О о о о о о о о о о о
- Интересно получилось, ты не находишь? – Оливер Стоун обратился к Визбору, который провожал взглядом машину с отъезжающими Шелленбергом с Тихоновым. Табаков с Гиммлером уехали на час раньше, разбуженные ни свет ни заря шефом разведки. - Что именно? – поинтересовался советский актёр. - Каждый из артистов уехал в сопровождении реального босса того героя, которого они играли в вашем фильме. - Да, действительно, я об этом и не подумал, - согласился Юрий. - Надеюсь, это хоть как-то им поможет. А вообще-то, я не ожидал, что Гиммлер так пёкся о своём шефе разведки. Надеюсь, это оградит твоего коллегу от неприятных сюрпризов. - Хочется верить. Не знаю, пёкся ли он так о нём в реальной жизни. - А мы в какой? - Понятия не имею, - философски пожал плечами Визбор. – Впрочем, заботе Гиммлера можно найти объяснение. В последний момент он всё-таки пытается спасти свою шкуру, и он надеется, что Шелленберг сможет ему в этом помочь. - Если я не ошибаюсь, Гиммлера поймали вскоре после окончания войны, когда он пытался сбежать в компании каких-то более мелких эсэсовцев, а когда его раскрыли, то он отравился. Видимо, Шелленберг не смог ему помочь. - Не смог или не захотел? – улыбнулся Визбор. – Зачем ему такой груз? - Да, конечно, ни к чему. Это только у Александра Дюма «один за всех и все за одного», а я уверен, что месье Шелленберг пользуется его цитатами весьма выборочно. - Не сомневаюсь, - подтвердил советский актер. – Ладно, пошли спать, пока все приличные места не разобрали.О о о о о о о о
Тихонов, между тем, уверенно вёл Шелленберговский хорьх, следуя инструкциям сидящего сзади «шефа». - А где находится шведское посольство в Берлине? – спросил советский актёр, предпочитая завести разговор на нейтральную тему. - В южной части Тьергардена, там много всяких посольств. Ты когда-нибудь был в Берлине? - Да, некоторую часть съёмок мы проводили в Берлине. - И как тебе понравился город? Надеюсь, его восстановили за двадцать с лишним лет? - Да, не переживай, Берлин ведь не виноват в том, что вы сотворили с Германией и большей частью Европы. Так что Берлин да, восстановлен. А вот что бы вы сделали с Москвой и Ленинградом окажись вы их хозяевами? - Ну, Геринг бы выпросил себе ваш Зимний дворец в качестве резиденции. - Не смешно. - А я и не пытался быть смешным. Впрочем, он сам виноват, что дворец ему не достался. Если бы вместо того, чтобы грабить ценности по всей Европе или соревноваться с Гиммлером, кто создаст лучший концлагерь, он всё-таки бы занимался авиацией, то мы бы подъезжали с тобой сейчас не к разбомблённому Берлину, а к разбомблённому Лондону или Москве. - Я сомневаюсь, что развитие киноиндустрии покорённых стран входило в планы Гитлера, так что мы бы вряд ли встретились, даже если бы Аполлон захотел поиграть в те же игры. - В планы фюрера возможно и нет, а вот в планы рейхсминистра пропаганды, кто знает. - Всё равно, я рад, что война закончилась так, как она закончилась, хотя... лучше бы она и не начиналась совсем, столько людей погибло! - А ты не думал о том, что не начни Гитлер войны, её бы начал Сталин, и погибло бы столько же народу, если не больше, и тогда бы Советский Союз стал пугалом для всего мира, а не Германия. - Ты говоришь ерунду! - Вовсе не ерунду. Впрочем, к чему всё это? То, что произошло, то произошло и этого не изменить, даже при наших обстоятельствах. Давай о чём-нибудь другом. Например, какая была твоя первая роль в кино и когда? - Моя первая роль в кино? Очень скоро, между прочим, фильм вышел на экраны в 1948 году, а начали мы снимать в 1947. - А что за фильм? - О войне. Он называется «Молодая гвардия», про молодёжную антифашистскую организацию в городе Краснодон. - Где это? - На Украине, к востоку от Донецка. - А, понятно. И у тебя была большая роль? - Нет, я играл одного из комсомольцев. Мы не будем обсуждать этот фильм, но для твоего личного просвещения я скажу, он основан на реальных событиях и почти все члены этой организации были зверски замучены до смерти. Но ты ведь знаешь о таких вещах, не так ли? И они тебя не очень беспокоят. - А тебя беспокоят зверства, совершённые в вашу революцию и продолжающиеся совершаться все последующие годы? Я-то как раз знаю, на что способны некоторые люди в моей стране, а можешь ли ты сказать то же самое о себе? - Ничто не может сравниться с..... - Смотря, кто сравнивает, Слава. Но ты правильно сказал, нам стоит найти другую тему для разговора. - Знаешь, я думаю, будет лучше, если мы продолжим дорогу в тишине. - Не любишь смотреть реальности в глаза? - А ты не любишь, когда последнее слово остаётся за кем-то другим? Шелленберг пожал плечами и сказал: «Ладно, как хочешь, можем поиграть в молчанку. Хотя....» - Ну что ещё? - Ещё? Ещё возьми вон тот поворот направо или мы проедем Берлин стороной. Или ты сам дорогу знаешь? - Не умничай. - Ты всегда так разговариваешь с начальством? - Ты мне не начальство! Шелленберг хмыкнул и хитро улыбнулся, а Тихонов твёрдо решил провести остаток пути в тишине и реагировать только на указания дороги, которые Шелленберг будет выдавать по ходу дела. Он пытался сосредоточиться на ведении машины и мысленно вернуться в шкуру своего персонажа - невозмутимого, спокойного, хладнокровного штандартенфюрера Штирлица. В молчании ему это более или менее удавалось, но он прекрасно осознавал, что стоило ему или Шелленбергу открыть рот и начать обсуждать даже самую невинную тему, они опять скатятся на арену споров. «То же самое было, когда мы ехали из его офиса, - злился, хоть и молча, Тихонов, - только на моём месте был Олег. И как только Вальтеру всё время удаётся, тьфу, чёрт, не хватало мне только начать думать о Шелленберге как о каком-то закадычном дружке, ну как только Шелленбергу удаётся подковыривать своего собеседника на ровном месте? Ясно как божий день, что он это делает специально. С Гиммлером-то он ведёт себя как паинька. Впрочем.....я не прав, он вёл себя так в кино, ну, то есть, Олег изображал его таким в кино, а на самом деле, да нет, за эти несколько дней, что мы вместе, он и Гиммлеру дерзил, и вообще, вёл себя так, как будто это рейхсфюрер ему подчиняется, а не наоборот. Интересный метод восхождения по карьерной лестнице, я бы даже сказал – уникальный. И всё-то ему прощается. И не подъём это был даже, а взлёт. Ну вот как? Боже, Слава, ты что, ему ещё и завидуешь? Нет, нет, надо прекращать думать о Шелленберге. Лучше смотри по сторонам, запоминай. Запоминай. Для чего, спрашивается? Ну вот кому я смогу об этом рассказать? А вот Штирлиц не задавался бы таким вопросом. Разведчику любая информация пригодится. Но я не разведчик, я актёр. Ну нафиг мне такая информация? Нафиг мне вообще всё это? Зачем я здесь?» - Неприятные мысли? – вкрадчивый голос Шелленберга заставил артиста непроизвольно вздрогнуть. - Дай мне спокойно вести машину, мы же договорились не злить друг друга. - Просто ты начал трясти головой и у тебя нога стала дёргаться. А я совсем не хочу, чтобы ты перепутал газ с тормозом в самый неподходящий момент. - И как это ты всё разглядел, сидя сзади? - Я наблюдателен. - Наблюдай за Берлином. Кто знает, когда ты его опять увидишь. - Я эту дорогу знаю с закрытыми глазами. И потом, если я вижу её в последний раз, мне бы хотелось помнить её такой, какой она была годы назад, я не сейчас. - Я не виноват. - А я тебя и не виню. Мы уже почти приехали, - и Шелленберг переключился на указания «направо, налево» вместо того, чтобы раздражать своего столь оригинальным способом приобретенного подчинённого. Подъехав к посольству, Тихонов отклонил предложение Шелленберга сопровождать его на встречу с Бернадоттом; вместо этого он остался снаружи, наблюдая за редкими прохожими, серыми разрушенными зданиями и громко чирикающими птицами, приютившимися на выживших после бомбёжек деревьях. Он подумал о том, не воспроизвести ли ему в реальности ту прогулку по Берлину, которая была показана в фильме, но решил, что после приключений Джареда в Вавилоне лучше не экспериментировать, а то кто знает, не придется ли Аполлону вызволять его из застенков гестапо.Х х х х х х х х х х
Встреча с Бернадотом прошла именно так, как рассчитывал Шелленберг. Некоторое время шведский граф вполне серьёзно объяснял, почему Гиммлер не может рассчитывать на положительное к нему отношение, какие бы отчаянные шаги он бы не пытался предпринимать в последние дни войны. Шелленберг понимающе кивал и разыгрывал вполне сносное разочарование и даже пытался подкинуть какие-то новый идеи. «Неужели он думает, что я не понимаю, что Гиммлеру уже ничего не поможет? Он действительно считает меня настолько глупым или наивным, или настолько наивен он сам? Он слишком искренне пытается меня убедить порвать с Гиммлером пока не поздно и спасать свою собственную шкуру. Он не осознаёт, что у Гиммлера ещё есть власть и используя эту власть всё ещё можно спасать людей; или он считает, что он уже спас достаточное количество заключённых и можно больше не усердствовать, что теперь можно прибрать меня к рукам, а потом выставить в качестве приза союзниками и заработать ещё больше похвал и наград? Хмм, да, наверно, так оно и есть, но для меня как раз имеет значение, смогу ли я спасти ещё пару тысяч заключённых, и для этого мне нужен Гиммлер, и для этого я буду держать его при себе пока это имеет смысл. А Бернадот может оставаться со своим самомнением, чувством исполненного долга и превосходства. Иногда нужно оставлять людям их иллюзии и даже подпитывать их время от времени.» При прощании Бернадот с почти отеческой заботливостью выдавал последние наставления и выражал надежду на скорую встречу в Швеции. Шелленберг мастерски подыгрывал, удручённо кивая головой на прописные истины и обещая следовать выданным советам. Заручившись поддержкой на ближайшее будущее, генерал откланялся и в свою очередь настоятельно советовал покинуть Берлин как можно скорее. Внешне не меняя озабоченного выражения лица после того как он распрощался с Бернадотом, он с радостью обнаружил, что непокорный русский никуда не исчез и не привлёк к себе никакого внимания. - Я здесь закончил, поехали, - объявил он, садясь в машину. – Нам надо будет заскочить в ещё одно место, а потом вернёмся домой. - Какое место? Неприметным домик, где хранятся золотые запасы и паспорта разных стран мира с твоей фотографией? - Ах, если бы, - Шелленберг беззаботно рассмеялся преображаясь из угрюмого и раздавленного побеждённого в совсем другого человека, - место будет гораздо более прозаическим, а именно – всё ещё действующий гараж, хотя, он обслуживает далеко не каждого. Нам надо дозаправить эту машину и прихватить ещё одну. Когда Гиммлер и Табаков вернуться, нам потребуется три машины, чтобы покинуть Берлин. - И в каком направлении ты собираешься покинуть Берлин? - Всё-то тебе надо знать. Когда придёт время, я вам всё расскажу.О о о о о о о о о о
В отличии от Шелленберга и Тихонова, Табаков и Гиммлер провели начало своего путешествия в тишине, нарушаемой только инструкциями рейхсфюрера по указанию дороги. Табаков прокручивал в голове всю информацию, которую предоставил ему шеф разведки, стараясь не забыть ни одной детали. Он должен был признать, что материал был мастерски разложен по полочкам, причинно-следственные связи были логичны и красивы в своей простоте и полезности. Они уже объехали Берлин стороной и проехали Ораниенбург, когда Гиммлер наконец-то завёл разговор на не касающуюся дороги тему. - Вас, наверное, удивляет, что я согласился на подобную встречу? – спросил рейсфюрер без всяких предисловий. - Да, - Табаков предпочёл быть немногословным, чтобы с одной стороны не спровоцировать конфликт, а с другой – дать своему пассажиру выговориться. «Если он начнёт по дороге оправдываться, молчи и слушай, - рекомендовал Шелленберг во время своих наставлений, - таким образом он обкатит на тебе те доводы, которые он будет приводить во время встречи с Мазуром. Особо не возражай, но разговор всё-таки поддерживай. Твоя главная задача дать ему выговориться, расслабиться и прорепетировать. Можешь даже подсказать ему какие-то доводы, как бы тебе это не было неприятно. Главное, не дать ему пойти на попятный, не дать ему отказаться от уже данных обещаний или, не дай бог вообще, отказаться от этой встречи. Оставь свои чувства при себе, просто хорошо сыграй роль, очень хорошо сыграй. А если тебе неприятна мысль, что ты таким образом таскаешь для меня каштаны из огня, просто помни о жизнях, которые ты спасёшь, всё остальное – сумей проигнорировать.» - Я всегда верил в то, что трудился на благо Германии, - достаточно вялым голосом продолжил свою мысль Гиммлер. - Мне не сложно в это поверить, - нейтральным тоном ответил Табаков мысленно вопрошая себя как надолго его хватит. - Германия была поставлена на колени Версальским договором и только Гитлер смог вернуть ей былое величие и право на достойное существование. Если бы Вы были немцем, Вы бы меня поняли. Вот Вы, как русский, Вы бы всё сделали для своей страны, не так ли? Ваш отец, он наверное же, воевал во время войны и гордился этим, не так ли? - Да, мой отец прошёл всю войну и гордился этим. - Правильно, - Гиммлер кивнул, - это правильно. Он ещё жив? - Не имеет смысла обсуждать мою личную жизнь. - А ты женат? У тебя есть дети? – продолжал свой расспрос рейхсфюрер как будто он не слышал предыдущего ответа. - Да, я женат и у меня есть дети, - после некоторого раздумья актёр всё же решил ответить на вопрос в общих чертах. - Это хорошо, это очень хорошо, - закивал рейхсфюрер одобрительно. – У меня четверо детей, хотя один из них приёмный, а двое других – от моей секретарши. Мою старшую дочь, ту, которую мне подарила жена, зовут Гудрун и я её очень люблю. Её имя означает «секретные божественные знания». Я специально выбрал ей такое имя. Я разговариваю с ней почти каждый день, - Гиммлер вздохнул. – Ей уже 16 лет, и она мне даже помогает в работе, она очень умная, преданная и трудолюбивая. Я её везде брал с собой, когда мог, она ничего не боится, даже...... - Даже на фронт? – высказал предположение Табаков. - Нет, на фронт не брал, но в концлагерь брал. (1) - Куда? – опешил Табаков, чуть не потеряв управление машиной от неожиданности. - Ты, конечно, можешь меня не понять, - Гиммлер поджал губы. - Моё знание немецкого, дарованное Аполлоном, недостаточно для того, чтобы надлежащим образом выразить моё отношение к подобному поступку, - отрезал Табаков, - но я бы посоветовал не вдаваться в такие подробности при беседе с Мазуром. - При беседе с Мазуром мы будем обсуждать то, что надо ему, а не мне, - несколько отвлечённо сказал Гиммлер. – Я поддался на уговоры Шелленберга. - И правильно сделали, - поспешил заверить его Табаков, уловив нотки сомнения в голосе своего собеседника. - Может мне надо было слушать его раньше, но я не мог, я не мог предать фюрера и Германию, что для меня одно и тоже. Я не думал о себе, я думал о величии нашей нации, я думал, что мы не можем опять пойти на попятную, отказаться от всех наших завоеваний, признать себя неспособными к великим достижениям. И я не мог предать фюрера, я давал клятву верности, я не предатель и никогда им не стану. Я лучше умру. Да, я согласен умереть за свою родину, за клятву верности. Вы меня понимаете? Вы должны меня понять! - Я понимаю, что Вы согласны умереть за те клятвы, которые Вы давали, - ровно ответил Табаков призывая на помощь всё своё актёрское мастерство. - Знаете, у меня есть к Вам просьба, Олег, - Гиммлер вдруг сменил тему разговора. - С этим лучше к Аполлону, - осторожно посоветовал Табаков. - Я не думаю, что Аполлон кинется выполнять мои просьбы, даже предсмертные, а вот Вы.... - Я кинусь? – Табаков рискнул вызвать неудовольствие своего пассажира, но надо же было его хоть как-то вернуть в реальность. - Не сейчас, потом. - Когда потом? - Ну, когда мы все вернёмся в своё время и распрощаемся друг с другом. - И что же вы хотите, чтобы я для Вас сделал? - Разыщите мою дочь Гудрун и скажите ей, что я её всегда очень, очень любил и думал о ней в свои последние мгновения. - Как вы себе это представляете, рейхсфюрер? Я, советский артист, которому во время окончания войны было около десяти лет, знал, о чём вы думали в свои последние мгновения? - Ну, скажите, что Вы были ребенком в плену, в концлагере, если хотите сбежали, и наши пути случайно пересеклись и я доверил Вам, ребёнку, свои мысли и что .... - Подождите, подождите, ну что Вы такое говорите, в каком концлагере? Не Вы ли их организовывали и Вам ли не знать, что всем узникам выкалывали номера на руке? И вообще, это полный бред, не был я ни в каком плену, этого невозможно придумать, ерунда какая-то. Лучше просто позвоните ей, когда мы приедем к Керстену и скажите всё, что хотите сказать. Напишите письмо, в конце концов, и отдайте его Керстену, пусть он его отправит ей.... после Вашей смерти. Когда бы она ни случилась, - поспешно добавил Табаков, понимая, что его последние слова косвенно подтвердили, что жить Гиммлеру осталось недолго. - Значит, Керстену удастся благополучно выбраться из Германии и его не обвинят в дружбе со мной? - Я понятия не имею о судьбе Керстена, я узнал о его существовании несколько часов назад от Шелленберга. - В любом случае, я хотел бы, чтобы это были Вы. - Почему я? Почему не Тихонов или Визбор? Почему не вообще какое-то другое постороннее лицо, да тот же Шелленберг, в конце концов, - сказал Табаков и тут же пожалел об этом. - Значит, с Вальтером будет всё нормально после войны? – Гиммлер тут же ухватился за не до конца продуманную фразу. – Я рад, знаете, я рад. Да, вот представьте себе, может Вам и сложно в это поверить. Я всегда к нему очень хорошо относился, покрывал, когда он делал какие-то глупости, знаете ли, он иногда бывал крайне неосторожен в своих поступках, высказываниях. Если бы Гейдриха не убили, Вальтер бы плохо кончил. - Кто такой Гейдрих? - Как же ты мало знаешь о своём герое, - рейсфюрер перешёл на ты, - это бывший начальник Шелленберга, он его и открыл; надо признаться, он в начале очень ему покровительствовал, везде продвигал, своей карьерой Шелленберг обязан именно Гейдриху, но потом.... потом, я думаю, он стал его опасаться, слишком уж Вальтера все любили, слишком уж у него всё легко получалось, он всегда был полон разных идей, и в какой-то момент Гейдрих стал их опасаться, этих идей, хотя были и такие, которые он беззастенчиво присваивал, да. Стал его ревновать, боялся, что, добившись успеха, Вальтер найдет себе другого покровителя. - Вас, например? - Ну, кроме меня, были и другие кандидаты. Да, о чём я? Шелленберг. Да, я рад. Но, я всё же попрошу тебя ничего такого ему не говорить, и вообще, забудь об этом разговоре. Но Гудрун. Кто знает, как сложится твоя жизнь, может, когда-нибудь ты всё-таки найдёшь Гудрун, тогда предложи ей встретиться на каком-нибудь мосту и скажи «это, конечно же, не мост Нибелунгов, но люди строят и разрушают мосты, а Рейн вечен.» И она поверит, что ты от меня. - Это ещё почему? – поинтересовался Табаков. Он, конечно же, вовсе не собирался разыскивать или встречаться с дочерью Гиммлера и тем более передавать какие-то закодированные послания с того света, но любопытство – сильная вещь. - Ты знаешь, кто такие Нибелунги? - Это из немецкого фольклора. Вагнер написал несколько опер, кажется «Кольцо Нибелунга» - одна из самых известных. Вы ещё предлагали поставить это для Александра, когда мы были в Вавилоне. - Да, правильно. Так назывался древний мифический род карликов, которые охраняли сокровища, спрятанные в Рейне. По преданию, древняя бургундская королевская династия нашла эти сокровища и взяла себе имя их сказочных хранителей, Нибелунгов. Их столицей был Вормс, город на берегу Рейна. Гудрун, в честь которой я назвал свою дочь, была одной из принцесс этой династии. Он вышла замуж за Зигфрида, великого воина германского эпоса. Потом Зигфрид был предательски убит, и Гудрун стала хранительницей сокровищ Нибелунгов. Впоследствии она вышла замуж за короля Атли, чьим прототипом считался Атилла, но убила своего мужа в первую брачную ночь и сожгла его дворец, в отместку за то, что он ранее убил братьев Гудрун. - А что стало с сокровищами? - Это никому не известно, их до сих пор ищут. - И вы в том числе? - Мы? - Да, немцы, считающие себя наследниками Нибелунгов, ну и Аттилы, до кучи. А Вам, как главе СС и заодно и отцу ребенка по имени Гудрун – ну просто карты в руки. Золото партии, - Табаков вдруг вспомнил цитату из фильма, - это намёк на золото Нибелунгов. Я ещё помню, там было кольцо Нибелунгов, не с него ли вы списали Мертвую Голову, эмблему СС? - Ты всё свалил в одну кучу, при чём тут золото партии или эмблема СС? Я имел в виду совсем другое. - Да? Что именно? - В современном городе Вормсе, древней столице Нибелунгов, есть мост через Рейн, который называется мостом Нибелунгов. Правда, мост этот весьма современен, он был открыт в 1900, как раз в год моего рождения. Мост украшала красивая башня, которая получила название башни Нибелунгов. (1) - Украшала? – Табаков не мог не заметить, что рейхсфюрер употребил глагол в прошедшем времени. - Да, башня и сам мост были разрушены американцами совсем недавно, в марте этого года. Гудрун очень переживала по этому поводу. Мы несколько раз бывали там, стояли на этом мосту под самой башней, разговали, мечтали, как найдем эти сокровища, даже знаменитое кольцо. А теперь ничего этого не будет. Она тогда заплакала, когда узнала о разрушении, хотя и стыдилась этого. И я ей тогда сказал, что люди строят и разрушают мосты, а Рейн вечен. Поэтому если ты ей скажешь эту фразу, она поверит, что ты от меня. - Я не буду ничего такого обещать, - глухим голосом сказал Табаков. Он стал зол на себя, слишком легко удалось Гиммлеру увлечь его своим рассказом, не хватало ещё того, чтобы он связал себя какими-то обязательствами с этим монстром. Дети, конечно же, не ответственны за своих родителей, и он понятия не имел, что стало с дочерью Гиммлера после войны, но ничего подобного он делать не собирался. И вообще, он пообещал Шелленбергу лишь сопровождать его шефа на встречу, которая могла потенциально спасти жизни тысячам людей, а не давать каких-то личных обещаний человеку, ответственному за смерти миллионов людей. - Просто запомните эту фразу, - тихо, почти шёпотом попросил рейхсфюрер. Табаков предпочёл ответить молчанием и, к его облегчению, Гиммлер больше не пытался его ни в чём убеждать или просить. Лишь когда они уже подъехали к воротам огромной усадьбы, Гиммлер обронил: - Я пообещал Шелленбергу, что соглашусь на все просьбы Мазура, хотя, конечно, я знаю, что он наобещал. Думаете, мне это легко далось? И зачем это мне? Если фюрер узнает, что я согласился освободить тысячи евреев вопреки его строжайшему приказу уничтожить всех, кто ещё жив, как вы думаете, что он со мной сделает? - Он Вас уже вряд ли достанет. И потом, как он об этом узнает? - Очень просто, также, как это случилось прошлой осенью. Люди не умеют держать язык за зубами, а газеты соревнуются, кто первым напечатает наиболее горячие новости. Пообещайте мне встретиться с моей дочерью и передать ей мои последние слова, так же, как я пообещал Шелленбергу выполнить все просьбы Мазура. - Вы пообещали Шелленбергу не зная, что у Вас будет возможность просить что-либо взамен у человека из будущего. Неужели Вы не понимаете, что прося теперь что-то у меня, Вы обесцениваете то немногое положительное, что Вам всё-таки можно приписать? Гиммлер наклонился вперёд и вцепился рукой в плечо Табакова, «Пообещайте, или я никуда с Вами не пойду!» - И Вы поверите обещанию, данному под такой угрозой? – нашёлся советский актёр, мысленно проклиная себя и Шелленберга за то, что позволил быть втянутым в подобную ситуацию. Так же неожиданно Гиммлер убрал руку с плеча и откинувшись на заднее сиденье, произнес: - Вы честный человек. Вы могли бы просто пообещать без каких-то либо намерений это выполнить. Теперь я уверен, если предоставится такая возможность, Вы выполните обещание.... которое Вы даже не давали. А на встречу я, конечно же, пойду, я свои обещания и клятвы сдерживаю, я ведь Вам уже об этом говорил. Кстати, вот и Керстен вышел нас встречать. Ну что же, ни пуха, ни пера. - К чёрту, - пробормотал Табаков, выключая двигатель. По дорожке, усыпанной гравием, довольно легко для своих обширных габаритов, спешил элегантно одетый улыбающийся человек лет пятидесяти или чуть моложе. Табаков, первым выйдя из машины, поспешил открыть дверь Гиммлеру, так как знал, что Мазур мог наблюдать их встречу из окна и ожидал от Шелленберга подобных действий. - Рейхсфюрер, я так рад Вас видеть, надеюсь, вы добрались без происшествий. - Без происшествий, если не считать тенденции Вальтера гнать машину, как будто нас преследует Советская танковая дивизия. На лице Керстена появилась неуверенная улыбка и он невнятно пробормотал что-то вроде «рад Вас видеть, бригадефюрер.» - Что-то не так, Феликс? – вкрадчиво спросил Табаков. Впрочем, он оставил своё «я» внутри машины, теперь это был тот самый бригадефюрер Вальтер Шелленберг из «Семнадцати мгновений весны», к непробиваемой харизме которого добавились ещё более правдоподобные оттенки характера после общения с реальным персонажем. - Нет, нет, всё нормально, бригадефюрер, просто после напряжённого перелёта и разбомблённой дороги из Берлина я всё ещё не могу прийти в себя. К тому же, - добавил он быстрым шёпотом, - я собирался покинуть Берлин вместе с Мазуром, но моя сестра сообщила об определённых неувязках с документами и мне, видимо, придётся остаться здесь ещё на несколько дней. - Я уверен, что рейхсфюрер сможет уладить все твои неувязки в кратчайшие сроки, так что тебе не стоит беспокоится. Ну, проведёшь здесь ещё несколько деньков, поохотишься на оленей, было бы на что жаловаться, - с такой непосредственностью успокоил его Табаков, что у Керстена отвисла челюсть. - Вы и про оленей знаете? - Что значит, я и про оленей знаю? – с восхитительным правдоподобием спросил советский актёр, - не мы ли вместе на них охотились здесь совсем недавно? Что с тобой, Феликс? Я вижу, тебе действительно нужен отдых. - Да, конечно, - Керстен поспешно кивнул и уставился вопросительно на Гиммлера. - Не обращай внимания, Вальтер так шутит, - рейхсфюреру театр явно давался легче, чем его массажисту. – Ну пошли, не будем заставлять нашего гостя ждать. Кстати, твоя сестра ведь предупреждена, не так ли? - Да, да, Элизабет в курсе, - поспешил заверить своих гостей выбитый из колеи хозяин и первым направился к входу в дом. В гостиной их ожидала средних лет женщина со строгим выражением лица и темноволосый мужчина в импозантном костюме с хорошо подобранным галстуком. Он наклонил голову в приветствии, но оставил право первого голоса за вновь прибывшими. - Доброго дня и добро пожаловать обратно в Германию, - Гиммлер взял инициативу в свои руки, - это мой соратник бригадефюрер Вальтер Шелленберг, с которым Вы и Ваш предшественник Хилель Сторх знакомы заочно. Надеюсь, ваш перелёт и дорога из Берлина прошли без каких-либо происшествий? - Да, всё прошло без каких-либо инцидентов. – Мазур предпочёл не упоминать почти трёхчасовое ожидание машины в Тепмельхофе и свои сомнения по поводу того, насколько сильной охраной являлся его пропуск, подписанный Шелленбергом. - Тогда давайте приступим к обсуждению насущных вопросов, - сказал Гиммлер и предложил всем присутствующим занять место за столом, щедро уставленным разными блюдами. Впрочем, Элизабет, сестра Керстена, предпочла удалиться в свою комнату, а рейхсфюрер, вместо того чтобы присоединиться к усевшимся за стол собеседникам, отошёл к камину и, выждав театральную паузу, начал длинный монолог. Говорил он страстно и убеждённо, оправдывая все свои и подчиненных ему людей действия суровой необходимостью и какой-то исторической справедливостью, и от этих слов Табакова с каждой минутой охватывало всё большее и большее омерзение. Нейтральное выражение лица давалось ему труднее остальных. Керстена, скорее всего, слова Гиммлера не очень-то и тревожили, Мазур, хоть и сидел с каменным выражением лица, не мог бы быть упрекнут, решив он выразить своё возмущение, но Табаков играл Шелленберга, и ему было очень неприятно, что он был поставлен в ситуацию, когда, внутренне кипя от негодования, он должен был изображать хорошую мину при плохой игре. Одно дело было изображать Шелленберга в кино, там он должен был быть настоящим нацистом, но здесь, здесь был он сам, и его видимое принятие доводов Гиммлера выворачивало всё его нутро. Пыткам советского актёра положил конец Мазур, который, рискуя сорвать переговоры, наконец-то не выдержал и, грубо прервав Гиммлера, который в тот момент разглагольствовал о концлагерях как всего лишь трудовых колониях, сказал: - Господин Гиммлер, в этих воспитательных заведениях я потерял всю свою семью, всех друзей семьи и всех моих школьных товарищей! Не привыкший к возражениям рейхсфюрер замолчал и уставился на Мазура взглядом в котором читалось возмущение и непонимание. После наступившей паузы Мазур достойно и сдержанно добавил: «Мы требуем освободить всех евреев из лагерей, находящихся вблизи от Швеции или Швейцарии, чтобы их можно было эвакуировать в эти страны. Остальные лагеря должны быть обеспечены достаточным количеством еды и без сопротивления переданы союзникам, когда к ним приблизится фронт. Кроме того, мы настаиваем на освобождении всех лиц, перечисленных в письмах шведского Министерства иностранных дел. Выполнение этих требований оставит главе СС шансы разговаривать с его противниками». Опасаясь негативной реакции со стороны Гиммлера, Табаков поспешно встал и направился к замершему в оцепенении «шефу». - Давайте сделаем небольшой перерыв, - предложил он всем присутствующим. – Вы оставайтесь здесь, а мы с рейхсфюрером переговорим отдельно. – Он вплотную подошёл к Гиммлеру и твёрдо взял его за локоть, подталкивая к выходу. К величайшему облегчению Табакова, никакого сопротивления не последовало и ему удалось вывести находившего в каком-то полутрансе мнимого начальника на улицу. Удалившись на достаточное расстояние от дома, он резко развернулся и строго посмотрел на Гиммлера. - Я не буду Вас спрашивать, что это было. Но Вы ведь умный человек и не могли не понимать, что подобные речи были неуместны. - А что я должен был ему сказать? Начать извиняться? Ему мои извинения не нужны! Ему нужны жизни его соплеменников, и ради них он должен был сидеть и слушать. А я, между прочим, был с ним откровенен, я говорил чистую правду, а правда не всегда приятна. - Какая правда?! Вы в себе? – Табаков еле сдерживался, чтобы не съездить Гиммлеру по физиономии. Это напрочь бы развалило его легенду как Шелленберга, но кому, собственно, было до этого дело? И всё-таки он смог совладать с собой. - Знаете, я тоже не железный, мне это было ещё тяжелее выслушивать, чем Мазуру, - Табаков решил пуститься в свои собственные откровения. – Давайте сделаем так, сейчас мы прогуляемся здесь минут десять – пятнадцать, а потом возвратимся в дом. Я предложу вернуться к обсуждению того, что мы действительно собирались обсуждать, а вы со мной согласитесь. Потом Вы подтвердите Мазуру, что Вы согласны даровать ему всё, что он просит и на этом мы расстанемся. И чем скорее, тем лучше, для каждого из нас. Что Вы на это скажете, рейхсфюрер? - Не знаю, зачем я на всё это согласился, - как-то вяло промямлил Гиммлер, - если только Гитлер узнает..... да ещё в его день рождения..... - Не узнает, кто ему об этом скажет, ну подумайте сами, - Табаков перешёл в режим очарования, который обычно приносил успехи и ему, и тому человеку, чьё имя он сейчас носил. Гиммлер ничего не ответил, но пошёл по дорожке которая вела в обход дома. Вздохнув с облегчением от этой не очень-то тяжело доставшейся победы, советский актёр ускорил шаг и, догнав своего строптивого начальника, молча пристроился справа. - Я готов вернуться, - сообщил Гиммлер после того, как они в полном молчании измерили шагами большую часть обустроенной территории, на которой располагался дом. – Только не забывайте, в том доме Вы – Вальтер Шелленберг, и должны поддерживать меня, а не этого Мазура. Что Вы там думаете на самом деле, мне не интересно, - холодно добавил он, пытаясь оправдать свою слабость с своих собственных глазах. Табаков согласно кивнул и довольно подобострастно распахнул дверь перед Гиммлером, чуть ли не раскланиваясь. - Не юродствуйте, мы здесь не одни, - тихо осадил его Гиммлер. К величайшему облегчению Табакова, Гиммлер исполнил данное обещание и больше не возвращался к своим оправдательным речам. Он даже отошёл от намеченных договорённостей и совершенно неожиданно предложил освободить дополнительное количество еврейских женщин из близлежайшего Равенсбрюка, назвав их в документе польками и шведками. Вся встреча заняла два с половиной часа. Под конец возникла проблема, как Мазур попадёт обратно в Берлин, ведь Керстену надо было задержаться для утряски своих дел. - Мы можем сами отвезти Вас на аэродром, где, как мне кажется, Вы собирались воспользоваться самолётом Красного Креста, который отбывает сегодня в Стокгольм, не так ли? – неожиданно предложил Гиммлер. - Если это серьёзно не нарушит Ваших планов, - осторожно начал Мазур. - Нет, не нарушит, - успокоил его рейхсфюрер, - Вы соберите свои вещи и идете к машине с Шелленбергом, а я сейчас переговорю с Керстеном и вскоре к вам присоединюсь. - Да какие там вещи, так, дорожный саквояж, - бытовые заботы настроили всех присутствующих на более миролюбивый лад и их общение приняло почти что дружеский характер. Дождавшись Мазура у окна, из которого открывался вид на двор, где стояли машины, Табаков жестом пригласил их попутчика наружу. Там они сердечно распрощались с вышедшей их проводить Элизабет, и направились к машине Гиммлера. - Спасибо Вам за всё, - начал Мазур, когда они были вне пределов слышимости сестры Керстена. - Не стоит благодарности, - ответил Табаков. Ему было неудобно принимать похвалы, которые принадлежали другому. - Не скромничайте, - посоветовал ему Мазур, - очень скоро все начнут выставлять напоказ свои добродетели и заслуги перед победителями. Мне кажется наш друг Феликс Керстен будет в числе первых. А мне ведь известно от Хиллеля Сторха как много Вы сделали для того, чтобы эта встреча состоялась и привела к тем результатам, к которым она привела. Он просил меня передать Вам свою благодарность. Меня не интересует, какие мотивы Вами двигали, главное – что Вы сделали это возможным. - Я бы никогда не смог этого добиться без поддержки Гиммлера, - Табаков ненавидел себя за это высказывание, но он знал, что настоящий Шелленберг произнёс бы подобную фразу. «Если бы я только знал, что давая согласие Лиозновой на роль Шелленберга я обрёк себя на подобные испытания! Даже идеально сыгранная роль должна оставаться тем, чем она есть – ролью. Глядя сейчас на меня, может быть даже Станиславский сказал бы «Я верю!», но я не хочу такого одобрения.» - Может быть, - согласился Мазур, - но без Ваших уговоров Гиммлер никогда бы на такое не пошёл. - Керстен тоже имеет на него огромное влияние, - вяло возразил Табаков. - А как насчёт переговоров с Мюзи? Здесь ведь Керстен ни при чём. - Давайте не будем об этом, - прикрывая своё незнание скромностью попросил Табаков. - Хорошо, но если Вам когда-нибудь понадобятся мои рекомендации, мои или Хиллеля Сторха, смело обращайтесь. - Хорошо, спасибо, - кивнул Табаков лихорадочно пытаясь подобрать такую тему для разговора, которая не выдала бы его с головой; неожиданно Мазур ещё сильнее накалил ситуацию заведя разговор о Стокгольме, куда его семья перебралась в конце 30-х годов и куда Шелленберг, как оказалось, часто приезжал по делам. Табаков отделывался неопределёнными звукоподражающими междометиями и кивками головы. В какой-то момент уловив на себе непонимающий взгляд собеседника, он придал своему лицу ещё более мученическое выражение и сказал: - Вы должны меня простить, если я кажусь Вам таким незаинтересованным собеседником, я не спал больше двух суток, да и перед этим мне приходилось удовольствоваться всего лишь несколькими часами сна за ночь. Боюсь, в своём данном состоянии я мало гожусь для роли приятного собеседника. - Ну что Вы, не оправдывайтесь, - поспешил заверить его Мазур, - может Вы пока сядете в машину, поспите чуть-чуть. - Нет, что Вы, что Вы. Я боюсь, что если я сейчас закрою глаза, меня и пушечным выстрелом не разбудишь, а мне ещё машину вести обратно, - объяснил Табаков и сразу поймал себя на мысли, в какую ловушку он себя загнал. Дороги обратно он не знал, тем более что Гиммлер вызвался отвезти Мазура в аэропорт; настоящий Шелленберг дорогу, естественно, знал, так что если бы Гиммлер стал выдавать ему путевые направления, Мазур бы счёл это более, чем странным. Ситуацию спас Гиммлер. Он, видимо, сообразил о той же проблеме самостоятельно, поэтому, подойдя к машине, распорядился: - Вы, Шелленберг, садитесь на заднее сиденье вместе с Мазуром и постарайтесь выспаться. Вы так безобразно вели машину сюда, что я боялся, что мы живыми не доберёмся. Табаков попытался для приличия посопротивляться, но на этот раз Мазур принял сторону Гиммлера: «Вы еле держитесь на ногах, бригадефюрер, и Вы только что сами мне признались, что не спали несколько суток. Было бы обидно погибнуть в автокатастрофе после всего того, что нам только что удалось достигнуть.» - Пожалуй, вы оба правы, - согласился Табаков, отдавая ключи от машины Гиммлеру. Устраиваясь поудобней на сиденье, он отрешённо подумал, что может сказать патруль, если увидит рейхсфюрера СС лично ведущего свою машину с двумя неизвестными личностями на заднем сиденье. Впрочем, подумалось ему, если кто-то и остановит их машину, по ошибке не узнав водителя или номерные знаки, то вряд ли они, узнав водителя, начнут задавать неудобные вопросы. «Есть ещё проблема с аэродромом, - новая мысль проскочила в мозгу внезапно почувстовавшего себя сонным Табакова, - как избежать того, чтобы Мазур не назвал меня прилюдно по имени когда мы прибудем в аэропорт, ведь Шелленберг должен быть хороше известен в ближайшем окружении Гиммлера, да и не в ближайшем тоже. Ладно, будем решать проблемы по мере их поступления, а пока действительно лучше вздремнуть, по-моему я последний раз нормально спал в своей кровати в Москве, что было.... сколько дней назад?»О о о о о о о о о о о о
- Это всё Вы, это всё Ваша работа, это Вы подвели нас к этой ситуации! – Вцепившись в спящего Шелленберга неиствовал Тихонов, но внезапно осёкся, осознав, что цитирует слова Гиммлера из фильма, когда он выговаривал Шелленбергу за безустанное на него давление, которое окончилось отправкой Вольфа в Берлин. - Отпустите его, Слава, Шелленберг здесь абсолютно не при чем, - Стоун попытался оттащить разозлённого артиста от шефа разведки, который всего несколько мгновений назад пребывал в полном неведении об очередной случившейся без всяких предупреждений катастрофе. - Что происходит? – всё ещё полусонный Шелленберг глядел на зло уставившегося на него советского актёра с полным непониманием. - Мы перенеслись из Вашего времени в какое-то другое, – донёсся до него голос Гефестиона откуда-то сзади. - Да, и в чём проблема? Радоваться надо! – шеф разведки глядел в упор на своего мнимого подчинённого не столько для того, чтобы выиграть «кто первый отведёт взгляд» состязание, сколько для того, чтобы собраться с мыслями после довольно глубокого сна. - Радоваться надо? Чему? Тому, что Олег остался с Гиммлером в Германии? Я тебя по стенке размажу, если с ним что-то произойдёт! - Если с ним что-то произойдёт, мы об этом теперь вряд ли узнаем, - пробормотал Шелленберг, откидываясь назад на подушки. Чтобы не потерять равновесия и не свалиться на кровать вместе со своим «шефом», Тихонов отпрянул назад, всё ещё сверля взглядом своего противника. - Так где мы сейчас? – спросил Шелленберг в толпу мрачно выглядивших людей, которые окружали его кровать. - В Советском Союзе, где-то в горах, - предложил Юрий Визбор. - А в каком времени? - Точно не знаем, но похоже – в нашем. Ну, то есть в том, откуда нас выдернул Аполлон, когда мы очутились в Вавилоне. - А как-то нельзя узнать поточнее? Здесь есть телефон, или радио, соседи, в конце концов? Вы что, ещё наружу не выходили? - Ждали, пока ты выспишься, - зло бросил Тихонов. - А если серьёзно? - А если серьёзно, то мы сами только что проснулись, - объяснил Гефестион. - В этом доме больше кроватей, чем в твоём, так что мы сначала искали друг друга по разным комнатам. Ты оказался в последней, а Олега и Генриха нигде нет. - Может они вышли наружу, почему вы не проверили? - Тебя забыли спросить! – Тихонов продолжал злиться. - Подожди, Слава, - Гефестион предпочитал подходить к решению проблем обстоятельно и спокойно. Впрочем, в этой ситуации ему было легче это делать; кто знает, как бы психовал он сам, окажись среди оставшихся в Германии Александр. – Мы действительно собирались искать снаружи, но только после того, как обследуем весь этот дом. - Телефона здесь нет, - сообщил Визбор, - телевизора или даже радио – тоже. Странно, конечно. Мне кажется, это какой-то домик для туристов, минимум удобств, ничьих личных вещей или там фотографий. Удобства во дворе, или по крайней мере, я надеюсь, что они во дворе, так как внутри их нет, даже простого умывальника нет. Кухня, или хотя бы холодильник тоже отсутствуют. Впрочем, я бывал и в более простых условиях, здесь хотя бы дом разделён на комнаты, мне приходилось останавливаться в местах, где одна большая комната с десятью или более кроватей в ней. - Увлекаешься туризмом? – поинтересовался Джаред. - Да, и в горах часто бываю. - А какие горы есть в этом вашем Советском Союзе? – поинтересовался Александр. - Ну, Урал, Алтай, Кавказ, конечно же. Много есть. - Кавказ! – воскликнул Александр, - там, где был прикован Прометей. Хотел бы я посмотреть на это место. - Кавказ огромен, я не думаю, что Аполлон перенёс нас сюда, чтобы освобождать Прометея. - Освобождать Прометея не надо, это уже сделал Геракл, он также убил орла, который ежедневно клевал его печень, - пояснил Гефестион для тех, кто не очень разбирался в греческих мифах. - Чёрт, как же я сразу не догадался, - вырвалось у Шелленберг, - а я ведь знаю эту историю. - Ты о чём? - О предсказании, которое я получил от Дельфийского оракула: «Вернись к Аполлону, или ты умрёшь до того, как на тебя снизойдёт милость Геракла». Милость Геракла снизошла на Прометея, когда он освободил его, убив орла. К тому же, мы сейчас на Кавказе, где всё это произошло. - Ну ты же не мог знать, что мы окажемся на Кавказе, - засомневался Визбор. – К тому же, это может быть и не Кавказ вообще, хотя, честно говоря, если бы мне пришлось угадывать, где мы сейчас, я бы выбрал Кавказ. - Это ещё не всё, - сообщил помрачневший Шелленберг. – Я унаследовал больную печень от матери. Не сравнить с орлом, конечно, но... как-то не по себе. Хотя, что значит, «вернись к Аполлону», я понятия не имею. - Почему мы обсуждаем проблемы Шелленберга? – голос Тихонова был злым и раздражённым, - он здесь, а Олег – там. Вот за кого нам надо беспокоиться! - Подождите, подождите! - Визбор произнёс эти слова с той же интонацией, что и Архимед, когда воскликнул «Эврика!». - У меня есть идея, правда, я не знаю..... – он впал в задумчивость, замолчав. - Ну говори уже, - нетерпеливый Фаррелл подал голос. - Может, мы не должны принимать фразу «Вернись к Аполлону» дословно. Вальтер, ты говорил, что начал учёбу в университете с медицинского, так? - Да. - Родители Олега оба были врачами, и он сам мне как-то рассказывал, что они очень были расстроены, когда он не пошёл по их стопам. То есть, вы оба могли бы быть коллегами, врачами. - Да, ну и что? - Может «вернись к Аполлону» означает, что именно тебе надо разыскать Олега и тогда, и тогда, если тебе удастся его найти, ну, я не знаю, Аполлон вылечит твою больную печень. - Если бы я знал, где его искать, я бы это сделал даже без обещания Аполлона меня вылечить. Но я не умею перемещаться во времени и пространстве по своему собственному желанию. - Тебе не надо было его посылать одного с Гиммлером, тогда не надо было бы его разыскивать! – в сердцах произнёс Тихонов. - Я понимаю, но я же не мог предугадать, что всё так обернётся, - оправдывался Шелленберг. - Конечно, легко быть умным задним числом, - философски произнёс Стоун, - и всё же, Вальтер, в этом полностью твоя вина. Не надо было развивать бурную деятельность, стараясь усидеть сразу на двух стульях. - Я не понимаю. - Мы до сих пор не знаем, для чего Аполлон нас всех вместе собрал, и для чего потом перенёс из Вавилона 331-го года до нашей эры в Берлин апреля 1945, но нам надо было сидеть тихо и никуда не рыпаться. Я думаю, что смерть Мюллера была первым предупреждением. Но нет, после того как мы с трудом добрались до твоего дома, ты опять развёл бурную деятельность и поскакал с Тихоновым в Берлин, и отправил Табакова с Гиммлером бог знает куда. Вы-то хоть успели вернуться, а они – нет. Если бы мы все остались у тебя дома, то теперь мы бы все были здесь вместе. - Вот и я о том же, - буркнул Тихонов, - но Шелленберг поставил спасение своей собственной шкуры выше нашей безопасности. Ему, видите ли, надо было выслужиться в конце войны перед союзниками. Ты думаешь, спасение нескольких сотен людей из концлагерей в конце войны может оправдать те миллионы, которые вы туда отправили во время войны? - Во-первых, это не несколько сотен, а несколько тысяч, а во-вторых, я думаю, что для этих спасённых людей мои мотивы не имеют никакого значения, главное – что они остались живы. - Кто-то же действовал от твоего, Мюллера и Гиммлера имени пока мы были в Вавилоне, - напомнил ему Стоун, - ты же сам сказал, что вы перенеслись в Вавилон из марта 1945, а когда мы попали в Берлин, это было 19 апреля, не так ли? Я не думаю, что если бы вы трое отсутствовали целый месяц, это осталось бы незамеченным. Значит, ну я не знаю, какие-то другие ваши ипостаси были в Берлине в это время, и я думаю, они бы справились с этими переговорами без нашего вмешательства. - Я не думаю, что.... - Это ты правильно сказал, ты не думаешь! – не успокаивался Тихонов. - Я не думаю, что две ипостаси могут действовать одновременно в одном и том же времени, - закончил свою мысль Шелленберг. - А может нам стоит найти телефон и позвонить Олегу домой в Москву? – предложил Джаред. – А что, если он там, а мы за него здесь переживаем? И представляете, как он сходит с ума, он-то наверно, думает, что мы остались в Берлине 45-го. - Это, в общем-то, неплохая идея, - согласился Визбор. – Я могу и себе домой позвонить, а что если я отвечу на звонок? Интересный разговор может получиться. - Не смешно, - мрачно прокомментировал Тихонов. - Но попробовать всё-таки надо, - продолжал настаивать Визбор. - Конечно, - согласился Стоун, - нам всё равно надо выбираться наружу, определить точно, где мы находимся, да и в какое конкретно время, неплохо было бы уточнить. Я предлагаю, кто-то из вас двоих должен пойти, - и он кивнул в сторону Тихонова и Визбора, - вам будет легче сориентироваться в ситуации, и может быть вас узнают, и местые жители будут более разговорчивыми. Ну и кто-то из нас составит вам компанию. - Тогда пусть идет Слава, - предложил Визбор, - Штирлица все знают. - Ладно, не скромничай, - сказал Тихонов, - если это какой-то туристический лагерь, то тебя могут опознать быстрее. - Нет, нет, ты должен пойти, так будет лучше. И возьми с собой Гефестиона, если что, он и защитить тебя сможет и..... - Ну, это ещё не известно, кого кому защищать придётся, - впервые за их пребывание в этом месте слабо улыбнулся Тихонов, - если мы нарвёмся на стайку молоденьких студенток-альпинисток, я думаю, это мне придётся отбивать Гефестиона от неистовых поклонниц. - О, с этим у моего друга проблем нет и опыт богат, - засмеялся Александр. - Ладно, тогда решено, - подытожил Стоун, - Слава и Гефестион идут на разведку, а мы остаёмся здесь. Только далеко не уходите, а то и за вами придётся посылать спасательную экспедицию.О о о о о о о о
- Герр Табакофф, герр Табакофф, - советского актёра разбудил чей-то настойчивый голос. Открыв глаза, Олег Павлович увидел какого-то немецкого офицера, который, развернувшись в водительском кресле, пытался дозваться до него через завесу сна. - В чём дело? – только и смог вымолвить Табаков, оглядываясь по сторонам. Он по-прежнему находился в машине Гиммлера, только ни рейхсфюрера, ни Мазура там не было, а был этот незнакомец. - Простите, но мне пришлось Вас разбудить, хотя рейхсфюрер велел мне этого не делать, пока Вы сами не проснётесь. - Как Вы здесь оказались? Кто Вы такой? – довольно резко спросил Табаков. Он ещё не сориентировался в происходящем, но, убедившись, что он по-прежнему находится в машине Гиммлера, решил, что имеет полное право вести себя как хозяин положения. - Я - оберштурмбанфюрер Вернер Гротманн, адъютант рейхсфюрера, - представился водитель, - он поручил мне лично доставить вас в дом бригадефюрера Шелленберга в целости и сохранности, но приказал Вас не будить без крайней необходимости. - И что же была за необходимость меня будить? – недовольно спросил Табаков, внутренне проклиная полное отсутствие фантазии у Гиммлера, который не мог придумать для него какое-то другое имя и предпочёл просто исковеркать на немецкий лад его настоящую фамилию. - Впереди огромная пробка, видимо, всех посылают в объезд из-за разбомбленной дороги, мы здесь уже стоим минут десять и не продвинулись ни на метр, да и за нами уже скопилось огромное количество машин. Здесь не объехать, иначе бы я уже давно это сделал, но я хочу пройтись вперёд и попытаться выяснить, что происходит. Я не хотел уходить, оставив Вас в неведении, если Вы проснетесь. И да, рейхсфюрер просил передать Вам вот это, - он вытащил из внутреннего кармана запечатанный конверт и отдал его Табакову. – Он сказал, это какие-то документы из Аннанербе. Я могу идти и выяснить, что происходит? - Да, хорошо, идите, только оставьте мне ключи от машины, на всякий случай, - Табаков криво усмехнулся. Оберштурмбаннфюрер передал ему ключи без каких-либо возражений и, выйдя из машины, направился к голове колонны. «Интересно, кем он меня представил, что этот подполковник так передо мной расшаркивается? Ладно, прочтём, что там за документы из Аннанербе, хотя меня больше интересует куда подевались Гиммлер с Мазуром. До аэродрома мы явно доехали, но вот что было потом? И как это я так отключился, что проспал всё на свете?» Разрывая один за другим несколько конвертов, которые оказались бумажной версией матрёшки, Табаков наконец-то добрался до самого письма. Написано оно было на древнегреческом, знание которого, благодаря щедрости Аполлона, они все так чудесно приобрели без каких-либо усилий, оказавшись в Вавилоне. Видимо, так Гиммлер решил отвести от себя подозрения, попадись этот конверт в чужие руки. Тот факт, что рейхсфюрер вряд ли догадался изменить почерк, могло только послужить рождению новой легенды. «Дорогой Олег, - Табаков закатил глаза от такого обращения и фыркнул, не сумев сдержаться, - не беспокойся, всё нормально. Мы добрались до Темпельхофа в целости и сохранности и я лично проследил за посадкой Мазура в самолёт. Сам же я решил, что это мой священный долг поздравить фюрера с днём рождения, который, наверно, будет его последним. Я не знаю, какой приём я там получу, поэтому, в целях безопасности, я решил отправить тебя обратно к Шелленбергу и остальным. Надеюсь, что мой адъютант доставит тебя по адресу без каких-либо происшествий. Я дал ему строжайшие указания заботиться о тебе, как будто бы он вёз меня лично. Если мне удастся выбраться живым из бункера, я приму все меры, чтобы присоединится к нашей компании. Но если возникнет такая ситуация, что вам всем срочно придётся покинуть дом Шелленберга, не ждите меня. С наилучшими пожеланиями, Ваш ГГ.» «Чушь какая-то», - недовольно проворчал Табаков, отбрасывая письмо в сторону. «Ну, надо же было такое придумать, «с наилучшими пожеланиями»! Кому они нужны, твои пожелания, и вообще, нахрен ты попёрся лобызаться к своему фюреру, это же живой труп! Какой идиотизм, какой это всё-таки идиотизм!» Советский актёр раздражённо мотнул головой и закрыл глаза, прислонившись к мягкой обивке машины. Перед глазами замелькали недавние события, лица людей которых до совсем недавнего времени он знал только по именам и тех, о существовании которых он вовсе не догадывался. Сколько времени он так провёл, он не знал, но из задумчивости его вывел стук в стекло машины. «Видимо, адъютант Гиммлера вернулся, - подумал он и открыл глаза. Через оконное стекло машины на него смотрел улыбающийся от уха до уха незнакомый человек, который явно не был оберштурмбанфюрером Вернером Гротманном и вообще, мало вписывался в обстановку военной Германии. Клетчатая рубашка грязно-красного цвета с выцветшими черными линиями вырисовывалась из-под коричневой ветровки, которая тоже знала лучшие времена. Чёрные кудри и усы удачно гармонировали с такими же, чёрными как смоль, глазами на сильно загоревшем лице. На вид человеку было лет около сорока и он улыбался с явным намерением завоевать доверие. Быстро придав своему лицу наиболее нейтральное выражение из тех, что он мог в этот момент изобразить, Табаков потянулся к противоположному окну машины и закрутил ручку, опуская стекло. - Здрасьте, - заулыбался незнакомец. - Здравствуйте, - осторожно произнес Табаков, надеясь, что он перенёсся в свое время, а не наткнулся на передовые русские части в Берлине. - Значит, Штирлиц всё-таки нас обманул, убеждая, что только он и этот, ну как его, Борман, приехали отдыхать к нам на Кавказ. - Ага, - Табаков заулыбался мгновенно перевоплощаясь в Шелленберга, - Вы же понимаете, советский разведчик не должен выбалтывать правду незнакомым людям. Мужчина заливисто рассмеялся и согласно закивал. Потом он сказал: - А как насчёт продолжения «Семнадцати мгновений весны»? Тоже неправда? Я, хоть и не все книги читал, но помню, что Шелленберг вроде больше нигде не появлялся. - Не появлялся, не появлялся, так же как и Штирлиц не появлялся в этих горах. Мы просто приехали сюда отдыхать. - А что же Вы, Олег Павлович, отстали от основной компании? - Да так получилось, - Табаков надеялся, что ему удастся отвертеться без предоставления каких-то деталей. – Вот, решил вздремнуть, а то я очень устал, и, надо признаться, несколько заблудился, а спросить было некого. - Да тут же совсем близко до места, где остановились ваши друзья, минут пять на машине, да только и всего. - Да? Отлично! Может проедитесь со мной и покажете дорогу? – предложил Табаков и тут же пожалел об этом. Он понятия не имел, есть ли у него ключи от машины, в которой он сидел и которая, к счастью, совсем не напоминала машину рейсхфюрера. К тому же, он только что увидел, что письмо Гиммлера всё ещё лежало на сидении рядом с ним, а конверты свалились на пол. - Отчего бы и нет, - согласился незнакомец, - меня, кстати, Георгий зовут, и со мной можно по-простому, без всяких там фамилий и отчеств. Давайте-ка мне ключи, я вас быстро доставлю по назначению. Табаков замешкался, пытаясь сообразить, где могли бы быть ключи, но его новый знакомый интерпретировал это по-своему. - Если Вы мне не доверяете, Олег Павлович, то можете сами повести машину, я не обижусь, - предложил Георгий. - Да нет, доверяю, отчего-же, просто не могу понять, куда я дел свои ключи. - А, так Вы в карманах поищите, или, вон, на полу, может, они упали. Последовав мудрому совету, Табаков начал искать ключи в указанных местах, и вскоре обнаружил их в кармане брюк. - Да ты садись за руль, не стесняйся, - сказал он, и, когда Георгий ответил на его приглашение, протянул ему ключи. - Значит, доверяете? – подмигнул новый знакомый. – А мне казалось, что Шелленберг был ещё более недоверчивым, чем Штирлиц. - Доверяю, доверяю; я тут недавно ехал в машине, которую вёл сам Гиммлер, - пошутил Табаков, прекрасно понимая, что его правда будет расценена как шутка. - Ну, вы ж, актёры, в Москве, наверно все друг друга знаете. - Не без этого, - согласился Табаков, пряча в карман письмо от настоящего Гиммлера и подбирая с пола конверты, на которых он внезапно заметил двуглавого орла со свастикой. «Впрочем, если такое найдут, примут за бутафорию, хотя, зачем мне ещё какие-то приключения на мою голову, и так с лихвой хватает.» Место назначения оказалось действительно совсем близко и Георгий, выключив зажигание и выйдя из машины, вежливо открыл дверь для замешкавшегося артиста. - Приятно было познакомиться, - Табаков протянул руку в знак благодарности. - Мне также, - закивал головой Георгий, отвечая на рукопожатие. – Дверь вон с той стороны, сразу за этим углом. - Спасибо, - кивнул Табаков и отправился в указанном направлении. - Ну что, не ждали? – обратился актёр к горячо что-то обсуждавшей компании его друзей, которые так были увлечены своим спором, что не сразу отреагировали на его приход. В мгновенно воцарившейся тишине, девять пар удивлённо-радостных глаз уставились на него сначала в недоумении, а потом – в восторге. - Олег! – радостно закричал Тихонов и бросился на него с объятиями и даже поцелуями. - А вы что, мои похороны уже планируете? – засмеялся он, вырываясь из объятий коллеги. Внезапно засмущавшись, Тихонов отошёл в сторону, но радостная улыбка не покинула его лица. - Ну, до похорон дело ещё не дошло, но ты заставил нас серьёзно поволноваться, - сообщил Александр, - а где ты оставил Гиммлера? - Вы лучше спросите, где Гиммлер оставил меня. - Я так и знал! - начал возмущаться Тихонов, - вот же свинья! - Так где же рейхсфюрер, что произошло? – спросил Шелленберг. - Чихать мы хотели на Гиммлера и всех кто с ним, - даже не смотря в сторону шефа разведки, ответил Тихонов. – Главное, что Олег цел и невредим и вернулся к нам. Сейчас мы все можем уехать в Москву и дело с концом. - Я понимаю твоё желание поскорее вернуться в Москву, - вступил в разговор Мазей, - но действительно ли это лучшее решение и как мы все туда доберёмся? И потом, наверное, может нам стоит всё-таки дождаться Гиммлера, ведь, если Аполлон его не убил, как Мюллера, значит он нам ещё нужен. Видя, что Тихонов вот-вот вспылит опять, Гефестион предложил: «Для начала, давайте выслушаем, что призошло, а потом будем решать, что делать.» Табаков согласно кивнул и, заняв свободный стул, начал рассказывать. В конце, он зачитал письмо от Гиммлера. - Это было глупо с его стороны ехать на день рождения к Гитлеру, - вздохнул Шелленберг, - но всё-таки он тебя не бросил на произвол судьбы, а оставил в своей собственной машине и для большей безопасности организовал достойное сопровождение. - Достойное сопровождение, - фыркнул Тихонов, - какой-то адъютантишка! - Этот, как ты выразился «адъютантишка», между прочим, в звании подполковника СС, - поправил его Шелленберг. - Ты мне не тыкай! – огрызнулся Тихонов. - Что я пропустил? – поинтересовался Табаков. - Твой коллега обвинил Шелленберга в том, что он бросил тебя на произвол судьбы в Германии. - А что, разве не так? - Не так, - возразил шеф разведки, - ему быть с Гиммлером было гораздо безопаснее, чем тебе со мной. - Гораздо безопаснее было бы сидеть у тебя дома и никуда не рыпаться, - не унимался Тихонов. - Ладно, хватит об этом, - Колин попытался успокоить разбушевавшихся товарищей, - даже если Шелленберг и был не прав, то всё, слава богу, хорошо закончилось. - А почему я был неправ?! – в конце концов терпение Шелленберга лопнуло и он раздражённо вскочил со стула. Напряжение последних дней, а перед этим месяцы нервотрёпки, недосыпа, недоедания и постоянного оглядывания через плечо могут выбить из колеи даже таких стрессоустойчивых людей, к каким относился Шелленберг. - Вальтер, успокойтесь, пожалуйста, - сочувственно порекомендовал Визбор. Несмотря на естественное негативное отношение к этому историческому персонажу, дни, проведённые вместе, несколько затушевали одиозность этого человека, который к тому же гораздо более гармонично вписался в их компанию, чем Мюллер или Гиммлер. Но в этом момент Шелленберг уже был не способен отличить жест доброй воли от бесконечных обвинений. Он отшвырнул от себя стул и решительным шагом направился к выходу. В воцарившемся молчании Табаков тоже встал и последовал за беглецом. - Олег! – Тихонов хотел его остановить схватив за руку, но Табаков легко вырвался. - Олег Павлович! – Стоун тоже попытался внести свою лепту, - оставьте его, он скоро остынет и вернётся. - Не ходите за мной, - только и бросил Табаков и скрылся за дверью. - Ладно, эти двое сами разберутся, а Вы бы, Вячеслав Васильевич, поосторожнее были бы с обвинениями, нам всем ещё неизвестно сколько придётся быть вместе, лучше научиться уживаться друг с другом, - посоветовал Стоун. - Я посмотрел бы, как бы Вы себя вели, окажись на моём месте! У вас нет того багажа, который есть у нас. - Хорошо, я согласен, у нас другой багаж, и всё-таки, в будущем, пожалуйста, сдерживайте свои порывы, Вы же всё-таки актёр, Вам ли не знать, как это делать. - Посмотрим, - буркнул Тихонов, отворачиваясь. Между тем Табаков, крича, «Вальтер, да погоди же, Вальтер!» кинулся вслед за Шелленбергом, но шеф разведки и не собирался замедлять шаг, только наоборот, он его ускорил. Табаков перешёл на легкий бег, когда его жертва вдруг исчезла с горизонта. Подбежав к месту исчезновения, советский актёр понял, что Шелленберг никуда не делся, просто он свернул в сторону и взял какую-то тропинку, которая вела вниз. Чертыхаясь и пытаясь удержать равновесие из-за сыпавшихся из-под ног мелких камней и земли, Табаков последовал вниз. Когда спуск закончился и он, очутившись на ровном месте, поднял глаза вверх, он понял, что находится на берегу хоть и небольшой, но очень быстротекущей реки. Поискав глазами немца, Табаков увидел его впереди, в нерешительности стоящим в начале подвесного моста. - Вальтер, подожди, давай поговорим. Шелленберг не обернулся. Олег не был уверен, то ли он не был услышан из-за шума реки, то ли Вальтер продолжал его игнорировать. Как-то мало рассчитывая на благоразумие своего персонажа, Табаков продолжил свой путь, чтобы сократить расстояние между ними. В этот момент Шелленберг обернулся и, увидев преследовавшего его русского, нервно вцепился в верёвочные перила раскачивающегося моста, и сделал несколько неуверенных шагов вперёд. «Вот идиот! – в сердцах подумал Табаков, - он ещё, чего доброго свалится, а мне его потом вытаскивай. Вода-то, наверно, ещё ледяная.» Быстро добежав до начала моста, Табаков увидел, что Шелленберг только-только подходил с середине. Шёл он медленно и неуклюже, судорожно вцепившись в противоположные верёвочные перила. Мост неприятно дрожал и двигался из стороны в сторону от каждого шага и порыва ветра, и Табаков совсем не был уверен, насколько этот мост был прочен и на какую тяжесть был расчитан. - Вальтер, ну вернись, ну пожалуйста, я боюсь высоты, - для пущей убедительности соврал советский актёр. Шелленберг не реагировал, лишь медленно, но верно продолжал свой путь. «Догоню, изобью до смерти», пообещал сам себе Табаков и ступил на мост; повторяя тактику Шелленберга он внимательно смотрел себя под ноги и держался обоими руками за противоположные поручни моста, отчего продвижение вперёд было очень медленным, так как мост неприятно вихлял от каждого движения. Через несколько шагов ему показалось, что мост стал раскачиваться гораздо сильнее. Он остановился, пытаясь понять, было ли это следствием дополнительной нагрузки на мост, или была какая-то другая причина. Уцепившись ещё сильнее за верёвки, он обернулся, чтобы проверить, нет ли кого-то сзади, но за спиной было пусто. Он вздохнул и сделал ещё один шаг вперёд. В этот момент мост так сильно качнуло, что его бросило вправо и, он, невольно потерял хватку за левый поручень; впрочем, вполне неосознанно, левая рука переметнулась и нашла точку опоры на правом поручне, рядом с правой рукой. Он испуганно замер и взглянул вперёд. Мост дико трясло и качало, и Шелленберг, умудрившись упасть плашмя на мост в противоположном от своего движения направлении, пытался удержаться на нём как паук на паутине. «О чёрт, неужели землетрясение? Ну надо же было так повезти!» - в ужасе подумал Табаков. - Поворачивай назад! – донёсся до него истошный крик Шелленберга, который по глупому отпустил одну руку, чтобы махать ей в сторону ближайшего берега. - Идиот, держись за мост, я сейчас до тебя доберусь! - заорал Табаков, стараясь перекричать шум реки внизу и невнятный гул, повисший в воздухе. Очередной толчок повалил его животом на мост, но он смог удержаться и, выбросив все ненужные мысли из головы, упрямо пополз вперёд. Он не решался поднять голову, во-первых, ему казалось, что это нарушит хрупкое равновесие, а во-вторых, он боялся обнаружить, что Шелленберга на мосту уже нет. Следующим осознанным моментом была потеря какой-либо опоры, стремительное падение вниз и нелепое желание ухватиться за несуществующую зацепку в воздухе, а потом ледяные воды реки обожгли его своим холодным объятием. Правая рука проехалась по чему-то колюще-острому, вода захлестнула рот, нос и горло, а удар головой о камень отключил последний проблеск сознания. -------------------------------- А вот и обещанный перевод личных воспоминание Норберта Мазура (1901-1971) о Шелленберге (полный текст на английском, шведском и немецком можно прочитать здесь https://collections.ushmm.org/search/catalog/irn500231#?rsc=177282&cv=4&c=0&m=0&s=0&xywh=-891%2C499%2C6204%2C4843 Эти воспоминания о встрече Мазура с Гиммлером 21 апреля 1945 были опубликованы в том же 1945 году, так сказать по свежей памяти. Я немного изменила последовательность событий в моем рассказе. На самом деле Шелленберг приезжал в поместье Керстена на встерчу с Мазуром дважды, сначала 20 апреля, но тогда они Гиммлера не дождались, так как он действительно был на дне рождения у Гитлера, потом Шелленберг уехал и вернулся только ночью вместе с Гиммлером и его помощником Брандтом. В моём рассказе слова Мазура Гиммлеру приведены в переводе с оригинального текста. А вообще Шелленберг в конце марта-апреле-начале мая накатал приличные километры по Германии, не понятно только, когда (и где) он спал и ел. Итак, текст перевода: "В пятницу утром бригадефюрер Вальтер Шелленберг, один из ближайших соратников Гиммлера, прибыл в загородный дом Керстена, чтобы нас поприветствовать. Это было 20 апреля, в день рождения Гитлера, и Шелленберг сказал, что Гиммлер поехал принять участие в праздничном ужине, но постарается выбраться к нам при первой же возможности. Если бы только Гитлер знал, что Гиммлер после празднования направится на переговоры с евреем! Шелленберг сделал несколько весьма ироничных замечаний по поводу этого празднования. Тем утром я долго разговаривал с Шелленбергом. Я был удивлен встретить весьма симпатичного молодого человека с мягкими чертами лица и в гражданской одежде, а не какого-то закостенелого нациста, как я ожидал. Он был ужасно подавлен, так как знал, что война проиграна и был очень пессимистично настроен в отношении будущего Германии. По его мнению, главной причиной поражения были постоянные авианалёты, которые уничтожили материальную базу страны и мораль немецкого народа, убив волю к сопротивлению. Он по-человечески понимал мои старания во чтобы то ни стало спасти как можно больше евреев и обещал полную поддержку моих просьб у Гиммлера. Однако он упомянул, что даже сейчас Гитлер и его ближайшее окружение категорически против каких-либо улучшений в положении евреев. Прошлой осенью, когда Гиммлер помог переправить 2700 евреев из Германии в Швейцарию, Гитлер, узнав об этом, впал в ярость и категорически запретил освобождение хотя бы ещё одного заключённого еврейской национальности. Мне кажется, что Шелленберг был искренен в разговоре со мной."