Навстречу Тьме

      Прикрыв тяжёлую резную дверь опочивальни и шикнув сквозь зубы на ночную прислугу, босыми ногами по тёплому древу Морана обходит терем. Ночь тиха и окутывает её разгорячённое тело прохладной нежно и бережно — подобно как мать убаюкивает своё дитя. Морана, осторожно оттянув ворот ночной рубахи, протяжно вздыхает и обнимает себя за плечи. Дрожащие пальцы сжимают расшитую оберегами ткань.       Душно.       Морана блуждает средь могучих колонн, что резцы украсили волчьим и главами, и кажется ей, что всё в новом доме гонит её прочь. Очертив кончиками пальцев волчью морду, Морана вздрагивает: всё здесь лучится теплом солнечным, чуждым ей, медленно травящим тело.       Морана находит балкон и с облегчением вжимает ладони в перила. Весь груз ослепляющего златом дня придавливает руки к дереву. Малой пичужкой в темноту устремляется тонкий вздох.       Первая брачная ночь утомительно длинна.       Морана поднимает голову. Здесь, на границе Прави и Яви, полотнище небес тревожно трепещет и переливается серебряной пылью. И так удивительно похоже на речной лёд, припорошённый снегом, что под сердцем тянет тоска.       Быть бы Моране свободной, как ворон. Рассекать бы крылом живящую тьму. Пить бы вино, горькое до сласти, что предложил ей сегодня посланник Чернобожий. Кутаться бы в тени от сжигающего жара.       Только считают все, что нет у неё больше воли собственной. Что Скипер Змий, братьями бесславно поверженный, прочно поразил её чернотой зла, пустил безудержный мрак по венам, и даже после гибели своей крепкие цепи его оплетают Морану. Отец мнил отчего-то, что не своей волею и не своими ногами Морана Явь пересекла и холода Нави коснулась – по велению Чернобога, прародителя Скипер Змия. Потому же, должно быть, решил, что волен он распоряжаться судьбой её. Держать взаперти, как преступницу. Замуж отдавать в руки тёплые и крепкие, но сухие, тугими цепями нежную кожу натирающие – Даждьбожьи.       В сущности – думается Моране – Даждьбог не такой ужасный супруг. Он учтив и внимателен. Смотрит на неё с придыханием и восхищением, словно и не жена она ему – покровительница.       Кокошник и платье Даждьбог сымал с неё медленно, хотя пальцы его дрожали от предвкушения. Окутывал сладко-пряным запахом браги, щекотал щетиной нежную кожу, сжимал её в могучих руках воина до сиплого выдоха. Жадно вглядывался в её лицо, искал в очах её хоть кроху тепла, словно и не знал, кого в жёны берёт. Словно и не холодной красотой очаровала Морана его.       Впрочем, слышала Морана сегодня, как по углам злобно шепчутся слуги: «Зачаровала. Зачаровала. Приворожила. Майю тьма сгубила. Теперь за господина принялась».       Морана качает головой с едкой усмешкой. Можно подумать, так уж ей и нужен этот светлоокой солнцеликой витязь! Они слишком разные, чтобы касаться друг друга. Морана знает, что холод её болезненно бьёт солнечную натуру Даждьбога, но делать с этим ничего не намерена. Ибо сейчас под сорочкой её горят поцелуи Даждьбожьи – трепетно-бережные прикосновения, клеймом выжегшие кожу.       Она насквозь пропиталась тьмой, и дело тут не только в силе: в мыслях её больше нет былой парящей лёгкости, улыбка выходит усталой и туго сводит челюсти, а прохлада дарит больше покоя, чем прежде. Но Моране не хочется вырвать из себя тени: чёрное зло изничтожено мечами братьев и напитками отца. Темнота, клубящаяся в ней, – это не только клеймо Чернобога. Это напоминание об испытаниях, которые она пережила и не забыла; это во много крат умноженное могущество снега.       Это как будто она. Полная и неделимая.       «О Род-Всеотец! – вскидывает она голову к небесам, и кончики прядей щекочут спину. – Неужели же всё это – нить моей судьбы? Неужели же мне надобно избавляться от этого?» Звёзды молчаливо мерцают в ответ – молчит отец мира Род, но Морана верит, что услышал он ропот своей дочери.       Связанной с ним более, чем кто-либо.       – Морана?.. – шершавый шёпот разрывает благую тишину, Морана вздрагивает, но не оборачивается на зов Даждьбога.       Супружника её.       – Я боялся, что ты сбежала… – он подходит к ней со спины и замирает рядом, глубоко дыша. – Тебе не спится?       – Я нахожу успокоение в ночи, – равнодушно отзывается она и одаряет мужа быстрым взглядом. – И коль уж ты мой супруг, тебе придётся с этим смириться.       – Или исправить… – шепчет Даждьбог жарко-жарко в самое ухо.       Пальцы его медленно и бережно спускают рукав рубахи. Даждьбог на мгновение замирает, а потом осторожным поцелуем касается плеча.       – Холодная… – бормочет он и касается носом виска. – Я согрею тебя, поверь мне. Я сделаю всё, чтобы ты вернулась к себе, Мара. Я залечу твои раны. Я избавлю тебя от тьмы. Ты не пожалеешь, что стала женою моей. Даю слово.       Морана вздёргивает бровь и невольно кривит губы.       Даждьбог, быть может, и не самый ужасный супруг, но беда даже не в этом. Беда в том, что он супруг. А она – супружница.       Они связаны узами брака. Н е с в о б о д н ы.       А Моране хочется, раскинув руки, отдаться холодной тьме, жадно глотнуть опьяняющей сладости свободного выбора.