Навстречу Тьме

      Послушно стелются тени по пустующим палатам, поскрипывают грубые доски под начищенными сапогами, неслышно перекатывается в углы мелкая нечисть — воевода и царь Нави идёт.   В этом тереме на распутье меж Явью и Навью воздух пахнет пьяняще вином да дурманом трав. В этом тереме на зарешеченных окнах застыл закат кровью невинных. В этом тереме стены напитаны причитаньями слёзными да стонами. Терем этот — оплот вечных невест.   Терем для юных девиц, за других просватанных, но другому отдавшихся — богатству Кощееву.   Кощей здесь единственный мужчина, хозяин, повелитель. И терем покорно безмолвствует, как будто бы сам прокладывая дорогу к горнице свежей невесты: ступеньки не шуршат под сапогами; не стонут брёвна, предупреждая о госте, не дребезжат стёкла в окнах, покуда конь Кощеев у порога на дыбы встаёт и в Навь просится.   Не то тенью, не то волей одной Кощей отпирает двери за засовом неподъёмным, из проступков и мыслей недобрых скованный, и беззвучно переступает порог. По правую стену — решётки на окнах да лавки, по левую — сундуки, златом и драгоценными каменьями заполненные. А прямо — кровать, ценными тканями устланная, но нетронутая.   Невеста на лавке сидит у окна, спиной к двери. И пальцы её, бледные, что лёд, в решётку колючую вцепились намертво — и едва проблескивают кровавые дорожки для них. На ней одна лишь рубаха исподняя — как Кощей и велел прислуге. А подле ног босых ядовитой змеёю свернулась лента, золотыми узорами расшитая. Нет у невесты косы, и подарка женихова нет.   Небрежно Кощей поддевает ногою голубой кафтан, по бортам нитью мелкого жемчуга отороченный. Не у каждой невесты так смотрины проходят, а ей, гляди-ка, всё мало! Позарилась на товары заморского торговца, поддалась его речам сладким, последовала за ним, а когда оборотилась — поздно было.   — Светло ли тебе, девица? — усмехается Кощей, небрежно отпинывая кафтан в сторону.   Она вздрагивает, оборачивается, вскрикивает. Вообще-то последовательно, но Кощею кажется — разом. И в ушах неприятно звенит от этого слабого писка. Поморщившись, он крадучись подступает к ней, а она нервно мнёт ткань исподнего, переступает неверными босыми ногами по шершавым половицам всё дальше и дальше…   А дальше некуда — угол.   Кощей останавливается в полутора шагах от неё, сложив руки за спиной. На губах застывает ухмылка. Сладко, так приятно и сладко смотреть на невинную девицу, что подобно цветку распустилась, воссияла красотой и горделивостью. И застыла в саду ледяным изваянием.   Девица действительно стоит недвижимой, даже ткань ночной рубахи уже не мнёт, только зелёные глаза бегают из стороны в сторону в надежде найти спасение.   Не спастись ей: не первая она и не последняя. Были и царевны, и гордые княжны, и кудесницы, и мастерицы, и молчуньи, и болтушки. Все, как одна, ослеплённые богатствами последовали за Кощеевым конём и прислугой. Все, как одна, в этом тереме томились, а спасённых по пальцам одной руки пересчитать можно да безболезненным шрамам на бессмертном теле.   Кощей по-хозяйски дёргает девицу за руку, как провинившуюся прислугу, и долго смотрит на белые ладошки. Вспухли на них уколы от металлических оконных решёток, и кровавые разводы причудливыми завитками сплели на ладони новый узор. Кощей невесомо касается их. Губами.   Пусть кожа и чуть загрубевшая, девица ощущает холод прикосновения, и кончики её пальцев начинают мелко дрожать. Кощей с наслаждением медленно прикусывает припухлости, исподлобья наблюдая за девицей. Румянец на её щеках то вспыхивает, то остывает; глаза затянуты водянистой пеленой; груди вздымаются редко, но высоко в жалкой попытке затаить дыхание.   Металлический привкус вязко застывает на языке.   Кощей целует руку девицы медленно, оплетая поцелуями и укусами пальцы, ладонь и вычерчивая тонкую линию вен. Как паук оплетает бабочку паутиною, так Кощей оплетает руку девицы поцелуями, подступая всё ближе и ближе.   Ближе некуда: уже ощущает её рваное жаркое дыхание. Чувствует, как бьётся сердце и бурлит кровь.   Кощей отпускает её руку и утробно рокочет:   — По нраву ли тебе мои подарки? Мои палаты? Я? — отпускает вопросы, как мечом рубит нити жизни, и девица всё сильнее вжимается в дерево.   Она жалко хлопает глазами, страдальчески морщится и нервно выдыхает.   — Ну что? Люб я тебе? Хочешь со мною остаться? — продолжает Кощей, костлявыми пальцами обхватывая её личико и большим пальцем поглаживая подбородок. — Станешь хозяйкой в тереме. Богатствами всеми владеть станешь.   — М-молю, н-не надо…   Она пищит и задыхается, нервно кусая пухлые губы. Кощей приникает к её устам с поцелуем, холодным, бездушным, покусывающим — хочет выпить всю жизнь из неё, гордыню и оставить лишь трепыхание слабого сердца.   Неведомо ему большее наслаждение, чем наблюдать за страхом некогда бравых здоровых девиц, чем туго оплетать их своей тьмой, дразнить их и себя, а потом выбрасывать без надобности –нетронутых, но забытых и никому не нужных.   — Да кому ты нужна?.. — прекращает поцелуй Кощей. — Неужели ты думаешь, что ты нужна богу? За тобой за эти дни даже гонцов твой жених не разослал. Даже коня доброго не стал искать — не говорю уже о том, чтобы седлать. Стоило ли так набивать себе цену, девочка? Я тебя и пальцем не трону!   — З-зачем? — слёзы струятся по её лицу, и она больше не пытается их сдержать. — Что тебе сделала я? Мы? Думаешь, я не знаю, кто ты — похититель невест? Ну погоди! Погоди же! Найдётся та, что и тебя опозорит, обесчестит и пленит!   — Да неужели? Я буду ждать с нетерпением.   Кощей оскаливается и, небрежно подмигнув ей напоследок, уходит. Внутри бурлит и разливается торжество — смесь клокочущего жара и колючего льда.   В о з м е з д и е.   Кощей с победной улыбкой покидает терем и седлает коня.   Но стоит ему въехать во врата Нави, тёмная сила — своя чужая — вдруг скручивается в жилах до невыносимого жара, словно бы сызнова его создавая. Сквозь собственный стон, едва ли не задушенный, Кощею слышится голос Его Владыки, разочарованный и обречённый:   «Всё ещё человек… Всё ещё ч е л о в е к».