Глазами Феаноринга

Морьо пытался согреться: поджимал коленки к подбородку, растирал тело ладонями, обнимая себя руками. Но мерзкий холод чёрной пустыни пронизывал его тело насквозь. Казалось, что не только кожа, но и все внутренние органы в хроа заледенели. На ночь полуголого Карантира оставили в клетке. Двое охранников, решив отомстить ему за своё утреннее унижение, развели костёр вдали от пленника. Они обгладывали с тушки кролика горячее мясо, пили какое-то отвратительное пойло, и громко ржали над собственными шутками. Морьо начал ёрзать по клетке, стараясь обратить на себя их внимание, но стражники, казалось, были слепы и глухи. Про себя Карантир обложил своих мучителей отборным нолдорским матом. Они (да отправит их Моргот на корм волколакам!) разложили на холодном песке тёплые лисьи шкуры, улеглись на них, накрылись одним общим плащом и, видимо, собирались заснуть со спокойной душой. Но Морьо решил, что для него делом чести станет не дать им заснуть. Почему он должен мёрзнуть в клетке один, а они — отдыхать (да будут их фэа вечно томиться в Ангбанде!). Карантир выбрал время, когда стражники удобно улеглись на шкурах, и громко запел песню. Она была о вечно свободной фэа Феаноринга, но истерлинги не могли знать квэнья и, значит, совсем не понимали слов, которые так любил Морьо. Сначала стражники пытались накрыться плащом с головой, но плащ очень хорошо пропускал посторонние звуки. А у Карантира был очень зычный голос, который знали те из подданных лорда Морифинвэ, которым не повезло попасться под его горячую нолдорскую руку. На самом деле, Морьо любил петь, но делал это очень редко. В семье не поощряли его талант, а в Эндорэ он был слишком занят делами своих земель, чтобы думать о пении. Изредка нолдо вспоминал о своём даре, но всё чаще это бывало на пирушках у гномов. Обычно Морьо, перепивший гномьего спирта, залезал на стол, требовал минуточку внимания, раскидывал мешавшие ему блюда и кубки кованными сапогами, и начинал петь что-то весёлое и зажигательное. Про танцы на столе гномы тактично молчали, но похмельный Карантир вспоминал их с ужасом, и краснеем при одном упоминании вчерашнего вечера. Те гномы, которые давно знали сына Феанора, предпочитали молчать о пире, и предлагали эльфу рассол и хорошо натопленную баню. Братья тоже знали о пьяном увлечении Морьо песнями и плясками. Кано любил, когда Карантир пел, но лорд Морифинвэ отказывался петь при нём. С Келегормом и Куруфином было проще. Они всегда его понимали лучше многих. Хотя, за странное увлечение брата гномьим спиртом, бассейнами, фонтанами и русалками называли его «Морьюшко-горюшко». Карантир закрыл глаза. Песня свободы вышла хорошо. Он на некоторое время забыл о жутком холоде. Теперь наступило время грустных песен. У Морьо в Валиноре осталась жена. Она не захотела покинуть свой золотозвонный Аман и отправиться делить горе и лишения со своим мужем. Карантир обещал себе, что никогда не станет вспоминать о ней, и каждый раз не сдерживал своих обещаний. Он скучал по рукам своей нежной и ласковой эллет, скучал по её счастливой улыбке, и неправильным чертам. Всё лицо её было усыпано веснушками, как у Карантира. Морьо шутил, что ребёнок у них родиться с поцелуем солнца на лице. Но их мечтам не суждено было сбыться. Проклятый Моргот всему виной! Проклятый Моргот и отцовская Клятва! Карантир запел на квэнья о своей изломанной судьбе и оставленной любви. Его голос, чистый и глубокий, выводил торжественную мелодию великой скорби. Он пел о чёрном мареве будущей грозы, о лучезарном отражении её волос в воде речного ручья, о переплетении чутких рук, о белых одеждах, измазанных кровью убитых братьев, о жестоком гневе небесного владыки, и о горьком, полынном привкусе далёкой Клятвы. Охранники-истерлинги сели на своих импровизированных ложах. Раскрыв рты, они слушали дивный голос небесного создания. Первый раз в жизни их, воинов, зачерствевших в многочисленных битвах, коснулось что-то превышающее их разумение и дивно-прекрасное. Они сидели и не смели пошевелиться, заворожённые. Карантир закончил петь и открыл глаза. Люди смотрели на него и не могли выговорить ни слова. — Чего смотрите, сукины дети? — рыкнул эльф на синдарине. — Пить мне принесите! Один из охранников, тот, которого Карантир ударил о прутья клетки, снял с пояса флягу, подошёл к нолдо, и протянул её пленнику. Морьо схватил долгожданную воду и принялся жадно пить. Струйки её стекали у него по подбородку, но он не обращал на это внимания. Утолив жажду, Карантир вернул флягу стражнику. Но тот внезапно упал перед эльфом на колени и, протянув руки в молитвенном жесте, что-то залопотал на своём языке. Карантир только пожал плечами. Однако одна интересная мысль пришла ему в голову. — Мне холодно, чтоб вас сжёг дракон Моргота, принесите что-нибудь тёплое! — скомандовал Карантир. Лорд Морифинвэ не зря много времени проводил с людьми, а истерлингов изучал особенно тщательно. Видимо, эти глупые боевые обезьяны приняли его за одного из своих богов. Завтра они проспятся и придут в себя, а сегодня можно воспользоваться их дурацкими суевериями. Второй охранник взял лисью шкуру, которая была под ним и, почтительно поклонившись, поднёс её эльфу. Морьо теперь тепло укутанный, принял удобное положение, и собирался уже погрузиться в сон, как услышал за своей спиной чьи-то тяжёлые шаги. Голос Рагнара прогнал последний хмель с его охранников. Они стояли потупившись перед своим вождём, и затравленно молчали. Он долго выговаривал им что-то на своём языке, а потом Морьо услышал два хлёстких удара плетью. Сам вождь соизволил подойти к Карантиру, отобрать у него шкуру и больно ударить локтём в скулу. Морьо думал, что шкура вновь перекочует к стражникам, но Рагнар решил больше не баловать своих людей. Он отобрал у них и последнюю тёплую шкуру. Морьо потёр ушибленную скулу. Тяжёлая же рука у этого Рагнара! Зато эльф теперь согрелся и может некоторое время спокойно отдохнуть, пока его не разбудит очередной приступ холода.