***
Теперь мы оказались на арене, обнесённой полихромным барьером. В центре стояла насурьмленная дресстровщица, которая, заметив нас, обратилась в звинченную пружину. Она крепче сжала арапник, которым держала в узде огромного величественного тигра. Очевидно нервничая, девушка взмахнула орудием возле полосатой морды, получив недовольный рык зверя. Я вздрогнула от звука хлыста, как от пощёчины. Дрессировщица словно пыталась в щерботной манере показать, что она является авторитетом в цирке, который имеет власть над опасным хищником. — Эй, а ему не больно? — обеспокоенно спросил Алоис, насупив брови. — Бист не причиняет боль Бетти, это делается в целях послушания. Вы же сами понимаете, как с тиграми бывает трудно, — попытался сгладить ситуация Джокер. — Вот бы её так же ударить кнутом, — злобно прошипел Алоис, в отвращении показав язык невидящей дрессировщице. — Сейчас она напугала тигрицу просто так, — хмуро заметила я. Алоис внезапно сжал мою ладонь. Я вопросительно взглянула в Его глаза, успев заметить перед помутнением рассудка калейдоскоп боли и сожаления. — Аи, я ведь был похож на эту девицу в своих попытках приручить тебя насилием. От Его слов, заполненных до краёв чувством осознанной вины, меня почему-то пленит асфиксия. Я перевожу взгляд на хищника, встречаясь с камелопардовыми глазами, в которых вижу своё отражение; своего внутреннего зверя, когда-то запертого в ржавой клетке деспотичным укротителем. Он так и не добился моего подчинения, пока сам не ощутил удар плети, высекшей клеймо невзаимности. Мы нашли общий язык только тогда, когда он отказался от оружия, выбрав язык обоюдной любви. Выбрав пиетет вместо унижений. Выбрав свободу, отказавшись от замка, возле которого я безнадёжно рыдала, мечтая однажды взлететь, не страшась ободрать крылья о жёсткие прутья. Я перестала быть одиноким и озлобленным хищником, когда мне пообещали доверие и право выбрать: бежать или остаться. Фрагменты прошлого, вскрывая рубцы и абсцессы, заставили меня оцепенеть. Я не могла спокойно смотреть на зверя, в котором увидела старую себя. Это походило на гельштат, режущий пульсирующие вены и добивающий ещё хвилые надежды, и мне было необходимо срочно что-то предпринять, чтобы изменить ситуацию. Поддаваясь рефлексу, я начало немо шептать имя Ханны, пытаясь ухватить второй свободной рукой её смуглую длань. Я должна была ощутить себя в безопасности, без единого шанса вернуться в то время, когда на мне расчерчивали свежие шрамы, отравляя надежду на будущее взаимопонимание. Анафелоуз безмолвно оказалась одним прыжком подле изумлённой дрессировщицы, блокировав её новую попытку добиться послушания тигрицы. Все, замерев, завороженно наблюдали за тем, как новоявленная артистка спокойно устанавливает контакт с диким зверем. Тигрица встречает свирепым рыком басурмана на своей территории. Ханна стойко отражает враждебность, точно Геркулес, укротивший Немейского льва. Две хищницы обмениваются изучающими взглядами, ставя незримые парафы, благодаря которым Бетти доверительно подходит к чужаку. Ханна даёт понять, что у тигрицы есть выбор, и зверь выбирает сотрудничество, подставляя морду для ненавязчивой ласки. Демонесса закрепляет всеобщее изумление, когда поднимает обруч, позволяя животному покорно перепрыгнуть, изящно растянув пушистое тело в воздухе. Мне стало внезапно спокойно, словно тот самый гельштат, заставляющий зудеть старые нарывы и язвы, наконец-то закрылся. — Интересно, если бы Клоду пришлось стать цирковой обезьянкой вместе со мной, он бы с таким же рвением исполнял мои приказы? — глухо и задумчиво проронил Алоис, с едва потаённой завистью наблюдая за тем, как Анафелоуз исполняет мои прочитанные мысли. Я сочувственно смотрю на Него и дарю лёгкий поцелуй тыльной стороне Его побледневшей ладони, обещая, что Его приказы буду исполнять я. Никакой Клод Ему больше не нужен. — Как тебе это удалось?! — ошеломлённо спросил Даггер, подступая вместе с остальными членами цирка к новой звезде. — Ага, — сглотнув, протянул растерянно Джокер. — Бист уже давно дрессирует Бетти, но даже у неё нет таких выдающихся результатов. Дрессировщица выглядела так, словно ей посыпали персть в глаза. Она поджала пухлые губы, неаккуратно размазывая карминную помаду, и отвернулась, сделавшись совсем уязвимой. Звёздный столп, который обычно падал на её фигуру, теперь принадлежал Ханне. — А вы бы сами лучше исполняли чужую волю из-страха или уважения? — спросила демонесса. Импресарио и метатель ножей, переглянувшись, неторопливо ответили, словно боясь разочаровать своей мыслью новую авторитетную особу: — Из-за уважения, конечно. — Тогда ответ на вопрос лежит на поверхности, — с энигматичной улыбкой сказала Ханна, невесомо коснувшись полосатой шерсти податливого зверя. Молодые люди следили за каждым изящным движением её руки, словно хотели быть на месте удачливой Бетти. — Тигрица лишь вынужденно исполняет команды, чтобы её не ударили кнутом, поэтому она делает это неохотно. Но если вы покажете ей, что она может доверять вам, что у вас тоже есть сила, которую вы не примените против неё без весомой на то причины, она начнёт уважать вас и будет добровольно идти на контакт. Животным важно для послушания ощущать лидерские качества в человеке и одновременно ответное уважение, чтобы быть убеждённым в том, что его не обидят просто так. Джокер слушал Ханну с благоговением, словно она была недостижимым идеалом, до которого ему следовало ещё долго расти, чтобы однажды впечатлить её. Он был похож на восторженного ребёнка, ощутившего первые ростки влюблённости во взрослую женщину, ради которой ему захотелось быстрее отречься от детских забот. — Слышала, Бист? — обратился к притихнувшей девушке импресарио. — Обязательно возьми себе на заметку. — Если ты не забыл, я всё ещё остаюсь дрессировщицей этого цирка, поэтому мне решать, какие методы использовать для подчинения Бетти! — вспыхнула спичкой девушка. — Между прочим, она довольно редко игнорировала меня. — Ты права, ты звезда нашего цирка. Но это не значит, что ты должна пренебрегать советами тех, кто лучше разбирается в твоём деле. К тому же, не будем лукавить, Бетти почти каждую неделю чувствует себя напряжённо с тобой. — Ты бы не заметил перемены, если бы мне не сделала замечание эта женщина! — сжав миниатюрные кулаки, Бист строптиво топнула ногой. Я чувствовала себя неловко, ощущая огонь с обеих сторон, но Алоиса забавляла перепалка циркачей. В каких-то моментах в Нём всё ещё проскальзывали садистские элементы, на которых я не хотела сосредотачивать внимание. — Ладно-ладно, извини, сегодня слишком хороший день для ссор, — Джокер примирительно вскинул руками, сдаваясь в этом споре. — Слушай, Мун, а ты сама случайно не занималась с животными? Ну, кроме того вашего сумасшедшего графа, конечно. Алоис невольно напрягся, а я крепче сжала Его ладонь, передавая через касание успокаивающую фразу: «Это больше не ты». — Нет. Но в каждом из нас есть немного животной натуры, в которую можно углубиться, чтобы понять желания других. — Очень мудрая мысль! А ты не хочешь побыть дрессировщицей? — Что?! — Бист буквально закричала, задыхаясь от первобытного возмущения. — Джокер, но ведь я занимаю это место! Ты не можешь так просто заменить меня каким-то заносчивым новичком! — Да, Джо, никто не сможет заменить сестрёнку, — тревожно вступился за свою коллегу Даггер. — Ребята, не будьте такими грубыми и поспешными в выводах. Бист, ты, несомненно, останешься нашей главной звездой. Но теперь у тебя будет напарница, которая поможет с Бетти. И признайся, что вы обе очень эффектные, а значит, ваш дуэт соберёт ещё больше гостей. Даггер, ты же согласен со мной, как мужчина? — он толкнул локтём в бок метателя ножей, озорливо подмигнув ему. — Ну да, ты прав, — сдался виновато Даггер, избегая прожигающий взгляд Бист. — Сестрёнку, конечно, никто не затмит, но что-то есть в идеи объединить их обеих. — Ну вот и договорились! — А моё мнение не хочешь спросить?! — дрессировщица подошла вплотную к импресарио, нравно пепеля его взглядом. — Я знаю, что ты против, поэтому дам тебе время, чтобы принять это, — спокойно сказал он, добавив непривычно мрачным тоном: — Помни, что это всё во благо нашей семьи. — Да только в нормальных семьях не принижают одного человека! — в пылу заявила она, спешно покинув арену. — Сестрёнка, подожди, я утешу тебя! Игнорируя Даггера, привязавшимся щенком бежавшим за ней, она бросила неудольный взор на Ханну. В этой же палитре я увидела не столько зависть, сколько банальную женскую ревность, которая разрушала все логичные преграды. — Не волнуйтесь, у неё довольно вспыльчивый характер, но она быстро отходит, — заверил нас Джокер. — Я действительно не мог упустить такую возможность, как объединить вас. Наш цирк собирает не так много народа, как хотелось бы, поэтому выкручиваемся как можем. — Мы всё понимаем, — миролюбиво сказала я, не желая продолжать конфликт. — Любишь же ты привлекать к себе внимание, Ханна, — в этот раз без злобы заметил Алоис, но с ехидной улыбкой. Его продолжала забавлять стычка, связанная с Бист. Анафелоуз же по привычке виновато опустила взгляд. — А где мы будем спать? — перевела я тему разговора. — А, точно! Есть у нас один шатёр для влюблённой парочки, а вот у Мун будет уже другая соседка, но вы с ней обязательно подружитесь. Ну и вы, наверное, есть хотите. У нас с этим небольшие проблемы, но хлеб точно оставался, так что я принесу вам. Давайте провожу, — он с шутливой галантностью подставил локоть для того, чтобы Анафелоуз обхватила его, но демонесса, не понимая или не желая отвечать на флирт, смущённо отвела взор. Импресарио спрятал неловкость за шуткой: — Я просто подумал тут… Но мне не надо было думать, это не моё, ха-ха! И он вышел вперёд, точно вождь, за которым мы покорно следовали. Меня не покидали наседающие размышления о природе Ханны, которая лишала её такой привилегии, как низменная, но такая прекрасная страсть, которую я была готова излить на Алоиса спустя столько времени разлуки, испещрённого агониями и эллипсизмом.***
Нам предстояло ночевать в маленьком продуваемом шатре, на тесной кровати, лишённой привычной королевской мягкости, и есть остатки ржаного хлеба и варёной картошки, от которых животы всё равно продолжали ворчливо вибрировать. Даже в родительском доме было куда больше удобств. Но, глядя на то, как Алоис повсюду прядал, а затем, выдохнувшись, упал на постель, энергично размахивая худыми ногами, я поймала себя на мысли, что дома не было Его. И это разом перечеркнуло аспидными мазками чернил имеющиеся плюсы. «Я смогу ужиться здесь, потому что Он рядом», — заключила я, избавившись от смятений и тревоги. Пока мы вместе, все препоны преодолимы. И дешёвый шатёр, и бедные яства, и ледяные омовения, и неблагоприятная мебель. Пока на Его устах живёт улыбка, буду жить и я. — А тут весело! — сказал бодро Алоис, разглядывая сминающийся тканевый купол под дуновением ветра. — Аи, ты бы любила меня, если бы я стал калекой? — Это грубое слово, не называй их так. — Тебе что, кто-то понравился из них? — он приподнялся на локтях, сменив беззаботность вызывающим гневом. — Нет, — терпеливо ответила я. Мне стали уже привычны смены Его настроения, я не боялась их. Пока присутствует страх, ты не сможешь получить сатисфакцию от дуэли. — Но теперь они наша новая семья, так что нам стоит быть полюбезнее с ними. — Семья? — Он возмущённо изогнул брови. — Ты же знаешь, что это не так. Для меня семья — это ты, а все остальные — бельмо на глазу. И мне претит сама мысль, что ты считаешь их близкими. — Это образное выражение, Алоис. Но мы всё равно должны быть благодарны людям, которые предоставили нам кров. — Так ты ответишь на мой вопрос? — нетерпеливо спросил Он. Вздох упал кремнем с моих уст, едва ли не громоздким валуном. Мне не хотелось представлять Его другим. После того, как мы чуть не погибли от рук Сиэля, я хотела видеть Алоиса только живым. Рядом, на расстоянии, с взаимностью или без — это неважно, Он нужен был мне живым, таким, как сейчас. Ни больше, ни меньше. Когда я жмурила очеса, непроизвольно призывая агонистические реминисценции и утрированные фантасмагории, мне хотелось вырезать себе сердце, чтобы не испытывать невыносимую боль. Но Он капризно алкал получить ответ. Превозмогая боль чересчур красочных представлений, я ответила: — С конечностями ты или без, ты не изменишься для меня. Ты будешь всё таким же Алоисом, которого я продолжу любить. Я любила бы Его во время сцепления с хладной Смертью и после её инициации. Любила бы в плоти тщедушного насекомого, если бы моя падшая душа заслужила реинкарнацию. Мои чувства стали бы нетленной стигмой, вырезанной надписью на коре древа, Его эфемерным шлейфом. Каким бы Он ни был, Он остаётся Алоисом, Джимом МакКеном и теперь уже Беллом, с которым будет жить моё сердце, а после — похоронено, когда наши стрелки часов неожиданно замрут. — Аи, по своей сути, я ведь тоже калека, но только внутри, — начал задумчиво Алоис, бессмысленно водя дрожащей рукой по воздуху, словно цепляясь за витки своей истории или правильной мысли. — У меня искажённое представление о любви, потому что я был бы не против, если бы ты была похожей на меня. В том плане, если бы я был физически калекой. Потому что, наверное, я бы ощущал себя неполноценным на фоне твоего здорового тела. Ощущал бы неуверенность в себе от того, что ты когда-нибудь устанешь ухаживать за мной и выберешь другого. И мне было бы легче, если бы мы были кем-то вроде сиамских близнецов: уродливые, никому ненужные, но навсегда вместе. Звучит ужасно, правда? «Не ужасно», — думаю без колебаний я. Мне не нужно время, чтобы переварить Его слова. Потому что мы оба искажены. Лежим в глубокой рвине из своих сумбурных чувств, непризнанных и непонятных нормальными людьми, и не пытаемся выбраться на свет. Потому что нам хорошо там, вдвоём, где никто не решится сунуться к увечным адинатам. — Нет, я понимаю тебя и не осуждаю. И если рассуждать логически, тогда я тоже внутренняя калека, и мы полностью соответствуем друг другу. И я улыбнулась, не ощущая вину за свой извращённый разум. Потому что Алоис улыбался в ответ мне. — Тогда я счастлив! Этой фразы было достаточно, чтобы окрасить чалую юдоль, полную ядерного сморода. Ничего, по сути, не поменялось внешне, но ощущения внутри совсем другие. Мы всё ещё находимся в бегах, в неуютном шатре без хорошей еды, но у нас есть мы. Пока мы сосредоточены на нашей связи, внешний мир со своими криведными установками и разложениями не вторгнется в наше иллюзорное гнездо. — Надо бы задуматься о подготовке номера, — сказала я, присев на край скрипнувшей кровати. — Ты уже что-то придумала? — Алоис придвинулся ко мне, обвив рукой мой стан. — Пока нет. У тебя есть особые пожелания? — Ты, — Он резко притянул меня к себе, заставив нависнуть над ним. Мои тёмные пряди упали на Его искрящееся лицо, но Его не смущали щекотливые касания. Я же созерцала то, как его пшеничные волосы, хаотично рассыпавшись на подушке, образовали рваное солнце. — Хочу, чтобы все видели, что нас связывает с тобой. Хочу, чтобы они лопнули от зависти или пришли в ужас от того, что мы никого не стесняемся. И Алоис жадно впился в мои губы. Неистово, горячо, откровенно. В поцелуе сокрылись жгучая тоска, накопленная не месяцами, а целыми веками, и отсутствие какого-либо насыщения из-за незабвенной жажды сливаться воедино, быть друг для друга симбиотами, предначертанными норовистой судьбой. Он ласкает пальцами моё естество сквозь одежду, рождая во мне электрические разряды. Своим языком Он рисует на моих вечно скучающих губах признания в чувствах, фиксирует эти пылающие строки на шее, пытается оставить след на груди. Мои пальцы остервенело впиваются в простынь, голова дёргается от того, что я терплю, а не действую. Мои волосы продолжают рассыпаться шёлковой волной на лице Алоиса, и он целует их, вдыхает аромат, который должен напоминать пыль в здешних условиях, и просто любовно прижимает их к себе. Я так долго ждала этого. Так много проводила пустых ночей в мечтаниях, которые лишь на самую крошечную часть оживляли собственные пальцы, скользящие по зовущему телу. Мне никогда не было достаточно этих действий, но я не могла остановить мазохистские требования попробовать ещё раз в надежде воссоздать касания возлюбленного. Акт самоубийства и одновременно воскрешения, пока я не имела возможность вернуть истинное удовольствие, а не его плацебо в реальность. Но я оторвалась от Алоиса, тяжело дыша. Я хотела знать, что Его всё устраивает, что он справится. Хотела узнать, как я могу вывернуть мир наизнанку, чтобы он ощущал комфорт. — Ты уверен, что тебе подойдёт такая жизнь? Светлая макушка Алоиса задумчиво упала набок. Он отвёл от меня взгляд, погрузившись в вязкие раздумья. — Мне не привыкать, Аи. Иногда мне кажется, что жизнь графа никак не меняла меня. Только подарила вседозволенность, которой я был лишён без власти демона. Теперь всё встанет на свои круги, но уже без ненависти людей ко мне. Даже если она будет, со мной рядом ты и Ханна, и вашей любви будет достаточно, чтобы я перестал замечать камни на своём теле. Он погладил свои плечи ладонями, опускаясь до локтей, словно пытаясь смыть застарелые побои. Я неотрывно следила за Его нервными движениями и за взглядом, который охотно переместился на меня. Кроша вдребезги представления о себе, как о несчастной жертве, Он игриво улыбнулся, сделавшись для меня сильным, несломленным и зрелым. Когда-то Он был хрупким и вечно спящим бутоном, боящимся пробудиться на рассвете, но сегодня Он смело раскрыл свои лепестки, став полноценной личностью. Стал тем самым бодро звенящим колокольчиком, по которому всегда сердечно тоскуешь. — Почему ты так смотришь? — Он пощекотал указательным пальцем мою правую щёку. — Любуешься мной? — Я заметила, что ты стал взрослее. Я любуюсь этим. И никому не позволю кинуть в тебя камень, — твёрдо сказала я, поймав Его палец, на подушечку которого опустился нежный поцелуй. Я распахнула полуприкрытые в катарсисе глаза, ощутив трясотье Алоиса. — Почему ты плачешь? Я сказала что-то не то? Я начала торопливо убирать перламутровую влагу на Его безупречном лике: сцеловывала, зачёрпывала языком новые капли, словно росу, и бережно смахивала рукой остатки слёз. А затем прислонилась ухом к Его груди, прислушиваясь к бешеному ритму, который не знаменовал ничего дурного. — Мне так не хватало этих слов в деревне, когда я был с Лукой… Как жаль, что тебя не было рядом, Аи, — всхлипывая, Он обвил мою макушку обеими руками, прижав крепче к себе, словно пытаясь впитать в своё нутро, в своё израненное сердце, которое можно излечить только внутри. — Возможно, мой брат не умер бы и втроём мы смогли бы преодолеть любые трудности… — Мы преодолеем их сейчас, — пообещала я, подняв голову, чтобы установить с ним сакральный зрительный контакт. — И вчетвером. Потому что Лука находится внутри Ханны, и он не хочет, чтобы его любимый брат страдал. Я сумела пробраться сквозь раменье Его переживаний и расчистить уброд сомнений, чтобы Его слёзы начали высыхать; чтобы, приподняв моё лицо, легкокрыло коснувшись подбородка, сказать с благодарностью и трепетом: — Я люблю тебя, Аи. — И я люблю тебя, Джим, — я прижалась горячей, порозовевшей щекой к его щеке. — Моё Высочество. Наши губы снова воссоединились, и всё стало ощущаться на своих местах, словно последний кусочек смальты украсил фундаментальное панно. Касания ощущаются наложением швов на открытые раны и алкогольным глотком, притупляющим боль и вспенивающим игривыми пузырьками горящую плоть. Кузница души создаёт прочную уверенность в том, что завтра обязательно наступит, а сегодня — не дивный сон. Неумение обладать знаниями во всей полноте — наша Ахиллесова пята. И мы отбрасываем слабости, даже если это сперва кажется сумасбродной ошибкой, беспорядочно трогая друг друга, как в первый раз. Два беспечных подростка, оставшихся без присмотра радетелей, которые решили узнать, что такое близость. Наши пальцы дрожат в попытках снять бесполезное одеяние, но после — я решительно поднимаюсь и седлаю Его, чтобы обнять, прижаться грудью, уткнуться в его обнажённую ключицу и просто закрыть глаза, ощущая вертиго. Мы замираем, сидя на коленях, а затем так же торопливо продолжаем начатое, словно нас вот-вот застукают взрослые. Но мы уже давно не дети. Алоис опускает меня, чтобы ухватиться за мои чресла, и ощутить полную власть над моим наконец-то доступным телом. Я впиваюсь в Его плечи, пока Он опускает цепочку поцелуев всё ниже и ниже, и ощущаю, как в моих венах цветут алые розы, как плещутся солнечные лучи, как течёт густой сандрик. Я чувствую в груди пролетье, когда Он возвращается к моим губам, сжимая обе груди, и выпускаю довольный стон. Запрокидываю голову, пытаясь отдышаться от сумасшедшего притока крови, и сжимаю бёдрами Его тело, мысленно умоляя разрушить между нами телесные барьеры. «Я так хочу тебя», — слышится эхом по всему шатру. Взгляд мутнеет, желание растёт, беспощадно разрывая изнутри, и я, к своему удивлению, не чувствую себя падшей, испорченной женщиной. Я испытываю желание к своему любимому человеку. И это самое правильное, что я когда-либо могла испытать в этом искривлённом мире. Алоис, боясь, как и я, однажды очнуться от этого сладкого мгновения, торопливо входит в мою плоть. Я сопровождаю долгожданное действо томным вздохом, притупляя болевые ощущения крепкими объятиями, а мой возлюбленный, держа моё запястье, целует отзывчивую кожу: каждый палец, каждую фалангу, каждый ноготь. Эмоции заполняют до конца мою чашу, от чего я порывисто обвиваю Его спину, подталкивая к себе. Движения углубляются, задевая самые чувствительные точки, и я уже почти кричу: от счастья, от приближающейся кульминации, от чувства безопасности, пока он во мне, а я — в нём. Мы двигаемся навстречу друг другу, как единый механизм, и сливаемся в бесконечном поцелуе, чтобы насытиться всем, что мы можем предложить своим ненасытным сердцам. Он полностью опускается на меня, замедляясь, чтобы чётко прошептать мне на ухо несколько раз: «Я люблю тебя, Аи». Я плачу, слушая Его и повторяя эти фразы в своей голове в унисон с ним. Обхватываю Его лицо ладонями и смотрю влюблённо в Его глаза, убирая с голубых очей влажные пряди. От зрительного контакта внутри становится так тесно, что каждое движение подбрасывает до неба; я ощущаю каждую пульсацию, каждое ликование нервного окончания, каждый взаимный стон, каждый лихорадочный стук в груди. Мы стремимся поглотить друг друга до самого конца. Даже пальцы наших ног, сгибаясь, пытаются обнять эпидермис. Мы обвиваем друг друга диковинными ветвями, чтобы каждая часть тела ощущала особое внимание. Мы близки к пику. И мы чувствуем, что он не последний. Я хочу, чтобы сегодняшняя ночь была подобна бесконечному космосу. Сегодня я не боюсь, что наступит завтра.