Дары Афродиты

      Филота крутился перед зеркалом и досадовал на то, что отполированная бронза не отражает всего великолепия цвета его нового хитона — того, в котором Парменид будет сегодня блистать на пиру. Скорей бы завалить на охоте кабана — и тогда он будет не скромно сидеть на ложе, а к своему полному удовольствию развалится на нём! Как красив этот нежно-нежно-голубой цвет! У Александра нет такого, Филота утрёт нос царевичу, чтобы тот больше не заносился!       Но прелестный отрок лукавил: больше всего он хотел не показаться в выигрышном по сравнению с царевичем виде, а поразить того мальчика, который гулял вчера вместе с Александром по базару.       А началось вчерашняя история вскоре после полудня, когда в дом Парменидов забежал Гарпал.       Гарпал родился увечным, с левой ножкой значительно короче правой, и, когда подрос, понял, что первым делом должен пресечь возможные насмешки товарищей над своей хромотой. Он был умным мальчиком и рассудил: чтобы не слышать обидных прозвищ — у себя за спиной или высказанных в лицо, лучше всего озвучить их самому: кому придёт в голову задевать того, кто сам над собой всегда готов посмеяться первым? — и сказанное бодрым тоном «встречайте хромоножку!» стало у Гарпала обычной присказкой между «привет!» и «как дела?»       Но это было только полдела. С приятелями Гарпал не мог состязаться на равных, когда это касалось бега, пряток, ловиток, занятий в палестре и прочих игр и уроков, требующих быстрых ног, а прозябать замухрышкой, над которым, хоть и не смеются, но которого всё равно серьёзно не воспринимают, сын Махаты не хотел. Гарпал снова принялся соображать и скоро нашёл выход.       Любого человека ценят, когда общение с ним интересно, а сделать его занимательным можно, если голова набита умными мыслями, смешными историями, меткими замечаниями и, конечно, интригующими новостями. Был и ещё один вариант увеличить свою ценность: накопить побольше золотых и серебряных монеток, чтобы при случае блеснуть широтой души, раскрыть свои закрома и угостить приятелей какой-нибудь дивно пахнущей и мигом тающей во рту вкуснятиной или подарить на день рождения симпатичную оригинальную безделушку, — но Гарпал вращался в кругу мальчиков из обеспеченных семей и особо не рассчитывал на то, что сможет поразить их своей щедростью, это могло сработать позже, когда отроки станут юношами и, не желая посвящать родителей в свои амурные дела, будут нуждаться в крупных суммах на подарки своим любимым. А пока…       А пока Гарпал заявился в дом Парменидов.       Младшее поколение — а оно у знаменитого полководца и верного соратника Филиппа было многочисленным — бегало во дворе, догоняло, убегало, пряталось, отыскивалось, награждало друг друга лёгкими тумаками, смеялось — в общем, проводило время в своё удовольствие.       — Здорово! — Тут сзади на Гарпала с разбегу налетел Никанор — и вместо «встречайте хромоножку!» Пармениды услышали громкое «ой!»       — Привет! — К Гарпалу подбежал немного запыхавшийся Филота. — И что это у тебя такой важный вид?       — Всё балуетесь! — недовольно пробурчал гость, стряхивая со своих плеч Никанора. — И нет вам дела до того, что в царском дворце происходит!       — А что? — разгорелись уши младших Парменидов.       Сын Махаты многозначительным взглядом обвёл двор, указал братьям глазами на метущих его рабов и мотнул головой в сторону:       — Отойдём…       — Государственная тайна? — Уши Филоты запылали ещё ярче.       — Почти… — Гарпал продолжил, когда мальчики отошли к торцу дома и уселись на поленницу: — В Пеллу приехал Аминтор. Я сам видел.       — А кто это? — удивлённо спросил Гектор.       — Эх ты! Это же наш главный союзник в Афинах! Красавец! Такой идёт — весь статный, гордый…       — А что тут интересного?       — Ты ничего не понимаешь! — возмутился Гарпал, казалось, даже его пепельные волосы негодующе растрепались. — Афиняне считают нас варварами и жутко нас боятся — а тут идёт грек из Афин, прекрасно говорит по-македонски — а это уже редкость, только имя сказал — и сначала ворота, а потом и двери во дворец перед ним мигом распахнулись, то есть его ценят, его ждали — а царь попусту своё время не тратит. Аминтор прибыл на секретные переговоры с важными известиями. Может быть, ещё одна война будет…       — И нас туда опять не возьмут! — Филота от досады закусил губу.       — А, может быть, и не будет. Вы завтра на пир идёте?       — Да, отец приглашён.       — Вот! Значит, нам надо крутиться поближе к царю, чтобы постараться узнать, о чём он будет с Аминтором и с полководцами говорить. Поняли? — И Гарпал обвёл маленькую стайку снисходительным взором. — Это же политика! — Младшие Пармениды пристыженно молчали, гость насладился произведённым эффектом и продолжил: — И это ещё не всё! Аминтор не один приехал, а с сыном. Сын тоже такой красавец! Такой… — Мальчик обвёл руками вокруг головы и плеч, имея в виду роскошную гриву грека. — В общем, видеть надо. Лично я думаю, что он красивее царевича. И если Аминтор здесь останется, то первым красавцем будет не наследник, а афинянин.       — Тогда он уже станет пеллеец, — поправил Филота. — И ещё вопрос, был ли Александр первым красавцем или просто некоторые так считали… На вкус и на цвет, знаешь ли… По моему мнению, царевич слишком хмур, замкнут и угрюм — в нём мало светлого.       Гарпал не зря оставил слова о прекрасном сыне Аминтора напоследок: большое количество греков в Пелле и их постоянная миграция в Македонию были делом обычным, переговоры — чем-то нудным и малопонятным, хоть и важным, войны — не прекращавшимися десятилетиями — всё это относилось к делам взрослых, было для ребят далеко отстоящим, затрагивающим по касательной и волнующим мало — а вот соперничество среди своих заслуживало гораздо больше внимания — так и судьбы мира не трогают человека, когда соседская коза покушается на его огород или, чего хуже, ногу натирает ботинок.       Царевич в самом деле часто был задумчив, молчалив и меланхоличен — добрый взгляд мог очароваться грустными голубыми глазами и угадать высокие помыслы в отрешённости, просматривающейся в нелюдимости; злой — счесть отстранённость напускной, маскирующей ничтожность, глупость и серость. Филота всегда легче сходился со сверстниками, чем Александр, два младших брата и две сестры этому способствовали, он меньше зачитывался «Илиадой» и чаще играл в войну, громко говорил, прямо высказывал то, что думает, не боясь даже подтрунивать над замкнутостью царевича, — Парменида интересно было слушать, с ним интересно было играть. С Александром же связываться было опасно: уступать не хотелось, а победить — неизвестно, как это на тебе отзовётся, ещё, не дай Зевс, повредишь ему руки-ноги или слишком большой синяк наставишь — чего в жизни не бывает? — пусть она пока только игра, а как за неё спросится? И царевич, и Филота были красивы примерно поровну, но это была разная красота — и любой, оценивая и того, и другого, мог иметь собственное мнение. Личное Филотино громко говорило о его первенстве и считало противоположное всего лишь угодничаньем царскому сынку. Излишне говорить о том, что открытость, смелость, широта души, куча мелюзги дома делали Филоту гораздо более желанной фигурой для общения, чем Александр. Одногодок, Парменид был немного выше царевича — это дополнительно лило воду на мельницу Филоты.       И вот в этот неустойчивый перевес был вброшен сын Аминтора — как представлялось Филоте, его срочно надо было соблазнить своей компанией, сделать своим другом.       — Ты говоришь, Аминтор очень примечателен?       — Ещё бы! — ответствовал сын Махаты.       — Надо мне на него глянуть.       — А, заинтересовался… Можно у дворца покараулить, но, если он на переговорах, скоро не выйдет.       — Всё равно во дворе сидеть скучно.       — Сбежать хочешь? Тебя выпустят?       — А мы никому не скажем.       Наказав братьям не сплетничать, если они хотят получить от старшего сладкие лепёшки, мальчишки выскользнули со двора. Операция прошла успешно: прислуга их не заметила, а до обеда оставалось ещё часа два.       — Он скоро не выйдет, — убеждённо говорил Гарпал, оказавшись на улице. — Давай на рынок сбегаем, сами лепёшками запасёмся, с ними ждать веселее будет.       Но, придя на весело галдящий и благоухающий разнообразным съестным базар, о лепёшках Гарпал с Филотой быстро позабыли. Сын Махаты неожиданно дёрнул приятеля за хитон:       — Тихо, стой! Это он!       — Кто?       — Сын Аминтора. Вон там, на мешках.       — Ничего себе! — Филота разглядел Гефестиона. — Вот это грива!       — Да пригнись ты, схоронись за корзиной! Не хватало только, чтобы он нас увидел! — И мальчики отступили за внушительных размеров тару. — Ну, как тебе?       — Ты прав — красавец! Интересно, как зовут?       — Не знаю.       — Жаль, но ничего, потом выясним. И в тысячу раз лучше Александра. Пожалуй, даже красивее меня, — окончательно расщедрился Филота.       — И тебе не завидно? — насмешливо осведомился Гарпал.       — Нет! Он будет моим любимым — вот! — нашёлся Парменид.       — Желаю удачи!       — Спасибо! А ты точно уверен, что это сын Аминтора? В смысле, что не племянник или просто воспитанник?       — Точно сын: очень похож на отца. Когда сам увидишь родителя, у тебя все сомнения пропадут.       — Да я не сомневаюсь, ты у нас специалист.       — Ещё бы!.. Только вот что он делает на базаре? Новичок, чужеземец, из Афин, — протянул Гарпал и осторожно выглянул из-за корзины, на этот раз достаточно далеко, чтобы ответить на самому себе поставленный вопрос: — Да он не один! Глянь, только осторожно! С ним же… царевич рядом — вот это да!       — Александр?! — возмущению Филоты, как и изумлению, не было предела, он тоже высунул голову и убедился, что будущий казначей империи не лжёт. — Как они вообще сюда попали?       — Да убери ты кочан! Посмотрел, увидел — не светись зря! Как попали… Включи соображалку! Ясно, из дворца. Сын Аминтора туда вошёл, отец его царю представил, а Александр узрел и утащил за собой.       — Да это я и без тебя понял! Что они на рынке делают, как отец сына мог в незнакомом городе на базар отпустить? Или они все в Афинах такие самостоятельные?       — Мы тоже не маменькины сынки. День же сейчас на дворе, а не ночь, когда на грабителей можно напороться. И базар в центре, не на подозрительной окраине. Только… отец его не отпускал — это Александр его уволок. И тайком: царевича не очень-то любят выпускать по городу разгуливать, да ещё без сопровождающих. То есть сопровождающий есть, но я об охране говорил. Или царевич уже афинянина в свою будущую гвардию записал?       — Нет, но какая наглость! — при упоминании будущей гвардии Филота ещё больше разозлился. — Вместо того, чтобы гостя с нами познакомить, прилип к нему и таскает по базару! Нашёл греческий театр среди помидоров с редиской!       — Они не помидорами угощаются, — разглядел зоркий Гарпал. — Лепёшками. Странно всё это. Я слышал, царевичу деньги учитель выдавать не разрешает.       — А вот мне совсем не странно! Если они убежали тайком, значит, деньги выпросить ни у кого не могли — значит, они были у сына Аминтора — значит, царевич его по-хамски обжирает! И уминает за обе щеки! — Филота тоже вслед за приятелем начал подмечать подробности происходящего на мешках. — Да ещё как лыбится! Во всю физиономию! А куда подевалась его томность с загадочностью пополам? — я так и знал, что он притворялся! Лопает и не совестится! Вот это встреча и гостеприимство!       — Царское, что ты хочешь…       — Царевическое: Филипп до такого не опустится. А афинянину и невдомёк, как его используют!       — А, может быть, вдомёк — просто он хочет царевича задобрить. Если к нему приблизиться входит в его планы?       — Нет, смотри, какой он! У такого красавца ничего плохого в мыслях быть не может. И он простодушно доверился этом хитрому Александру! Вон, уши развесил и улыбается!       — Положим, ушей за такой гривой ты не увидел…       — Я угадал! — парировал Филота. — Нет, ну это ни на что не похоже! Присвоить себе новенького, ни с кем его не познакомить и лакомиться за его счёт!       — Он потому и не знакомит афинянина с остальными, что рассчитывает хорошо полакомиться — что Александру с другими чужой щедростью сейчас делиться? — он всю её себе оставит.       — Это и есть гнусность. Теперь мы просто обязаны перетянуть грека на нашу сторону, показать ему, что, в отличие от других, знаем, что такое дружба и доброе отношение, и что мы никого объедать не собираемся!       — Что, вот так прям пойдёшь и скажешь?       — Нет! — гордо ответствовал Филота. — Подожду, пока красавчик сам догадается, что царевич нагло пользуется его добротой, — и явлюсь во всём великолепии! Завтра на пиру! Все увидят, какой у меня хитон! И каков в нём я сам! И афинянин мигом бросит такого наглого царевича!       — Ну-ну…       — Нет, ты только на это посмотри! — Парменид узрел знаменательный момент слизывания мёда с щеки Гефестиона. — На что это похоже, как он лезет к греку!       — Просто липнет. В прямом смысле, — определил сын Махаты.       Но его приятелю было не до смеха:       — Спасать нужно человека от таких дерзких приставаний, так навязываться — где это видано! Нам надо узнать его имя! — Филота начал претворять в жизнь свой план по вызволению прекрасного иноземца из плена коварного царевича и последующему покорению сердца освобождённого: как известно, знание — сила, а сила может многое. — Пойдём за ними!       — Нет, — покачал головой Гарпал. — Не пойдём, потому что они сидят, и не пойдём, потому что не пойдёт: если царевич так льнёт к этому красавчику, понятно, что он будет охранять его и стеречь, чтобы не убежал. Будут они гулять — будет Александр во все стороны головой вертеть и, конечно, нас увидит.       — Это что получается?       — Что не царевич себе этеров из афинян набирает, а афинянин — из царевичей.       Гарпал остался очень доволен своим умозаключением, особенно после того, как Филота громко рассмеялся, и не преминул к нему присоединиться. Парменид тоже решил блеснуть умной мыслью:       — А давай я скажу своему отцу, скажу Кассандру, а он скажет своему, Антипатр — тоже полководец, что царевич раболепствует перед афинянами, а они наши враги — значит, царевич — предатель.       — Ну где твоя голова? — пробурчал сын Махаты. — Царь принимает Аминтора и с ним секретничает — значит, Аминтор наш…       — А сын может быть не согласен со своим отцом, — прервал друга Филота.       — Да, как же! Ты бы видел, какой Аминтор красавец, — сразу бы понял, как сын на отца похож, а если…       — Если лица похожи, то и поступки одинаковые? — в вопросе Парменида явно сквозило сомнение. — Это я у Фукидида спрошу.       — Что, мучит тебя твой учитель?       — Ещё как… — Филота погрустнел было, но тут же нашёлся: — Ничего. Один грек мучит — другой принесёт блаженство. Знаешь, что такое любовь! Это не то что на пирах — это такое… — Зелёные глаза Парменида послали мечтательный взор куда-то в синее небо, в жаркий день по телу почему-то пробежала дрожь — и это было так неожиданно и так естественно, так неизъяснимо и так понятно, так пугающе и маняще одновременно, что Филота крепко сжал руку Гарпала, будто хотел, как Персей, унести в небеса, только не красавицу Андромеду, а сына Махаты.       Мальчик полетал в своих мечтаниях в вышине ещё несколько мгновений, но потом всё же вернулся — опустил голову и увидел перед собой серые глаза приятеля и короткие пепельные прядки. Почему-то подумалось, что его веснушки очень мило украшают маленький носик и очень красиво смотрятся на загорелой коже — и Парменид чмокнул товарища в самую симпатичную веснушку.       Гарпал лобзание не особенно оценил и критически хмыкнул:       — А, такая, оказывается, любовь — спасибо, буду иметь в виду. Ты что разнежничался? Репетируешь соблазнение афинянина?       — Нисколечко — просто у тебя веснушки симпатичные.       — Я знаю, — с удовлетворением согласился Гарпал. — У меня тоже будет любимый из иноземцев — такой прекрасный чужестранец… Настоящий заморский, загорелый… Он меня полюбит и будет ласкать мою короткую ножку, потому что в любимом всё мило.       Филота поскрёб затылок.       — Да, наверное… Хорошо, давай лучше о том чужеземце, который уже приехал, пока твой далеко. Ты думаешь, что он полностью за отца и любит Македонию?       — Да, как только ты Аминтора увидишь, то поймёшь: он такой важный и убедительный, его сам царь принимает — не может быть, чтобы сын не думал так же, как отец: он очень авторитетный. И предательство царевичу никак не припишешь.       — А мы ему припишем обезьянничанье. Филипп Аминтора привечает, а Александр — сына… У, правильно! — воодушевился Филота. — У царя государственный интерес, а у царевича что на уме?       — Ну… — протянул Гарпал. — Обобрать афинянина — это тоже в некотором роде государственный интерес: ослабить греков финансово — мне мой Лисий об этом говорил.       — Точно, я тоже от Фукидида это слышал. А ещё он говорит: «Всё в мире должно быть соразмерно. Каждому — своё» — и царевич выбрал верный размах — как раз по своему росту! — Филота с Гарпалом снова дружно рассмеялись.       — Однако… как же нам узнать его имя? — вернулся Филота к занимавшему его более роста Александра вопросу.       — Подожди, давай сначала с базара уйдём, а то мы здесь в засаде сидим — нас могут за воришек принять, вон тот продавец уже подозрительно в нашу сторону посматривает.       — Ты, как всегда, прав — побежали! — скомандовал Филота.       — Не побежали, а купили лепёшек и побежали, — поправил приятеля рассудительный Гарпал. — Что твой отец говорит? «Сражения выигрываются не на поле боя, а за месяцы до этого, когда воинам всё вовремя подвозят, и они сыты, обуты и одеты».       — Ты сам это сначала забыл! — обиделся Парменид.       — Я не забыл, а тебя проверял! — вывернулся сын Махаты.       — Хватит врать-то! — не поверил Филота. — Лучше выбирай лепёшки пожирнее, я на этот раз плачу.       Запасшись продовольствием, приятели отправились к царскому дворцу.       — Будем Аминтора здесь караулить. Когда он с сыном отправится туда, где остановился…       — А он не во дворце остановился?       — Нет, он без вещей шёл, а не может быть, чтобы ничего с собой не взял, — снова блеснул логикой будущий казначей. — Пойдёт с сыном к себе — мы к ним сзади пристроимся. Нас ни сын, ни отец не знают, будут говорить друг с другом, не понижая голос, папа сына назовёт — и мы узнаем имя.       — А не может быть так, чтобы Аминтор уже ушёл из дворца, а царевич потом к ним прибежал и позвал афинянина на прогулку?       — Нет, не может. Аминтор с важными донесениями явился, было бы по-другому — просто письмо написал бы. А важное обсуждать надо внимательно и не спеша. Может статься, что мы будем долго ждать… А потом он выйдет…       — Сына не обнаружит.       — А мы крикнем, что это Александр его увёл, — Аминтор царю пожалуется — и Филипп Александра взгреет.       — Что кричать? Ябедничать нехорошо — царь и сам догадается, что царевич виноват.       — Тут ты прав, — примирительно сказал Гарпал. — Дошли уже. В сторонку встанем, чтобы нам всё видеть, а на нас не очень-то внимание обращали. Вот подходящее место.       Гарпал нашёл действительно удобный для обзора пятачок невдалеке от ворот в царский двор — и мальчики затаились в своей второй за такой удивительный для многих день засаде. Лепёшки были увесистыми и хорошо помогли скрасить всегда утомительное ожидание, но Филоту снова посетило негодование с нехорошими подозрениями:       — И где можно столько пропадать? Куда царевич повёл грека? Ведь точно без разрешения улизнули!       — Не волнуйся. Ушли — значит, вернутся.       — А если Аминтора выведут через потайной ход?       — Раз пришёл открыто, то и уйдёт открыто. Нетерпеливый какой! Жди и не ворчи!       Делать было нечего — оставалось только ждать.       На втором часу дежурства порядком притомившиеся мальчики наконец увидели, как двери царского дворца распахнулись и в их проёме показался высокий статный мужчина.       — Вот он, Аминтор! — восторженно прошептал Гарпал. — Видел какой?       — Да, красавец. И точно отец: очень похож.       — И царь его провожает. — За греком во двор вышел Филипп. — Смотри, как вежлив!       — Интересно, как он осерчает, когда ему доложат, что сына нигде нет…       Филипп о чём-то расспрашивал подозванного раба — тот только разводил руками и отрицательно качал головой; царь махнул рукой, подвёл Аминтора к прекрасному гнедому скакуну и затеял разговор — видимо, о статях благородного животного.       Именно в этот момент снаружи, из-за угла дома появились и направились к воротам наигравшиеся, наевшиеся и накупавшиеся в Пелле царевич и Гефестион.