Наружу изнутри

Последние пару недель стены их с мужем гримёрки, где они не очень легально с разрешения Анвара Заяныча проживали последние пару месяцев, судорожно пытаясь найти хоть какую-нибудь более или менее пригодную для жизни молодой семьи квартиру поблизости к театру, для аренды которой не нужно было бы продавать почку и при этом залезать в долги, давили на неё с каждым днём всё сильнее, а их ярко-синий васильковый цвет раздражал настолько, что она стабильно раз в пару дней порывалась съездить в строительный магазин, купить банку краски и закрасить их к чертям хоть в розовый, хоть в ярко-салатовый, так они её бесили, аж до тошноты. Вот и сейчас Аня проснулась с таким же навязчивым желанием, которое сегодня она уж точно превратит в жизнь, и муж со своим отсутствующим желанием что-то менять её не остановит. Как раз был понедельник, начало не только новой недели, но и, как правило, отличный предлог для того, чтобы изменить что-то в своей жизни. И им действительно нужно было что-то менять, потому что терпения у Ани с каждым днём становилось всё меньше и меньше. Глобальных перемен они не планировали, но стены стали бы приятной мелочью и отправной точкой из радужного настоящего в не менее счастливое будущее. Осталось только предупредить об этом Юру. Музыченко преспокойно спал, отвернувшись лицом к стенке, тревожно подёргивал пяткой во сне и периодически похрапывал то ли в подушку, то ли в саму стенку. И им повезло, что за стенкой никто не жил, потому что несчастным пришлось бы худо, это Аня привыкла за столько лет совместной жизни ко всем звукам, которые её ныне муж издавал во сне, а другие бы стали колотить в стенку и перестать сверлить, даже не догадываясь, что ни о каких ремонтных работах и речи быть не могло, Юра просто храпел слишком громко. Но и эта особенность Музыченко почему-то стала невыносимо раздражать и даже мешать спать, хотя раньше Аня никогда не жаловалась. Теперь посреди ночи Юру приходилось периодически пинать ногой, чтобы тот проснулся и звуки прекратились хотя бы ненадолго. На её возмущения муж лишь пожимал плечами и в ответ говорил, что она последние пару недель стала часто пинаться во сне и скоро он будет просыпаться на полу между матрасом и стенкой, если её удары не прекратятся. Действительно, с чего бы это. Из коридора пахло лаком и краской, сегодня даже голова от них не болела, как бы странно это ни звучало. Наверное, она уже привыкла, за столько месяцев она научилась отличать столько химических запахов, сколько до этого даже не знала, а виной тому был стоящий ребром жилищный вопрос. Жить в гримёрке было странно и неловко, вроде у них было и спальное место, пусть и не особо комфортное, зато они вдвоём вполне себе помещались, и какой-никакой общий санузел со старенькой душевой кабиной, но всё равно чувствовали себя не как дома. И это было естественно. На столе рядом с косметикой, стопкой чистой посуды, несколькими увесистыми баночками с витаминами и купленным вчера Юрой зефиром лежала стопка газет с объявлениями о сдаче квартир, половина из них была абсолютно бесполезной, потому что квартиры предлагались либо в откровенно ужасном состоянии, либо в коммуналке, либо стоили целое состояние и к тому же предлагались риэлторами, что им абсолютно не подходило. У Ани опускались руки каждый раз, когда на звонок отвечали либо «Вы ошиблись номером», либо говорили, что квартира уже сдана и клали трубку. Знала, что Юра тоже расстраивался, просто не показывал ей этого, натягивал улыбку и говорил, что его чуечка подсказывает, вот-вот они найдут идеальную квартиру, в которой смогут жить, пока не накопят на собственную. И Ане казалось, что это не произойдёт никогда, пусть все и твердили обратное. Вчера, когда под покровом ночи они вернулись в Петербург после праздничных выходных, проведённых в Гатчине с Юриными родителями, братом, сестрой и тремя его племянниками, которые вымотали Аню с Юрой своей бьющей через край энергией, сил им хватило только на то, чтобы обвести красным маркером ещё парочку объявлений с намерением позвонить утром и спросить, не сдали ли ещё квартиру и можно ли её посмотреть. Расположение и цена их вполне устраивали, Музыченко уже был согласен на любой вариант, лишь бы Аня перестала дурить ему головой своей навязчивой идеей перекрасить стены в гримёрке. Только вот Ане угодить было настолько трудно, что он едва сдерживался, когда на очередную более или менее нормальную квартиру она кривила носом и беззвучно губами шептала Юре, что слишком дорого и придётся брать деньги у родителей. Муж под боком замолк и зашевелился, медленно, словно жирный кот, перевернулся на другой бок и закинул руку на уже проснувшуюся жену. Не получив реакции, разлепил один глаз, убедился, что та не спит, и привычным движением опустил голову ей на грудь. Но сегодня всё в очередной раз пошло не так, как обычно. Аня недовольно поморщилась и зашипела, ощущения были не особо приятными, даже болезненными, видимо сказывалось приближение запаздывающих критических дней. — Зай, ты чего подорвалась? — бубнит, приподнимаясь на локте и фокусируя взгляд на супруге, недовольно сложившей руки на груди и одновременно закрывающей её от жестокого нападения Юры. Ей и самой всё происходящее не нравилось и навевало какие-то пугающие мысли, но всему находила логичное объяснение и этим успокаивала саму себя. В её жизни последний месяц было столько стресса, что она уже никаким капризам своего организма не удивлялась. — Рано ж ещё, часа два ещё спать можно. — Юр, пожалуйста, давай перекрасим стены, — она поворачивается в его сторону, жалобно сдвигает брови и смотрит самым жалостливым взглядом, который только можно было сделать, такое чувство, что расплачется сейчас. — Пожалуйста. Юра тяжело вздохнул. Опять. В последнее время вот такое странное настроение уже жены стало для него чем-то обыденным. Она безумно уставала в театре, постоянное отсутствие денег, жизнь от зарплаты до зарплаты, денежные переводы от Юриных родителей и её мамы, принимать которые им было стыдно, но необходимо, чтобы хоть что-то кушать, когда их скромная актёрская получка заканчивалась — всё это отбирало у Ани кучу сил и настроения. Плюс ко всему куча денег, часть которых была сэкономлена благодаря их отказу от курения, уходила на дорогущие витамины, которые якобы должны были помочь Ане забеременеть. Только вот женаты они были уже практически полгода, и нихрена не выходило. Ни одного даже наполовину удачного теста, к чертям сбитый цикл и куча слёз — всё, что она получила за пять месяцев попыток зачать ребёнка. А у Музыченко к тому же появилась психически неуравновешенная жена, с которой было пиздец, как тяжело. Заветные две полоски обходили их стороной. По крайней мере так Аня думала до субботы, пока они не приехали к Юриным родителям праздновать восьмое марта. Свекровь накрыла поистине богатый и шикарный стол, сосредоточив всё внимание именно на своих кулинарных шедеврах. Знала, что возможности полноценно и нормально питаться у сына с невесткой не было, поэтому старалась как могла угодить обоим и приготовить всё то, что они так любят. И пока Юра с упоением уплетал за обе щёки мамину тушеную картошечку с мясом, салат с копчёной курицей и холодец, Аня буквально боролась с неожиданно настигшим её приступом тошноты от одного запаха некогда обожаемого ей салата «Мимоза». Сидела и думала, как бы побыстрее смотаться из-за стола, чтобы никто ничего не заподозрил, и скрыться в ванной. Скромно поклевала свою порцию, которую в итоге под шумок из её тарелки съел муж, а сама довольствовалась нарезанными кислющими, что скулы сводило, яблоками, тарелка с которыми подозрительно быстро опустела и Юрин папа, заметив это, подмигнул Ане и подрезал ещё. Юра в один момент обернулся на неё, когда она в очередной раз потянулась к заветным фруктам, и задал абсолютно обоснованный вопрос: — Ты чего не ешь? Аня тогда отмахнулась, оправдалась, что не голодная, а сердечко внутри тревожно забилось от одной мысли, что могло вызвать такую реакцию её организма. Ладошки сразу вспотели и коленки затряслись. Мысль словно комета влетела в голову и застряла там, не давая ей покоя. Ей до чёртиков хотелось этот дурацкий салат, но обоняние и желудок образовали коалицию и громко кричали «Нет!», при этом злорадно посмеиваясь над обожающей Аней, сдерживающей тошноту. Юра отстал, слишком был увлечён едой, Аня то и дело оправдывалась, мол «Вы не подумайте, я его кормлю и не морю голодом». Просто Юрина мама готовила гораздо вкуснее её, и Аня даже не обижалась, когда мамину стряпню муж уплетал с большим аппетитом, чем её. На коридоре послышались шаги, кто-то из актёров решил приехать в театр с утра пораньше. — Ну зачем, Ань? И так же нормально, — он протирает глаза, будто это поможет ему окончательно проснуться. Аня опустила взгляд на сложенные на одеяле руки, молчит, даже дыхания её не слышно, только ресницами едва уловимо хлопает. Музыченко понимает, что попал, обидел её с утра пораньше. — Аню-ют, — закидывает руку на неё поверх одеяла, тянет имя, но она настойчиво не обращает внимания. Подтягивается немного вверх, прикасается губами к щеке и в следующий момент чмокает ближе к уху, вызывая тень улыбки, которую жене скрыть не удаётся. — Давай мы сегодня посмотрим квартиры, а потом уже будем думать, перекрашивать нам стены или нет, хорошо? — Ладно, — отвечает, будто делая ему одолжение. Музыченко отворачивается обратно к стенке, решая доспать свои законные несколько часов, Аня же уже доспать не сможет, поэтому решительно спускает ноги в тёплых носках с матраса и встаёт. Пол холодный, они хотели постелить какой-нибудь ковёр, но постоянно деньги уходили на более необходимое. Голова как обычно слегка кружится, она залпом осушает стакан воды и медленно начинает одеваться, под недовольное ворчание Юрий Юрьича о том, что можно было бы делать это и потише. Потерпит, не развалится. Чистка зубом показалась Ане сущим адом и сегодня, кажется, дело было отнюдь не в разящей хлоркой воде, которую в последнее время Аня даже не чувствовала. К горлу снова подкатило мерзкое ощущение, она прикрыла глаза, в надежде, что поможет, но тошнота, увы, не отпускала. Всё в голове Ани складывалось в единственную возможную картинку, от одной мысли о которой ножки подкашивались. Хотелось поскорее всё проверить, убедиться точно и обрадовать мужа, но что-то останавливало и пугало, боялась, что в очередной раз ей просто показалось, что она надумала и все их с Юрой попытки окажутся безрезультатными. Свадьбу сыграли четвёртого сентября в Гатчине, и в тот день Аня чувствовала себя самой счастливой женщиной на планете. Рядом были все самые близкие, мамины глаза просто сияли от слёз и от счастья одновременно, Юра целовал так нежно, как никогда этого не делал и каждую минуту напоминал, как сильно её любит и как сильно счастлив, что когда-то не опустил руки после первых неловких подкатов и теперь может называть её своей женой. Всё прошло так, как они и планировали, друзья со своим чувством юмора не подвели и исполнили свои роли в торжестве в лучшем виде. Юра с друзьями не смогли оставить свадьбу без своего творчества и тот в качестве свадебного подарка своей уже жене подарил новую трогательную песню, посвящённую ей и написанную за пару дней до самого важного дня в их жизни. Родители обеспечили детям так называемое «свадебное путешествие» и именно там, вырвавшись наконец с работы и наслаждаясь отдыхом, поняли, что хотят ребёнка. Чего они только не делали за эти пять месяцев! Вот стрельнуло в голову, что хотят ребёнка прямо сейчас, спустя пару месяцев после свадьбы, и всё, тут же активно принялись за дело, не теряя ни минуты. Поговорили, взвесили все за и против, отмели все против и приняли решение, что нету смысла ждать, пока у них будет стабильный заработок, своя как минимум двухкомнатная квартира и возможность обеспечить ребёнку достойное детство и будущее. Они будут его любить и это главное, с их профессией они могли до конца жизни мотаться по съёмным квартирам, ждать лучшего времени и в итоге вовсе остаться без детей. В придачу, Аню во время последнего приёма у врача напугали, что после двадцати пяти забеременеть становится труднее, а в её-то двадцать семь уже и пора о ребёночке подумать. Она тогда такая расстроенная пришла, что Юра уж было подумал, что ей приговор подписали, готов был прямо сейчас пойти и высказать той злобной старушенции всё, что о ней думает. Она и травки какие-то непонятные пила, и витамины дорогущие, что у Юры глаза на лоб лезли, и судорожно высчитывала нужные дни, только что ноги после секса вверх не задирала, считала это откровенным бредом, Юра бы сразу её в дурдом сдал. Процесс-то ему нравился, он как и прежде старался угодить Ане и только потом себе, но в итоге спустя несколько месяцев секса по расписанию без желаемого результата всё скатилось к тому, что для жены секс превратился не в способ расслабиться и получить удовольствие, а в манипуляции, чтобы сделать ребёнка. Полтора месяца назад, после очередной партии тестов с одной полоской и Анькиных заплаканных глаз, что та пыталась спрятать, когда он вернулся с концерта, Музыченко чётко решил, что больше любить жену по расписанию и особенным дням он не будет, как бы она ни уговаривала, и пустил ситуацию на самотёк. Всё снова встало на свои места, и они спали не потому, что нужно, а потому что хотелось кому-то из двоих либо же двоим сразу. Утром следующего дня выспавшийся и накормленный Юра возвращался с концерта в Гатчине в Петербург, где безалаберно оставил жену в одиночестве на весь день. В рюкзаке была пара контейнеров с передачками от мамы, в кармане был скромный гонорар и непременно хотелось порадовать супругу, по которой за одну ночь успел страшно соскучиться. И вроде с момента их переезде в гримёрку в Питере всё в комнате осталось прежним, но на диване не было так комфортно, как когда они спали вдвоём. Кроме как осчастливить жену чем-нибудь сладким, от чего она не отказывалась в последнее время, как делала это раньше, он не придумал. Набрал номер и раз за разом выслушивал череду гудков. Хотел посоветоваться, что ей лучше купить, но она не брала трубку, поэтому, простояв напротив витрины с печеньем с прочими радостями около десяти минут, выбрал пачку сливочных вафель и пакет Анькиных любимых шоколадных конфет с воздушным рисом. Мог конечно купить ей цветы, но этого добра у них и без него в гримёрке хватало из-за постоянных выступлений, где Аня производила фурор своей Анной Серговной. Притащил ей букет на день влюблённых. Она обрадовалась, безусловно, но видимо цветы ему подсунули несвежие и к вечеру их пришлось выбросить. В тот день снова был отрицательный тест, и Аня расстроилась ещё сильнее. Юра долго-долго молча сидел рядом, крепко обняв и щедро награждая поцелуями её висок, а потом настойчиво прижался к губам и не выпускал из постели, пока складка между её бровей не разгладилась окончательно, а из головы не исчезли мысли об их очередной провалившейся попытке зачать ребёнка и завядшем букете. Рабочие к тому времени разошлись, в театре, кроме них двоих, никого не осталось, поэтому Юра мог делать со своей девочкой всё, что ему хотелось. Вымотал Аню настолько, что она, нацеловавшись, пригрелась в его руках и просто уснула у него на груди, щекоча дыханием его ключицу. В театре появился около часа дня, строительные работы во всю продолжались, поэтому Юра очень удивился, увидев Аню спящей и укутавшейся в одеяло, как будто грохота вокруг и не было. А как он храпит, так это ей мешает. Времени уже натикало прилично, странно, что никто не пришёл будить её на репетицию, так крепко Аня спала только после спектаклей и утомляющих прогонов, но вчера ни одного, ни второго не было, по крайней мере Юра о них не знал, иначе бы не уехал на концерт. Присел рядом, нежно провёл ладонью по волосам, в очередной раз отметил её нездоровую бледность в последнее время и как-то слишком театрально покачал головой. Она пахала на износ, совсем меры не знала и себя не жалела. Ругался за это, каждый день ругался, но Аня и слышать не хотела. Погладил по щеке, руки у него были холодные, Аня медленно открыла глаза и устало глянула на мужа. Как будто и не спала вовсе, состояние Ани чередовались, один день она бледная и уставшая, другой — энергичная и со здоровым румянцем, который так нравился её мужу. — Вот это вы разоспались, мадам, время-то видела? — Я проснулась в восемь и снова отрубилась, — приподнимается, опираясь на руку, голова снова кружится, выдавливает улыбку и целует Юру в губы. В нос ударил резкий запах табака, к горлу снова подкатила тошнота и она отстраняется, чтобы не попасть в неудобную ситуацию, даже ладонью слегка удерживает мужа, норовящего быть к ней поближе. Не прошло, а она так надеялась, что она подремлет и её больше не будет тошнить. Видимо, дело было не в голоде, запахе краски и хлорированной воде из-под крана. — Ты покурил? — Кикир курил, я рядом стоял, — замечает, что Аня изменилась в лице, кривит носом и глубоко дышит. Вроде чистый и вымытый, даже какие-то старые духи на себя брызнул дома, которые, если память не изменяет, Аня ему и дарила. — Чего ты, зай? — Тошнит, — выдыхает и снова закрывает глаза, опустившись на плечо мужа. Толку было уже скрывать от него, всё равно рано или поздно Юра заметил бы, что с ней что-то не так. Он-то непосредственно причастен к её состоянию. С ней действительно что-то было не так, об этом говорило всё: и её не пойми откуда взявшаяся тошнота, и одновременные желание и отвращение к некогда любимым продуктам, и перепады настроения, и задержка в целую неделю, о которой она благодаря работе благополучно забыла и вспомнила как раз перед тем, как уснуть. Юра чмокнул в висок и прижался шершавой щекой к её лбу. Больше Аня не сомневалась, она точно беременна, оставалось это подтвердить тестом, а потом и походом к врачу, чтобы не быть голословной. Страшно так стало, затошнило сильнее. Сглотнула, глубоко вдохнула, медленно выдохнула. — Юр, у меня задержка. — Тест делала? — Музыченко оказался гораздо проницательнее, чем казался, даже тысячу раз объяснять не пришлось. Аня отрицательно покачала головой и грустно улыбнулась. — Напомнить, как делается? — пытается развеселить её, но Аня, кажется, совсем поникла. У мужа всегда была доля нездорового оптимизма, даже в ту ночь на день влюблённых, когда он в буквальном смысле уморил её сексом, перед тем, как уснуть, она услышала уверенное «Ну, всё, теперь точно забеременеешь» и только улыбнулась. Ей бы явно следовало поучиться этому у Юры. — А если нет? — глядит своими тёмными угольками в его глаза, Юра только покрепче к себе за плечи прижимает. Какая же трусиха его жена, а до этого так бы и не сказал. Как будто бы она ни разу до этого отрицательный тест на беременность не получала, ей богу. Сейчас, конечно, было волнительнее всего, все признаки были на лицо, некоторые из них даже Юра заметил, но не стал говорить Ане, лишь бы не расстраивать её лишний раз. Всё теперь делал осторожно с припиской «Лишь бы не расстраивать». — А если да? — в её же манере парирует Юра, и Аня тяжело вздыхает. И правда, а если да? Что тогда? — Ань, не сделаешь и не узнаешь, дуй давай, а то я сейчас начну злиться. А этого Аня явно не хотела, потому что соскучилась по мужу страшно. Не хотела, чтобы он снова ругался, и так слишком часто делал это в последнее время, а её слишком задевало. Прихватив с собой из ящика стола упаковку с двумя тест-полосками, которые на всякий случай лежали там постоянно, Аня нетвёрдой походкой идёт в уборную, зарядившись поддержкой мужа. Музыченко же всё это время был на грани истерики, ногой отбивал, как заяц в мультике, ему даже по батарее стучать начали из помещения снизу, чтобы прекратил. Юре уже ни вафли не нужны были, ни конфеты, весь его мозг сейчас был сосредоточен на Анином состоянии, очень чётко подходящем под рамки беременности. Ляпнул тогда на эмоциях, не подумав, а видимо тогда и правда всё получилось. Вот тебе и четырнадцатое февраля, день, мать его, всех влюблённых. Аня вернулась в гримёрку, едва сдерживая слёзы и зажав в пальцах пару тонких полосок пластика. Прикрыла дверь, глубоко вздохнула и уставилась на мужа. Битва их карих глаз продолжалась несколько секунд, прежде, чем в голове Юры сложилась картинка происходящего. — Ну? — нетерпеливо тянет, в два шага преодолевая расстояние между ними и нервно улыбаясь. Слишком много красного на уже знакомом пластике, он уже из Аниных рук это видит, хоть те и трясутся, что не разобрать ничего. — Две, — только и успевает произнести, голос совсем не театрально дрожит, через секунду заходится слезами, прижимает ладони к лицу и мотает головой, будто не верит, что всё это действительно с ней происходит. — Посмотри ты, может мне кажется, — протягивает остолбеневшему Музыченко тесты и наблюдает за его реакцией, а у того будто вата в ушах и ноги в чём-то утопают, совсем их не чувствует. Теперь руки трясутся о обоих, Юра едва не роняет лёгкие, как перышко, полоски и убедившись, что ему не кажется, начинает глупо-глупо улыбаться. Аня напротив уже во всю ревёт и всё, что остаётся Юре, заключить жену в объятия и позволить неистово мочить слезами свою кофту. А ей, между прочим, волноваться нельзя! — Дурочка, ты чего ревёшь? — Я не знаю, — одновременно и плачет, и смеётся. Отстранилась, вытерла красный нос, глядит поочерёдно то на Музыченко, то на тесты и мотает головой, а Юра гладит по волосам. Дурочка, как же она у него дурочка. — Я тебе и без теста после вот этого заскока твоего скажу, что ты беременна, зай, — возвращает единственное на данный момент подтверждение её беременности непосредственно будущей мамочке и освободившейся рукой прижимает покрепче. — Получилась у нас наша Лиза, солнышко! — Офигеть, — свои и без того огромные глаза округлила ещё сильнее и сверлила взглядом тест, будто дырку в нём прожечь хотела. Лучезарно улыбается, кажется, что даже в комнате светлее становится, прикрывает рот рукой и скромно подняла взгляд на мужа. С ним творилось что-то такое же невероятное и неописуемое, что и с ней. — Ты рад, папа? — от этого «папа» что-то вздрогнуло, и он снова заулыбался, глядя в мокрые глаза своей любимой женщины. — А по мне не видно, мама? — Серговна снова прячет своё плачущее лицо в груди мужа, а тот сотрясается от смеха. Реакция Ани была ожидаемой, он и сам чуть было слезу не пустил, но сдержался, а то сидели бы сейчас и рыдали от внезапно свалившегося на них счастья вместе, как истинная беременная пара. И как бы его не раздражали все эти нежности, как бы он не хотел показывать другим, что тоже умеет сюсюкаться, в тот момент Юра был готов расплакаться от одной мысли, что у них скоро родится ребёнок, и кричать на весь мир о том, что они наконец беременны. — Аня, не пугай меня, а то мне уже кажется, что ты не рада. А ну-ка, посмотри на меня, — Серговна в который раз за последние несколько минут поднимает на него покрасневшие от слёз глаза и глядит с видом провинившегося ребёнка. — Чего? — хлюпает носом, пытается выглядеть серьёзно, но уголки губ ползут вверх, когда нежность во взгляде мужа добирается наконец до её. — Я беременная, мне можно. Папа и мама. Вроде и хотели, и ждали, а когда получилось, испугались и разволновались. Папа. Слишком непривычная и серьёзная роль для него, двадцатидвухлетнего раздолбая рокера по совместительству клоуна. Аня прижималась крепко и улыбалась. Он справится. И она справится. И всё у них будет хорошо.