Бабочка под стеклом

От Его вида у меня возник спорадический приступ бешеного сердцебиения. Грудная клетка превратилась в решето, разделяющее своего чувственного пленника на атомные частицы. Я мечтала об этой встречи, считала цифири до неё, рисовала в своём воображении, репетировала будущую речь, отрекаясь от бесполезного Морфея. Но внешне я выражала спокойствие, наложенное воспоминаниями о том, как Он отверг меня. Я заперла чувства под замком выдержки, где они призрачно стенали, оставляя в моём нутре обновлённые травмы. — Что ты здесь делаешь? — проглотив элегичные воздыхания, холодно спросила я. — У меня тот же вопрос к тебе, — Он парировал едким презрением. — Стала для него настолько преданной собакой, что помогаешь выполнять задания Королевы? Его фордыбачения застигли меня врасплох. Крепкий замок, сконструированный бесстрастием, подвергся корродированию. Эрозия выдержки выудила из меня смешанные эмоции: я чувствовала злость и одновременно алогичный прилив дофамина, когда Его взгляд хлёстко касался меня. Прикосновение било отторжением, но я всё равно была счастлива тому, что имею честь улавливать на себе любое Его настроение. Как глупо и иронично. Как тяжело было отыгрывать для чего-то роль стоического рекрута, который по-партизански терпел Тартарные муки. — Он заставил, — без лишних чувств выплюнула я. — А ты не сопротивлялась, — Его очередное презрительное заявление оставило после себя кильватеры недуга на моей душе. Я почему-то пристыженно отвела взор. — В любом случае, даже не думай, что я здесь ради тебя. Я тоже выполняю поручения бабушки Виктории. Она посчитала, что я смогу составить конкуренцию Сиэлю. А я считаю, что смогу оставить его ни с чем, — Он снова принял облик хвастливого и задорного демона, который упивается своим превосходством. — Сегодня я искупаюсь в его слезах. Жаль, что не в крови. В одно мгновение мне стало плевать, что Он говорит о Сиэле, в котором я начала ощущать опору. Вместо этого я упорно смотрела на лицо Алоиса, что заменило в моих фантазиях икону, которой я посвящала проскомидии и монодии. Было так трудно поверить в то, что мы наконец-то встретились, что я веду диалог не с недостижимой химерой, не с колючей звездой, которая отстранённо сверкает в бездушных сумерках, а с настоящим возлюбленным, чей живой взгляд приятно наэлектризовывал воскрешённое сердце. Я страшилась того, что наше долгожданное воссоединение превратится в очередной сон, который рассеит по утру эйфорию, оставив на её месте горечь несбыточных надежд. Я устала собирать их осколки, стоило только жизнерадостному солнцу окрасить озорливой желтизной небесный подол — каждая попытка привести свой мир в порядок оборачивалась кровоточащими порезами на руках. И теперь, когда Он стоял наяву передо мной, я благоговейно дрожала, заново сколачивая свою ахроматическую юдоль из алой любви и бирюзовой неги. В ней пахло душистой сиренью и приторной верой в сегодняшний день. Но я понимала, что завтра снова начнёт смеркаться; лампада без масла станет уязвимой жертвой для сгущающейся мглы, которая предпочитает поглощать в первую очередь слабых. Мне стоило отречься от регрессивного пассеизма. Прошлое закупоривает движения будущего в непробивное стекло, за которым можно лишь пассивно наблюдать, обвиняя себя в его застывшем истоке. Есть ли тогда смысл жить в извечном самобичевании, когда есть шанс пересилить, пережить и переосмыслить, чтобы существовать дальше, в безоблачном царстве? — Барон… не трогал Тебя? — осторожно просила я, не в силах остановить поток своих беспокойств. Может быть, мне хватит сил отказаться от Него. Но прежде я хочу убедиться в том, что с Ним всё в порядке. Я чувствую внутри себя неприятные колыхания эгоцентризма. Потому что в глубине души мне хочется думать, что Его жизнь без меня потеряла колорит, твёрдую почву и стабильность. Сердобольная часть души желала Ему незначительных, но заметных перемен; чтобы полотно судьбы оставалось целым, но с шероховатостями, которые искажали бы гармонию, пробуждали мизофонию и вызывали острое, скребущее желание вернуть меня, создав абсолют. Я хотела, чтобы мой невидимый допельгангер, втеревшись в доверие Алоиса, нашёптывал Ему бессонными ночами о том, как с моим присутствием Его жизнь преображалась до сверхъестественных красок. Человек способен жить в платиновой реальности, но он никогда не станет счастливым без возможности созерцать её иные грани. Наша природа устроена так, что нам всегда любопытно знать, что находится за ширмой, и всегда алчно хочется схватить на память хотя бы крупицу той потаённой нирваны. — Меня бесит, когда ты делаешь вид, будто беспокоишься обо мне, — прорычал Алоис, в миг отрезвив мои эгоистичные мысли. — Как видишь, я сам могу хорошенько потрогать. Он замолк, многозначительно обвив пренебрежительным взором труп Беррингтона. Я тоже пристыженно затихла, переваривая прошлые мысли о том, где я, по сути, желала зла возлюбленному ради своего блага. «Что я делаю с собой? Почему позволяю таким ужасным мыслям очернять свою душу? Хотела бы я знать, насколько она уже прогнила в стенах лжи и распутства», — обречённо думала я, понимая, что мне всё-таки ни к чему эти знания; человек имеет свойство спускать себе всё с рук из-за ленности, поэтому, раз уж я уже чувствую опасность, я должна заняться противостоянием. — Этот старый пень успел ещё что-нибудь сделать с тобой? — внезапно сменив тон, робко спросил Алоис. Я впервые услышала вместо звонкого колокольчика голоса беспомощный шелест камыша, затерянного в шумном блато. И в миг голодающий демон эгоизма стал откормленным. Мрачный триумф, упиваясь Его латентным волнением, заполнил всё моё нутро. Сопротивляться тьме, которая не оставила место для светоча, был тяжело. — Нет… — дрожащим голосом промолвила я. Но, кажется, дрожала я не от смущения, а от экзальтации. Что же творилось с моим внутренним миром, который с каждой секундой с Ним окунался ещё глубже в водоворот тьмы. — А Сиэль? — резко спросил Алоис, вглядевшись настолько пытливо в меня, что я ощутила Его взор стрелой в груди. — Что…? — Успел уже изучить тебя? — раздражённо уточнил Он, постепенно делая шаги ко мне, которые не предвещали ничего хорошего. Я начала рефлекторно пятиться к стене. — Он же любит трогать чужую собственность. Он смотрел на меня, как на дешёвую хипесницу, от чего я зарделась злостью. Но вместе с тем я поняла, что Он сам уязвлён данными предположениями, поэтому хочет в ответ сделать больно мне. Алоис так ненавидел одиночество, что старался насильно разделять со всеми свои чувства. Винила ли я Его за это? Нет. Я снова мрачно ликовала от того, что Его чувства не утихли. Но, как бы взаимность ни тянулась к Нему, я останавливала себя, напоминая, что Он не собирается меняться. — Он не такой, — строптивой расправив плечи, выплюнула я. На лице Алоиса отразились страдания погибшего Галилеянина, чей народ рассыпался в прах вместе с ним. Сердце сжалось. Но так было нужно. Так было правильно. — Защищаешь своего фаворита? — вздёрнув бровь, с шипящей ненавистью спросил Он. — Лишь говорю правду, — я продолжала отражать Его моральные удары бесстрастием, словно ледяная сталь. И льдистый тон, вопреки логике, раскалял Алоиса. — Не тебе этим кичиться, — враждебно оскалился Он, одним широким шагом пригвоздив меня к тупику. — Зато я такой, — на Его лике нарисовалась дьявольская ухмылка. Я задышала чаще от Его опасной близости. Несмотря на пугающий вид, моя плоть оставалась отзывчивой по отношению к флюидам Алоиса. Страсть бездарно бросала вызов логике. — Я должен был оставить тебя этому мерзкому старикашке, но я спас тебя. И мне нужна благодарность. Его руки властно прижали меня к себе, но прикосновение не отдавало потаённой лаской, а взгляд не ластился кротким домашним котом, который тосковал без хозяина. Снова небеса глаз укутываются в тёмную альмавиву презрения и порока. Я вижу в них себя в роли жалкой франтихи, которая обязана приплясывать в кафешантане для избалованного графа. Тот взгляд инквизитора, который сжигал заживо мою волю, вернулся к Алоису, и от этого известия меня хлестнуло мощным током. Я рефлекторно отшатнулась, проявив себя в амплуа жеманницы, разочаровавшей Его самолюбие. Его грубое поведение, вызванное гневом и ревностью, вернуло меня в старые времена, когда я ещё была задушена ненавистью к Нему. Это напугало. А страх пробудил ответную агрессию. — Не трогай меня! — затравленно прошипела я, одичало всматриваясь в Его лик. — Я больше не твоя рабыня, чтобы ты так обращался со мной! — Но я выше тебя по статусу, не забывай, — надменно сказал Алоис, желая парировать хоть чем-то, чтобы осадить меня. Он пытался держаться, как высокомерный денди, но на деле Им открыто управляла желчь обычной черни. Истинное происхождение, лишённое голубого ихора, делало из Него дурного актёра с благородным началом. — Одно моё слово сулит тебе гниение в каком-нибудь вертепе, куда ты и должна была попасть после своих предательств. Ныне Он всего лишь безымянный фат, упивающий дешёвой богемой. Это вызывало презрительную жалость. И искреннее сострадание, выраженное в жажде обнять, укрыть от мизантропического мира и показать, что в нашей личной долине Он может быть собой, а все Его притворства — лишь несуразное зрелище, ухудшающее отношения между нами. — Да только на самом деле ты такой же оборванец, как и я, просто об этом никто не знает, — зло плюнула я, поддавшись голосу дьявола, отрёкшегося от неравнодушия. Яд излишнего откровения жалит так больно, что Алоис свирепо поднимает на меня руку. Жмурю глаза, обречённо понимая, что Сиэль был прав. И та сказка о Принце, который оставил капризную розу, дала мне подсказку на это. Люди лишь делают вид, что они меняются, дабы обмануть себя и других. Быть антагонистом выгодно только в искусстве, которое эстетирует зло. Но сноп горечь быстро и неожиданно рассеивается, когда после длительного ожидания я распахиваю глаза, замечая Алоиса, замкнувшегося в себе из-за сдержанного порыва. Его поднятая рука, сжатая в плотный кулак, плавно опускается. Злость бережно хранится в длани, не разжимается, утихает в тепле, пока я обескураженно разглядываю бывшего агрессора. Мне становится неуютно от того, что я рассчитывала на Его удар. Пирофиты сожжёных надежд вновь, точно на зло, восстанавливают тлеющие угольки. Но зачем? Чтобы ещё раз мучительно сгореть в агонии очередной разбитой веры? Неужели природа человека устроена так, что мы должны ходить по раскалённому кругу Сансары? Тогда в этом вечном круговороте страданий нет смысла! И зря только Иисус пожертвовал собой, чтобы дать нам шанс ещё раз разбиться. А может, это всё была месть за то, что мы не услышали его? Взятые грехи — лишь его возмездная иллюзия, и мы продолжаем нести их незримый груз на плечах, страдая куда больше, чем он. Потому что в скоротечной смерти прелесть гораздо крупнее, чем в длительных скитаниях по печальным юдолям. — Ты теперь только Сиэлю позволяешь прикасаться к себе, да? — внезапно тихо спросил Он, не поворачиваясь ко мне, словно боясь прочесть согласие в моих глазах. Я задрожала. Этот тон не был свойствен Ему. Алоис, всегда смело вальсирующий с искрами над инквизиторским костром, не мог так резко потухнуть. Пламя внизу не могло обглодать Его задорные крылья. Небо в очах не должно было потемнеть от дыма пожарища. Моё сердце ускорило недобрый темп. Я не могла видеть Его таким, но… я должна сопротивляться. «Так будет правильно», — строго повторяла я. — Никто из вас не заслуживает этого, — холодно проговорила я под воздействием оживших воспоминаний, что были испещрены обидами. — Сиэль пользуется мной, а ты оставил меня, заклеймив моральными и физическими шрамами. — Это ты оставила меня, уничтожив моё сердце! — прошипел Алоис. Его кулак сжался сильнее, от чего я услышала звук хрустнувших костяшек. — Бремя сосуда без чувств тяжелее, чем ноша с незаметными шрамами. — Это другие не видят их, а владелец чувствует, как свежие раны! — злостно парировала я, ответно сжав кулаки. Так мы и замолчали, повиснув на заряженной проволоке недосказанностей и обид. Мне кажется, что нас не выведет к истине даже Ариаднина нить. Мы настолько запутались в себе и в жизни, что из неё нет выхода. Густой чапараль неизвестности свивает нам гнездо, слишком уютное и горячее, чтобы соблазн остаться в нём усиливался с каждым толчком Вселенной. Размышления привели к полному бессилию. В этот раз слова оказались мощнее оружия. — Аи… думаешь, нам суждено причинять друг другу боль? Очередной беспомощный голос Алоиса низвергает меня в пучину мук. Почему Он вдруг стал таким уязвимым? Лучше бы Он и дальше использовал свой дух насильника, чтобы выбить из меня остатки чувств. Но, с одной стороны, помогли бы эти попытки, если они не получили от меня отклик в первый раз? Я поняла, что в этот раз я должна стать сильнее. Два инвалида не смогут защитить друг друга. Кто-то из нас должен встать на ноги и двигаться дальше. — Раз уж ты смеешь бравировать своим положением, тогда соответствуй ему не только на дешёвых словах, — я выпрямила спину и выровняла дрожащий голос, приручив в тоне обесцвечивающий всё ацетон. — Отрастил авторитет — подтверждай. Поэтому будь выше и не дави на жалость какой-то прислуге. Я не могла поверить в то, что говорю всё это. Языком будто владел кто-то другой — более тёмный, уверенный в себе и эгоистичный, упивающийся собственной выспренностью. Даже Алоис почувствовал моё альтер-эго. И ужаснулся. Он мгновенно возненавидел эту личность за отстранённость. А я продолжала отчаянно цепляться за неё, чувствуя смутное желание под гнётом возлюбленного отречься от личины, чтобы не задевать Его чувства. — Ты стала холодной, как… как океан, — с трудом прошептал Алоис каким-то потерянным гласом. — Бескрайний, глубокий, с кракенами внутри, которые тянут на мёртвое дно… — Он весь затрясся и, вцепившись в свои волосы сквозь парик, истерично закричал: — Не смей быть такой, Аида! — Так нужно, — подавив волнение, сказала я уже более сломленно. — Ты сам сказал, что нам нужно разойтись ради безопасности. А любовь никогда не сможет стать безопасной. — Я знаю. Но я не могу без тебя… — простонал Он, сжимая собственные пряди. Мне хотелось остановить Его, когда белёсые волоски уже начали выпадать, но понимала, что малейший жест близости будет расценён как второй шанс. — Аи, ты скучала? Я вся задрожала внутри. И ощутила бурлящую лаву, которую я попыталась остудить ветром логики. — Что изменит мой ответ? — сдержанно спросила я. — Всё! — с чувством пробормотал Алоис. — Абсолютно всё… Одно слово может изменить целый мир. Хотя бы мой. Он упал на колени, будто молясь мне, как иконе. Алоис не был верующим человеком, поэтому с Его стороны признание Божества имело особый, сакральный смысл. От этого во мне развернулись очередные дилеммы, сомнения, смятения и сердечные раздоры. Казалось, внутри идут целые войны, революции и перевороты. А я, совсем ещё юная девочка, ещё не могла со всем смириться, всё это обуздать. Особенно чувства, которые оказались сильнее. — Скучала… Но и терзалась противоречиями, — быстро поправила я тоскливый тон, взяв себя в руки. -; Я всё равно теперь прислуживаю Сиэлю, мы не сможем воссоединиться. — Я убью его! — Алоис оживился, услышав моё признание, и подполз ко мне. Он вцепился в мли ноги, Его глаза стали одержимыми. — Убью! Ради тебя! Только прикажи, моё Высочество… Если ты снова согреешь меня, я сделаю всё для тебя! Мне не доставало ассертивности. Я полностью зависела от слов Алоиса и могла лишь только с трудом сопротивляться им. Но эта строптивость уничтожала меня. Мне хотелось поднять Его с этого унизительного положения, но я не могла… не должна была… Меня разрывало надвое, хотя я пыталась поддерживать сторону рациональности. — Он не заслужил такой участи, — охладила Его пыл я, упрямо и слёзно игнорируя биение сердца, отреагировавшее на заветное «Моё Высочество». Внезапно я ощутила острую боль в области колен. Алоис мстительно впился в мою плоть ногтями, повалив меня на окроплённый пол. Алая жидкость омерзительно хлюпнула подо мной, увлажнив кимоно. Я часто задышала, глядя в разъярённые глаза Алоиса, которые лелеяли мечту изничтожить всё живое во мне, даже просто сухое упоминание, мелочный мемуар. — Шлюха… Какая же ты продажная шлюха, Аи! — со слезами на глазах надрывно кричал Алоис, нервно сжимая мои плечи. — Ненавижу тебя! Ненавижу, ненавижу, не-на-ви-жу! Почему ты не можешь просто сдохнуть, чтобы я перестал думать о тебе?! Но… в этом нет смысла, — Он внезапно затих, словно устав от собственных припадков, и заговорил уже более осознанно. — Потому что я буду думать о тебе ещё больше. Я буду целовать твой уродливый труп и мечтать о том, что он однажды воскреснет. И я буду целовать тебя, даже если ты будешь обглодана червями. Что-то во мне надломилось от Его слов. Сердце сентиментально растаяло. О такой одержимой любви можно было только мечтать, будучи наивной девочкой, взлелеянной примитивными сказками. Но отличалась ли я чем-нибудь от тех трепещущих девиц, если сейчас, несмотря на металлический смрад крови, смотрела с вожделением на Алоиса, который и губил, и оживлял меня? — А-Алоис… — зачем-то беззащитно простонала я. Мне просто захотелось произнести Его имя, вложив туда потаённую любовь. Хотелось убедиться в том, что это не сон, что Он отзовётся на своё имя, доказав мне, что я не брежу в немногословную пустоту. — Даже если ты останешься у Сиэля, я всё равно хочу видеть тебя. Хотя бы мимолётно. Я хочу знать, что смогу ещё раз когда-нибудь прикоснуться к тебе, — продолжал Он, и Его слова казались мне бесконечными. «Почему Твои слова так действуют на меня? Почему одно Твоё признание способно разрушить танталовые стены моей выдержки? Почему ради Тебя я готова самолично найти к ним ключ?», — вопрошала я, чувствуя, как почва под ногами становится зыбкой. — Хочется наплевать на всё и отдаться чувствам… — обречённо призналась я. — Но это неправильно. Грубость сменилась нежностью, тающей пломбиром на языке; Алоис приподнялся, потёрся о мою щёку кончиком носа, затем спустился губами к моей шее. Внутренняя вибрация полностью лишила меня рассудка. Зачем, зачем Он разрушает безопасное расстояние? Мы хотели уничтожить друг друга, но в итоге погубили самих себя. — Разве наши чувства когда-нибудь были правильными? Я внимательно посмотрела на Алоиса. Нет, на раненного и невинного Джима, которому была нужна моя любовь, а мне — Его. Несмотря ни на что. — Нет… Он попытался захватить арку моих губ, но я успела увернуться. Едкий запах крови впивался в ноздри, удушая их. Осознание того, что мы предаёмся извращённой романтике на фоне трупа, советовало отступить, не поступать столь аморально. Я упёрлась ладонями в плечи Алоиса, всё же мысленно виня себя в трусости. Эти длинные белокурые волосы, в которые будто было вшито солнце, нежно ласкали мою дерму ниспадающим каскадом, лукавый взгляд обнажал душу, спущенное кимоно подвергало падению в водоворот похоти. — Здесь труп… — Тебя что-то смущает? — искренне удивился Алоис, изогнув бровь. Затем он рассмеялся: мрачно и зловеще. — Мнение дохлого барона должно волновать тебя в последнюю очередь. Это он чуть не изнасиловал тебя, не забывай. И мне жаль, что я не могу убить его за это во второй раз. Зато мы можем наплевать на него и снова быть вместе, Аи. Ты ведь уже не боишься гореть? — Его настроение сменилось игривостью и уверенностью в себе. Он знал, что я сломаюсь. Я неотрывно смотрела в Его очи, в которых отразился Эмпирей. Затягивающий, головокружительный, сумасшедший, безупречный. Такой, который уничтожит все принципы, заставив подчиниться искушению. Мне уже было абсолютно безразлично на стеклянные глаза мёртвого Беррингтона, которые будто осуждающе смотрели на на наши пылающие тела. — С тобой — не боюсь, — словно под гипнозом проговорила я, позволив Его устам накрыть мои. Я ненасытно смаковала дешёвую бордовую помаду на Его губах, напоминающую увядший пион, и меня совсем не смущала в данный момент Его андрогинная внешность. Меня не смущала и липкая кровь на моей одежде и то, как мы ёрзали в этой обильной луже, точно вепри в слякоти. Чувство дизморали утекло, стоило нам слиться друг с другом. С Ним я не думала о приличиях, которые сулили полнейшую скуку. Обезумев, мы начали торопливо обнажать наши тела и души. Я сорвала с Него парик, впившись в натуральный шёлк волос. Алоис резким движением оголил мои плечи, покрывая их жаркими поцелуями-покусываниями. Я запрокинула голову, простонав уже от такой простой прелюдии, что вознесла меня до небес. Мы прижались к друг другу, словно спаянные детали, и перекатились на другое место, где я приземлилась на глазное яблоко барона, которое лопнуло подо мной. Я поёжилась от звука хрустнувшей на зубах ягоды. Алоис лишь злорадно ухмыльнулся, горячо шепнув мне на ухо о том, что теперь у нас нет свидетелей. Это странно и безумно, но я подхватила Его раскрепощённый настрой. Трупная вонь больше не терзала обоняние. Ныне я ощущала лишь женский парфюм Алоиса, который дурманил рационализм экзотическим шлейфом. Я ласкала дланями Его фарфоровое лицо, пачкая аристократичную белизну поганой кровью Беррингтона, но мы оба были счастливы от этого. Неужели в сближении было моё спасение? Или это очередное плацебо, на которое я повелась из-за стресса? Задумавшись об этом, я пыталась отречься от пелены страсти, пока Алоис, словно дикий зверь, покрывал поцелуями мою шею, слизывая чужую кровь. Я ждала этого момента, но в одно мгновение мне захотелось остановить поток счастья. Потому что я предчувствовала, что он будет мимолётным. Что-то между нами было возведено, и это нечто мешало мне забыться в Его крепких и желанных объятиях. — Алоис, мы не можем… — всхлипнув, виновато прошептала я, оттолкнув Его. — Почему?! — возмутился Он, следом уже более жалостливо спросив: — Ты больше не хочешь меня? «Не говори со мной таким тоном…», — мысленно молила я, чувствуя, как всё внутри рушится. Я безумно хотела стать с ним единым целым; всё внутри меня лихорадочно завывало и вибрировало, пуская по всему телу ток. Но защитить Его мне хотелось куда больше. Потому что я вспомнила о том подозрительном сне. Однако каждый ход с моей стороны был равен цугцвангу. Да плевать, что Он подумает обо мне и моих намерениях в отказе от близости. Самое главное, что я буду знать о том, что попыталась уберечь Его. — Что происходит в поместье? — выпалила на одном выдохе я, будто у нас остались последние секунды. — Ты серьёзно хочешь поговорить об этом? — Алоис раздражённо насупил брови. — Должно быть, думаешь о Ханне? Скучаешь по этому нахальному отродью? А ведь на минуту я подумал о том, что ты скучаешь по мне… — Дело не в этом! — вспылила я, чувствуя, к своему сожалению, что всё возвращается на свои круги. Но, несмотря на глубокое разочарование, лишившее меня возбуждения, я всё так же желала помочь Ему. — Мне снился сон! — Какой ещё сон? — мнительно спросил Алоис, смотря на меня уже небрежным тоном, от которого хотелось тоскливо скулить. Почему я заслужила такой взгляд? Неужели Он не собирается меняться? Но, вопреки всему, я попыталась что-то сказать. Однако наш диалог прервал грохот. Мы обернулись, увидев пробитую стену, и сквозь клубящуюся пыль начала вырисовываться неизвестная мне фигура.