Бабочка под стеклом

- На твоей, Аида, — слетело робко с её пурпурных уст. Слетело очередным лепестком чароитовой глицинии, напитанной её чувственными губами, обманчиво обволакивающих цветочным ароматом. Глицинии столь же прекрасны, сколько ядовиты, но окружающая среда научила их умело подавлять мрачную природу. Ты с удовольствием касаешься их мякоти и по-детски прислоняешься к ним венчиком уст, чтобы испробовать их вкус. Горькие, как невыполненные обещания, нарушенные клятвы и преданное доверие. Именно на этом примере ты убеждаешься в том, что всё самое прекрасное, достойное стоять на пьедестале паноптикума, горше, чем несъедобные на вид плоды. К сожалению, утончённая обложка для нас важнее содержимого. — Сомневаюсь, — неприступно отозвалась я, по-волчьи глядя на неё. Ханна виновато опустила свою макушку. Её стандартный жест, ставящий печать на неприкосновенность. Это амплуа невинного агнеца не подкупает лишь Алоиса. Но, кажется, я начинаю уподобляться Ему, потому что отражаю нападок субтильности глубоким бесстрастием. Я строго возвожу меж нами стену из огня и льда: быстрее остудит холод пыл или пламя скоропалительнее растопит льдистый панцирь? — Разве Алоис сделал бы такое для тебя? — почти торжественно и кичливо внёс свою лепту Сиэль. — Позволил бы общаться с собственной служанкой, которая всё это время несла ему верную службу? Я разрешаю тебе сближаться с врагом. Я демонстративно упрятала зеницы за изнанкой вежд. Впрочем, стоило похвалить его за то, что он наконец-то раскрылся, откровенно проявив свой комплекс неполноценности. И почему он выбрал именно Алоиса для того, чтобы выставлять напоказ свои наилучшие качества? Выглядело это жалко. И вместе с тем ему удавалось запутать меня. Иногда я не понимала, где истинное проявление его благородства, а где выгодная игра на публику. — И к чему это? — фыркнула я, атакуя его своим безразличием. — Для того, чтобы потешить своё превосходство на фоне Алоиса? Вроде Вы не настолько жалкий. Враг ведь может выведать Ваши секреты. — Будет ли дрессированный пёс клацкать челюстями, когда от его действий зависит жизнь любимого хозяина? — изогнув брови вкупе с самодовольной ухмылкой, парировал граф. На этом фоне он выглядел королём в эндшпиле, который держал в узде каждую фигуру. — Прирученный зверь мне не соперник. Я держу всё под контролем, поэтому могу позволить себе человечность, в которой ты так сомневаешься. Его важный тон вынудил меня покрыться поростью, из-за которой я ощущала потребу расчесать всю дерму до борозд. Я так устала от его бесполезных предик, на которые я не могла поставить запрет. Слушая его, я будто проглатывала пурганец, вызывающий тошноту. — Вы не похожи на того, кто будет доверять демонам, несмотря на прямую связь с ними, — несмотря на рвотный позыв, я пыталась сохранить нейтралитет в тоне, чтобы узнать, для чего же он позвал Анафелоуз. — У неё к тебе… свой интерес, — замявшись, словно подбирая правильное выражение, промямлил мальчишка, с коротким недопониманием глянув на ещё более притихшую демонессу. — Поэтому она не будет совершать неверные шаги. Мы ведь договорились, Ханна? — Да, — девушка, как и отрепетировано, глубоко поклонилась ему. — Благодарю Вас за понимание. После демонстрации взаимного уважения Сиэль и дворецкий удалились, оставив нас наедине. Ханна уже более смело подняла на меня взгляд, в котором проскользнул пруток, старающийся привязать нас к друг другу. Но я пока что оборонялась ножницами трезвости, разрезая лезвием её попытки установить пацифизм. Только не сейчас. Я нуждалась в рекреации, а не в участии в её интригах. — Пришла сюда, чтобы снова говорить, как мне нужна связь с Сиэлем? Подступив к ней, с вызовом бросила я. У меня неосознанно получалось смотреть на неё взором сервала, который уловил ремиз кролика, и она отреагировала на мою ментальную атаку мелкой дрожью. Или мне показалось? Может ли могущественный демон пасть так низко, чтобы испугаться человека? — Ты и сама понимаешь разумом, что она нужна тебе. Очередное повторение слов. Очередное семантическое насыщение в моём нутре. Может, она последовала за Сиэлем из-за того, что они оба стали внезапно страдать ретардацией? Общий диагноз, как правило, объединяет людей. Даже демонов с людьми, как погляжу. — Спасибо, что повторяешь одно и то же, ставя под сомнения мою память. Мне это уже снится, — я закатила глаза, всплеснув руками. — Только энтузиазм плясать под его дудку уменьшается с каждой секундой. — Я понимаю твои чувства, Аида… — Нет, не понимаешь! — сорвалась на крик я. Одной журьбой после произошедшего она не отделается. И это осознание даже пугало меня в глубине души. Жертве не свойственно упрекать кого-то и делать грубые выводы, но на почве стресса я шла наперекор рабской судьбе. — Ты — демон, которому нужны лишь наши прогнившие души! Ты ничего не понимаешь… Я не успела донести свою тираду, как меня прервали. А может, я не заметила, как изнурила себя так, что словарный запас иссох, словно пустынная криница. — Мир устроен так, что под него иногда стоит подстраиваться, чтобы получить желаемое, — пояснила мне Ханна в манере терпеливого наставника, который учил ценить житие и её поучительные преграды, которые по эстетичной легенде были способны просветить наши извилины. — Дабы не утратить пыл, напоминай себе о том, что получишь куда большую власть над тем, над чем тебе приходилось когда-то прогибаться. Я посмотрела на неё, как на заболтеня, который только и мог рассуждать да критиковать на расстоянии, не чувствуя на своей шкуре чужие проблемы. — Вижу, от твоих прогибаний нет никакого толка, — запальчиво буркнула я. — Так что я посижу в стороне. Если ты хотела напомнить мне о моём положении, то можешь уходить. Я обняла себя обеими руками, ощутив, как озябла внутри. Мысли о её прожектах, точно свежие засклупины, нестерпимо зудели в полной голове. Такое ощущение, что меня уже одолела идеофрения; бредовые расстройства внушали то, чего я не понимала и в чьём существовании сомневалась. Мне хотелось всего лишь покоя и уединения. Я даже готова была забыть об инциденте с Алоисом, чтобы восстановить душевное равновесие. Только для чего? Для нового прохождения по кругу сурка, в котором повторялись мои мучения? Я насыщена одинаковыми словами, так когда же буду сыта идентичны и событиями? Когда соскребание старых ран станет для меня апогеем идиотизма? — Я скучала. Ханна произнесла это так спокойно и неожиданно, что я перестала дышать, на мгновение затерявшись во времени. Но, даже загустев, оно не позволило мне подумать над её словами. Сумбурные мысли твердили, что её признание — извет, которому я должна воспротивиться, заточив отзывающееся сердце в склеп равнодушного безмолвия. — Ты или твой яд скучает без дела? — прыснула злой иронией я. Меня терзал измор, поэтому всё, что я могла предложить и ей, и самой себе — это раненые и недоверчивые укусы на протянутую руку. Но Ханна, как подобает укротителю, проявляла терпение и невзрачную настойчивость. — Твоя ненависть обоснована… — Я не ненавижу. К сожалению, — тяжело вздохнула я, словно испустив стенающий дух. Я чувствовала себя изроеком, который больше не мог вобрать в себя пчёл и их алчбу подарить человеству сладкий и полезный нектар. В меня больше никто не мог вселиться. Я так ослабла, что мне оставалось только гнить в одиночестве, в каких-нибудь заросших трущобах. — Я ведь испытываю чувства к своему мучителю, так о какой ненависти может идти речь? Окончательно иссохнув от собственной непредсказуемой мойры, я изнурённо осела, словно ярыга после недельных променадов в ресторации. Я схватилась за гудящую голову, чтобы заглушить внутренний тиннитус, но голоса никак не проходили. Это галлюцинации от морального истощения или мои голоса действительно пытаются донести до меня какие-то подсказки? Да нет, похоже на сказочный бред. Несколько лет они бессовестно молчали, так зачем им нарушать традицию сейчас? Наверняка дальше будет ещё хуже, так что лучше молчать, не нарушая эту готическую идиллию. — У тебя доброе сердце, — миролюбиво прокомментировала Ханна, на что я горько усмехнулась. Разве доброта — синоним безысходности? Тогда я точно слишком долго спала, чтобы успеть наверстать понятия современных ценностей. — Бесхребетное, — безрадостно, почти ненавидяще сплюнула я, прижав к себе ноги. Ханна подошла ко мне, присев на колени. Я почти что свернулась калачиком, словно юмрак, привыкший ко тьме. Поэтому, когда рука демонессы опустилась на моё рамя, я непривычно съёжилась, ощутив враждебное сияние света. Кто-то по утрам счастливо ловил солнечных зайчиков, а я, как моргенмуффель, грубо растворяла их в сумраке. Подземные существа, ослепшие от света, не смогут заново принять его. Да только… оно было соблазнительно тёплым и ласковым, как летние волны. И даже родное пристанище иногда проигрывало такой экзотике. — Нет нужды оскорблять то, чем восхищаются другие, — нежно промолвила она. Её речь — мягчайшая сеть для уставшего путника, что блуждает по тропам пугающей неизвестности. Но мне не туда. Я продолжаю упрямо идти по терниям, рыдая от их кровавых уколов. Потому что понимаю, что экзотические игры с солнцем для ослепшего во тьме — всего лишь временное развлечение. Ничто не заменит дом, увеянный природнившейся мглой. Солнце прекрасно, но оно убьёт меня, а тьма исцелит, потому что моя ртутная душа принадлежит её владениям. Поэтому я строптиво двигаю плечом, сбрасывая в глубине души желанную ласку Ханны. — Тогда они полные глупцы, — едва слышно пробурчала я; ртом я прижалась к коленям. — Восхищаться нужно каким-нибудь искусством, а не органом, который перекачивает не кровь, а сумасбродные чувства. — Чувства — тоже искусство. И более богатое, чем то, которое связано с материальными предметами. Поэтому многие демоны так любят наблюдать за людьми. Мы завидуем тому, что можем быть одержимы лишь голодом. Поэтому я была так апатична, пока не встретила чуткого Луку и многообразного господина. — Получается, что ради созерцания прекрасного ты терпишь унижения, — сделала неутешительный вывод я, от которого то ли хотелось зайтись истерично-гомерическим смехом, то ли впасть в ещё более глубокую депрессию. — Недалеко ты ушла от примитивного человека, Ханна. Это то, чего ты добивалась все эти годы? — По крайней мере это то, чем я живу сейчас. Мы ценим тех, кто заставляет нас не просто бессмысленно существовать. — Только сам этот разговор бессмыслен, — продолжала напирать холодом я, укрепляя свой личный барьер. — Тогда зачем ты пришла сюда? Ханна медленно поднялась, словно смирившись с моей недоступностью, словно баррикада насильно вытолкнула её с моей территории. Дышать от подобного разделения стало свободнее. Но воздух при этом стал предательски душнее, напоминая о том, какое прогорклое одиночество. — Потому что иногда нам не хватает чего-то бессмысленного, — на манер мудролюба заговорила она, символически всматриваясь в раскоину, за которой нежилось аспидное небо, усеянное говорливыми звёздами. — Не хватает потому, что мы хотим самостоятельно предать чему-то сакральный смысл, который поймём только мы. Если это понимание можно разделить с кем-то ещё… это бесценное чувство. Да, слова красивы. Но это всего лишь пустой, отвлекающий звук, призванный стать ощутимым миражом. Я больше не внимала ему, подобно визионеру. Куда больше мною владел ангст, вынуждающий холодно смотреть на происходящие вещи. — У меня и так перебор с бессмыслием здесь, — равнодушно отозвалась я, намекая, что хочу завершить этот диалог. — Чего ты хочешь? Я почувствовала, что Ханна испытала тоску от моей реакции, но покорно приняла её, выказав уважение моему выбору. — Передать тебе одну вещь. Она протянула мне раскрытую смуглую длань, в которой покоился маленький аметист. Драгоценность искушающе переливалась, но я не обладала сорочьим нутром, чтобы поддаться соблазну. — Разве с недавнего времени я похожа на обычную девочку, которая обрадуется побрякушке? — огрызнулась я, не понимая, откуда у неё взялся порыв что-то подарить мне. — Легенда гласит, что в этот камень был заточен дух красавицы Аметисы, за которой охотился Дионис. Она полюбила другого и, желая сберечь чувства и верность ему, обратилась в неподвижный предмет, до которого не доходили ласки настойчивого Бога. Аметист с тех пор сохраняет трезвость рассудка и просит не отказываться от истинной любви. Когда запутаешься в себе — вспомни об этом камне, — объяснив его значение, она более настойчиво протянула мне камень. Я так старательно выстраивала перед собой защитный верк но Ханна демоническим образом обратила его в бесполезный прах. Её глас, текущий по жилам сладким взваром, её родной образ, заставляющий трепетно дрожать фибры, её вадкая нежность, усмиряющая лирой психоневроз. Возможность смотреть на неё и слышать с каждой секундой уничтожала во мне холод. Я укладываю свои прежние сопротивления в вогробницу, чтобы дать возможность новому зародиться в нашем мире, хочется мне этого или нет. Моя неприступность — лишь ржавый замок, который я поставила для вида оберега. Теперь я осталась совсем без защиты. — Спасибо… — растерянно пролепетала я, чувствуя стыд за то, что в моём голосе больше не сквозила прохлада. Я решила, что другой такой возможности не будет, поэтому воспользовалась ситуацией, задав ей важный вопрос: — Ханна, что происходит в поместье? Анафелоуз, ощутив, как моя твёрдая почва прежних убеждений расслаивается, улыбнулась. Но бодрость быстро сменилась печалью. — Сердце господина всё время борется с тревогой. Клод утихомирил свои намерения. Полагаю, он готовит другой план, но я всегда слежу за ним. Он лишь тихо плетёт интриги о том, что ты не достойна господина, но ему никто не верит. Любящее сердце не обманешь. Клод… Этот чёртов лизоблюд и муфлон! Было очевидно, что он воспользуется моим отсутствием, чтобы одурманить Алоиса. И как хорошо, что пока он терпит поражение. Глубинная фрустрация успокоилась, раскрыв мрак для маленького рассветного луча, чтобы мне было не так тоскливо. — Затишье перед бурей, — хмуро сделала вывод я; при стольких событиях я всё ещё сохраняла мысли о роковом сне. — Пока нам нечего бояться, -, — заверила демонесса, шагнув ко мне, когда мои шипы совсем исчезли. Я даже не заметила, как в процессе разговора перестала гневаться. — Я всего лишь хотела увидеть тебя. Ветоград во мне, ощутив приманчивый дар Ра, снова зацвёл. Над Ханной же распустилась ваия, обозначающая триумф на войне за моё расположение. Но я уже не злилась на то, что она так сокрушающе влияет на меня. За это время между нами выстроилась слишком крепкая и нужная мне связь, чтобы я тратила ценные минуты на обиды. Мне хотелось верить в то, что она действительно желала мне добра. Да, я наивна и глупа. Ведь я всего лишь человек. Бог сотворил нас такими не то ради забавы, не то ради научного эксперимента. А может, мы сами под влиянием среды получили такие черты? Тогда приобретённое не поздно исправить. Но позже… я не хотела так быстро терять то, что влекло меня к важным мне людям и демонам. — Я тоже скучала, — призналась я на одном выдохе, официально объявляя о своём поражении. — Сколько ещё будут длиться эти интриги? — Я сделаю всё, что в моих силах, чтобы вы с господином были счастливы, — воинственно пообещала демоница, сжав кулаки. Её альтруизм искушал, но в этом искажённом мире он был слишком противоестественным. — А о своём счастье ты хоть раз думала, Ханна? — Оно заключается в вашем воссоединении. — Звучит лицемерно. — Почему? — Потому что ты очеловеченный демон. А людьми движет зачастую чистый эгоизм. Ханна по-доброму улыбнулась моим циничным рассуждениям. — Эгоистичность заключается лишь в том, что я смогу чаще видеть вас, к своей радости. От её слов теплеет, возрождается фееричное лето, которое привело меня к поместью Транси, благоухает парадизными соцветиями. И все внутренние базы испаряются по мановению ворожбы, привлекая меня в объятия Ханны, в которых я всегда находила отдельную гавань для утешения. — Странный это тогда эгоизм, — прошептала я ей в грудь, прижавшись крепче. — Совсем нечеловечный. Я почувствовала, как плоть Анафелоуз завибрировала от нашего платонического слияния. И следом я услышала какой-то жалобный стон, что сумел сокрыть даже часть переживаний, о которых владелица, возможно, никогда не расскажет мне из-за высокой эмпатии: — Аида… Я встревоженно отстранилась, посмотрев ей прямо в глаза. Она упрямо опускала смущённый взгляд. — Что такое? Почему ты вздрогнула? — Я… не ожидала, что ты прикоснёшься ко мне, — взволнованно пробормотала она, метая из стороны в сторону потемневший взор. Меня всё время удивляло то, что она не смотрела на меня, как на брашно. Даже когда она предложила заключить контракт, в её тоне не проскользнул примитивный демонический глад. Было бы нам проще взаимодействовать друг с другом, если бы она соответствовала волюму о Преисподнии? Да, чувства, особенно взаимные — это всегда большая ответственность, требующая жертвоприношения. Не каждый может отказаться от своих благ ради чужого счастья, зная, что приоритеты лишены идентичности. Ты самолично обрекаешь себя на моральную погибель, потакая прихотям другого. Значительно проще двигаться в целях личного интереса. Но это не имеет сакрального смысла для существа, заведомо обречённого на социальную судьбу. — Извини. Просто хотелось почувствовать твоё тепло. Когда человек дорог, хочется ощущать его телом. Тактильные прикосновения передают более насыщенные чувства. Я ни в коем случае не хотела напугать тебя, прости… От потока моих извинений Ханна почувствовала себя виноватой и одновременно благодарной, я прочитала это запечатанное послание в приподнятых краешках её губ. А ещё, между строк, было написано, что за моё понимание ей хочется поклоняться мне, как иконе. Но я тут же отсеяла эту перспективу, продемонстрировав желание продолжать обнимать её. — У тебя нет причин беспокоиться обо мне. — А у тебя нет причин запрещать мне это, — с дерзкой улыбкой сообщила я, заметив следом, что она снова поблекла. — Почему ты грустная? Впрочем, глупый вопрос. Но… это будто грусть иного рода. — Я вспомнила прикосновения Луки, — туманно произнесла она, не глядя на меня. Я почувствовала, что она скрывает долю правды в своих словах, поэтому дальнейшие сентиментальности не сумели коснуться моей загрубевшей души. — У него тоже были такие же маленькие и нежные руки… — Нет, — строго отчеканила я. — Воспоминания о Луке — лишь второй план. Скажи мне, о чём ты переживаешь по-настоящему? Если бы не тёмная кожа Ханны, она бы побелела до оттенка блейвейса. Бледность демонессы была сродни серости нежити, от чего мне хотелось обогреть её, вернув живость зарева к щекам. — Это неважно, — сумрачно отмахнулась она, повернув голову вбок, чтобы не смотреть мне в глаза. Она словно чего-то боялась, что не на шутку встревожило меня, подняв крамольный дух. — Важно! — я обхватила её ланиты и грубо повернула чужое лицо к своему. Но затем тут же заставила себя усмирить мятеж. — Прости… Все эти стрессы сводят меня с ума. Ханна долгое время всматривалась в моё идентично побледневшее лицо, взвешивая все «за» и «против». В конце концов, поддавшись жалости к моему лику, который будто в безысходности молился в божнице, она решилась поделиться откровениями. То, что она делала это через силу, ещё больше сводило меня с ума. — В последнее время мня преследует странное ощущение, будто душа господина очищается, когда… — Время вышло. Наш диалог резко прервался из-за повелительного тона явившегося Сиэля. Анафелоуз покорно замолчала. А во мне всё протестующе кричало, плавясь в горниле нетерпения и злости. Он подслушивал наш разговор, поэтому пришёл в самый неподходящий момент? — Мы ещё не договорили! — не менее властно, не узнавая саму себя, завопила я под действиями эмоций. После всех его грязных фортелей я не собиралась подстраиваться под его переменчивое настроение. Я настойчиво вцепилась в руку демоницы. — Ханна, когда она очищается? — Я не буду терпеть лишние минуты, — его тон и взгляд исподлобья стрельнули в меня молнией. Я ощутила крупную блазнь послать его в дом к чёрту. А лучше — сразу в Чистилище, чтобы его хоть как-нибудь исправили. Но Ханна предупредительно окаменела, давая мне знак того, что я не должна сопротивляться. — Мелкий шакал, — тихо выругалась я, крепче сжав ладонь подруги; мне не хотелось расставаться с единственным существом, которое не вызывало у меня приступ агрессии. Теперь мне снова некому доверять. — Позаботься об Алоисе, пока меня нет. Анафелоуз безмолвно кивнула головой, и я знала, что в этом коротком жесте скрылась божба. Мне было почти спокойно за Алоиса. А за себя… Стоило ли мне думать о себе, пока моя жизнь находилась на периферии? Напоследок я узрела, как Ханна и Себастьян переглянулись: демонесса презрительно сощурила глаза, а Михаэлис ухмыльнулся сытым котом. — Даже не спросите, о чём мы говорили? — огрызнулась я, когда Сиэль подошёл ближе. Сейчас он ослеплял меня, словно блиц, презрением, и мне нестерпимо хотелось выместить своё истинное мнение о нём. — Женские разговоры интересуют меня меньше всего, — без интереса отозвался он. — А по Вашему наряду не скажешь, — я насмешливо оглядела его с ног до головы. — Раз к тебе вернулось скверное чувство юмора, значит, ты готова двигаться дальше, — фыркнув, Сиэль деловито продолжил: — Барон Беррингтон не тот, кто нам нужен, так что расследование продолжается. — Вы сказали, что нам нужен тот, кто отравляет «ночных бабочек». По-моему, барон Беррингтон достойно проявил себя, как подозреваемый. — Он лишь развлекается с теми, кто приглянулся лично ему. Отравляет, скажем так, настоящий гурман, его сообщник. И прямо сейчас ты должна будешь узнать, кто его следующая жертва. — Вот ещё! — я возмутилась. Мальчишка и так потрепал мне нервы, так ещё хочет добить. Нет, моё терпение было уже на грани. — Это Вам, как подобает лакею, нужно вылизать сапоги Королеве, а не мне. — Дело в том, что ты единственная, кто может вытащить Лан Мао оттуда.