весь, мокрый, с влажными волосами, пахнет от него так вкусно гелем для душа, что хочется прижаться поближе, что она и делает. Поверить не могла, что так будет засыпать теперь каждый день, сжимаемая в объятиях любимого человека, а не одолеваемая воспоминаниями о том, как он её обнимал. Красота, давным-давно пора было согласиться и не строить из себя самостоятельную мадам. — У нас теперь отличный повод не ругаться и не расставаться, — начинается их любимая битва за одеяло, в которой победитель определяется утром. И всегда им оказывается Аня, а Юра вынужден просыпаться от того, что пятая точка страшно замёрзла. Тогда он, не открывая глаз, нащупывает тёплый закрученный в одеяло комок и лезет к ней, прижимаясь промёрзшими конечностями к самым тёплым частям ее тела, а после выслушивает тихое недовольное ворчание. Под одним одеялом спать было гораздо комфортнее, чем под двумя. Они пробовали как-то раз, в итоге Аня всё равно откинула своё в сторону и пробралась к нему, вдвоём было гораздо теплее. — Ну тебя, Юр, — легонько пихает в грудь, — мы ведь и так практически не ругаемся, накаркаешь сейчас, — чувствует его прохладную ладонь у себя на плече и мгновенно расслабляется. Музыченко глухо кашляет в кулак. Видимо, плохо действуют мамины народные методы и чай с мёдом, ему бы врачу показаться, чтобы до осложнений не довести. — Болит горло? — Все нормально, спи, — мотает головой и целует в лоб, Аня сразу же закрывает глаза. Она слишком сильно о нём беспокоилась, даже сильнее, чем о самой себе, и это Юре совершенно не нравилось, пусть и было приятно. — Спи, а то опять проболтаем до утра и не выспишься. Наутро она впервые столкнулась с тремя вещами, от которых все последующие годы жизни в Гатчине с Юрой Аню бросало в дрожь и вставали волосы дыбом. 7 утра, вокзал и электричка либо же маршрутка в зависимости от ситуации. Проснулась она легко. Открыла глаза и почувствовала себя бодро впервые за долгое время. Вот, что значит спать в тишине. Рядом, уткнувшись в ее волосы, спит Музыченко. Ещё вчера она подумать не могла, что проснётся вот так, как в своих заветных мечтах и как она привыкла просыпаться по субботам и воскресеньям. Время поджимало, за окном было уже начинало светать. Нужно было будить Юру, но тот прижал волосы своей черепушкой, и она просто-напросто не могла встать с постели. Так бы разбудила его, практически собравшись, и проблем не было бы, а сейчас ворчать начнёт. Убирает челку с лица и очерчивает широкую чёрную бровь большим пальцем, гладит по едва наметившейся щетине. Губами аккуратно проводит по щеке, прикасается к губам. Хорошего понемногу, а то привыкнет и придётся искать более изощрённые методы, чтобы разбудить его. Музыченко шевельнулся, обхватил Аню за талию и притянул, совершенно обездвижив. Видимо сегодня раннее пробуждение никак не входило в его планы. Ну офигеть! Ей-то однозначно нужно больше времени на сборы, чем ему, и валяться времени оставалось всё меньше и меньше. — Юр, — пытается выбраться, но тот снова уснул и теперь прижимает ещё сильнее, придётся брать штурмом. Единственным местом, куда Аня в силу своего физического положения может дотянуться, оказалась подтянутая задница ее парня. В коридоре загорелся свет, значит кто-то из родителей уже проснулся и было не так страшно наделать шума. Насколько позволяло её положение размахнулась и звонко треснула. Музыченко дёрнулся, развернулся на спину, схватившись за повреждённое место и потирая его, чтобы унять боль. Никитина успевает выскользнуть и наконец может дышать свободно. — Аньк, ты чего, с ума сошла? — тихонько смеётся, от сна и следа не осталось. Артист, так и знала, что притворяется, лишь бы подольше поваляться. — А ты думал, что я тебя буду поцелуйчиками будить, да? — скручивает волосы в пучок, а Юра хватает ее за ногу и тянет обратно в кровать. — Вставай! — Поцелуешь и встану, — в ожидании вытягивает губы трубочкой. Хитрец. Быстро врезается ему в губы и убегает из комнаты. Черт его знает, сколько они будут ехать до академии, не хотелось терять время зря. Электричка произвела на Никитину неизгладимое впечатление, в особенности вся композиция ароматом, витающая в спёртом воздухе. Рядом приятно пах только Юра и нарядно одетая девушка, сидящая напротив, все остальные субъекты представляли собой примерно одну и ту же касту и явно не особо беспокоились о чувствах окружающих. Музыченко вышел на одну остановку раньше, в целях собственной безопасности и тут же напоролся на Дашу. Последние несколько дней ему казалось, что девушка их преследует, постоянно появлялась из неоткуда и так же неожиданно пропадала. Из всех одногруппниц Даша была самой приятной в общении, ну, кроме Аньки, которую у Музыченко язык не поворачивался назвать просто одногруппницей. Может именно поэтому отреагировал спокойно, когда в августе после корпоратива Аня села в машину и огорошила его новостью, что Даша все знает. — Доброе утро, — ждет, пока Музыченко спуститься и идут вместе в направлении академии, — вас, я смотрю, можно поздравить? — подруга явно заметила его спутницу через окно транспорта, поэтому знала, как развить тему. — Можно и так сказать, — усмехается, понимая, что у него наконец появился человек, с которым он мог без зазрений совести обсудить их с Аней отношения, если возникнет такая необходимость, и спросить совета, если понадобиться. Этот побег-переезд в какой-то степени можно были назвать их маленькой победой, к которой они пришли сквозь тернии Аниных сомнений и баррикады, которые строили тараканы в её голове. Только вот радости было бы побольше, если бы квартира была в Питере, пусть и маленькая и съёмная. Теперь и не погуляешь особо, денег на проезд уходило ого-го сколько, а ездить зайцем, как это частенько делал Юра, Аня категорически отказалась даже в качестве эксперимента. — Вчера никто не спрашивал, почему мы ушли? — не сказать, что этот вопрос прям его мучал, спросил больше для поддержания разговора. Даже если бы кто-то из однокурсников что-то и заподозрил бы, то вряд ли стал бы делиться своими мыслями со всем курсом, максимум об этом узнали бы один два человека. — Вообще пофиг, даже не заметил никто, — отмахивается. — Переставали бы вы прятаться, Юр. На вас смотреть жалко, ты ж её даже обнять по-человечески на людях не можешь. — Скажи это Ане, она до сих пор думает, что ее будут осуждать, а меня совсем не слушает, — пожимает плечами. Что правда, то правда. Эту тему они вновь подняли вчера по дороге в Гатчину и Юра даже подсел на коня. Практически год Аня вообще не вспоминала о том, что она старше, а тут снова начала выдумывать и загоняться. Осеннее обострение тараканьих бегов в её голове пугало Музыченко, хотелось побрызгать там дихлофосом. Он не давал ей ни малейшего повода, готов был поспорить, что некоторые даже не догадывались о наличии разницы, так свободно Аня вела себя с его друзьями, говорила на одном языке. Про родителей и говорить было нечего, давно приняли ее в семью и называли собирательным «дети», Саша её просто обожала, наконец-то у неё появилась подружка практически такого же возраста, как и она сама, с которой можно было обсудить всё и её братца в том числе, как бы вышеупомянутому это не нравилось. У отца даже несколько раз проскочило «дочка» в адрес Ани, она тогда никак не могла нарадоваться, все уши ему прожужжала. Оба прекрасно понимали, что в один момент весь спектакль может обернуться против них, но Аня настаивала на своём. Пока большинство не знает об этих отношениях, у них все будет хорошо. Практически весь день они должны были провести в мастерской, где непосредственно и собирались к девяти утра, а после преподаватели ждали их на занятия непосредственно в самом театре. А завтра долгожданная суббота, день, когда можно было с чистой совестью валяться на диване, есть чипсы и смотреть телевизор пока не устанут глаза, а вечером пойти с Юрой на репетицию в гараж к Димке Останину, выпить пива, вернуться домой за полночь и целоваться до потери сознания, укутавшись в одеяло. Только на эту субботу планы были слегка другие. Никитина уже пару дней собиралась впервые за месяц встретиться с подругами, выпить вина и пообсуждать парней. Для Ани такие вечера проходили под девизом «Главное не проболтаться» и с этим она справлялась на отлично. Отличница она и в Африке, и на вечеринке отличница, неважно, сколько крепкого виноградного напитка в ней окажется. Для подружек у неё был не Юра, а просто «парень», имя которого девочки как ни пытались, не могли вытащить из скрытной Никитиной. Но несмотря на это, его описание и то, что Аня посчитала нужным рассказать, оставили подруг в приятном шоке и даже заставили слегла завидовать Ане, которая наконец могла похвастаться кавалером наравне со всеми. У Музыченко в планах был день рождения друга. Именно того, с которым они вместе грезили идеей создания собственной группы и становления знаменитыми. Впервые услышав об этом летом на даче, Аня не восприняла всерьёз. Юра часто играл на гитаре, иногда расчехлял скрипку и играл что-то из классики, пока не сбивался, а Аня как заворожённая сидела, наблюдала за ловкими пальцами, зажимающими струны не только скрипки, но и ее сердца. Никогда не думала, что сможет так полюбить инструмент именно из-за человека, который на нём играет, и того, как он это делает. Музыка была для него чем-то вроде хобби, несерьёзным развлечением на тусовках, способом привлечь внимание в новой компании и заработать дополнительную копейку на каком-нибудь мероприятии, а потом Юрка, решив доказать ей обратно, рискнул и как-то взял ее с собой на квартиру к Диме. Изрядно выпив, ребята начали наигрывать под льющийся, даже от выпившего Юрки, складный текст с лирическим смыслом, а у Ани будто речь отняло и по коже мурашки побежали. Она знала Юру два года, практически год их которых они были в отношениях, но, когда он брал в руки инструмент и начинал петь не дурацкий заученный текст, чтобы рассмешишь, а о любви, у Ани сносило крышу как тогда на крыше. Для него любовь ассоциировалась только с Аней, она стала той музой, которая одним своим видом, походной, взглядом, взмахом пушистых ресниц навевала вдохновение и в голове сразу возникали строки, непременно о любви. В театре играл практически на всем, на чем можно было, чем и подкупал Уварова, дающего ему партии в музыкальной составляющей. За два года обучения он успел и на барабанах постучать, и с гитарой наперевес попрыгать на сцене, и с балалайкой попеть песни о испорченной молодёжи, и всё это в клоунском гриме. «Не зря же вы Музыченко!». С того дня Аня старалась всячески поддерживать и слушать заготовки песен, большая часть которых была посвящена ей. Иногда приходилось защищать Юру перед родителями, которые искренне не понимали, зачем их сыну, получающему театральное образование, карьера музыканта. Аня тоже не понимала, но и не вставляла палки в колёса. Если хочет, пусть занимается. Главное, чтобы ей внимание уделял, а с этим проблем точно не было. Когда Аня села в маршрутку, в электричке одна ехать не рискнула, и позвонила Юре, чтобы спросить, на какой части празднования они находятся, насколько он выпивший и как скоро его ждать, тот не взял трубку ни в первый, ни в двадцатый раз. Опять та же песня. Наедине с родителями Музыченко старался ее не оставлять, чтобы не ставить в неловкое положение, но сегодня, судя по обстоятельствам, ей придётся там оказаться. Не то, чтобы Аня чувствовала себя некомфортно или стеснительно, все-таки все лето прожили на даче, периодически проживая в одном доме по неделе, а то и больше. Просто в разговоре могла повиснуть пауза, которую Никитина не знала, как заполнить, чтобы не сболтнуть лишнего, обычно эти паузы заполнял Юра, рассказывал какую-то тупую историю или дурацкий анекдот. Такой же сказочник, как и его отец, мама постоянно это говорила и склоняла Аню на свою сторону. Пока добралась до дома, собрала букет из сомнительных комплиментов и подкатов от Гатчинской молодежи, которые знатно повеселили ее. Аня всегда привлекала внимание и за два года в Петербурге чего только не наслушалась, но здесь в неё летела такая отборная похвала, такие неологизмы, что иногда хотелось прикрыть рот рукой, чтобы не засмеяться в голос. Юра бы явно оценил, а потом бы ещё и морду порывался набить. Хорошо, что хоть не увязались с целью познакомиться, а то она бы устала отбиваться от подвыпивших парней в спортивных штанах с тремя полосками, возомнивших себя местными Джеймсом Бондом и Леонардо Дикаприо. К ночи брался мороз, ноги в туфлях замёрзли, хотелось поскорее переодеться и наконец поужинать. Весь вечер мечтала об оставшемся со вчерашнего дня супчике и жареной картошке с грибами. Выпитое с девчонками вино слегка дало в голову, но на ногах она стояла уверенно и, если не знать, что она выпила, никто бы даже не догадался. Догадался бы только Юра, если бы тот оказался дома, а в этом Аня очень сильно сомневалась. Если он не брал трубку, значит тусовка была в самом разгаре и за грохочущей музыкой он просто не слышал треск телефона. Открыла дверь, тихо вошла, стараясь не стучать каблуками и не создавать лишний шум. Зря. Думала, что Музыченко будут давно спать, но нет. Свет горел везде, кроме их комнаты. Юра так и не перезвонил, хотя прошло больше получаса. Аня всегда поражалась этой безответственности своего парня. Знает же, что она переживает, хоть бы смс-ку написал. Его мама сидела за столом на кухне и с умиротворенным видом пила что-то из большой чашки. Ждёт сына. И будет ждать, пока не вернётся. Аня бы так не смогла, не той закалки. По крайней мере сейчас ей так кажется, может через пару лет она и изменит своё решение и будет покорно ждать его с гулянок, так же спокойно попивая чаёк и смотря телевизор без звука. — Юра ещё не вернулся? — шепотом спрашивает. Телевизор едва слышно гудел. Женщина сидела одна и, судя по тишине, отец семейства уже отошёл ко сну. Случайно разбудить не хотелось, с утра Музыченко-старший чувствовал себя неважно. — Ой, нет, дорогая, — усмехается, подливая в чашку из заварника, — хорошо, если к четырём вернется и на своих двоих. — Понятно, — вздыхает Никитина, разматывая шарф и вешая его на крючок в прихожей. Знала, что практически каждые выходные, которые он проводил не с ней, Юра встречался с друзьями, но никогда не вдавалась в подробности. Ей достаточно было знать, что на вечеринке нет посторонних девушек и что он вернулся домой целым и невредимым. Тем лучше, по крайней мере сегодня она полночи проспит, не делясь ни с кем одеялом. Быстро в душ, погреться под горячими струйками воды, смыть косметику, намазаться всевозможными кремушками, потом в пижаму и спать-спать-спать. Проскользнула в комнату, под светом фонаря разложила диван и застелила постель, свет специально не включала, потом было бы слишком лень подниматься. Обычно Юра перед сном уходил покурить на балкон и выключал свет, когда возвращался. Уже подвинулась и отвернулась к стенке, прикрыла глаза, когда услышала тихий стук по стеклу в двери и голос Юриной мамы. Не знала бы, что та не спит, жутко испугалась бы. — Анечка, — дверь приоткрылась на миллиметр и свет падает прямое на её лицо, — может составишь мне компанию? Конечно, составит, куда ж она денется. Видимо, её мечты о супе и жареной картошечке всё-таки сбудутся.