Gebrochene Herzen

      Залесских сел в машину, сложил аккуратно руки на рулевом колесе и на несколько долгих секунд прикрыл глаза, медленно вдыхая и выдыхая. Этот разговор вымотал посильнее, чем вся прошедшая рабочая неделя. Мешанина из чувств, которым он даже не мог дать точного определения, выбивала из привычной утрамбованной колеи повседневности. Он сказал все, что мог, вывернулся буквально наизнанку перед парнем, которому, судя по его озлобленному взгляду, было откровенно наплевать на любые деловые предложения, даже если они несли ощутимую выгоду. И Роман готов был поднять белый флаг, потому как противостояние могло затянуться надолго и кончиться очередным членовредительством. А у него еще этот перелом не зажил, нос болел и не давал о себе забыть ни на минуту, особенно ночью, когда во сне он утыкался лицом в подушку. На работе Залесских весь день ловил косые взгляды «дружелюбных» коллег, и по офису уже расползались нелестные шепотки о том, где и кто мог так наподдать всегда безупречно выглядящему начальнику отдела логистики. Да и Генка Красов - зараза, туда же, настойчивее обычного зазывал на пятничные посиделки под кружечку пива в «Клюкву», подразумевая исключительно доверительные разговоры, но откровенничать и открывать нараспашку душу сегодня совсем не тянуло. Тем более что в шесть позвонил Левка и предложил дельный вариант с договором между заинтересованными сторонами, который должен был беспроигрышно сыграть, но что-то пошло не так. И совершенно глупо было нестись из офиса сломя голову по пробкам через весь город, чтобы поскорее добраться до Сельхоза, где его, собственно, никто с распростертыми объятиями не ждал.       Дорогу до Солнечного Роман помнил туманно, больше пребывая в собственных путаных мыслях, он на автомате притормаживал на светофорах и пешеходных переходах, перестраивался из ряда в ряд, снова трогался и гнал по трассе на выезде из города под камерами, откровенно нарываясь на штрафы. Мимо мелькали посадки, окутанные легкой дымкой зелени, чернеющие поля пригородных хозяйств с вьющимся над ними вороньем, заправки известных брендов и унылые промзоны. А дома ждала Женька. Вся из себя любезная, ласковая, улыбчивая, с неожиданным ужином, накрытым в столовой, и бокалом красного вина, прямо намекающим на продолжение романтического вечера в спальне. Оттого пришлось счастливо улыбаться и, стиснув зубы, отрабатывать примирение в постели, где он старался ни на мгновение не закрывать глаз, потому что там, под веками, уже отпечатался другой образ. Образ, который возбуждал намного сильнее, нежели извивающееся обнаженное тело собственной жены.       Залесских и сам не понимал, отчего его так повело впервые за последние десять лет, которые он прожил скорее по инерции, дав себе однажды зарок: никогда больше не то, что не смотреть, даже не думать в сторону парней. И зарок до последнего момента стойко удавалось держать, он никогда не пялился на мужиков с интересом и желанием затащить их в постель, не думал о возможностях, которых было более чем достаточно, не вспоминал о любви, доставшейся когда-то слишком легко, но оборвавшейся так внезапно и болезненно. Роман двигался только вперед, крепко держась за обыденные вещи и ощущения, не углубляясь в психоанализ и самокопание, которые могли кончиться только затяжной депрессией или чем похуже. А теперь всколыхнулось, поднялось со дна души мутью и никак не могло успокоиться-улечься, и он не знал, что с этим можно поделать, да и нужно ли. Что если отпустить себя, хотя бы раз, и посмотреть, куда это заведет? Черт, этот Роберт Беккер был даже не в его вкусе…       Он тряхнул головой, отгоняя одолевавшие мысли, и бездумно уставился в потолок. В спальне, что пока находилась на первом этаже, было темно, только небольшое бра на стене в изголовье кровати давало тусклый рассеянный свет, которого вполне хватало, чтобы краем глаза заметить смятую после секса постель. Женька убежала в душ, и теперь из-за неплотно прикрытой двери до него доносился шум воды и ее довольное мурлыканье. Конечно, сегодня он превзошёл сам себя, выложился на полную, как не выкладывался, должно быть, ни разу за все десять лет супружества, чтобы хотя бы ненадолго забыть о другом человеке. Но при этом Залесских ничего, совершенно нихрена не чувствовал ни во время, ни после. Особенно после – только гулкую пустоту с несмываемым налетом отвращения, потому что казался самому себе конченым ублюдком.       - Твои завтра к двенадцати подъедут? – Женька вышла из ванной, кутаясь в длинный пушистый халат.       - Да, отец обещал помочь с ремонтом. А Ленька с мальчишками напросился на шашлыки – пора сезон открывать, - ответил он, нехотя поднимаясь с кровати. – Ну, и Рита с мамой, само собой, тоже приедут.       - Я хотела в «Гнездышко» успеть съездить с утра, навестить Еву.       - Жень, - окликнул Роман, натягивая на голое тело пижамные штаны, - не думаю, что с ней получится. Ее брат настроен категорично, он не подпишет согласие.       - Сколько ты ему предлагал? – вот и конец временному перемирию, Женька завелась с пол-оборота и теперь зыркала на него недобро прищуренными глазами. - Предложи больше. Он, не будь дураком, себе просто цену набивает. Или пригрози ему заявлением в полицию. На тебя напали и избили в собственном доме, за это можно получить реальный срок.       - Мы это уже обсуждали, в полицию я не заявлю. Рассмотри другие варианты с опекой.       - Не нужны мне другие варианты, мне Ева нужна! И если ты не можешь решить проблему, я решу ее сама, - возмущенно взбивая помятые подушки, выкрикнула она.       - Удачи, - весело хмыкнул Залесских, направляясь в ванную.       - И к слову, - улыбнулась жена, высокомерно вздернув подбородок, - я подала заявку на конкурс, есть возможность уехать на лето работать в Турцию. Встречать и размещать туристов.       А вот это действительно было неожиданно. Роман знал, что работая в туристическом агентстве менеджером, Женька мечтала о поездках по миру: и заработать хорошо можно, и языки подтянуть, и на людей посмотреть, и отдохнуть. Но он никак не ожидал, что она заявит о подобной возможности, когда над нами висела неразрешенная проблема с опекунством.       - Нахрена тогда ты ввязалась в опеку, если собираешься уехать на три месяца? – он оперся плечом на косяк двери, стараясь погасить поднимающуюся внутри волну гнева. – Или ты решила, что я тут буду сопли подтирать, пока ты загораешь и прохлаждаешься? Не угадала.       - Я давно хотела работать в Европе, сто раз тебе говорила. Турция - это первая ступенька, справлюсь там, могут послать в другие страны: в Грецию или Черногорию, - Женька наматывала круги по комнате, жестами рисуя заманчивые перспективы.       - Нет, - покачал головой Роман, - мне никогда не понять, как работают твои мозги. Считай, на этом все разговоры про опеку под запретом. Даже не заикайся, если собираешься уезжать.       - Но это еще не точно.       - Мне наплевать. Точно – не точно. Все, тема закрыта.       Залесских от души хлопнул дверью, вымещая на ней злость, что клокотала внутри, не имея возможности выйти наружу, включил на всю горячую воду в душевой и, встав под струи, обессиленно уперся лбом в стену. На самом деле отъезд Женьки и прекращение возни с опекой было отличным выходом из тупиковой ситуации. Больше никакого пересечения с Робертом Беккером и больше никаких запретных желаний, изводивших его с момента знакомства. Со временем он успокоится и возьмёт себя в руки. Да, у него будет куча времени. Он успеет в очередной раз примириться с собой и вернет жизнь на круги своя.       Звонкий детский смех наполнял искренней радостью большой внутренний двор, окруженный высоким, из красного кирпича забором, и пусть английский газон еще не зазеленел в полную меру, а в клумбы не были высажены яркие первоцветы, но отчего-то сегодня здесь было по-настоящему хорошо. Высоченные сосны, оставленные на участке при строительстве дома, тихо возили острыми верхушками по голубому небу от малейшего дуновения ветерка – теплого южного, который хоть и нагнал мелких пушистых облаков, но прекрасно остужал разгоряченные ярким солнцем и работой по дому тела. Левка, помогший им с отцом собрать и расставить новую мебель для спальни и еще одной гостевой на втором этаже, теперь возился с мясом у мангала под навесом, окриками одергивая двух своих сорванцов – мальчишек-погодок, которые прыгали через низкие кусты искусственной изгороди. Женька, часа за полтора до приезда полным составом семьи Залесских, молча прыгнула в машину и укатила в город. Поэтому сейчас, в доме, не было того напряжения, которое обычно незримо рождало ее присутствие, а мама так и вовсе казалась донельзя довольной отсутствием невестки, с любопытством осматривала свежий ремонт детской комнаты, который удался на славу и мог бы с уверенностью претендовать на звание «девичьей мечты».       - Сынок, а что там с той девочкой из интерната? Продвигаются дела с опекой? – она осторожно присела на кровать, заправленную мохнатым кремовым покрывалом, и провела по нему несколько раз рукой.       - Женька может уехать работать в Турцию на все лето, поэтому не вижу особого смысла на данный момент оформлять опеку. Что я тут один буду делать с ребенком? – Роман окинул взглядом детскую, готовую и обставленную – нет, вложенных денег не было жалко; жалко было, что все сложилось именно так, как сложилось – через пень-колоду. Хотя ему и хотелось видеть здесь одну конкретную маленькую девочку; она словно была создана для этой светлой уютной комнаты, наполненной книгами с красочными обложками, разряженными в платья куклами, плюшевыми игрушками и какими-то замысловатыми статуэтками.       - А я тебе говорила… - начала было женщина, но вовремя спохватилась, – ладно, чего уж. Думала, ребенок хоть немного ума ей прибавит. А то все как профурсетка, толку-то, что уже под тридцатник. Совсем у вас не ладится? – проницательный материнский взгляд отсканировал с головы до ног.       - Да, не ладится, - вздохнул он, присаживаясь рядом – врать матери было бесполезно. – Я тоже думал, что ребенок даст нашим отношениям новую жизнь. Но все стало только хуже.       - Набаловал ты ее всеми этими подарками. Привыкла жить на всем готовом, вот и выеживается.       - О чем шепчетесь? – отец, вытирая мокрые руки полотенцем, зашел в детскую, которая разом стала казаться меньше от внушительной фактуры родителя, и окинул их фирменным шутейно-серьезным прищуром из-под кустистых бровей. – Опять мамке жалуешься на жену бестолковую? Так неча пенять, сам такую выбрал.       - Да, бать, ты ж слушать не будешь, вот мамке, дай думаю, поплачусь. Она хоть пожалеет и приголубит, - засмеялся Роман, надеясь, что неприятная тема сама себя исчерпала. – Если ты все, то пойдемте вниз, а то Левка все мясо сам слопает. Рита уже стол накрыла на веранде.       - Этот может, - хохотнул отец. - Не напасешься на него. Откормили теленка на свою голову.       - Так весь в тебя, - тут же подхватила мама. - Это Ромочка пошел в мою родню, оттого и стройный такой, как тростинка.       - Ты это, мать, - окликнул отец в дверях, - спускайся, а нам тут с Ромашкой еще посекретничать нужно.       - Сереж, - шутливо пригрозила женщина пальцем, - не обижай мне тут ребенка.       - Иди-иди, сами мы разберемся, без помощников.       - Будешь отговаривать от опеки опять? – спросил Роман, когда мама вышла из комнаты и прикрыла за собой дверь. - Не стоит, бать. Женька, скорее всего, уедет в Турцию работать, так что опеки не будет.       - Ребенка взять – дело хорошее, только надо от сердца, а не потому, что баба твоя неуемная опять взбрыкнула. Но это ты уж сам решай, - отец прошелся по детской: потрогал стены, заглянул за занавески, осматривая оконную раму, топнул ногой по ламинату. – А хорошо получилось, а? Но я не об этом хотел потолковать. Завтра переведу тебе денег на счет. Погаси часть кредита, все легче будет. Если все-таки надумаете дите брать, так расходов будет выше крыши.       - Бать, ну ты опять? Я сам справляюсь на ура. Года за три все погашу.       - Пятьсот тысяч, - отрезал отец, не собираясь спорить. - Нам с матерью без надобности. Левке же помогли контору открыть, а ты все сам корячишься - гордый.       - А дом? А ремонт? Бать, не надо. Лучше с матерью поезжайте отдохнуть, уже сто лет нигде не были.       - Мы на даче отдыхаем, зря, что ли, пять лет отстраивал хоромы. Вон в доме все подоконники в рассаде, скоро поедем высаживать в теплицы. И все, не умничай. Сказал, переведу - значит, переведу.       - Спасибо, - сдаваясь, поблагодарил он.       Застекленная веранда, выходившая во внутренний двор, обхватывала весь первый этаж задней части дома. В панорамные окна, которые в теплое время года раздвигались, позволяя насладиться свежим воздухом, отлично просматривались и разлапистые вечнозеленые сосны, и цветущие по весне кустарники, и клумбы с гортензиями и розами, благоухавшие в середине лета. Яблони, вишни и рябины, появившиеся на участке по настоянию родителей, знавших толк в загородной жизни, были высажены с фасада вдоль забора – все ради красоты белого и розового цвета, которым они покрывались в мае. А еще Роман планировал выложить плиткой под соснами площадку для садовой мебели и соорудить рядом с живой изгородью обещанные качели. Но пока все желания облагородить прилегающую территорию упирались в финансовые вопросы, в последнее время доставлявшие трудности. Конечно, помощь оказалась как никогда кстати, но брать деньги было чертовски стыдно, и толку ноль что-то кому-то доказывать и настаивать на своем. И вроде бы в их семье всегда был достаток – спасибо строительной компании отца, приносившей год от года все больше прибыли, но Залесских старался всего добиваться сам, чтобы родители могли им по праву гордиться.       Собираться всей семьей в выходные было традицией, столько он себя помнил. Неважно, где ты, с кем ты и чем занимаешься, выходные – это время обменяться новостями, поделиться впечатлениями, рассказать о достижениях, а впоследствии и о детях. Оттого Левка с Ритой всегда бросали все свои дела и приезжали либо к родителям, либо к Роману в Солнечный. И пусть Женька за десять лет так и не сумела вписаться и стать по-настоящему своей, даже ее всегда встречали как родную и помогали, если в том была необходимость. Но сегодняшнее застолье проходило без ее участия, поэтому балом правила мама, без умолку говорившая, шутившая и заставляющая съесть еще немножко.       Но как бы то ни было, Роман всегда отдыхал душой в этой шумной компании. Может, только смотрел на брата с его женой через фильтр светлой грусти, потому как где-то глубоко в сердце до сих пор хранил желание иметь нормальную семью, вот только его понятие нормы было совершенно далеко от нормы всех остальных.       - Как все прошло, мелкий? – Левка, наконец-то отбившейся от вопросов отца о делах в конторе, вышел с веранды, чтобы тоже урвать немного никотина.       Вечер медленно опускался на поселок, окрашивая небо в непередаваемые цвета: всполохи розового и желтого, оранжевого и красного, и нежно фиолетового с востока. Ветер стих, оттого птичий гомон в ветвях деревьев слышался особенно отчетливо и проникновенно. В такие часы Роман понимал всю прелесть жизни в пригороде.       - Никак. Он не согласился, - Залесских в последний раз затянулся сигаретой и затушил окурок в стоявшей у крыльца урне.       - План дальнейших действий уже разработал? Или мне искать обходные пути?       - Нет. Решил оставить все как есть. Тем более что Женька валит к туркам на все лето.       - Вот это поворот, - брат присел на ступеньку и блаженно откинулся назад. - Отпустишь?       - Да пусть валит, баба с возу – кобыле легче, - усмехнулся Роман, поглаживая себя по набитому животу – после маминого обеда хотелось только тихонечко сдохнуть на диване. - Нам давно пора отдохнуть друг от друга.       - Тоже верно. Но все-таки я бы напрягся, если бы Рита куда-то собралась одна ехать. Тем более в Турцию, блядство на блядстве.       - Ты не сравнивай, ситуации разные, - он устало присел рядом. - Или ты думаешь, я за десять лет проникся к ней любовью и мне не плевать?       - Мало ли, говорят же: стерпится – слюбится, - хмыкнул в ответ Левка, выпуская клубы сигаретного дыма.       - Не мой случай. И давай не будем больше об этом.       Женька приехала, когда они всей семьей уже пили ароматный чай с пирогом, сидя в креслах на веранде. Дети, уставшие носиться весь день по двору, ушли в гостиную смотреть телевизор, оттого разговор протекал тихо и где-то даже лениво. Мама подначивала отца собираться домой, но тот, знай, гнул свое, о чем-то оживленно споря с Левкой – два сапога - пара. А Роман витал в своих совершенно безрадостных мыслях, рассматривая через окно, как одна за другой зажигаются звезды. Он равнодушно мазнул взглядом по зашедшей жене, и тут же вернулся к созерцанию сумерек. Ему не хотелось показательно спрашивать, где она так задержалась и чем занималась, или разыгрывать перед родителями недовольство, а то и приступ ревности. Ему было абсолютно плевать.       И даже когда они вместе вышли проводить гостей, Залесских не стал привычно приобнимать ее за плечи. Он стоял в стороне, наблюдая за тем, как машины сначала родителей, а потом и Левки выезжают через открытые ворота на улицу.       - Надеюсь, ты додумаешься убрать посуду с веранды, а я на сегодня все. Доброй ночи, - Роман поднялся на второй этаж, но не в спальню, как следовало бы, а в ту гостевую, которую они с отцом сегодня обставляли новой мебелью. Ее запах до сих пор стоял в комнате, и он приоткрыл окно, чтобы впустить воздуха.       Залесских не знал, да и не хотел знать, убралась ли Женька в доме, или привычно свалила дела на домработницу, которая приходила два раза в неделю. Он не знал, да и не хотел знать, обиделась ли жена на его полные безразличия слова. Потому что, окончательно закопавшись в свои чувства и желания, Роман сейчас хотел только одного - крепко уснуть и не видеть снов, чтобы назавтра проснуться отдохнувшим и полным сил, но главное, с легкой головой, которую не распирают настырные мысли. И где-то там наверху его услышали - сон пришел скоро, стоило только после расслабляющего душа накрыться одеялом и поудобнее улечься. И спать бы ему до самого утра, да только в час ночи его разбудил настойчивый писк телефона, который никак не хотел замолкать. Роман, прищурив один глаз от яркого света экрана, посмотрел на незнакомый номер и хотел было уже скинуть, но в голове что-то щелкнуло, и он провел пальцем по телефону, принимая вызов.       - Да, слушаю, - сонно прохрипел он в трубку, откидываясь обратно на подушку.       - Это Беккер, - услышал Роман знакомый, с нотками неизгладимой злости голос, отчего сердце за грудиной как-то совсем уж неуместно заполошно заколотилось. – Вытащи меня из ментовки, и я подпишу твое сраное согласие.