Стечение обстоятельств

Большая жирная муха лениво ползла по потолку. «Боже, как банально, как в каком-то третьесортном романе», — подумалось Табакову, но он тем не менее продолжал наблюдать с интересом за передвижением насекомого. Передвижение это было медленным и задумчивым. У мухи было, видимо, много нерешённых вопросов, но её целью однозначно было зашторенное окно. Благоразумно рассудив, что он успеет проверить место назначения раньше, чем неспешному насекомому удастся до него добраться, Олег Павлович чуть повернул голову налево, в направлении окна. Безликие больничные занавески закрывали его большую часть, но в прорезях ничего, кроме черноты, видно не было и, поняв, что на дворе ночь, актёр вернулся к лицезрению потолка и его единственного обитателя. Какие-то неоформленные мысли вертелись у него в голове, но, даже не пытаясь привести их в порядок, он решил исследовать остальную часть помещения и повернул голову направо. Между плотно закрытой дверью и кроватью на которой он лежал, стояла ещё одна кровать. Её обитателя рассмотреть было сложно, так как боковые заграждения были подняты на максимальную высоту, но было ясно, что это был маленький ребёнок, может, даже младенец. Он лежал на спине, беззаботно раскинув руки по сторонам, но его или её лица видно не было, так что даже определить пол ребёнка было невозможно. Между кроватями стояло мощное, по-канцелярски неуклюжее кресло, обитое уродливым зелёным дерматином. Облупившийся лак на прямоугольных ручках выдавал его, возможно, весьма престижное прошлое, но в данный момент эти видавшие лучшие времена опоры чьего-то канцелярского могущества служили в качестве места отдыха весьма хорошо ухоженных и стильно наманикюренных женских ручек. Пренебрегая возможностью разглядеть лицо неизвестной особы, Табаков поддался соблазну и скользнул взглядом вниз. С изящными руками хорошо гармонировали длинные и великолепной формы ноги, элегантно сдвинутые вместе и чуть отклонённые в коленях налево. Некоторое удивление вызывали чёрные шпильки, выбранные в качестве завершения этого высококлассного создания — судя по длине ног, женщина была явно не маленького роста и высокий каблук только бы подчёркивал эту её черту. Отдав дань женским прелестям ниже талии, он поспешно перевёл взгляд выше, заметив, что длина юбки, может и вполне приличная, когда эта женщина стояла или шла, оставляла мало места для воображения, когда незнакомка сидела. Больничный халатик, накинутый в виде одеяла, заканчивался где-то на бёдрах, но зато успешно прикрывал верхнюю часть тела до самого подбородка. Лицо женщины было видно плохо, повёрнутое чуть налево в сторону кровати с ребёнком, оно было почти полностью скрыто рассыпавшимися волосами и полумраком самого помещения. Не поддаваясь никакой особой логике, мысли быстро поменяли своё направление и понеслись в сторону последнего чёткого момента сознания — падения с моста в ледяные воды неизвестной реки. — Чёрт! Вальтер! — Табаков резко принял сидячее положение и стал оглядываться по сторонам. Его восклицание разбудило спящую незнакомку, но, судя по её растерянному виду, она не слышала тех слов, которые вызвали её пробуждение. Несколькими мгновениями позже она собралась, и по её лицу пробежала тень облегчения. Она откинула волосы с лица, быстро взглянула на кровать со спящим ребёнком и, удостоверившись, что он ещё спит, повернулась в направлении актёра. Её элегантные брови сошлись ближе в отражении какого-то мыслительного процесса, и она чуть приоткрыла рот, как бы обдумывая первую фразу. — Меня зовут Ирина Николаевна, — решилась представиться она, — но можно просто Ирина. Как Вы себя чувствуете, Олег Павлович? — Я ещё не знаю, — честно ответил Табаков. — Где я и как я сюда попал? — Вы в больнице, — последовал не очень-то интересный по своей информационной ценности ответ, и женщина продолжала смотреть на него, явно в ожидании следующего хода. — Вы врач? Или медсестра? — Нет-нет, я — мама вот этой девочки. — А, понятно, — неуверенно сказал Табаков. — А что с ней? Она тоже пострадала во время землетрясения? И в каком городе мы находимся? — В Москве… — краткий ответ поразил актёра своей неуверенно-вопросительной интонацией. — Нет, с ней всё в порядке, просто мне негде было её оставить. Моих других детей любезно забрала ваша жена и другая женщина, которую зовут Татьяной. Извините, я не запомнила её сложной фамилии. — Вы подруга моей жены? — Нет, я жена Вашего друга. — То есть это как? — переспросил Табаков, поражаясь несуразности полученного ответа. — Местные жители видели Вас и моего мужа вместе на мосту перед тем, как он оборвался во время землетрясения. К счастью, оно было недолгим и не каким-то катастрофическим. Как только оно закончилось, они бросились вас спасать. Это удалось сделать не сразу, мой муж находился дольше в воде, чем Вы, вы оба были без сознания, и вам оказали какую-то первую медицинскую помощь на месте, а потом переправили, мне кажется, на вертолётах и самолёте сюда. Я познакомилась с Вашей женой уже здесь, в больнице. — А где Ваш муж? — только и смог вымолвить Табаков, отгоняя миллионы других вопросов, которые возникли в связи с этим небольшим рассказом. — Меня к нему не пускают, он в реанимации. Врачи мне ничего конкретного не говорят, только, что надо ждать. — А как зовут Вашего мужа? — осторожно спросил актёр, хотя, здраво рассуждая, ответ мог быть только один. — Его зовут Виктор Звенигорский*. — Виктор, значит? Да ещё и Звенигорский? — Да, — промямлила его собеседница. — А Вас зовут Ирина Николаевна? — Как-то так. — Как-то так? Я живу на этом свете почти что сорок лет, но никогда ещё не получал такого рода ответа на вопрос об имени. Ладно, давайте сыграем ва-банк. Может, Вашего мужа всё-таки зовут не Виктор, а Вальтер? Женщина прошлась по его лицу неуверенно-вопросительным взглядом, но после короткого раздумья кивнула в подтверждение. — Хорошо, а Вас, Ирина Николаевна? — Ирэн. Я так понимаю, Вам мою фамилию называть не надо? — Не надо. А теперь расскажите, как Вы здесь оказались. — Я не совсем чётко это себе представляю, — женщина закусила губу, несколько театрально и жеманно, а потом уставилась на Табакова взглядом, в котором угадывалось желание соблазнить и в то же время получить одобрение своему поступку. — А всё же? — актёр отогнал от себя все неуместные мысли, включая ту, что он сделает с неким самонадеянным греческим божеством, если выяснится, что перед ним вовсе не жена Шелленберга, а развлекающийся таким образом Аполлон. — Вчера вечером или, точнее, позавчера, извините, у меня всё перепуталось со временем, мне позвонил Курт Минцель. — Кто это? — Адвокат моего мужа. ** — Адвокат Вашего мужа? Я не совсем понимаю. — На суде в Нюрнберге. — Чёрт! — выругался Табаков, — как можно так скакать по времени! А какое позавчера было число? — 11 мая 1950 года. — Просто прелестно, пяти лет как ни бывало! Ладно, что было дальше? — Он мне сообщил, что получил разрешение на досрочное освобождение моего мужа из тюремной больницы в связи с его резко ухудшившимся здоровьем. На гуманитарной основе, так сказать. «Бедный Вальтер, — вполне сочувствующе подумал актёр, — попасть из одной больницы в другую. Я смотрю, Аполлон отрывается на нём по полной катушке». — В это время я с детьми находилась в Дюссельдорфе, у моих родителей. — А сколько у Вас детей? — перебил Табаков. Младшему ребёнку, лежавшему рядом на кровати, было всего несколько месяцев, то есть в то время, когда они последний раз общались с Шелленбергом, этого ребёнка ещё и в планах не было. Конечно, отцом этого ребёнка был какой-то другой Шелленберг, но что скажет тот, который лежит в реанимации в этой больнице, когда очнётся? — Пятеро детей. — Вот как; а сколько у вас было в апреле 1945? — Трое, и я была беременна четвёртым. — То есть, пятого ребёнка вы сделали, когда Ваш муж находился в заключении?! — Ну, нам разрешали свидания. — Да я не об этом! — А о чем? — непонимающе спросила жена Шелленберга. — Об ответственности! И вообще, в хорошей же тюрьме пребывал Ваш муж, если..... Ладно, проехали, не суть дела. Итак, что было дальше? — Дальше? Дальше я сообщила эту радостную новость своим детям, моим родителям и родственникам Вальтера. Вечером, уложив детей и закончив со всякими неотложными делами, я пошла спать. Я долго не могла заснуть, планируя мои последующие действия, и не заметила, как задремала. Моё пробуждение было… я не знаю, как это описать, и долгое время мне казалось, что я просто вижу какой-то дикий сон. Я и до сих пор не уверена, происходит ли всё настоящее в реальности или это продолжение ночного кошмара. — Если это ночной кошмар, то для меня он длится ещё дольше. Но давайте будем исходить из того, что всё это происходит с нами в реальности. Вы проснулись и…? — Я стояла в каком-то пустом коридоре с окнами и несколькими дверьми. Рядом со мной были мои дети, включая самую младшую, которая спокойно спала в коляске. — Сколько ей? — Два с половиной месяца, её зовут Констанция. — Да? Я надеюсь, она не выйдет замуж за галантерейщика, — усмехнулся Табаков, вспоминая Шелленберга, цитирующего «Трёх мушкетёров». — А сколько лет вашим другим детям? — Старшему сыну, Инго, — девять лет, а остальные все дочки, Илке — семь с половиной, Сибилле — шесть с половиной, Елене — почти пять. Мои старшие дети обступили меня в непонимании, а какой-то наглый белокурый красавец щёлкал передо мной пальцами, как будто я была ему какая-то официантка. — Наглый белокурый красавец? — Да. Он вполне мог бы быть главной моделью для ведомства по чистоте арийской расы и его внешние данные заставили бы истекать слюной все другие модели. Непревзойдённая арийская внешность, идеальный овал лица, чёткий профиль и глаза такие — холодно-голубые и презрительно-снисходительные. А фигура! Одет — с иголочки, ни к чему не придраться. — И что же этот наглый белокурый красавец Вам сообщил? — Объяснил, что мы — в Советском Союзе в 1974 году, что мы все говорим по-русски, как на родном языке, сказал, как нас теперь зовут, и что Вальтер, чьё имя теперь Виктор Звенигорский, попал в землетрясение где-то на Кавказе и в плохом состоянии. Что его и его друга сейчас только что привезли в эту больницу, где лучшие доктора будут печься об их здоровье. И говорил он это всё таким, знаете, холодным, надменным голосом, как будто он с самого детства привык отдавать приказы и ему никогда в жизни не приходилось ничего ни у кого просить. Очень властный голос с красивым тембром. И такой изящный у него немецкий, с правильным Берлинским акцентом. — Да? Я уверен, что по-французски он говорит не менее бесподобно с неподражаемым Парижским прононсом, а переключись он на русский, его бы все приняли за коренного москвича, и так далее. — Вы так думаете? — Уверен. Ладно, и это всё? — Практически — да. Ну, ещё он сказал, чтобы я не делала глупостей и вела себя по обстоятельствам. Я не успела ничего такого спросить, как он куда-то исчез и вдруг распахнулись одни из двойных дверей и в коридор ввалилась куча народа. Они все выглядели, как доктора и прочий медперсонал, о чём-то друг другу кричали, и толкали две такие кровати на колёсах, ну, Вы знаете, на которых перевозят больных в больницах. На одной кровати был Вальтер, а на другой — Вы, хотя я ещё и не знала, кто Вы такой, но сообразила, что Вы и есть тот самый друг моего мужа, о котором упомянул исчезнувший красавец. В конце всей этой своры бежала женщина, с которой я познакомилась позже и которая оказалась Вашей женой. — А потом? — Потом я упала в обморок. — Логично. И Аполлон больше не появлялся? — Какой Аполлон? — Ну, знаете, есть такой греческий бог. — А при чём тут он? — Это мне и самому интересно, но он, я так понимаю, и был тем наглым белокурым красавцем, который так скоропалительно ввёл Вас в курс дела, а перед этим перенёс Вас и Ваших детей в наше время. — Настоящий Аполлон? — Да. Только если ваши пути ещё раз пересекутся, я бы не советовал упоминать его чисто арийскую внешность, так как я не уверен, как он к этому отнесётся. — Хорошо. Но что всё происходящее значит? — Я боюсь, у меня не слишком много для Вас вразумительных ответов, но, для начала, давайте закончим с Вашим рассказом. Что было после того, как Вы упали в обморок? — Ну, так как я была в больнице, меня быстро привели в чувство. Разные незнакомые люди стали меня расспрашивать, как я себя чувствую, говорили, чтобы я не беспокоилась. Через какое-то время все более или менее утихомирились, я познакомилась с Вашей женой. Она и другие Ваши друзья помогли мне занять моих детей. Ваша жена рассказала, что у вас двое детей, но сейчас они находятся в летнем лагере. Её самые простые вопросы выбивали меня из колеи, например, где мы живём. — И что Вы ответили? — Я замялась, а потом мне в голову как-то само собой пришёл ответ — в Калининграде. — Надо же, интересный выбор. — Это не был мой выбор, мне просто почему-то это пришло в голову; я даже не знаю, где этот город находится. — А ваши родители откуда? — Моя мама — полячка и её семья — из Кракова, а семья отца — из Кёнингсберга. — Ну вот Вам и ответ на Ваш вопрос. — Какой ответ? — Калининград — это бывший Кёнинсберг. — То есть как? Кенигсберг ведь немецкий город. — Был немецкий, стал Советский. — Когда? — Я точно не помню, в 1945 или 1946. Вы же должны об этом знать, если Вы здесь из 1950. — Надо же, наверно, я не в курсе, сразу же после войны мне было не до этого. — Ладно, давайте оставим историю историкам. Что было дальше? — Не знаю, что и рассказать. Несколько раз приходили какие-то врачи, сначала говорили, что положение обоих — тяжёлое, но устойчивое, а под вечер — что моего мужа поместили в реанимацию, и что будут ночью следить за его состоянием, мне так показалось, что они сами не знают, что с ним. А про Вас сказали, что Ваше состояние обнадёживающее и что они надеются, что Вы придёте в себя или этим же вечером, или утром. Ваша жена, да и разные Ваши друзья, которые приходили справиться о Вашем состоянии, они все спрашивали, не знаю ли я, что вы делали на Кавказе, но у меня, естественно, никаких догадок не было. Потом они спросили, как я оказалась в больнице, мне кажется, я промямлила что-то невразумительное, что мне кто-то сообщил и я примчалась сюда со всеми детьми. Мне пришлось несколько раз притворяться, что я вот-вот упаду в обморок. Впрочем, это было близко к действительности. В конце концов меня перестали донимать расспросами и ближе к вечеру возникла проблема, где мне остановиться на ночь. Сначала кто-то предложил снять для меня гостиницу, но Ваша жена сказала, что у неё пустует большая квартира и что она может забрать всех к себе. Я сказала, что хочу остаться на ночь в больнице и если меня не пускают к моему мужу, я могу провести ночь со своей младшей дочерью в Вашей палате. Сначала меня никто не хотел слушать, но потом как-то и врачи, и остальные с этим согласились. Мой старший сын ни за что не хотел от меня отходить и настаивал, что он тоже здесь останется. А потом как-то так получилось, что одна из посетительниц пригласила его поехать к ней домой, она сказала, что у неё есть много всего интересного. Не знаю уж как, но ей удалось убедить Инго, и он согласился. Вот так я и оказалась в Вашей палате. Оставшись одна, я всё пыталась понять, что же произошло и что теперь делать. Я очень надеялась, что тот незнакомец, который нас сюда перенёс, появится ещё раз и всё объяснит, но этого не произошло. Я и не заметила, как заснула. Хорошо, что Вы пришли в себя, значит, есть надежда, что тоже самое произойдет и с моим мужем. Но Вы, по крайней мере, может мне объяснить, что происходит? — Могу, но пока что без деталей, так как это займёт слишком много времени, — и Табаков начал излагать краткую версию того, что произошло с ним и всеми остальными в течении последних нескольких суток.

О о о о о о о о о

Когда Лев Дуров позвонил Лиозновой и начал взволнованно говорить, что Табаков, неизвестно каким образом оказавшийся где-то в горах Кавказа, попал в землетрясение и только что был в срочном порядке доставлен в Боткинскую без сознания, она поначалу опешила и, не получив вразумительных ответов от актёра, сорвалась в больницу, надеясь там разузнать, что же произошло. К её приезду в приёмном покое собралось уже достаточное количество её коллег по цеху, но никто ничего вразумительного объяснить не мог. Врачи были немногословны и благоразумно советовали ждать. Люда Крылова нервно ходила туда-сюда по коридору под сочувственные взгляды окружающих и время от времени пыталась выяснить, не знает ли кто-нибудь, как её муж оказался на Кавказе. Единственная незнакомая женщина, в окружении пяти детей, один из которых спал в коляске, оказалась женой некоего Виктора Звенигорского, в компании которого находился Табаков во время землетрясения и который вместе с артистом был доставлен в больницу. Его состояние было также тяжёлым, и друзья Табакова пытались утешить несчастную женщину, которая выглядела какой-то растерянной и одинокой. На вопросы, что её муж делал на Кавказе с Табаковым, она не могла дать никакого вразумительного ответа и Галина Волчек, цыкнув на всю честную компанию, призвала оставить несчастную женщину в покое. Дети, старшему из которых на вид было не более десяти лет, вели себя очень примерно, держались рядом с матерью и не донимали её бесконечными вопросами и требованиями. Скорее наоборот, они ластились к ней и пытались её успокоить, а старший сын, Игорь, отлично справлялся с работой качания коляски и распределения еды, когда заботливые медсёстры принесли малышам перекусить. Было в этом мальчике что-то неуловимо знакомое, но, покопавшись в своей памяти и не найдя там ничего подходящего, Лиознова оставила эту мысль на потом. И всё же, когда ближе к ночи медперсонал стал настойчиво просить посетителей покинуть больницу до следующего утра, обещая поставить всех в известность, если будут на то весомые причины, и когда Людочка Крылова предложила забрать детей своей новоявленной знакомой по несчастью к себе домой, Лиознова, повинуясь какому-то неосознанному толчку в сознании, предложила забрать мальчика к себе, никто особо не возражал. Все были слишком уставшие и огорчённые, и только мать мальчика благодарно кивнула в согласии и наставила своего сына вести себя примерно. Игорёк оказался очень благовоспитанным и послушным ребёнком. Проснувшись около семи утра, она была крайне удивлена, когда обнаружила мальчика уже одетым, умытым и тихо стоящим у окна, наблюдая за происходящим на улице. Поздоровавшись, он спросил Лиознову, можно ли уже позвонить в больницу, чтобы узнать о состоянии его отца. Звонок в Боткинскую принёс радостные вести для Лиозновой — ночью Табаков не только пришёл в себя, но и успел навести шмон в отделении, потребовав, чтобы его и жену его друга немедленно пустили в реанимацию, где его товарищ по несчастью всё ещё находился без сознания. Природная обаятельность, напористость и не в меньшей мере известность Табакова сделали своё дело, и перед популярным артистом открылись даже запретные больничные двери. К тому же, какие-то десять лет назад он уже лежал в Боткинской с инфарктом, да ещё и в привилегированном отделении, так что у него осталось много знакомых врачей на самых высоких уровнях. Игорь был расстроен тем, что его отец всё ещё был без сознания, но Татьяна Михайловна уговорила мальчика потерпеть немного и пообещала, что после того, как они позавтракают, они сразу же поедут в больницу. — Ну как я Вам? — спросил Игорь, прислонившись в небрежно-театральной позе к дверному проёму в кухне. Лиознова подняла глаза на мальчика и её сердце ушло в пятки. Она осела на стул от удивления и осознания ответа на загадку, мучившую её со вчерашнего вечера. Парнишка нашёл на книжной полке фуражку Арчила***, в которой тот снимался в «12 стульях», и нахлобучил её себе на голову. Головной убор был несколько великоват для девятилетнего мальчика, поэтому козырёк почти полностью прикрывал глаза. Пухлые губы, застывшие в смущённой улыбке, дополняли картину. — Я сделал что-то не так? Я не должен был брать эту фуражку? — забеспокоился мальчик, поспешно стягивая головной убор. — Нет, нет, всё нормально, я просто что-то вспомнила, — поспешно ответила Лиознова и бросила оценивающий взгляд на смущённого ребенка. — Завтрак будет готов через минут десять-пятнадцать. Ты уже закончил рисовать? — Почти что. — Ну вот, иди, заканчивай, я тебя скоро позову. Как только Игорь вышел из кухни, Лиознова поспешила к себе в спальню и бросилась к книжному шкафу, где на нижней полке хранились материалы, которые она использовала при съёмках «Семнадцати мгновений весны». Вытащив нужную папку, она быстро нашла то, что искала, и уставилась в недоумении на фотографию Шелленберга. Сомнений быть не могло — девятилетний сын доселе никому не известного друга Табакова как две капли воды был похож на немецкого генерала, которого, по словам Андропова, так безнравственно, но великолепно сыграл Олег Павлович. «Надо же», — Лиознова в задумчивости разглядывала знакомую чёрно-белую фотографию. Четыре года назад, когда она выбрала Табакова на роль Шелленберга, она объясняла это внешней схожестью актёра со своим прототипом, и хотя такое объяснение не вызвало ни у кого никаких вопросов, сама она этой схожести не находила. Работать ей с Табаковым до «Семнадцати мгновений» никогда не приходилось, но она хорошо знала его роли в фильмах и видела несколько раз на сцене. Что общего она нашла в Олеге из «Шумного дня», крушащего в негодовании мебель отцовской саблей из-за выкинутых рыбок, в увлечённом театром и революцией Искремасе из «Гори, гори, моя звезда», в Макаре Овчинникове, молодом сотруднике угрозыска и спасителе искусства из «Достояния республики», в непревзойдённой Клавочке из «Всегда в продаже» на сцене «Современника» и в талантливом нацистском карьеристе, достигшем чина генерал-майора в тридцать четыре года в Третьем Рейхе Вальтере Шелленберге, она точно сказать не могла. Она чувствовала какую-то связующую нить, уловить которую ей так и не удалось, но о своём выборе она никогда не жалела. Осознав, что созерцание фотографии не приносило никаких новых идей, она сунула её в середину одной из небольших книг и, пройдя с этой книгой в прихожую, положила её в сумку. Закончив с приготовлением завтрака, она позвала своего гостя за стол. Мальчик немедленно пришёл и принёс с собой рисунок. На листе бумаги достаточно талантливо для ребёнка его возраста была изображена Красная площадь с видом на собор Василия Блаженного и Спасскую башню. — Я увидел у Вас красивую открытку в книжном шкафу и решил нарисовать такой же вид папе в подарок на день рождения. Он любит путешествовать, но в Москве ещё никогда не был. — У твоего папы скоро день рождения? — спросила Татьяна Михайловна, кладя на тарелку Игорю шипящую яичницу с помидорами. — Нет, не скоро, через полгода, так что мне надо будет этот рисунок как-то спрятать. Может быть, когда папа придёт в себя и мы сможем с ним побывать в Кремле, я добавлю ещё что-нибудь к этому рисунку или нарисую ещё один. — Так у твоего папы день рождения зимой? — Да, шестнадцатого января. Подносимая в это время к сахарнице чайная ложка выпала из рук режиссёра и с грохотом упала на пол. — Вам нехорошо? — встревоженно спросил Игорь, вскакивая со своего места и подбегая к Лиозновой. — Вам надо лекарство? — Нет, нет, ничего такого, я просто задумалась, вот и забыла, что держу ложку в руке. У творческих людей такое бывает. Ты садись, заканчивай завтракать, и мы поедем в больницу, — второпях придумала Татьяна Михайловна, и нагнулась, чтобы поднять ложку с пола. — Давайте я её Вам помою и принесу обратно, — предложил участливый ребёнок, и женщина молча кивнула головой. «Таких совпадений не бывает», — лихорадочно думала Лиознова. — «Каковы шансы того, что ребёнок не только похож на Вальтера Шелленберга, но и день рождения его отца приходится на тот же день, что и эсэсовского генерала?» Не то чтобы она знала на память даты дней рождения всех высших чинов Третьего Рейха, но на съёмочной площадке было много шуток по поводу того, что она ошиблась с выбором артиста на роль Шелленберга, все говорили, что его должен был играть Василий Лановой, чей день рождения был тоже шестнадцатого января. «А может быть всё гораздо проще, — продолжала размышлять Лиознова, — может быть пути Олега и этого Виктора где-то случайно пересеклись, и они показали друг другу фотографии своих детей и упомянули свои дни рождения, и Олегу показался интересным такой ряд совпадений, и так они ближе познакомились. И что? Они решили отметить такое интересное совпадение поездкой на Кавказ? Олег — не Юра Визбор, он горами не увлекается, и потом, если этот Виктор никогда не был в Москве, то где они могли встретиться? Может, они просто познакомились на Кавказе? Но что Олег делал на Кавказе? Даже Люда не знает, как он там очутился. По её словам, он был где-то в Подмосковье, помогая студентам одной из студий ставить спектакль. Всё это так странно, надо скорее ехать в больницу, и всё выяснить, а то вся эта история начинает напоминать какой-то немыслимый детективный роман.» Окончание завтрака и поездка в больницу обошлись без приключений. Хотя вчера их дальше приёмного покоя никуда не пускали, теперь ей и мальчику позволили пройти прямо в отдел реанимации, где всё ещё находился отец Игоря. Дежурные сёстры сообщили, что Олег Павлович где-то разговаривает с одним из врачей, а Ирину Николаевну, жену всё ещё не пришедшего в сознание друга Табакова, наконец-то пустили в палату, где лежал её муж. Младшая дочь безмятежно посапывала в коляске, за которой следили эти же медсёстры, а Людмила Крылова, жена Табакова, поехала с ночевавшими у неё девочками на утренник в кукольный театр, и они должны были вернуться в больницу по окончанию спектакля. — Очень хорошо, — одобрила Лиознова, выслушав последние новости, — пойдём, Игорь, навестим твоего папу. — Вам туда нельзя, — одна из медсестёр вскочила со своего места, — жене пациента разрешили побыть в палате в виде исключения, и больше никому там находиться не полагается. — Если Виктор всё ещё без сознания, то наше присутствие никак не может сказаться на его состоянии отрицательным образом, — твёрдо заявила Лиознова. — Скорее наоборот, разве вы не в курсе последних медицинских течений? Считается, что пациенты, находящиеся без сознания или даже в коме всё чувствуют и слышат, и присутствие сына только добавит положительных эмоций. Я только заведу мальчика вовнутрь, поговорю с его матерью несколько минут и выйду, — и с этими словами, не оставив медсёстрам никаких шансов как-то противостоять её решимости, она зашла в палату, ведя Игоря за руку. «Сейчас я увижу совершенно непохожего на Шелленберга человека, и все мои домыслы рассеются как утренний туман», — решительно сказала себе Лиознова, тихо закрыв дверь. К сожалению, её заклинание не подействовало. Перед ней на кровати лежал человек, как две капли воды похожий на того, чья фотография находилась у неё в сумке. Разве что он выглядел чуть постарше и чуть поизмотанней. Лиознова закрыла глаза. «Бред, бред, несусветный бред», — пронеслось у неё в голове, и она дёрнулась от прикосновения к своей руке. — C Вами всё в порядке? — участливо спросила мама Игоря. — Да, извините, мне кажется, я просто задумалась, — неловко выкрутилась Лиознова. — Как Ваш муж? — Пока без изменений, — вздохнула Ирэн, — но хорошо, что хоть Олег Павлович пришёл в себя, значит, есть надежда, что и мой муж тоже. Вам Игорь не помешал? — Нет, нет, что Вы. У Вас прекрасный сын. Вы знаете, я оставлю вас одних, меня и так медсестра не хотела пускать, я обещала, что только на минутку. Я подожду вас за дверью. — Хорошо, — согласилась жена Шелленберга, обнимая подошедшего к ней сына. Лиознова покинула палату и сразу же попала под испытывающие взгляды медсестёр, но им было не к чему придраться, она обещала выйти через несколько минут и своё слово сдержала. Решив дождаться Табакова и допросить его по поводу его странного знакомого, Татьяна Михайловна хотела было отойти к окну, чтобы остаться наедине со своими мыслями и привести их в какой-то порядок. Но в этот момент из-за проёма между стенами за спиной медсестёр вышла ещё одна медсестра, катя перед собой тележку с медицинскими приборами. Увидев Лиознову, её глаза вспыхнули от радости, и она целенаправленно двинулась навстречу режиссёру. — Татьяна Михайловна, такая честь с Вами познакомиться, — подойдя поближе, она протянула руку и Лиозновой ничего не оставалось, как ответить взаимностью. — Я большая поклонница Ваших фильмов, — продолжала женщина, восторженно улыбаясь. — Вы настоящий гений! — Спасибо, — без большого энтузиазма ответила режиссёр. Эта медсестра сразу же ей не понравилась. Будучи около сорока лет и обладая достаточно приятной внешностью, она явно не обладала чувством меры и вкуса. Ярко накрашенная, в броских серьгах, в белой медицинской шапочке, надетой кокетливо набок на туго завитые и слишком вызывающе покрашенные в ненатуральный платиновый цвет волосы, в массивной золотой цепочке-удавке, в слишком приталенном и не очень-то длинном белом халатике, она являла собой некую возрастную карикатуру на роль, исполненную Светланой Светличной в «Бриллиантовой руке». — Черкните мне, пожалуйста, на память несколько слов и Ваш автограф, — практически приказным тоном попросила эта напористая особа и протянула лист чистой бумаги и ручку. — Хорошо, — покорно согласилась Лиознова, логично рассудив, что таким образом быстрее отвяжется от навязчивой поклонницы. — Кому мне это адресовать? — Меня зовут Полина Юрьевна. И ещё, — она засунула руку в карман и вытащила оттуда фотокарточку молодого Табакова, — представляете, я увидела фотографию Олега Павловича вчера в киоске и купила, чтобы попросить у него автограф. Но что-то я не могу его найти, а у меня смена скоро заканчивается. Не сочтите за труд, когда Вы его увидите, дайте ему подписать. Я тут оставила мой телефон и другие координаты, может, он захочет вернуть мне её лично. — Медсестра выудила из кармана бумажку с каким-то текстом и, перегнув её через фотографию Табакова, ловким движением руки опустила это в раскрытую сумку Лиозновой. При нормальных обстоятельствах Лиознова отчитала бы любого человека за такую наглость, но ей не хотелось портить отношений с персоналом больницы. Она лишь написала несколько строк на листке и, черкнув автограф, протянула бумажку надоедливой собеседнице. Та, как ни в чём не бывало, кивнула в знак благодарности, положила бумажку с автографом в карман и молча проследовала по своим делам. — Не обижайтесь на неё, — хихикнула одна из медсестёр, — Полину Юрьевну у нас за глаза называют «танк», она всегда идёт на пролом и ей это постоянно как-то это сходит с рук. — Мне сейчас не до этого, — Лиознова кивнула головой и отошла к окну. Она пыталась привести свои мысли в порядок и найти хоть какое-то объяснение этой необычной ситуации, в которой она оказалась, но никакие особо умные мысли ей в голову не приходили. — Татьяна Михайловна, о чём это ты так глубоко задумалась? — раздался над самым её ухом вкрадчивый голос Табакова. — Боже мой, Олег! Я так рада тебя видеть в целости и сохранности! — она обняла артиста и расцеловала его в обе щеки. — Ты что творишь? Что это за дикие выходки? Ты всю Москву на уши поставил! — Ну, не надо так утрировать, Таня. Кто ж мог подумать, что я попаду в землетрясение. — Да, но что ты делал на Кавказе и вообще, как ты там оказался, если даже твоя жена об этом не знала? Олег, что происходит? И вообще, у меня есть к тебе серьёзный разговор. Давай отойдём куда-нибудь, где нас никто не сможет услышать или помешать. — Да? А что за секреты? — удивился Табаков, но дал себя увлечь в соседний коридор, где они нашли какую-то пустую комнату, и Лиознова, затолкав туда актёра, повернула ключ в замке. — Нас могут неправильно понять, — усмехнулся артист. — Плевать я хотела. Что это за твой друг, Виктор, которого никто не знает? — А я и не подозревал, что все мои друзья должны находиться на виду у общественности. — Я серьёзно, Олег! — И я тоже. В чём проблема, объясни? — Хорошо. Давай начнём с малого, ты знаешь, когда у твоего друга день рождения? — Нет, — успешно разыграв удивление, ответил Табаков. — А какое это имеет значение? — А я знаю — шестнадцатого января. Это мне его сын сообщил. Тебе сия дата ни о чём не говорит? — День рождения Ланового и Шелленберга, я ещё не забыл. Но при чём тут это? — Причём тут это? Хорошо! Я тебе подскажу. А почему твой друг Виктор как две капли воды похож на Вальтера Шелленберга? — С чего ты взяла? — С чего я взяла? Я только что была у него в палате и видела, как он выглядит. А вот как выглядел Вальтер Шелленберг, если ты успел забыть за этот год, — и она полезла в сумку, доставая фотографию из книги и тыча ею в лицо артиста. Она не заметила, как фотография самого Табакова вместе с запиской от назойливой медсестры, выпали из её сумки на пол. Застигнутый врасплох и не зная, как объяснить столь очевидные факты, он решил отвлечь внимание, подобрав с пола свою фотографию и какую-то бумажку. — Я ещё мог бы понять, если бы ты носила наши фотографии во время съёмок, — стал тянуть время Табаков, — но год спустя? — Твоя фотография попала ко мне совершенно случайно, — отмахнулась режиссер, — здесь одна навязчивая особа решила сделать меня своим посредником в получении твоего автографа. Она даже свой телефон оставила и, по-моему, какую-то любовную записку. — Любовную записку, да? Надо почитать! — Табаков пытался всеми способами уклониться от разговора и, развернув бумажку, начал читать, — «Дорогой Олежка…», — он запнулся и уставился в недоумении на режиссёра, — Таня, где ты это взяла? — громко прошептал он. — Я же сказала, — одна навязчивая медсестра сунула мне это в сумку вместе с твоей фотографией для автографа, я просто не успела выбросить. — Хорошо, что не успела! — выпалил Табаков и вернулся к прочтению записки, на этот раз про себя. «Дорогой Олежка, я решил показать Вальтеру Москву, ведь ему так хотелось когда-то здесь побывать, но не получилось, заболел. Впрочем, тогда меня рядом не было, а теперь я здесь, так что не переживай за его здоровье. Ирэн с детьми я специально перенёс, а вот с Таней получилось непредвиденно, но можешь ей всё рассказать, так будет даже интереснее. До следующей встречи (но не в Москве). А.» Перечитав записку вторично, Табаков потёр лоб и выдохнул с облегчением. — Неожиданно…- промямлил он, — но новости хорошие. — О чём ты, Олег? — Сейчас объясню. Или подожди, не сейчас, нам надо сначала забрать жену Виктора и его сына. Пойдём, разговор есть. — Ты всё ещё не ответил на мой вопрос. — Я отвечу, обещаю. Просто запасись немного терпением. Пошли. Лиознова неохотно отворила дверь, и они вернулись на то место, где встретились. Там их уже поджидал врач, который разговаривал с Ирэн и Игорем. Увидев Табакова, он начал его упрекать: — Олег Павлович, Вы же мне обещали вернуться в палату. Ещё и суток не прошло, как Вы были без сознания. Это серьёзное испытание для организма. Даже если Вы себя хорошо чувствуете, Вы не можете так безответственно относиться к своему здоровью! Вы забыли, что у Вас десять лет назад был инфаркт? А ну марш обратно в постель, или больше никаких поблажек. — Хорошо, иду, иду, не казните. Ирина Николаевна, — он обратился к жене Шелленберга, — берите свою дочь, Игоря и пойдёмте со мной. Таня, ты тоже. — Вам бы лучше отдохнуть и выспаться, — врач покачал головой. — Я сейчас всё равно не засну, — заупрямился Табаков, — но обещаю ранний отбой вечером. Хорошо? — Ладно, идите, и никуда в сторону не сворачивайте, — неохотно согласился врач.

О о о о о о

— Хорошие новости, — провозгласил Табаков, когда они все вместе собрались в его палате. — Начнём с того, — он повернулся к Ирэн, — что твой знакомый наглый белокурый красавец соизволил опять почтить нас своим вниманием, правда, на этот раз в женском обличии. Наверно, он тайком приходил к нам на спектакли в «Современник» и подсмотрел мою Клавочку. Впрочем, в Древней Греции все женские роли в театре исполнялись мужчинами. Хотя по театру это больше его брат специализировался. — Олег, это ты о чём сейчас? — спросила в недоумении Лиознова. — Ох, не знаю, с чего и начать, — вздохнул Табаков, — если дело так дальше пойдёт, мне надо просто записать мою речь на магнитофон и прокручивать её каждому персонажу, которого Аполлон решит вовлечь в свои махинации. Ладно, попробую ещё раз, но сначала, Татьяна, ты должна мне кое-что пообещать. — Я слушаю. — Пообещай, что выслушав меня, ты не бросишься переводить меня из Боткинской в Белые Столбы. — Что такое Белые Столбы? — спросила Ирэн. — Психбольница на севере Москвы. — Не буду, не буду. Ну давай, рассказывай. — Итак, ты хотела знать, почему мой друг Виктор так похож на Вальтера Шелленберга? — Да. — Хорошо. Ответ необыкновенно прост — да потому, что он и есть Вальтер Шелленберг. — Олег! — Таня! — Я серьёзно, Олег. Хватит со своими шуточками-прибауточками. — Хотел бы я сказать словами моего персонажа «Шучу», но это было бы ложью. Я говорю чистую правду. Кстати, вот Ирину Николаевну на самом деле зовут Ирэн, а Игоря — Инго. — Зря я пообещала не отправлять тебя в Белые Столбы. — Да, всё, теперь поезд ушёл, — засмеялся Табаков. — Кстати, пока мне ещё не скрутили руки и не уволокли санитары, Ирэн, я хочу сообщить, что не надо больше беспокоиться за своего мужа, с ним будет всё нормально. Вот, подожди, я тебе сейчас прочитаю, что мне написал Аполлон, — и с этими словами Табаков вытащил из кармана свою фотографию с посланием от греческого бога и очень выразительно прочитал его вслух. Ирэн радостно вскрикнула и бросилась обнимать Табакова. — Да ладно, меня-то благодарить не за что. Теперь только остаётся ждать, когда Аполлон выполнит своё обещание. Мне Вальтер говорил, что в последние месяцы он спал всего по два-три часа в сутки, так что, наверное, покровительствующий нам Олимпиец и решил дать ему возможность наверстать упущенное. — Олег, — не выдержала Лиознова, — я высоко ценю твоё чувство юмора и твоя страсть к розыгрышам мне хорошо известна, но всё же давай поговорим серьёзно. — Я говорю серьёзно, — и Табаков принял соответствующее выражение лица, — но я не знаю, как тебе это доказать. С Ирэн было всё проще, Аполлон явился к ней и детям собственной персоной, да и перемещение во времени не давало повода брать под сомнение мой рассказ. — Очень хорошо, — кивнула Лиознова, — я сейчас попрошу связаться с реанимационным отделением и поговорить с той медсестрой, которая просила твой автограф. Предложу ей прийти сюда и взять его у тебя лично. Ты согласен? — Согласен-то согласен, но ты ведь знакома с классикой — греческие боги могли запросто принять облик других смертных, когда им это было надо для каких-то своих целей. Но попробуй с ней опять связаться, мне и самому интересно. Лиознова кивнула и вышла из палаты. — А если Татьяна Михайловна нам не поверит? — спросил Инго, — что мы будет делать? — Что-нибудь придумаем, ты не переживай, — Табаков ободряюще улыбнулся. — Тебе ведь мама уже успела рассказать о нашем разговоре? Судя по записке Аполлона, мы здесь надолго, если он собрался показывать Москву твоему отцу. Теперь меня больше волнует, где же остальные. Я не думаю, что Аполлон оставил их на Кавказе, они бы уже с нами связались, скорее всего он их перенёс вперёд во времени, в 2005-й год, из которого он выдернул Джареда, Колина и Оливера. — Кто это такие? — поинтересовался сын Шелленберга. — Артисты, которые играли в фильме «Александр», и режиссёр этого фильма. Ты знаешь, кто такой Александр Македонский? — Да, но причём тут Александр Македонский? — Наберись терпения, сейчас вернётся Татьяна Михайловна, и я всё расскажу. Инго унаследовал от отца любовь к путешествиям и новым местам, поэтому у актёра не было проблем занять его разговорами в отсутствии Лиозновой. Когда та вернулась, то сообщила, что, оказывается, у медсестры успела закончиться смена, а искать её дома было бесполезно, так как она прямо с работы уехала на вокзал, отправившись в отпуск. — Какое совпадение, — усмехнулся Табаков, — и что сейчас? — Сейчас мне бы хотелось услышать от тебя какое-то правдоподобное объяснение, а не полёт фантазии. — Ну как же актёру без полёта фантазии, а режиссёру — сам бог велел, — вздохнул Табаков. — Давай сделаем так, я тебе сейчас всё расскажу как было, заодно и Инго послушает, он не знает всех подробностей, ему-то уж точно будет интересно. Ну а потом мы решим, что делать дальше. У тебя, случайно, нет с собой телефона Тихонова и Визбора тоже? Я не знаю, чьи имена ты держишь в своей записной книжке. — Славин есть, а за Юриным я могу позвонить на киностудию. Тебе зачем? — Сейчас узнаешь, — вздохнул Табаков и начал своё повествование. Во время рассказа Лиознова пыталась прервать актёра несколько раз, но он только мотал головой, давая понять, что все вопросы должны быть оставлены напоследок. Табаков управился за час, после чего наступило напряжённое молчание. — Это тебе всё привиделось, пока ты лежал без сознания, — наконец вымолвила Лиознова. — Но Ирэн и её дети вполне реальны, не говоря уж о Вальтере. Кстати, я приобрёл знание немецкого и древнегреческого на уровне родного языка, — вдруг вспомнил Табаков и, переключившись на немецкий, стал расспрашивать Инго, как ему понравилась эта история. У мальчика загорелись глаза и завязался интенсивный разговор. — Так, ладно, хватит, — вздохнула Лиознова, — между прочим, я читала, что люди, после долгого пребывания в коме, вдруг начинали говорить на языках, которыми они раньше не владели. — Ну, в общем-то я в коме не был, тем более долгой, — заметил Табаков. — То есть, если я сейчас позвоню на киностудию имени Горького и попрошу найти шинель, которая была сшита для сцены на аэродроме, мне скажут, что она таинственным образом пропала? — Не уверен, — Табаков пожал плечами, — я думаю, что Аполлон просто каким-то образом, ну, я не знаю, сделал копию. Извини, но я не имею понятия, что ещё можно привести в качестве доказательства того, что я только что рассказал. — Попросить Аполлона явиться сюда собственной персоной и всё подтвердить? — усмехнулась Лиознова. — Увы, я боюсь, что данное греческое божество пустило всё на самотёк. В этот момент распахнулась дверь и радостная дежурная медсестра зашла в палату. — У меня отличные новости для Вас, Ирина Николаевна, мне позвонили из реанимации, Ваш муж пришёл в себя. Вам разрешат его навестить как только доктор закончит предварительный осмотр. — Видимо всё-таки не на самотёк, — засмеялась Ирэн и поднялась со стула, — идёмте, я думаю Виктор будет рад всех нас видеть. В этот момент заплакала младшая дочь Шелленберга до этого тихо спавшая в коляске. — Мне надо её покормить и переодеть, — сказала Ирэн. — Тогда я пойду с Игорем к его отцу, а ты и Таня присоединитесь к нам позже, — решил Табаков. — Олег Павлович, Вам ведь тоже отдыхать надо, — напомнила ему медсестра, — мы сейчас найдём для Ирины Николаевны место, где она сможет уделить внимание своей дочери, а Вы… — Мне отдыхать некогда, — мягким, но не терпящим возражения тоном ответил Табаков. — Пойдёмте, так будет лучше для всех, поверьте мне. Медсестра только вздохнула и вышла в коридор. — Идите, мы скоро к вам присоединимся, — кивнула Ирэн. Табаков и Инго подошли к палате, где лежал Шелленберг как раз в тот момент, когда из неё вышли несколько врачей и медсестёр. — Хотел бы выразить своё удивление, видя Вас здесь, но не могу, — усмехнулся врач, который час с небольшим назад выговаривал артисту по поводу необходимости отдыха. — А где же жена пациента и Татьяна Михайловна? — Ирине Николаевне надо накормить и переодеть дочь, и Татьяна Михайловна осталась ей помочь. Мы можем войти во внутрь? — Только ненадолго, я через полчаса вас всех выгоню. — Мы управимся, — беззаботно пообещал Табаков и проскользнул внутрь. При виде вошедшего актёра глаза Шелленберга зажглись радостью, а, увидев своего сына, он попытался приподняться на кровати. — Папа! — Инго подбежал к отцу и обнял его. — Как ты здесь оказался? — спросил Шелленберг. — Нас всех Аполлон сюда перенёс, — с детской непосредственностью сообщил наследник. — Всех? Мама и твои сёстры тоже здесь? А где же они? — Моя жена повела твоих трёх старших дочерей в кукольный театр, а Ирэн сейчас покормит твою младшенькую и тоже к нам присоединится. — Похоже, что на данный момент у меня больше детей, чем я помню. И, Инго, ты гораздо старше, чем должен быть. Опять прыжки во времени? — Шелленберг посмотрел на Табакова. — Да, они здесь из 1950. Так что ты последние пять лет не бездействовал. — Не думал, что я так долго протяну. — Да ладно, не прибедняйся. Видимо, придётся тебе рассказать всё, что произошло за это время, но не сейчас. — Хорошо. А где остальные? — Не знаю, к сожалению. После того, как мы с тобой упали в реку и землетрясение закончилось, нас спасли местные жители, а потом мы были доставлены специальным самолётом в Москву, мы были без сознания всё это время. Я пришёл в себя этой ночью, а вот ты был совсем плох. Правда, во мне теплилась надежда, что Аполлон всё-таки не даст тебе умереть. — Он здесь появлялся? — Да, дважды, один раз, когда перенёс Ирэн с детьми, я, правда, при этом не присутствовал, мне Ирэн уже потом рассказала, да и во второй раз мне не удалось с ним повстречаться, он принял образ медсестры и под предлогом получения моего автографа передал записку Татьяне Михайловне, а уж от неё она попала в мои руки. Сейчас я её тебе прочитаю. — Подожди, кто такая Татьяна Михайловна, твоя жена? — Нет, Татьяна Михайловна Лиознова — режиссёр нашего фильма. Нам, кстати, ещё предстоит её убедить, что всё, что с нами происходит, не моя выдумка и не бред, а реальность, она думает, что я её разыгрываю. — Ладно, давай читай, что там написал Аполлон, а потом будем действовать по обстоятельствам.

О о о о о о о

Под ногами вдруг зашатался пол и посыпалась штукатурка с потолка. — Землетрясение, — первым сообразил Визбор, — это хлюпкое строение сейчас развалится, как карточный домик, надо срочно выходить на улицу. Но прежде чем кто-то смог даже подойти к двери, сверху вдруг посыпались какие-то деревяшки, за окном день сменился ночью и их продолжало нещадно трясти. Впрочем, всё это длилось совсем недолго. Через секунды всё прекратилось, но в абсолютной темноте ничего не было видно. — Все живы и здоровы? — спросил Мазей. Никто даже не успел ответить «да», как снаружи вдруг послышались крики на греческом: — Александр! Гефестион! С вами всё в порядке? — Вот так сюрприз, это Пердикка! — только и успел воскликнуть Александр, как внезапно распахнулась дверь и в проёме показался вышеназванный генерал с факелом. — Мы уже начали переживать, что с вами что-то случилось, — начал объяснять македонец. — И мы тоже, — угрюмо констатировал Мюллер, протискиваясь вовнутрь. За его плечом Гиммлер молчаливо кивнул в знак согласия.