Нет отставки для пилота

Когда он оклемался настолько, чтобы сбежать из мрачноватого медицинского крыла, прошло меньше суток, но всё равно Робер чувствовал себя повсюду опоздавшим. Как Луиджи удалось исчезнуть с концами раньше него? Неужели не так сильно досталось по голове?.. Так или иначе, никакой связи с несбывшимся напарником не осталось, а жаль. Многое хотелось сказать, хотя Робер понимал, что им сейчас было бы одинаково паршиво от лживых утешений. И поговорить об этом не с кем — то есть, народу полон штаб, но большинство совершенно заслуженно шарахалось или демонстративно отводило взгляд, когда Робер шёл мимо. Никогда ещё седина не привлекала столько внимания. Вечером он так и не смог найти места за столом, а знакомых лиц не увидел — видать, все были заняты. Пришлось вернуться к себе и лечь спать голодным, впрочем, он не хотел есть и всё равно не смог заснуть. Утро, обещавшее быть мудренее вечера, задалось так себе, и всё же оно принесло какую-то надежду. На что именно, Робер пока не разобрал, но с недавних пор в своей голове вообще разбираться трудно, поэтому он просто направился по коридору к кабинету маршала — во всяком случае, там располагался кабинет предыдущего маршала. Надо ж было так облажаться! Инициалы на всех документах, какие Робер заполнял в период своей карьеры пилота — «А. Алва», голос другой, возраст не совпадает. Ну ещё бы, подумал он раздражённо, какая жалость, что необоснованный гнев совершенно отключает мозги. И как бы редко в прежние времена юные кадеты ни пересекались с начальством, не видеть хотя бы фотографию он не мог. И видел. Только из головы выкинул. Не то чтобы это казалось жутко важным, но больше ни о чём Робер думать не мог — остальные мысли замыкались на провальном дрифте, пятерых погибших и истерзанном женском теле на берегу моря. Зачем-то оттягивая неизбежное, Робер, вежливо постучав, минут десять протоптался под дверью кабинета, на которой было выведено крупными буквами «Рокэ Алва» — специально для него! — не выдержал и толкнул дверь плечом. Пусто, разумеется, и незачем так шуметь. Вообще-то, следовало заняться чем-то полезным — потренироваться или, на худой конец, справиться о состоянии «Молниеносного». Это в том случае, если он собирался остаться. Робер не только не хотел, он не видел такой возможности даже в теории, даже несмотря на то, что сказал Лионель, поэтому он продолжил праздно шататься по ярусам, коридорам и закоулкам штаба, пока случайно не вышел, куда хотел. На цокольном этаже было прохладно и подозрительно светло, а ещё воняло тухлятиной, словно тут сдох не один десяток кайдзю. Ладонь возмущённо зачесалась, напоминая о себе. Робер сразу повернул обратно, но расслышал вдалеке Ойгена и пошёл на голос. На огромном столе валялась часть мёртвой туши с продольным разрезом на левом боку. Над телом кайдзю стоял Ойген и что-то вещал.  — Надеюсь, вы его не отпеваете, — ляпнул Робер, остановившись на пороге. Ойген прервался в своей речи и обратился уже к нему:  — Доброе утро, я рад вас видеть. Дурно спали эту ночь?  — Отлично её не спал. Простите, а это…  — Хватит извиняться, Эпинэ, — из-за туши раздался голос маршала, Робер уже ничему не удивился. Потом показалась рука в перчатке. — Это отвратительная привычка. Ойген, скальпель.  — Держите, сэр. Робера снабдили защитной маской, очками и перчатками, просто на всякий случай. Теперь он ничем не отличался от остальных и заодно напоминал себя на стройке. Самое время о ней вспомнить, о да.  — Я понимаю, что момент не самый подходящий, но всё же я пришёл сказать…  — Вы не уволены.  — Почему?  — Потому что я так сказал, — пробормотал Рокэ, целиком и полностью сосредоточенный на внутренностях кайдзю. Ойген торчал за его плечом с таким видом, словно он и вправду был медсестрой на операции, и Робер понял, что ни от кого из них сейчас ничего не добьётся. — Вот Луиджи уволен, хотя мог бы не уходить, но у него всё-таки стержень слабоват по сравнению с вами. Не знаю, куда он теперь делся, но, боюсь, сопьётся бедолага.  — Вам правда нужны пилоты, сэр, но нужны нормальные пилоты, — Робер пошёл ва-банк. — Я им был когда-то, но теперь… Вы же видели, что произошло, я не смог помочь Луиджи и сам рухнул вслед за ним. Из-за нас погибли люди…  — Да вы что? — раздражённо перебил его маршал. Робер покосился на скальпель в его руке и предпочёл замолчать. — Погибли, ещё бы. На ваше счастье, у них не было жён и детей. Вы тоже хотите мне рассказать, как вы виноваты и что вам тут не место? Любые оправдания такого рода рекомендую засунуть туда, — скальпель лихо взрезал что-то изнутри, и брызнула голубая жидкость, — куда вы дотянетесь без посторонней помощи, Эпинэ. Да, по вашей вине погибли люди, и лучшее, что вы можете сделать — это остаться здесь и исправить свою ошибку делом, а не прятать голову в песок. Робер молча смотрел на повреждённую шкуру кайдзю, поджав губы. На языке вертелось с десяток отповедей, и ни одна из них не была веской.  — Не говоря уж о том, что мы искали вас не зря, — в тишине добавил Ойген. — Невыполненное предназначение отягчает совесть хуже камня. Не берусь говорить наверняка, но, если вы уйдёте сейчас, будете винить себя всю оставшуюся жизнь.  — Мне не впервой, — криво улыбнулся Робер.  — Сногсшибательный аргумент. Ойген, сохраните эту почку, пригодится, — что бы они ни делали с трупом, они закончили. Рокэ отошёл от стола, снял защитные очки, и Робер впервые в жизни подумал, что стёкла очков защищают не столько от пыли снаружи, сколько от взгляда изнутри. Насколько он был настроен идти до победного, и то слегка попятился. — Вы думаете, только вы испытываете чувство вины? Другие на это не способны, надо полагать? Весь отдел вторые сутки рвёт на себе волосы, и если вы этого не видите — не значит, что этого нет. Вы с Джильди виновны в том, что выстрелили. Диспетчерский отдел — в том, что не удержал связь за минуту до того, как вы стали недоступны. Эмиль — в том, что не послушался меня и не вырубил связь раньше, а я — во всём вместе взятом, потому что назначил вас в пару и позволил провести пробный дрифт в закрытом помещении. И то, что раньше таких трагедий не случалось, не оправдывает ни вас, ни меня. Мы все в чём-то просчитались, и каждому из нас с этим жить до конца дней своих, но знаете что? Большинство всё-таки остаётся, чтобы продолжить начатое и уничтожить этот блядский разлом, из-за которого всё летит к чертям. Почему бы и вам не заняться тем же? Время застыло в гробовой тишине, нарушаемой лишь тихим гудением каких-то приборов. Маршал голоса почти не повышал, и всё равно у Робера было полное ощущение, что на него не только накричали, но ещё и пощёчиной одарили — что характерно, справедливой. Уходить он собрался, после всего… что бы сказал Мишель?  — Что бы сказал Мишель?  — Простите?  — Я спрашиваю, что бы сказал ваш брат. Впрочем, забудьте, это дешёвая манипуляция, а остаться и работать — это приказ, — Рокэ всё ещё смотрел на него, прямо, слегка щурясь, и Робер знал, что он должен сказать, только рта раскрыть не мог. Сбивала с толку не собственная трусость, плохо прикрытая здравым смыслом, не навалившаяся в тройном объёме ответственность и даже не истинность и прямота услышанных слов, а мысль — с чего он вообще решил, что этот человек не боец?  — Есть, сэр…  — Сразу бы так, — добившись желаемого, маршал отвернулся, будто разом устав и утратив к нему интерес, и обратился к Ойгену: — Если произойдёт чудо и Салиган явится с мозгами, попросишь его задержаться.  — Разрешите уточнить, с мозгами кайдзю? — деловито осведомился тот.  — Разумеется, Ойген. Я всё-таки придерживаюсь мнения, что свои у него имеются.  — Иногда, — сказал Ойген, — мне так не кажется. И изобразил вполне человеческую улыбку.  — Чудеса на виражах, — пробормотал Рокэ, глядя на него, и вышел. Робер перевёл взгляд на перчатки, которые маршал швырнул на стул у двери, и ассоциативным путём вспомнил о своей ладони. Чешется, зараза… Господи, можно подумать, это большая из его проблем!  — Как ваша ладонь, Робер? Насколько я помню, на днях вы проявили непростительную неосторожность, прикоснувшись к нашему поставщику, — после феноменального события — шутки про мозги — Ойген вернулся в привычный режим, выражающийся в неоспоримом ледяном спокойствии и рациональной деловитости. — Мы разрабатывали противоядия от различных жидкостей, выделяемых телом кайдзю, к счастью, их не так много и все они весьма однообразны.  — Да, будет неплохо, если у вас что-нибудь найдётся, — Робер с облегчением ухватился за этот прутик и проследовал вслед за Ойгеном в смежный кабинет, где не было тухло пахнущих трупов, зато с лихвой хватало всяческих банок и склянок. Потом всё равно не выдержал и спросил: — Что вы об этом думаете?  — О вашем дрифте? Попытка провальная, и я тоже разделяю вину за это, — отметил Ойген, перебирая какие-то сосуды на верхней полке. — Думаю, вы имеете право знать кое-что об отборочном этапе — мне выпала честь принимать участие в подборе ваших кандидатов. Не принимайте то, что я скажу, близко к сердцу, это будут голые факты.  — Конечно.  — Ваш стиль ведения боя весьма посредственен, но эффективен. Вы дерётесь, чтобы выжить, но при этом готовы прикрыть собой другого. Эти качества позволяют вам сработаться практически с любым бойцом, кроме, пожалуй, непредсказуемых напарников вроде Лионеля Савиньяка и похожих на него. В то же время, всегда лучше, если пилоты равны в своём физическом развитии. Это отметает всех кадетов, они слишком юны и неопытны для вас. Впрочем, при удачной нейронной совместимости вы могли бы вытянуть своего напарника, но это бы значительно снизило общий потенциал вашего егеря, сделав его слабее. Я продолжаю?  — Разумеется, продолжайте, — он словно формулировал и раскладывал по полочкам все те мысли, которые Робер не мог собрать в своей голове воедино без посторонней помощи.  — Хорошо. Совместимость — главная проблема, пусть она не только ваша — с этим сталкивается каждый пилот. Нынешним пилотам, не побоюсь этого слова, повезло: две пары близнецов — беспроигрышный вариант, пожилые супруги, прожившие вместе столько, что они могли бы дать фору близнецам — иногда они её дают, — Ойген снова улыбнулся, чудо произошло во второй раз. — Мы с Германом — лучшие друзья, но, как ни странно, залогом успеха явилось не это. Так вышло, что я являюсь идеальным напарником для дрифта. При желании я могу синхронизироваться с кем угодно, даже с вами.  — Почему-то я не удивлён. Ваша выдержка потрясающа…  — Благодарю вас. Я действительно держу контроль над всеми своими чувствами, не говоря уж о памяти, — спокойно отозвался Ойген. Даже в голову не приходила мысль о том, что он хвастается или привирает — он просто излагает факты, с которыми не может поспорить никто, и скромничать здесь смысла нет. — Казалось бы, это решает проблему, но, во-первых, у меня тоже есть лимиты, и я не уверен, что хочу узнать их в разгар боя. Во-вторых, штабу нужен не запасной пилот, а целый егерь.  — Что вы думаете о назначении Луиджи?  — Я был «за».  — Действительно?  — Удивлены? Я не был тем, кто предложил его, но тем, кто поддержал идею, узнав поближе. Мы изучали Джильди до и после вашего прибытия, я также был посвящён в детали его прошлого, некоторые физические данные, узнал характер — вы можете не согласиться, но со стороны вы двое и впрямь были поразительно похожи.  — Не только со стороны, — тоскливо заметил Робер. — Мы могли бы быть друзьями, я полагаю. Он не похож на моего брата, он похож… на меня?  — На вас, — кивнул Ойген, — более того, он похож на вас нынешнего. И ему тоже было нужно увидеть своё отражение. К сожалению, вы не успели узнать друг друга поближе, а может, дело не в этом…  — Дело в контроле, точнее, в полном его отсутствии. Луиджи не виноват, он не пилот, это я должен был вовремя остановить его. И остановиться сам…  — Я рад, что вы себя не щадите в таких суждениях, но всё же не берите на себя всю вину, — велел Ойген и протянул руку: — Дайте вашу ладонь, пожалуйста. Я наложу повязку… Возвращаясь к теме дрифта, добавлю, что я всегда считал равновесие залогом успеха. До того, как прибыл в штаб и познакомился с другими действующими пилотами. Они доказали мне, что не обязательно взаимно дополнять друг друга — можно быть отражениями, одинаково мыслящими копиями. Знаете поговорку о друзьях, которые смотрят не друг на друга, а в одну сторону? То же самое — с пилотами в дрифте. Поэтому я проголосовал за Джильди. Собственно, против был только Лионель: он счёл вас обоих эмоционально нестабильными.  — И оказался прав.  — С этим поспорить трудно. Но я позволю себе процитировать маршала: эмоционально стабильных у нас больше нет.  — Лионель сказал, что маршал Алва уже что-то придумал, — Робер аккуратно сжал и разжал ладонь: намазанная чем-то прозрачным и резко пахнущим, она потихоньку переставала зудеть. — Вы не знаете, какие могут быть запасные варианты? Ойген промолчал, возясь со склянками, и ответил минуты через три, когда всё было расставлено по местам:  — Робер, боюсь, я не могу вам сказать о своих предположениях. У меня есть одно, увы, я не уполномочен об этом говорить — в любом случае, узнаете сами.  — Я всю ночь гадал и не мог ничего придумать… Идея, основанная на сходстве, провалилась, но в этом виноваты мы сами… Кто в штабе может быть моей противоположностью? Или, может, вне штаба? Я уже ничему не удивлюсь, — невесело усмехнулся Робер.  — Удивительно, но сейчас вы навели меня на мысль о втором предположении, — ошарашил его Ойген. — Теперь я понимаю, почему вчера прозвучали слова о трудном решении… Больше ничего сказать не могу. Пожалуйста, не мойте эту ладонь в ближайшие несколько часов: если противоядие среагирует с водой, может дать обратный эффект.  — Спасибо, — Робер с опаской покосился на свою руку. Что ж, не мочить ладонь — давайте загадаем, если он справится с этим, то и со вторым пилотом всё будет хорошо.

***

Страдать можно бесконечно, а вот голодать, к сожалению, нет — рано или поздно самому грустному человеку на земле захочется жрать. К такому выводу пришёл Робер, спускаясь в общую столовую; надавав себе моральных оплеух и пару физических, он преисполнился мрачной решимости исполнить своё хвалёное предназначение, но напрочь забыл о том, что этого могли не оценить другие. Местечка за столом для него, естественно, не нашлось. Ни за каким — об инциденте знали все. Пожав плечами, Робер взял еды с собой и отправился прочь, рассчитывая поужинать где-нибудь в укромном месте. Уже уходя, он услышал, что его зовёт Матильда, но не обернулся; он был ей благодарен, но соседи бы определённо смотрели косо на добрую женщину, а этого Робер не хотел. Есть в одиночестве в пустом ангаре оказалось просто чудесно — никого и ничего, только ты и егеря, чем не райские сады! Робер заставил себя сесть напротив «Молниеносного» и мрачно жевал кусок хлеба, рассматривая робота. Собственно, повреждений никаких — егерь выполнил несколько несложных упражнений и выстрелил по людям, с ним-то ничего не сделается. И с тобой не сделается, если только прекратить ныть. Разумеется, этого никто не слышал, однако голос в своей голове хотелось бы заткнуть: он если не повторял заунывную мантру о собственной вине и глупости, то неожиданно реалистично копировал интонации маршала.  — Изолируешься? — поинтересовался Эмиль, присаживаясь рядом. — Это полезно. Думать помогает.  — Не особо, — признался Робер. Не то чтобы ему хотелось чьего-то общества, но хуже не стало, определённо.  — Да ладно уж… Но местечко ты выбрал так себе. Я б не согласился жрать, глядя в глаза собственной совести.  — Я специально.  — Мне кажется, это лишнее, — пожал плечами Эмиль, разворачивая салфетку с припасенной из столовой едой. Робер совершенно не ожидал, что кто-то ради него пожертвует нормальным ужином. — Все уже десять раз поняли, что ты всё усвоил, принял и готов ползти дальше, чего лишний час рефлексировать?  — Ну, тут ты прав — лучше рефлексировать в столовой, где на тебя смотрят, как на врага народа.  — Они скоро перестанут, — уверенности в голосе приятеля было немного. — В конце концов, найдёшь пилота…  — Вы все так загадочно об этом говорите, — поддел Робер, — и хоть бы словечком…  — Нет у нас пилотов, и вообще… Я не могу! Нет, серьёзно, мне и того, что я знаю, знать не положено, — отмахнулся Эмиль. — Хотя… Как посмотреть… Ты не против сменить локацию?  — Эмиль, правда, я не хочу туда…  — Я не про столовую, дослушай, балда, — дружелюбно сказали ему. — Прогуляемся в другой ангар, по рукам? По рукам, а куда деваться? Они брели по холодным широким коридорам и ржавым лестницам, где почти никого не было в этот час — только дежурные, в штабе всегда были дежурные на тот случай, если хронометр ошибётся и случится непредвиденная атака кайдзю. Повороты и общее направление были знакомыми, что не помогло Роберу понять, куда они в конце концов пришли. Такой же ангар, как и все другие, только чуть меньше по размеру — куда ж тут деваться егерю? Эмиль нашарил рычаг, ругнувшись пару раз совершенно не литературно, потому что щиток весь проржавел и местами покрылся паутиной. С пятого на десятое зажглись лампы, и Роберу почудилось, что он оказался на кладбище. Воспоминания нахлынули волной, как в дрифте: он здесь уже был. Так давно, что и не припомнить даты или года… В период обучения, забрёл по случайности, ничего не понял и ушёл — спросил Мишеля, тот тоже не в курсе, а кураторы как-то не желали тратить время на подобные разговоры. Перед глазами выстроились ряды человекоподобных роботов, отдалённо напоминающих современных егерей. Робер видел такие модели только на фотографиях.  — Это первые модели егерей! С ума сойти, я и забыл, что они здесь хранятся.  — Они не должны были, но в Гонконг велели свозить весь старый хлам — так оно и вышло… Смотри, в дальнем ряду самые первые японские модели. Это ещё не егеря толком, правда, без человека они не работали.  — Странно, что их не починили, — Робер остановился напротив одного егеря, бывшего метра на два или три ниже стандартного «Молниеносного».  — А к чему они сейчас? Меньше роста, меньше веса, меньше силы… Аналоговые к тому же. На каком управлении вон тот, дальний, даже думать не хочу, — Эмиль уселся на лестничной ступени с таким видом, будто всё сказал, и принялся за остывший ужин. Не став задавать лишних вопросов, Робер прошёлся по всем рядам, чувствуя себя как любитель истории в тематическом музее. Многие образцы были повреждены, но попадались и такие, которым явно не довелось побывать в настоящем бою — списали ещё до. Вот они, страшные тайны гонконгского штаба… Ведь за каждой машиной стоял человек, и не один — два человека. По телевизору упоминали от силы три или четыре трагедии за весь период войны с кайдзю, на самом же деле их было несоизмеримо больше, просто не все удавалось скрыть. Робер вновь остановился напротив первой машины, которая ему приглянулась — казалось бы, ничего особенного, но к некоторым егерям его подсознательно тянуло, как магнитом. Чёрный корпус с прожилками, которые, вероятно, раньше были белыми или серебристыми, никаких пушек на руках и ногах, никакого дополнительного оружия — раньше так не строили. Какого же он года? С точки зрения истории, прошло не так много времени, но Роберу казалось, что они уже на века впереди от любой из моделей, пылящихся в этом ангаре.  — Этого не показывали по телевизору, — сказал он вслух. — Я бы запомнил. — Пилот-капсула у чёрного егеря была пробита насквозь. Если во время удара внутри находились оба пилота, один из них наверняка скончался на месте, и страшно подумать, что испытывал второй. Кайдзю первой или второй категории ещё не были настолько хитры, чтобы бить в голову — несчастный случай или нетипичный? «Молниеносный» выглядел не так плохо, когда его доставили в штаб. Когда Робер лично доставил его в штаб, не дожидаясь, пока прилетит подмога на вертолётах. Память услужливо подсказала, как это было… А ведь вряд ли чёрного егеря вернули после гибели обоих пилотов. Судя по всему, он был никому не нужен, и вряд ли штаб отправил бы спасательную бригаду, чтобы потом оставить робота пылиться на складе. Скорее всего, его тоже кто-то вывел. Не совсем понимая, что он пытается себе доказать, Робер подошёл вплотную и провёл ладонью по холодному металлу. Весь в трещинах и царапинах, местами торчат проводки. И — при ближайшем рассмотрении — не такой уж пыльный.  — Это «Чёрный Ворон», — напомнил о себе Эмиль. — Как тебе? Старьё, конечно, но…  — Тут есть вещи и постарше, — Робер сощурился, тщетно пытаясь разглядеть где-нибудь год выпуска. — Слушай, такой вопрос… Как давно у вас сменился маршал?  — У нас, — поправил Эмиль. Судя по голосу, он улыбался. — Года два назад, а что?  — Ничего. Я просто случайно заметил, что у него орден «за особые заслуги» старого образца.  — Бинго, — Эмиль поднялся, соскочил с лестницы и хлопнул его по плечу. — Только учти: всё, что я сделал — притащил тебя сюда… И утащил обратно. Дружеская прогулка, лады? И она, конечно, не имеет никакого отношения к «Молниеносному».  — Конечно, — рассеянно кивнул Робер, с неохотой отводя глаза от чёрной панели. — Не имеет.