***
Пока «Молниеносного» готовили к запуску, Робер и Луиджи ожидали в общем центре управления, надев костюмы и держа шлемы наготове. Не терпелось снова оказаться в егере, но Робер понимал, что торопиться сейчас незачем, можно даже сказать — опасно: машина слишком много времени провела без внимания, хотя его уверяли десять раз, что о старом роботе заботились, как о больном пожилом родственнике. «Молниеносный» возвышался прямо перед ними, за стеклом, центр управления был расположен строго напротив его «головы». Совсем скоро на настольной панели появится схематизированное изображение нейросвязи, показывающее, на сколько процентов совместимы пилоты и готовы ли они взаимодействовать прямо сейчас. — Главное — контролировать эмоции. — Это ты мне или себе? — улыбнулся Луиджи. Вышло грустновато, и Робер прекрасно его понимал. — Кажется, обоим. Я, наверное, должен тебя предупредить… У меня в голове есть кое-какие страшные или неприятные вещи. — Ничего. У меня тоже, — лицо будущего напарника стало жёстким. — Нам всего лишь нужно пережить это ещё раз. После стольких ночных кошмаров это должно быть нетрудно, верно? — Ты прав, — Робер даже не стал спрашивать, почему он так уверен насчёт снов. Пока всё шло так хорошо, что он боялся спугнуть… И всё-таки Алва хорош! Это ж надо было знать наперечёт если не всех, то многих механиков, причём знать ровно настолько, чтобы подобрать похожего по характеру человека. Или у него просто чутьё, но в каждой удаче есть доля усилий. Людей за панелью собралось немного, в отличие от лифта. Из тех, кого Робер знал, тут были близнецы Савиньяк и Ойген Райнштайнер. За микрофоном сидел весёлый русый диспетчер, несколько выбивающийся из картины апокалиптического мира, но ничуть её не портящий. Когда сосредоточенное ожидание перетекло в нервозность, явился и маршал. — Всё готово? — Так точно, — откликнулся строй голосов. От точности и слаженности работы этих людей зависела связь «Молниеносного» со штабом. — Тогда приступаем.***
Пилот-капсула казалась просторнее, чем раньше: возможно, потому что убрали множество лишних приборов, заменив их новыми, более компактными. Связь держалась по-прежнему, а вот костюмы стали легче, шлемы — другой формы, и, если верить остальным пилотам, снизилась нагрузка на тело при управлении активным егерем. Это им предстояло проверить не сегодня, но Робер всё равно на всякий случай приготовился — не стоит расслаблять мышцы, если ты внутри машины, даже ненадолго. — «Молниеносный», как слышно? — бодро поинтересовался наушник. — Надевайте шлемы, синхронизируйтесь и всякое такое. Если кто — кричите. — Оптимистично, — пробормотал Луиджи. — Только не свисти, — не удержался Робер. — Не свистю. Готовы? Повторять дважды не пришлось: они надели шлемы и подключились к системе нейросинхронизации. В своё время пришлось попотеть, выговаривая это заковыристое словцо, и всё для того, чтоб потом во время атак кричать «добро пожаловать ко мне в голову». Робер раньше не замечал, сколько всего он перенял у брата — какая из тех вещей, из которых он состоит сейчас, кому принадлежит? Он повернул голову влево и увидел Мишеля — тот улыбался и махал рукой. — Всё будет в порядке, братец. Всё будет хорошо. Кто из них это сказал? Губы шевельнулись сами собой, мышцы лица заныли от улыбки, как бывает, когда сдерживаешь изо всех сил рвущееся наружу счастье. Перед глазами замелькали картины детства, отрочества, взрослой жизни, и Робер с грустью осознал, что это всего лишь воспоминания. Голову дурит этот дрифт, что с него взять… Закрыть глаза и расслабиться — вот что. Пропустить через себя всю свою жизнь и дышать дальше. — Всё в порядке, братец, — говорит чей-то голос. В руках какая-то глупая палка, минутку — это же тренировочный меч! Он устал, он страшно устал, но это была жёсткая тренировка. Нужно быть сильным, если хочешь защитить себя и родных, если хочешь защитить планету. Всей планеты юный Робер не знал, но его решимости и воли хватило бы на каждого жителя Земли — ведь если он станет пилотом и сможет управиться с егерем, ни одна подводная тварь не посмеет напасть на его мир! — Всё в порядке, братец, — говорит чей-то голос. Детство они провели далеко отсюда, в тех местах, где азиатский разрез глаз и маленький рост кажутся дикостью и экзотикой. У матушки был прекрасный сад, она выращивала маки, а дед всё сходил с ума и бредил революцией — и хорошо, что ему не давало поднять восстание инвалидное кресло. Все хотели быть егерями, все, а отпустили лишь двоих — на рубеж отправились Робер и Мишель, Мишель и Робер. Какие красивые маки! — Всё будет хорошо, — говорит его собственный голос. Кровь Мишеля — цвета маков… — Правое полушарие откалибровано. Робер вздрогнул и открыл глаза; он снова в егере, но прошло несколько лет… Кровь всё ещё алая, это он знает, только тела на руках нет, нет плачущей навзрыд матери и хмурого отца, нет и других воспоминаний — оказавшись в «Молниеносном», он ярко ощущал лишь те, что касались рубежа. Это хорошо, это он переживёт… Теперь надо дождаться… Дождаться родную к ужину, осталось всего ничего. Эта милейшая рыбацкая деревушка казалась нереальной сказкой, счастьем в чистом виде, раем на земле — может, потому что здесь он встретил её. Кого — её? Воспоминания Луиджи! Он тоже вырос так далеко и почему-то оказался здесь… Marina Militare, служба и море, море и служба… Пронзительный чаячий крик незаметно перетёк в писк-оповещение системы нейросинхронизации. — Левое полушарие откалибровано. Снова оказавшись в настоящем, они посмотрели друг на друга и перевели дух, едва заметно улыбнувшись. В глазах Луиджи Робер видел отражение собственного потрясения; нет, ничего страшного не произошло, но так всегда бывает, когда попадаешь в чью-то голову и разом, как на ладони, видишь его жизнь. Пусть обрывочно, пусть с пробелами, зато так ярко — словно сам её прожил. — Продолжайте в том же духе, — всё ещё стоя одной ногой в чужом прошлом, Робер не разобрал, чей это голос в динамике. — Теперь вам надо справиться с машиной, сделайте пару несложных жестов. Воспоминания накатят ещё, не расслабляйтесь. Не сговариваясь, они подняли правую руку и сжали пальцы в кулак. Знакомая до боли тяжесть, граничащая с неимоверной лёгкостью — давным-давно забытое чувство, но руки помнят многое, а егерь помнит всё. Сначала — правую, затем — левую, после этого — сложить вместе… У них получается, чёрт возьми! Мысль-команда следующего действия — одна на двоих, она проходит через оба сознания и подключается к третьему — искусственному. А теперь… — Не увлекайтесь. — Да всё отлично! — воскликнул Робер, чувствуя себя счастливым. Луиджи рассмеялся рядом, он тоже был очень рад, и радость эта казалась заразной. — Мы вполне… — Эпинэ, вам слово «приказ» знакомо? Так вот это он. Не увлекайтесь, — ну конечно, маршал, кто же ещё. Что-то встрепенулось на краю сознания — раньше этот голос звучал иначе, но Робер не обратил внимания. — Разрешите выполнить поворот корпуса, — Луиджи оказался восприимчивее и спас ситуацию. — Выполняйте. Теперь, когда они мыслили, как один, тяжесть казалась не такой заметной — производимая процессом управления нагрузка на тело и на разум делилась пополам, закрой глаза — и не вспомнишь, что ты всего лишь крохотный человечек в гигантском роботе. «Молниеносный» сделал зарядку под смех и аплодисменты зрителей. Это воодушевляло на дальнейшие глупости, и, наверное, первый в истории мира егерь сделал поклон. Шутливый поклон на террасе, не более того — они часто отдыхали здесь вдвоём, ужиная и смеясь… На морском берегу самые красивые закаты. Девичьи туфельки такие лёгкие, на руках остаётся песок. К подошве прилипла ракушка. Ты смеёшься, глядя вслед своей любви, а она улыбается и машет рукой — развернулась лицом к морю и стоит у самой кромки воды, не зная, что олицетворяет всех нимф и всех богинь! Но как же раздражает эта ракушка, надо её отодрать. Ты опускаешь глаза и возишься с подошвой; не дай бог, эта маленькая острая штучка натрёт ноги… Будет больно… Когда ты снова поднимаешь взгляд, в трёх метрах от любимой страшно пенится море, а потом вылезает ОН. — Отключить систему. — Но они ещё стабильны! — Ты что, оглох? Немедленно выключай! Кажется, что звонкий надрывный крик в сотню раз громче ужасного рёва, который издаёт кайдзю. Прежде чем ты успеваешь что-либо предпринять, он бросается вниз, обдавая водой весь берег на метры вперёд… В следующую секунду её уже нет… Злополучная туфелька выпадает из руки. Кайдзю выходит на берег… Робер понимал, что это воспоминание Луиджи, но всё равно ощущал соль на губах, словно это его обдало морской водой с ног до головы. Они держали планку, система не подавала поводов для беспокойства, нужно лишь… нужно лишь не утонуть. Когда ты выбираешься из-под обломков и хромаешь куда-то, невесть куда, подальше отсюда, кайдзю громит соседние виллы. Всё плохо, хуже не придумаешь, а из-за сильного прилива и развороченной земли не видно ни следа… Ни следа, ни следа… Почему в зубах у этой твари застряла полоска ткани того же цвета, что ЕЁ платье? — Порядок? — Да, — наваждение прошло, Робер снова видел краем глаза Луиджи, тот был обеими ногами здесь и смотрел перед собой. Куда-то пропали звуки из диспетчерской, но это, должно быть, неполадки со связью. Ладно, работать так работать — Робер выпрямился и посмотрел вперёд, как будто перед ним была не электронная панель, а простое стекло, и увидел огромную раззявленную пасть, брызжущую голубым ядом. В следующий миг эта пасть вонзилась в корпус егеря, и «Молниеносный» покачнулся и застонал. — Мишель! — …! — и вот опять он не может расслышать, что тогда крикнул брат. Робер ничего не видел и не слышал. Он чувствовал — острую физическую боль в районе рёбер, а ещё другую боль, которую никак не мог описать словами. Что-то в его голове рвалось на куски, но что это было… — Эпинэ! Эпинэ! Робер, приём! — Что это было — связь с Мишелем или его сознание в этот момент? Как теперь вывести егеря в одиночку? Да чёрта с два, ведь он не один! Их снова двое, и вместе они отомстят этой твари за всё. Кайдзю — вот он, перед глазами, подбитый, только и ждущий смерти! Одновременно из моря и из огня… Устрашающая фигура монстра не пугает тебя. Ты никогда не боялся мстить. Напарник думает точно так же, какой же всё-таки хороший напарник — вдвоём вы справитесь, вдвоём вы сможете всё! Ненависть к кайдзю застилает глаза, только рука — правая — медленно сжимается в кулак. Зачем кулаки, когда есть пушка? Так будет эффективнее в разы. Из-за этой твари он узнал, что кровь брата цвета маков. Из-за этой твари он увидел смерть — нет, не первую и не последнюю, но такую невинную, такую горькую, такую несправедливую! Ты в госпитале, несёшь сухие цветы, а вот ты на пляже, бредёшь, приволакивая ногу, ты — один человек, ты — это ты. Ты — это гнев, это ярость, это месть. Она — верхняя часть тела совсем без ног, безобразное алое месиво, которое ты когда-то целовал… И она ещё дышит! — Пушка заряжена. Лицо заливали горячие слёзы, но видеть тебе ни к чему. Ты — это ты, и ты отомстишь прямо сейчас. Вот он, вот он, за кого надо мстить… это родной человек… это — брат, лежащий на морском берегу, без ног, с букетом засохших маков на груди… Ракушка на подошве кажется такой ерундой, боже, она уже никому ничего не натрёт. Никогда! Оглушительный выстрел разрывал барабанные перепонки. На улице было бы совсем не так, а в ангаре он эхом отдавался от стен. В ангаре? Господи, куда он только что стрелял — куда ОНИ только что стреляли? — Нейросвязь прервана, — доложило автоматическое уведомление. — «Молниеносный», приём. Кто-нибудь слышит меня? — О. Марсель, — пробормотал Робер, безуспешно пытаясь стянуть шлем; руки не слушались, правая и вовсе ныла с непривычки. — Что мы наделали? — Ты только сядь, хорошо? Вы разнесли кусок стены, — тактично заметил диспетчер. Робер очень хотел сказать, что они не специально и вообще всё пошло не так, но говорить оказалось слишком тяжело. Содрав наконец злополучный шлем и уронив его на пол, он повернулся влево как раз вовремя, чтобы поймать летящего вниз Луиджи, а затем, не сделав ни шагу, рухнул без сознания вслед за ним.***
Робер пришёл в себя в незнакомом помещении, оборудованном под медпункт, судя по угнетающей белизне стен и стойкому запаху трав и спирта. Сначала он просто лежал и пялился в потолок, не пытаясь даже думать, а потом в один миг на память обрушилось всё, что произошло сегодня — в объёме двух сознаний, горьких воспоминаний и неудачного дрифта. Всё шло хорошо, пока… — Полный провал, — услышал он собственный хриплый шёпот. — О, очнулся, — если чуть-чуть повернуть тяжёлую голову, можно разглядеть Эмиля. Тот выглядел обеспокоенным. — Как ты? — Какая разница? Что произошло? — вот повышать голос было лишним — не из этических соображений, а потому что больно. — Разное, — уклончиво ответил приятель и добавил явно нехотя: — Я лучше сразу скажу, ладно? Пятеро погибли. Когда вы выстрелили перед собой, на линии огня никого не было, но некоторые балки рухнули и… — Не дождавшись никакой реакции, Эмиль продолжил: — Вообще-то всё шло хорошо, ты и сам знаешь. Вы неплохо друг друга поняли, причём с первого раза, у вас было много общего в прошлом… Ну, это прошлое вас и подвело. Если датчики не соврали, сначала Джильди утонул в воспоминаниях, а потом и ты. — Не соврали, — подтвердил Робер, думая о другом. Пятеро погибли. Пятеро! И убил он сам… — Что-то ещё произошло? — Больше ничего такого… Мы вас отключили наконец. Надо было раньше, — его лицо помрачнело. — Когда смогли, вытащили из егеря, вот как-то так… Вы нас совсем не слышали? — Я не слышал почти ничего. Всё, что долетало, застревало в воспоминаниях… И что теперь? Мы уволены, я полагаю? — Это не ко мне, — открестился Эмиль. — Распоряжения не было. Маршал велел вас вытащить и привести в чувство, но это всё… Насколько я знаю, сейчас он связывается с родственниками погибших. — И больше ничего не сказал? — Нет. — Удивительная выдержка при таком дерьме. — Ага, — кисло улыбнулся приятель, — ты не слышал, как он на нас наорал. Знаешь, единственный плюс полного погружения в чужую голову — ты реально этого не слышал. — Прямо уж наорал? — тупо переспросил Робер, как будто ничего важнее в этой жизни не было. — Угу. И такое случается. — Не могу представить… — Не представляй. Обсудить что-либо ещё, не возвращаясь к провальному дрифту, представлялось трудным, поэтому они молчали, считая минуты. Ну, Робер считал, что творилось в голове у Эмиля — без понятия. Теперь вообще не знаешь, как снова забраться в чей-то разум… Что ж, скорее всего, это и не предстоит. Робер снова прикрыл глаза, прислушиваясь к гудению какого-то аппарата (он оказался к нему подключен, вот так неожиданность) и к далёкому звуку голосов за стеной. Дверь тихонько хлопнула, и он, с трудом повернув голову, увидел Лионеля. — Что вы решили? — спасибо Эмилю, он задал этот вопрос вслух, можно не пытаться ворочать языком. — Неважно, всё уже изменилось, — голос его брата ничего не выражал, словно белый лист бумаги. — В произошедшем виновны оба пилота, но не бывает равной степени вины. Кто-то один должен был уйти, но Джильди ушёл первым. Добровольно. Теперь у нас нет шести механиков, — Лионель перевёл взгляд на Робера, — и всё ещё остаётся один пилот. — Это неправильно. Я тоже должен уйти, — он нашёл в себе силы выговорить это, хотя, казалось, больше сил уже не будет. — Не надо давать мне шанс, я уже его… упустил. Будет только хуже. — Слово в слово, — Лионель неожиданно улыбнулся ему. — То же самое я сказал Рокэ… К сожалению или к счастью, он уже что-то придумал. Не хочу знать, что именно, но придумал. — Здорово, — окончательно сдался Робер и закрыл глаза. Сработало — его тут же оставили в покое, можно даже попытаться поспать, не думая ни о чём, а в голове вертелась одна и та же дурацкая мысль — всё казалось неправильным и другим, потому что маршала звали не так. Во всяком случае, того, при котором раньше служил Робер, которого он почти возненавидел. Проваливаясь в болезненный сон, он подумал напоследок — всё равно скотина в погонах! Понял ведь, что Эпинэ наиглупейшим образом ошибся, и ни разу не соизволил назвать своё имя.