Бабочка под стеклом

Зверская хватка была ослаблена. Внутренний вервольф Алоиса утихомирился под алкогольным бальзамом моей ласки. Его пальцы, удерживающие основание моей шеи, обмякли, и я судорожно захватила свободный кислород, словно вынырнув из морского каземата. Он оторвался от меня, и я уже более остронливо приподнимала перси навстречу бодрящему воздуху, который заставлял заново циркулировать венозную плазму во мне, активизируя жизнь. Когда мой резервуар был наполнен, я пыталась воздвигнуть защитный парапет от жаканов Его пристального внимания. Но взгляд Алоиса был способен испепелить даже хитиновый доспех. Он вопросительно и неустанно смотрел на меня, пока я робко потирала горло, залитое пыльцой алого лилиума. Я не знала, что ожидать от Него и что следует говорить мне после произошедшего. Я рисовала себе мириады ударов розгами в знак справедливого возмездия за то, что я воспользовалась своей прерогативой перед Ним. Это низко. Но я хотела жить. Когда человек одержим своим существованием, он становится слеп к опасностям. Алоис внезапно упал на спину и залился гомерическим смехом. Я замерла, словно под прицелом панцерфауста, слушая этот раскатистый звук. Я трусливо сжала простыни, заметив, что через некоторое время Алоис повторил за мной движения. Пролог и эпилог безудержного хохота были одинаково резко завершены. Биполярные смены Его настроения были обычным делом, но меня всегда пугал этот смех: надрывный, как раскат грома, предвещающий непредсказуемые бури — со стороны захватывающее и мистическое зрелище, но его последствия были чудовищны, точно пандемия. Алоис перевернулся на живот. Положение головы свидетельствовало о том, что Он долгое время смотрит в одну точку. Меня парализовало. Не двигаясь, я наблюдала за Ним, как чуткая лань, выжидающая, когда ей следует начать спринт так, чтобы обхитрить супостата. — Аи, ты ведь высокомерно воспользовалась моими чувствами, чтобы я не убил тебя. Но Он — песчаная кобра, которая, спрятавшись за позолоченными крупицами, совершила внезапный рейд, от которого я не успела ускользнуть. Он произнёс это так безапиляционно, что я вздрогнула. Когда ты весь сшит из лоскутков лжи, после вскрытия правды тебе нечем залатать червоточины — каждый неровный шов виден невооружённым оком. Мне больше нечем обороняться. На меня будто посыпался шквал раскалённых патронов. Страх метался во мне, как рыба, разбрасывающая ксенимасы. Он повернулся ко мне, смотря так, будто собирался совершить правеж без каких-либо реверансов. Хотя о чём это я? Долги всегда взимали грубой силой. Мой долг состоял в горькой правде, которую я пыталась спрятать от Него за завесой фальшивой нежности. Грязно-голубые глаза Алоиса впервые были очищены искренними слезами. В них была боль колоссальнее моей. Я всегда думала, что гораздо больше страдает сам лжец, который восхваляет истину, вынужденный жить в собственных иллюзиях. Но тот, кто всем сердцем верит в то, что противно другому, унижен ещё больше. Его ненавидящий взор — бронебойные сердечники, которые насквозь прошили мне грудь. Мой рот, который искусно плёл тенёту лжи, ощутил привкус преснеца — то было моё наказание. Почему у меня исчезла привычная протекция от Него? Моя мельхиоровая прочность резко дала сбой, пока чужие глаза пытались расплавить меня, придав нужную форму. Но, видимо, я не поддавалась реставрации. — Убирайся! Проваливай отсюда, напыщенная дрянь! Ведомая страхом, я торопливо поднялась с кровати, приблизившись к дверному проёму. Он провожал меня опостыленным взглядом, от которого снуют плеяды мурашек. «Он ведь сказал уйти мне, так почему я стою на месте, словно мои ноги пригвоздили дюбелем к этому полу?», — я смятенно посмотрела вниз, не обнаружив там препон к исчезновению из этой комнаты, и запаниковала ещё больше. Нечто невидимое удерживало меня здесь, наверняка дьявольски улыбаясь в моё обескураженное лицо. Это была не жизнь, а какая-то фельетона, где надо мной издевался тот, кто написал данный кошмар. Я посмотрела в окно, за которым прибой ночи накрыл день, ведя за руку звёздную кавалерию и лунную эгиду. Я не заметила, как быстро эта нощь вступила в свои владения. Он попросил меня утробным голосом отключить свет, и я несколько пугливо опустила электричество в сон. «Нам всем сейчас просто нужен отдых», — так я оправдала свои противоречия, надеясь поскорее окунуться пчёлкой в бутон своей горницы, чтобы очнуться уже в цветущем настроении; день сегодня был не таким сложным, как я предполагала, поэтому мне не терпелось закрепить его мирной грёзой о своём безоблачном будущем. Так я пыталась скрыться от своей девиации, торопясь выйти за дверь. Но голос позади, слишком сиплый и бессолнечный для Него, врезался мне в спину, вынудив ещё раз впасть в нежелательный анабиоз. — Я всё время окружён тьмой… «Что это со мной…?», — спросила я в сознательную пустоту, уловтв себя на мысли, что я… понимаю Его. Но это Алоис обтянул меня сатином тьмы, в то время как у Него был шанс вывести свою жизнь на новый уровень, похоронив прошлое под забытыми руинами. Я непонимающе смотрела на Его силуэт, обращённый к волчьей луне: такой же одинокой и печальной. Под её ореолом Алоис выглядел потерянным и расколотым, как меч, который беззаботно выбросили в пацифистичное время. А ведь он защищал на войне и мечтал о том, чтобы его сохранили на складе, как ценную реликвию и напоминание о том, что без помощи человек не сможет выбраться из болота. «Просто уйди, Аида», — подталкивала я себя к выходу. Яростно подталкивало моё благоразумие. Но грудь дышала сочувствием. «Зачем мне человечность с монстром?», — гневно дребезжал разум. «Потому что монстры тоже когда-то были людьми», — наперекор твердило милосердное сердце. — Я могу включить свет, если Вы позволите, — нарушила я угнетающую тишину, осторожно поставив палец на рубильник. — Ты не понимаешь! — дико взревел повернувшийся Алоис, из-за чего я испуганно убрала руку. Он выглядел озлобленным и раненным, но через несколько секунд Его взгляд сменился слёзной мольбой. — Я хочу, чтобы ты была моим светом, Аи. После этих слов я уже не могла смотреть на Него, как на бесполезный рупос. Сегодня моё сердце почему-то плавилось в чувствах, что были противоположны ненависти, которую я так упрямо выпестовывала для мести. Но я не успела ничего ответить, как Алоис снова поддался внезапному приступа агрессии: Он смахнул с тумбы хрустальную вазу, поддерживающую жизнь карминных роз, и та, орошая ковёр, рассыпалась на части. Я подбежала по рефлексу к месту катастрофы со словами: «Я сейчас всё уберу!», но меня остановили. — Мне плевать на эту вазу! И плевать на цветы, которые всё равно завянут! Ты только и можешь наводить порядок в поместье. Такая же холодная, как и Клод. Почему от этих фраз, заполненных скорбью, мне стало стыдно за себя и жаль Его? Я начала сострадать своему мучителю? От этой мысли мне хотелось рассечь себе сердце, но упрёки не могли пробиться сквозь его толстую, как рядно, броню. Я продолжала сидеть на коленях, глядя на то, как Алоис тяжело дышит, и мои губы загорелись сказать: — Я… постараюсь стать Вашим… светом. — Насколько сильно ты постараешься? — подняв на меня глянцевитые глаза, прохладно спросил Алоис. Этот взгляд пронзал. В какой-то момент он стал таким гипнотическим, что я, утратив испуг, механически ответила: — Настолько, чтобы Вы перестали бояться темноты. — Этого недостаточно! — снова крикнул Он, темпераментно ударив кулаком по тумбе. — Я хочу, чтобы её вообще не было в моей жизни. Я не должен перебарывать страх из-за тьмы. Это она должна бояться меня, разве не так? Это звучало по-детски беззащитно. Рясная кровь забурлила в моих венах, согревая плоть, которая была запечатана в густой фирн. Если моя ненависть к Нему была нержавеющим симилором, то сейчас она потерпела коррозию. «Ангел или демон, напряжённый в шерсть с первой стрижки ягнёнка?», — размышляла я, теряя нить к своему мировоззрению, к своему мнению о Нём. — Может, Вам всё же стоит найти с ней общий язык? — я не заметила, как подползла ближе к Нему, посоветовав это голосом заботливой матери. — Тьма страшна до тех пор, пока она враг. Я задумалась над собственными словами. Значит ли это, что мне стоит обратить Алоиса в своего союзника, чтобы перестать дрожать перед Ним? Заключив перемирие с тьмой, поглощение ею превратится в мягкие объятия, к которым захочется возвращаться. Она горьковата, как тёртый миндаль, имеет терпкий фимиам, но, однажды впустив её в душу, уже не сможешь отвертеться от этого сладостно-тягучего ритма. И со временем, возможно, я перестану аккуратно натягивать на цепь монисто стеклянные бусы слов, чтобы не разбиться о безмолвие. — Замолчи! — крик Алоиса походил на медведный рёв. — Ты ничего не понимаешь! И я не понимаю, что у тебя за мысли. Если от незнания приходит сон, то только вечный, — он поднял колени, печально уткнувшись в них лицом, вдумчиво смотря на осколки вазы возле меня. — Незнание убивает меня. В меня словно впивается ноябрьская ночь, рвущая серпом полумесяца плоть, словно она жалкая крапива — очередное сырьё для рубашки. Я не знаю, что говорить и как реагировать; мысли спутываются, стокгольмский синдром застревает в развитии, но продолжает оставаться во мне с намёком на эволюцию. «Не дави на жалость. Не смотри на меня так. Я не хочу жалеть своего убийцу. Остановись», — я безуспешно молилась, но мне ничего не помогало. Я не могла уйти и не хотела оставаться. Что за странные чувства одолевали меня? Это не было похоже на привычный страх. Видимо, игра Алоиса вышла за грань, окончательно разрушив мой рассудок. «Отпусти меня», — всё так же молила я, нерешительно поднимаясь на ноги. Голубые глаза Алоиса вбирают в себя мир, который консервируется внутри, обращаясь в потаённую частичку люмена. Так Он, когда я встаю, впивается руками в мою руку, обвивая её, точно виноградная лоза. Конечность начинает гореть от Его прикосновения. Взгляд, направленный стрелой в меня, снова и снова пронзает насквозь, не давая возможности сопротивляться. Сегодня Он совершенно другой. Я… почти не вижу в Нём монстра. Неприязнь и сочувствие — какая адская смесь. От неё ни вдохнуть, ни выдохнуть. От неё не сбежать. С ней не сомкнуть уставшие глаза. — Останься со мной, Аи! — взмолился Он так, что мне не хотелось отказывать. Это мольба похожа на предсмертный стон. Последнюю просьбу невозможно отвергнуть. — Останься и расскажи мне о своих мыслях…