Бабочка под стеклом

Следующий день, вспоров шов небосвода, открыл путь новому рассвету. Как ни странно, но я чувствовала себя симерой в поместье Фантомхайва. Однако, стоило мне посмотреть на настенные часы, как меня атаковала ностальгия. Бодрое настроение улетучилось в Миктлан, дышущий пеплом. — Ты действительно не умеешь определять время по часам? — Алоис посмотрел на меня, как на отсталую, а затем весело рассмеялся. Так громко и искренне, что я не смогла разозлиться на Него. — Ха-ха, жалкое зрелище! Как ты тогда ориентируешься? — Так же, как древние люди — по цвету неба, — неловко ответила я. — Это очень забавно, — сказал Он, серьёзно задумавшись. — Но, если я научу тебя, ты ведь привяжешься ко мне, верно? — Верно, — помедлив, тихо сказала я, ощутив горячее смущение на щеках. — Ты будешь очень благодарна мне, — опьянённо произнёс Алоис. Он придвинулся ко мне, коснувшись ладонью моей правой ланиты. Нежное прикосновение внутривенно передало мне хмель. — Ты будешь моей должницей, ведь я научу тебя не опаздывать. Я уселась между Его ног, а Он приобнял меня со спины, объясняя тоном радетеля, что обозначает каждая стрелка хронометра и когда начинается репетир. Его тон был необычайно мягким, но меня всё равно неожиданно настиг саспенс, из-за которого я начала шумно всхлипывать. — Почему ты плачешь? — настороженно и одновременно раздражённо спросил Алоис. — Простите… — виновато простонала я, вытирая влажные линии и пунктиры. — Когда отец учил со мной что-то, а я глупила, он начинал громко кричать на меня. Мне кажется, что Вы тоже сейчас закричите. Эти воспоминания обхватывали меня сторукими гигантами Гекатонхейрами. Чувство удушения пролило немало слёз. Алоис, ощутив вину, крепче прижал меня к себе. Его объятия детоксировали во мне глубокую печаль. — Я не буду кричать на тебя, Аи, — горячо прошептал Он мне на ухо. Я была всё ближе и ближе к Нему. — Я буду лучше твоего отца. Почему-то эти слова вызволили меня из плена Асфоделового луга, который погружал грешников в пучину апатии, и впустили на порог благоухающего Элизиума. Любовно сплетая с Ним пальцы, я уже плакала исключительно от счастья. После окончания ностальгической ноты я ощущала не свежесть своей новой комнаты, а кислый душок тоски. Кого я пытаюсь обмануть? Мне не забыть Его сейчас. Несмотря на пересказ Сиэля, моё сердце всё так же, игнорируя факты, трепетало от любви. И засыпала я с тревожной мыслью: «Что сейчас замышляет Клод против Джима?». — Джим… Я не заметила, как произнесла вслух Его подлинное имя. Меня захлестнула невыносимая волна горечи. Моё обмякшее тело рухнуло обратно на мякоть кровати. Я нервно сжимала простыни, сдерживая истерический крик, в котором запряталась мольба о Его возвращении в мою монохромную жизнь. Передо мной снова восстал асфодель, укутывающий в свою траурную суть. Я как Его пандан, который, отделившись от гармоничного дополнения, стал блеклым ничто; как маргинал, терпящий неудачу в поисках себя. Я занималась аффирмацией лишь для того, чтобы хоть как-то приглушить тоску по Нему. На самом же деле я хотела, чтобы Он хотя бы посмотрел на меня прямо сейчас. Абсолютно любым взглядом: любящим, ненавидящим, безразличным. Я просто хотела ещё раз безвозвратно утонуть в опасном голубом океане Его очей — это моя самая сладкая и милосердная смерть. — Аида, пора завтракать, — сквозь дверь прорвался тонкой нитью голос Мейлин. Я тяжело вздохнула. Кулаки сжались, набирая силу для продолжения существования. Нет, для возрождения. Потому что я была сухой, словно багасса, и мне снова требовалось возыметь власть над физической материей. Как только разум частично вернулся в реальную среду, я встала с кровати, бегло оглядев совершенно чужую комнату. Взгляд коснулся книги, которую мне дал Сиэль. Алоис запрещал мне читать в одиночестве. Поэтому, когда над нами витал облакотный голубь перемирия, мы читали вместе сказки и притчи, которые учили любить так, как это делают здоровые люди. И мы почти дошли до эпилога. Хотя в самые последние моменты откладывали эти поучительные строки. Потому что, по всей видимости, привыкли быть сумасшедшими, и боялись разрушить собственные восприятия, ставшие для нас по-своему приятной константой. Ещё один вздох, имеющий вес камня, и я двинулась вперёд, запретив себе думать о снисхождении Сиэля. Я спустилась вниз, где меня встретил небольшой банкет для лакеев. Мейлин и Финни приветливо улыбнулись, словно играя в фальшивую семью, и блондин дополнительно похлопал по свободному стулу. Я апатично разглядела яства, поняв, что на сегодня мне претит совместный завтрак в этой усадьбе, и поспешила исчезнуть из поля зрения чужаков, которые никогда не станут мне семьёй. — Аида, подожди! — обеспокоенно закричал Финни. — Если ты не поешь, тебя потом сдует ветер! «Ну и пусть», — подумала сначала безразлично я. А затем вгляделась в окно, за которым оживал утренний пейзаж, и со скоротечной улыбкой дополнила мысль: «Возможно, так я попаду к Алоису». — Почувствовала себя важной шишкой из-за внимания господина, вот и ерепенится теперь, — напоследок услышала я презрительную фразу Барда. За короткое время я научилась игнорировать его фурические взгляды и несправедливые диатрибы. Он думает сломить меня нападками? Я не сошла с рельс рассудка, пока работала в поместье с целым семейством демонов, где были кровные распри. Однако, если задуматься глубже, порядок в моей голове находился ещё под большим вопросом. Я расхаживала по поместью, оглядывая всё гомогенным взглядом. Каждаят пилястра и каждый витиеватый арабеск вызывали у меня отвращение, а не прилив эстетики. Всё здесь было чужим, тесным и недружелюбным. Мне казалось, что поместье живёт и дышит, как обычный человек, и оно явно ненавидело меня, остывая лишь по приказу хозяина. Должно быть, по этой причине я остановилась возле его двери — я просто искала оплот покоя. Каким бы врагом он мне ни казался, разговоры с ним усмиряли мой мятеж. Я просто нерешительно замерла возле его покоев. Сначала мне хотелось окликнуть Сиэля, но потом… я взяла себя в руки, посчитав собственное поведение нелепым в своём противоречии. Зачем мне сближаться с врагом? Только для того, чтобы запятнать себя мимолётной прихотью? Я боролась со своей ничтожной природой, чтобы сохранить остатки чести. Лучше впасть в отрешение, занимая нейтральную позицию, чем сеять на поле своих чувств лишнюю смуту. — Где носит Себастьяна, чёрт возьми? Его голос, обёрнутый альтино, пытался быть чёрствым. Но детские нотки, которые превращали данное зрелище в буффонаду, доминировали над Сиэлем. Моё веселье плавно перетекло в умиление, подпитываемое ностальгией, когда я ещё могла заботиться об Алоисе. Мне не хватало этого. Может, я просто тоскую по чувству, которое позволяет мне быть нужной, которое наделяет меня телесной оболочкой? — Вам нужна помощь? — вопрос вырвался самостоятельно, как естественное движение предвечного механизма, и я робко вышла из своего укрытия, застав графа в неблаговидном наряде. Сиэль побледнел до уровня каолина. Его руки попытались нервно натянуть брюки и запрятать грацильное тело за распахнутой рубашкой. Он оробел, словно кисейница, которую застали в дезабилье. Лишь яркий румянец давал понять, что этот идеальный живой труп ещё способен выбраться из Елисейской юдоли. Я неумело изобразила смущение, поскольку привыкла видеть Алоиса обнажённым. Мне было неловко лишь от того, что я начала размышлять о причине подобной худобы у аристократа, который мог позволить себе праздничный пир. Какое-то время между нами таилось неуютное молчание. Боковым зрением я заметила, что Сиэль в чём-то колеблется: он закусывал уста, нервно метал повсюду взгляд и напрягал чело, под которым скопились складки. Оглядевшись, он, словно принимая важное решение на синклите, тяжело обронил: — Помоги мне переодеться. — Вы… не умеете? — зачем-то застенчиво уточнила я, позабыв об этике. Два сапфира угрожающе устремились на меня; их синий-синий омут пытался осуждающе поглотить меня. Я не ощутила страх, но стушевалась под этим настойчивым и прямым прицелом. — У графов есть более важные дела, чем застёгивания пуговиц, — горделиво произнёс Сиэль. Однако сквозь выспренность я услышала очередной звонок смущения. Это вызвало неуместный смешок, от которого Сиэль, кажется, пришёл в ярость. — Что смешного?! — Извините, — торопливо поправилась я, стирая малейший намёк на толерантную улыбку. — Если Вы подумали, что я смотрю на Вас свысока, то Вы ошибаетесь. Это был снисходительный смешок, словно я умиляюсь над ребёнком. — Я не ребёнок! Его некогда забавный голос будто прорывает прежний панцирь, изгоняя оттуда почти утробный рык. Мой антаблемент, удерживающий кариатиду спокойствия, падает. И я начинаю ощущать страх. Липкий, ползущий и холодный, он сжимает моё горло, вынуждая беспомощно пищать. Сиэль дышит тяжело и часто, реинкарнируя старый образ Алоиса, перед которым я всегда дрожала осуждённым рэкетером. — И-извините… Моё зрение подверглось метамерии, при которой собственная кожа слилась с лилейным потолком. Я не ожидала, что столь безобидное замечание сможет вырвать почву из-под ног человека, который отличался от Алоиса выдержкой. Задропированная в слитке ужаса, я растерянно наблюдала за тем, как равнина чужого лица снова сглаживается до предела жемчуга, но перенимает мягкость цветка. Мне показалось, или… он ощутил шип вины на сердце, который окропил его гнев? — Полагаю, подобную проницательность ты получила в прошлом поместье, — заметил Сиэль, переведя тему. — И перестань содрагаться передо мной — я не какой-нибудь тиран. Он сменил настроение с той же скоростью, что и Алоис. Неужели… мне придётся заново пережить тот кошмар? Вопреки тому, что сейчас Сиэль излучал милосердного херувима, я ощущала на языке смак плодов из адского древа Заккум. В голове стояли звуки кагала. Мне кажется, что между нами прошёл целый миллениум, прежде чем я откликнулась на смущённый зов: «Так ты поможешь мне?», призванный развеять меж нами пекло конфликта. Это было неким туше с его стороны. Сглотнув ком, я робко подошла к Сиэлю, который в отличие от меня уже был погружён в иные эмоции — его держала в крепких тисках девственная стыдливость. Внутренняя колгота во мне начала рассеиваться под началом его девичьей робости. Я запретила себе углубляться в страх, поняв, что в подобных ситуациях следует приручить чужую злость. Лишь уверенная ласка, пусть и обманчивая, способна отвлечь от разора; даже крошечная капля люмена может заставить поредеть жидкую тьму. Я вопросительно посмотрела на Сиэля, ожидая разрешение. Он пристыженно вздохнул, опустив руки, которые держали рубашку. Я начала осторожно застёгивать пуговицы, едва касаясь пальцами его кожи, и со временем меня почему-то тоже подкосило первозданное смущение. Я часто ухаживала за Алоисом, который намеренно снимал одежду для повторной процедуры, но ныне я будто впервые прикоснулась к мужской плоти. В груди образовался коллапсар, засосавший саму возможность дышать. Что это со мной? Я не понимала, почему пальцы начало колоть жаром. Не понимала, почему, мимолётно встретившись глазами с Сиэлем, ощутила пикантную искру. — Всё это забавно: аристократы управляют огромным поместьем, отдают приказы, принимают важные решения, ведут бизнес, но не могут застегнуть рубашку, — чтобы хоть как-то снять электрическое напряжение в венах, я завела диалог. — Нет, я понимаю, что ваш род привык к ухаживаниям прислуг. Точно так же слуги привыкли выполнять грязную работу, и, если их посадить на трон, они либо сойдут с ума от власти, либо попросту испугаются такой ответственности. — И к какому же типу ты относишь себя? — Сиэль, видимо, уловив мой настрой, поддержал тему. Его голос, раздробленный дрожью, начал постепенно восстанавливаться. Вместе с моим. — Я боюсь уже просто представить себя на месте аристократа. Я тот тип, который тихо деградирует в своей безопасной раковине. Мне претят новшества. — Да, это заметно даже в шахматах: ты ходила в основном одними пешками, потому что тебе был привычен их ход, и ты боялась совершить ошибку другими фигурами. И самое главное — ты спокойно приняла поражение, будто так и должно быть. — Это ведь всего лишь игра, — я как можно беззаботнее пожала плечами. Но сама почувствовала себя в тупике, где мне предстояло пройти искусы. Что это за дурацкое чувство, от которого под дермой всё горит? Может ли неприятная правда обжигать нутро, точно раскалённое железо? — Жизнь — тоже игра, — каким-то строгим голосом изрёк Сиэль. — И в неё нужно играть серьёзнее, чтобы не стать срубленной пешкой. Чем больше в тебе азарта, тем меньше желания сдаваться, оправдываясь судьбой. Мне было и тяжело, и легко с ним. Диалоги Сиэля имели сенильный вкус мудрости, которую я любопытно впитывала. Но иногда она была столь острой для моего детского ума, что у меня просыпалось изволение исчезнуть отсюда, спрыгнуть изоком, дотянувшись до своей колыбели инфантилизма. Некоторые знания я была не готова принять. С Алоисом я была тем самым наставником, который занудно вёл по правильной дорожке. С Сиэлем мой ранг упал до капризного дилетанта, и, будучи униженной падением с пъедестала разумного взрослого, я ощущала обиженное зыбление. Мне… действительно было так тяжело принять своё поражение? — Вы поразительно умны для своих лет. «И жестоки», — закончила я свою мысль. — Ты тоже умна. Но тобой правит глупое сердце. «И Вы бы, наверное, сказали, что жестоким Вас могут посчитать лишь слабые глупцы», — уязвлённо буркнула я про себя. Ведь он надавил на моё больное место. Он был хуже душегуба в своей режущей откровенности. Мне хотелось отомстить. — А все аристократы не умеют одеваться? Господин Алоис почему-то умел… Сиэль строптиво отталкивает мои руки. Его взгляд становится мрачнее полуночного неба. — Не нужно сравнивать меня с ним. Тон, высеченный столетними айсбергами, остужает мой пыл. Я смотрю на него, словно дикопас, и не понимаю, что со мной происходит. Смешанные чувства дают знать, что я ликую и одновременно чувствую вину. После его гордого ухода из комнаты каждая палитра усиливается, сужая пути отступления. Как же мне надоело это чёртово противоречие. Я не знаю, не знаю, что с этим делать, как поступить, что думать и даже как дышать. Мой кулак ударяется о стену. Затем я спускаюсь вниз. В зале стоит Сиэль, переговаривающийся о чём-то с Мейлин. Заметив меня, девушка стушевалась и направилась в сторону кухни, оставив нас наедине. Подобно Вёльхве, я предсказываю, что на меня снова упадёт огненно-льдистая канонада. Но Сиэль смотрит на меня уже без злости, словно его отпоили декоктом, которое снимает стресс. — Почему не завтракала? — Я… не голодна, — растерянно промямлила я, чуя, что здесь кроется подвох. — Хочешь что-то определённое? Что он вытворяет? Пытается сделать меня виноватой? Хочет очистить свою репутацию, запятнав взамен мою, чтобы от безысходности я начала ловить в нём сгустки безупречно белого? — Н-нет… О чём Вы? — Слушай, я не позволю своим слугам голодать, иначе они начнут отвратительно работать. Ты должна была сразу сказать, что тебе нравится. Поедем на рынок и ты сама выберешь то, что тебе по вкусу. Я не могла поверить собственным ушам, но Сиэль был как никогда серьёзен. Моё сердце охотно затрепетало. Мне стало неважно, что на самом деле кутается в коконе его мглистых мыслей, потому что в голове пульсировало лишь одно предложение: «Я смогу сбежать… Да, я… хочу этого…». И пусть я ощущала неуверенность в своих сумбурных планах, но бушующий адреналин заставил меня нервно улыбнуться и сказать: — Как прикажете, господин.