tale as old as time

Присутствие Шарлотты в её спальне кажется чем-то из другой жизни — возможно, из сказок или мифов, в которых нимфы приходили к особо удачливым путникам. Она полулежит на кушетке в лучах редкого солнца поздней осени; не потревоженная ничем и никем, такая, какой и была задумана. Её свободная поза далека от вежливых поклонов и выпрямленной по струнке спины, от осторожных движений и попыток прощупать почту под ногами; она больше не гонится за призраком Куигли и над ней не висит тень Харкорта. Шарлотта нежится, как кошка, вытягивая ноги в белых чулках и не заботясь о том, как поднимается платье. Изабелла видела её нагой, но каждая деталь всё равно — откровение. Ей должно быть стыдно за такие мысли и за собственный голодный взгляд, каким Шарлотту награждают лорды разного возраста и наружности, те, кто может оплатить постель с ней и те, кто может об этом только мечтать. Изабелла не отличается от них в своём желании; разве что, она не берёт силой. — У меня для тебя подарок, — говорит она, выуживая небольшой бархатный мешочек. Шарлотта медленно открывает глаза и чуть поднимается на своём месте; глядит с любопытством, прическа совсем растрепалась от их неспокойного утра. Каштановая прядь спадает на плечо, дразняще завиваясь на конце. — Разве ты уже не подарила мне подарок? Я же говорила, День Рождения не такое больше дело... — Не отказывайся, не оскорбляй меня, — Изабелла опускается рядом с кушеткой. Это не похоже на те разы, когда она ползала на коленях возле брата, вымаливая у него деньги или разрешение распоряжаться собственной жизнью. Это её собственный выбор; Шарлотта смотрит на неё сверху вниз и слегка улыбается. Мягкий румянец трогает щеки, как у роз, которые растут в садах возле поместья. Изабелла достаёт из мешочка кольцо: белое золото с искусно выкованными лепестками цветов и камнями. Изящное и тонкое, которое едва ли заявляет права, только намекает. Оно подходит для юности — напоминает то, что Шарлотта лишь едва старше Софии. Лишь едва старше её дочери, и вот она здесь — преступно красивая с красными от поцелуев губами и небрежно завязанным корсетом. Изабелла надевает кольцо на её палец и оставляет поцелуй на ладони. Серые глаза смотрят на неё тёмным нечитаемым взглядом; а после она улыбается и выдыхает: — Спасибо, оно прекрасно. У неё губы с привкусом сливок и клубники из-за пирожных, которые Изабелла специально велела приготовить к завтраку; а пальцы ловко скользят по волосам, не спрятанным париком. Сколько поцелуев они уже разделили, и столько разделят, но Изабелла теряет дыхание каждый раз. Когда Шарлотта отстраняется, она ещё инстинктивно подается вперед, чтобы поймать её в последнем коротком поцелуе. Взгляд Шарлотты насмешливо блестит, когда она спрашивает сиплым шепотом: — Хочешь быть моим содержателем? Это, конечно, шутка. Злая и горькая; ядовито-заманчивая. Шарлотту нельзя удерживать в клетке; Изабелла не станет держать её в плену, какой бы сладкой не была мысль просыпаться с ней каждое утро и ощущать её присутствие в каждом уголке дома. Может, даже показать ей мир за пределами Лондона. И всё же она не кукла и не диковинный зверёк, чтобы водить её на поводке рядом с собой и чтобы присваивать её жизнь себе. — Я не могу просить этого у тебя. Шарлотта кивает и прикусывает губу: — Каким бы грандиозным не был скандал, он не стоит того, чтобы рисковать твоей репутацией в свете. Репутация — это последнее, что имеет значение. Её положение в свете не пережило испытание дочерью-бастардом; едва ли связь с куртизанкой ухудшит слухи. Безрассудная мысль, глупая. Никто не примет их связи. Изабелла встаёт и следом за ней Шарлотта, потягиваясь. Сама непосредственность, очарование, от которого потерял голову ни один мужчина. И ни одна женщина? Она рискует задать этот вопрос, когда губы Шарлотты дрейфуют по её шее, оставляя легкие едва-поцелуи: — Ты была с женщиной до меня? Шарлотта смотрит на неё, склонив голову вбок; так, словно этот вопрос не имеет смысла сам по себе. Изабелла думает, что, разумеется, знает ответ уже давно — ещё тогда, в первый раз, когда пальцы Шарлотты проворно расправились с застежками её корсета. Но она жадная в своем желании узнать Шарлотту и слышать её. Ловить любую крупицу информации, которую она хочет предоставить, составлять её образ полно и ярко, будто это жажда, которую нельзя насытить. — Ты, правда, хочешь знать? — Если ты желаешь рассказать. В Изабелле больше нет того смущения, что сковывало тело своими клешнями, когда Шарлотта впервые предложила нечто больше, чем союз и дружбу. Нечто, купленное за монеты; нечто, запрещенное для двух женщин. Не говоря уже, о женщинах столь разного положения. В ней нет той робости и унизительной уязвленности, но она всё равно задерживает дыхание, когда Шарлотта произносит: — У меня были женщины, которые разделяли подобную страсть. Были мужчины, которые покупали нескольких девочек и смотрели, как они ласкают друг друга за определенную плату. — Они... — Они смотрели и доходили до пика, даже нас не касаясь, — жаркое дыхание у самого уха; и тёмный-тёмный серый цвет радужки, когда Шарлотта разворачивается лицом. — Это будоражит тебя? Она ничуть не смеётся, в её низком голосе с акцентом любопытство и немного игривости. Изабелла сглатывает, накрывая рукой её запястье. — Всё, что ты делаешь, будоражит меня. У таких страстей печальный финал. И, наверное, Изабелла будет гореть за то, чувствует и за то с каким отчаянием целует Шарлотту. Но эти минуты стоят того, чтобы добровольно поджечь фитиль.