Бабочка под стеклом

Каждый день — новая пытка. От Его настроения, которое сменяется быстрее дней на Марсе, не было спасения. От Его приказов, которые повышали ранг растления, осаждая фланговым огнём, не спрятаться за траверсом. От Его грязно-голубых очес, где всплывали утопленные им жертвы, не выбраться, словно бабочке из стекла; тебе остаётся лишь беспомощно трогать лапками непроницаемую твердь, сквозь которую никогда не просочатся тонким ветром призрачные стенания, которые тянутся за тобой длинным треном с тех пор, как Он впервые посадил тебя в банку, чтобы полюбоваться. Когда безобидное созерцание перешло в заточение под надзором аспида — я не помнила. Он заключил меня так скоропалительно, так утончённо и филигранно, подобно цирлиху-манирлиху, что я не сразу поняла, что даже со стороны аристократа это было бесчеловечно. Мы с Ханной даже не стали переглядываться, чтобы произвести немой сонм, потому что это было бесполезно. За всё то время, которое я провела здесь, я поняла одно негласное правило: любой приказ Алоиса, как бы амикошонски он ни звучал, нужно исполнять. Немедленно. Нельзя заставлять Его ждать, иначе услышишь утробное рычание под ухом, которое в следующую же секунду будет откушено. Он как пиранья, которая экстазирует от малейшего амбре крови; если давать по рубиновой капле, то вполне возможно, что Он, временно насытившись, не поглотит тебя целиком. Он встретил наши медленные попытки обнажиться бесстрастным взглядом, точно закалённая сталь, поразившая немало эгид и реагалий на гладиаторском поле. Как же было мерзко. Я ощущала себя на аукционе, где меня разглядывали, как вещь. Члены патриции, как подобает пуризму, выражали умеренный интерес к торговле, словно трата крон для них на бесполезные безделушки являлась развлечением. И лишь сами купленные вещи, которые больше не люди, видели собственными глазами их комнаты для кровожадных утех, о которых не расскажут ни фолианты, ни сами аристократы. Это их тайна, энигма, в которую они посвящают нас. А мы должны безмолствовать в знак благодарности за то, что нас используют благородные сливки общества. Нам приходится молчать. Ведь у вещей нет выбора. Они созданы для того, чтобы их носили до тех пор, пока на них не появятся заметные браки. Алоис приказал раздеться нам обеим, но Его взгляд был прикован лишь ко мне — на мои полужухлые попытки снять с себя одеяние, не задев свежие травмы. Мои щёки были обмакнуты в мадженту. По коже юркой змейкой поползла лихорадочная дрожь, после пригнездившаяся прямо под ней. Мне казалось, что Он видит малейшее подрагивание моих перстов, спрятанных на уровне коестца, где я пыталась развязать белоснежный бант. Униформа начала постепенно сползать с моих плеч, оголяя грудь. На последней секунде, замеревшая под его пыточным взглядом, я заставила свои руки приникнуть к плечам, задержав падение платья. Ханна, обладающая телом греческой Богини, уже невозмутимо переступила через горку своей смятой одежды, но Алоис всё ещё смотрел лишь на меня. Чего Он хочет? Почему именно я? Как бы ни были жестоки мои мысли, но я надеялась, что его влечение падёт на Анафелоуз — жизнь в этом поместье спрятала в скорлупу мой альтруизм, научив думать лишь о своём будущем, над которым кружили сумрачные хмары. Она — воплощение неземного благолепия, реинкарнация Афродиты, редкостное цветение и просто раритет в одном лице. Её очарованием не будет пленён только слепой глупец. Ханна идеальная мишень. Так почему же не она, имеющая внешность мессалины и манеры святой послушницы, а нескладная юница вроде меня, в чьих глазах никогда не зажжётся любовь, как у неё? — Аи, я неясно озвучил свой приказ? — вздёрну бровь дугой, спросил Он тяжёлым гласом, который падает валуном на грудь. Меня будто хлёстко ударило дуновение аквилона. Я знала, что испытываю Его тщедушное терпение, но конечности не слушались; Он будто специально наслал на меня колдовство Горгоны, чтобы найти повод придраться, задеть, унизить, потешить своё раненное самолюбие. — Не смей игнорировать меня, идиотка! Я достигла апогея, когда Он с рывком насильно стянул с меня платье, оказавшись позади меня. Ткань грубо сползла вниз, навредив напоследок ранам. Мои губы исторгнули протяжный стон, а после — я замерла, пытаясь акклиматизироваться к ноющей боли. Тёплые ладони Алоиса всё ещё покоились на моей согбенной спине, и от их присутствия мне хотелось выть обозлённым варгом, который потерял свою стаю. Он почему-то тяжело дышал мне в позвонки, охлаждая ощущение изгари на ранах. Через несколько секунд я почувствовала, как оно приблизилось, подлив масло в инквизиторское пламя, и тут же остудило жаркие искры влажным прикосновением языка. Я поморщилась, но не посмела оказывать сопротивления; словно прикованная к титановым кандалам, я терпела со слезами на глазах Его провокационные движения. Он быстро обвёл контур моей царапины, словно по-собачьи извинившись за излишнюю тиранию, но подобное действо показалось мучительной канителью, от чего я остервенело сжала кулаки. Белели мои костяшки, алели мои ланиты и чернела моя ненависть к Нему. Он отстранился, позволив естественной прохладе помещения осклепнуться; теперь мои царапины покусывал мёртвый холод. — А теперь повернись! — властно скомандовал он, приневолив меня по встроенной программе заторможенно продемонстрировать своё тело, обвязанное нижним бельём. Его взор не отрывался от меня; он прилип пиявкой и высасывал из меня все жизненные эликсиры. Ханна здесь была словно частью абажура, на которую Алоис небрежно складывал свой глубокий дофинизм. Борей, атакующий меня под наплывом стыда и стресса, едва не сбил с ног; мои колени тряслись и беззащитно тёрлись друг о друга, пока Его клейкий взгляд терзал и рвал в клочья душу. Я увидела в бездонных колодцах Его зрачков лоск сластолюбца, который исчез, стоило Ему мимолётно перевести взор на неподвижную Анафелоуз. — Поцелуй её. Я была уверена, что мне послышалось. Но, когда Ханна, лишь на миг незаметно насупив брови, повернулась ко мне, я застыла. «Поцеловать… меня…?», — я не верила своим ушам и мысленно кричала «нет, нет, нет!», разбивая кулаками хрупкие плитки пола. Безропотный взгляд Ханны вселил в меня дикий ужас. «Ты же не сделаешь это?», — хотело спросить моё испуганное сердце, но сознание понимало, что мы обе обречены, и идиостические вопросы здесь задаёт только наш хозяин. — Не томи, отродье! — поторопил её Алоис, топнув ногой. Я будто почувствовала под собой вибрацию. — Доставь ей удовольствие. Такое распутное существо, как ты, наверняка умеет делать это. Я хотела противиться, хотела вопить до кровавого надрыва связок, но меня никто не слушал и мне ничего не подчинялось. Мои глаза широко распахнулись, когда я почувствовала на рецептора безвкусную пурпурную помаду Анафелоуз, чьи миндальные ладони удерживали моё лилеющее лицо в одном положении. Изнутри меня инферально прожигал рефлекс оттолкнуть её; мои руки впились в её перси, но, как бы я ни надавливала, мои усилия оборачивались против меня — она словно была высечена из непробивного кремня. Я пыталась целомудренно защитить свой рот от нежеланного вторжения, но чужой язык, раздвинув линию протестующих уст, вероломно проник в полость. «Ты… пойдёшь на всё ради Него? Ты… ты такая же отвратительная, как и Он! Не хочу! Я не хочу, не хочу, выпустите меня отсюда, умоляю!», — истерично кричали мои сознание и тело, которое выступало против омерзительного и неправильного слияния с женщиной. Я чувствовала себя униженной и распятой. Все органы перевернулись в припадке и скрутились в узел, добывая изнутри тошноту. Когда пальцы Ханны массирующим движением огладили мою правую грудь, я взбешёно сжала её, как фурия, вцепившаяся в омертвевшую тушу дичи. Но из неё будто изъяли умение чувствовать боль; она по-прежнему управляла моим напряжённым телом и профессионально захватывала мои губы, которые я не могла применять для того, чтобы прокусить её. Я задыхалась от ощущения того, что она поглотила меня через поцелуй, и прискорбно смотрела в её безмятежно закрытые веки. Неужели ей нравится унижать меня? Неужели ей нравится отвечать вуайеристическим критериям Алоиса? От этих мыслей всё внутри меня забурлило магмой. Я задрожала ломким осенним листом в её руках и начала слёзно мычать, прося Тектона о помощи. — Хватит! Голос Алоиса, подверженный истерии, врезался в нас молнией. Ханна покорно отстранилась от меня, и сквозь помутневшее изображение хрусталика я разглядела в Транси иную ипостась; минуту назад он сам возжелал посмотреть на наше слияние, а сейчас он поочерёдно рассматривал нас, как человек, заставший свою супругу за адюльтером. Его ноздри трепетали, как у быка на корриде. Он подскочил к Анафелоуз и, замахнувшись, отвесил ей сокрушительную пощёчину. Она, обескураженно охнув, пала на колени перед Ним, держась за жгущий отпечаток. Алоис смотрел на неё, как на ничтожного пигмея, чувствуя, как от её облика Его ненависть фабрит ещё сильнее. Я наблюдала за всем этим сквозь призму первородного страха. Мне не хватило смелости защитить её, не говоря уже о том, что было тяжелее заступиться за свою честь. — Я передумал! — истерично завопил он, схватив её за шею. Девушка, урывками хватающая необходимый воздух, была прижата к ледяному полу. Алоис всё сильнее сжимал пальцы на чужом горле, малодушно наслаждаясь её трепыханиями. — Больше не смей прикасаться к Аиде! Это было мерзко! До чего же ты гадкая шлюха! Я думал, что мне может это понравиться, но своей блудливостью ты испоганила мне всё настроение. Пассивное наблюдение за избиением Анафелоуз, срывом Алоиса и репродукция нашего поцелуя, слившись в одну субстанцию, породила во мне рвотный рефлекс. Обессиленно рухнув, я начала прочищать свой желудок, давясь желочной слюной и мучаясь от растущей пустоты в желудке. Алоис, который должен был испытать отвращение от переваренной жижы, к которой липли мои трясущиеся руки, внезапно удовлетворённо ухмыльнулся. Я же чувствовала себя подавленно и разбито, и всё, чего мне хотелось сейчас — потерять сознание, чтобы не ворочаться в этой гадости, в этом театре гиля. — Видишь, Ханна, даже Аиду тошнит от тебя, — издевательски произнёс Алоис, скучающе толкнув служанку, которая пыталась смягчить растиранием чувство удушения. — Я бы тоже блеванул, если бы ко мне прикоснулись губы такой падшей женщины, как ты. Так что проваливай отсюда! Не успев отдышаться, Ханна испуганно подползла к двери, скрывшись за ней фантасмагорией. Мы остались наедине: я, Алоис и Его тёмные желания, которые одержимо блуждали по мне, щипали, кусали и утягивали на илистое дно унижений. Сколько ещё это будет продолжаться? Я уже потеряла счёт данного вопроса, который, должно быть, пора уже закрыть, смирившись с нескончаемым шлейфом сплина. Он подошёл ко мне, присев на корточки, и поднял моё почти серое лицо, будто лишённое крови и всех питательных компонентов, за подбородок. На Его ангелоподобном лике появилась демоническая улыбка, которая ввергнула меня в пучину агоний. — Нам ведь обоим лучше, когда мы играем только вдвоём верно, Аи? — сладкоголосо пропел он, ласково убирая тонкие, как соломинки, пряди волос, промоченные моим желудочным соком. — Я не отдам тебя Ханне, этой развратной демонице. Ты будешь принадлежать мне. Его не смутило и стирание влажных крошек с моих поблёскивающих губ. Аристократы были брезгливыми чистоплюями, но Он отличался от них. Потому что рос в деревне и сам когда-то, по всей видимости, тонул в своей рвоте. Но почему тогда Он продолжает измываться над теми, кто похож на Него? Я продолжала бесконечно задаваться этим вопросом, полагаясь на Его милосердие и толерантность, а они всё не приходили. Я по-прежнему рыдала и по-прежнему внимала Его редким ласкам, пытаясь искать плюсы в плену нестабильного садиста, чтобы не сойти так быстро с ума, а бороться. Бороться за лучшую жизнь, когда выдастся возможность снять оковы и сбежать от него. Я знала, знала, что когда-нибудь такая возможность появится. Даже раздетая, обезличенная и придавленная его худощавым телом к полу, я продолжала смотреть в потолок, представляя себе чистое небо, и молилась, чтобы цепочка его обжигающих поцелуев закончилась.