50 shades of Arno

Он приходит на закате, когда последние лучи солнца тихо шипят, утопая в бесконечности Сены. Переступает порог, удивляясь тишине, что оставляют потрескавшиеся ступени. Это место не похоже на Двор Чудес, оно вообще ни на что не похоже, и Арно ожидает буквально чего угодно: выпрыгивающей из-за угла мартышки, людей, привязанных к гобеленам и развешанных причудливой мозаикой по кругу изысканной гостиной, накрытого на двоих ужина, с вином и неизменными остротами, давно проткнувшими самое сердце Франции. К маркизу можно относиться как угодно, но к нему просто невозможно остаться равнодушным. Арно не думает — зачем он здесь?! Вытравляет все мысли из головы, сглатывая горький ком, давно подступивший к горлу, и поднимается всё выше, смиряя коротким взглядом горящее вдалеке здание кордельеров. Город горел. Город сходил с ума, утопал в крови и выстрелах артиллерии, вопя на тысячи голосов, требуя… и сам уже не зная чего. Арно не слишком интересовали политические дебаты. В прошлом его жизнь покрылась коркой трагедии, и в эпоху становления нового режима он не верил, что хоть нечто изменится к лучшему. Он потерял всех. Отца, семью, братство, любовь. Любовь похожа на тюрьму. Тогда почему и без неё он чувствует себя словно в клетке? На секунду ему чудятся странные символы, нарисованные на обшарпанном тюремном камне и одновременно скрытые от посторонних глаз. На мгновение темные глаза и кривая улыбка едко скалятся из-за угла, скрытые в тени толстой портьеры. Арно мотает головой и перепрыгивает сразу через две ступени. — А я ожидал вас через окно, мой милый Арно. Глаза маркиза блестят, словно он уже ополовинил бутылку шамбертен, подпирающую покатым краем горку зеленого винограда. Кислятина. Де Сад и сам морщится, забрасывая несколько плодов в приоткрытый рот. Арно едва заставляет себя переступить порог, глядя в эти довольные, налившиеся предвкушением глаза, словно горло вампира, вкусившего свежей крови. Холод пробирает нутро, отзываясь в пальцах нервным покалыванием, и лучше бы ему быть замогильным дыханием призрака, злорадно скалящегося из-за угла, прикрытого толстой портьерой, словно так и говоря — а я предупреждал! — И поэтому отворили дверь?! Голос выплёвывает слова, как кровь, летящую каплями из ровного среза на горле. Плотно затворив дверь, словно от его желания уединения тут зависело хоть что-то, Арно двигается вглубь комнаты, замирая на почтительном расстоянии, смиряя взглядом интерьер, выискивая глазами хоть что-то, что могло бы ему подсказать сценарий развития вечера. Ночи. Он твёрдо знает, зачем он здесь, пускай и не даёт мыслям уйти в пространное русло. Он сам назначил встречу, сам явился, сам позволил заманить себя в эти сети. Он сам в ответе за всё, что произошло в его жизни! Губы маркиза трогает почти невинная улыбка. — Думаете, мы останемся здесь?! Пальцы подцепляют бокал, подносят к кончику носа, ноздри раздуваясь втягивают сладкий запах. О нет, маркиз был вполне себе трезв. — Выпей и расслабься, Арно. Сегодня напряжение и инстинкты не будут твоими союзниками. Почему он на это решился? Почему не топит горе в привычном стеклянном дне, разглядывая разрываемый санкюлотами город?! Что внутри сломалось настолько, что… Арно стискивает бокал, едва не оставляя на тонком боку уродливую трещину. Вино бордовыми каплями оседает на дне, сладким ароматом щекоча обоняние, зазывая в пучину пьяного расслабления и утоления всех возможных печалей. Нет, сегодня он должен быть в здравом уме, как никогда. — Хватит вашей патетики, маркиз. Я здесь не для того, чтобы расслабляться. Приглушённый рукавом смех звучит, словно змеиное шипение, пробирающееся под рёбрами, прямо к сжимающемуся сердцу. Арно обходят со спины, мягко опускают руки на плечи, не двигаясь, замирая и будто вообще подбираясь, словно они на каком-то приёме у короля. Вот только король давно мёртв, да и Арно со времён смерти отца больше не приглашали на приёмы. — Признаться, я не знаю, зачем вы здесь, мой милый Арно. Только сейчас он понимает, что так и не снял с головы капюшон, и теперь шепот жарко струится по тонкому отрезу ткани, под котором Арно так отчаянно пытается скрыться. Он больше не часть братства, но старые привычки не так-то просто выкосить. — Но обязательно узнаю. Вы сами скажете мне об этом. Арно не успевает ничего. Ни оскалиться, ни ругнуться, ни бросить в ответ язвительный комментарий. Даже если бы прямо сейчас он захотел развернуться и уйти, вряд ли ему бы позволили это сделать. Он знал, на что шёл. Цепко впиваясь в плечо, тело подталкивают вперёд, к двери, скрытой за толстой портьерой. Ручка легко опускается, засасывая механизмом язычок замка и пропуская обоих в узкий переходной коридор. Мягкий палас приглушает шаги. Тусклый свет газовых светильников почти не позволяет разглядеть очертания гобеленов, да и рука, повелительно сжимающая плечо, не шибко-то даёт вертеть головой. Единственное, на что отчаянно надеется Арно — не увидеть в действительности тел, причудливо закреплённых на гобелене. Дверь в конце коридора открывает светлую и весьма просторную комнату. На первый взгляд ничего необычного, минимум мебели, пара кресел, столик с букетом свежих роз в витиевато расписанной вазе, пара комодов, секретер, крепко затворённый внутренним замком. Плечи расслабленно опускаются, и тело почти обмякает, когда взгляд Арно цепляется за выгнутый металлический крючок, подвешенный на кольцо высоко под потолком. Он не успевает подумать о столь простых и понятных вещах, как люстра, не таящая в себе большего, чем прибор для освещения, как с его головы грубо срывают капюшон и жаркий шёпот с кончиком влажного языка призывно касаются уха. — Раздевайся, Арно. Маркиз вальяжно вышагивает из-за его спины, распрямляясь в горделивой осанке и бросив короткий плотоядный взгляд, манерно шествует к одному из двух кресел, удобно устраивается в объятьях мягкой обивки, цепляя ногтем нежный лепесток едва раскрывшейся розы. Арно сглатывает и замирает на месте, словно статуя. Кожа белеет почти до мрамора, и на контрасте вспыхнувший румянец на щеках едва не заставляет молодого человека натянуть капюшон обратно по самые брови. Господи, да он уже чувствует себя практически голым без его спасительного покрытия. — Может, немного вина?! Голос опять перекрывает лёгкий рокочущий смех, и Арно почти зло вплетает пальцы в петлицы, ловко выпутывая пуговки из объятий их тканевых креплений. Первым к ногам падает плащ. Синие по́лы устилают пол под ногами грубым полукругом ткани, ещё сырой после нескольких капель разразившегося внезапно дождя. Жилет сковывает грудь тесной клеткой, и Арно почти рад избавиться от него, глубоко втягивая воздух, заставляя сердце заполошно биться о рёбра. На рубашке он мешкает, сначала развязывая узел алого шейного платка, так и бросая его на плечах, а после возится на редкость долго, выпутывая мелкий ряд пуговиц из до неприличия накрахмаленных петлиц. Больше он никогда не бросит свою одежду на стирку экономке Театра. — Остановись. Линии мышц кажутся совсем плавными в тусклом отблеске слабого света. Арно со всей уверенностью готов заявить — сложившийся образ создан специально под него. Приглушённый свет, максимум пространства, алые розы, раскинувшие бутоны в узком горлышке вазы. Арно не хочет думать, что это значит, Арно не хочет знать вообще ничего и просто выставляет себя на показ, заведя руки за спину и сцепив пальцы плотным замком. Лицо маркиза за всё это время сменило, кажется, десяток выражений, начиная от закусанной губы и заканчивая изломом приподнятой брови, но одно в его теле так и осталось неизменным, словно контрапункт в изысканном вальсе — пальцы, сжимавшие нежный лепесток. Он смотрит на Арно с какой-то совершенно нечитаемой жаждой во взгляде, такой непонятной и чужеродной, что впору приписывать её какому-то мифическому существу, но уж точно не человеку, состоящему из плоти и крови. — Хорошо. Прекрасно, мой милый Арно. Продолжай. Тонкие запястья гремят привычными браслетами, и Арно мгновенно подчиняется, скидывая сапоги, наступая прямо на пятки, отпинывает их в сторону и снова замирает, застыв мраморными запястьями на матовой пуговице застёжки брюк. О, маркизу, должно быть, уже заложило уши от треска ломающихся внутри него барьеров. — Ты же понимаешь, что промедление не убережет тебя от неизбежного? Арно жёстко стискивает зубы, заставляя желваки проступить на порозовевших скулах. — Давай, мой милый Арно. Здесь тебе нечего бояться. Не перед кем прятаться. Здесь нет никого, кроме меня. И это пугало больше всего. От написания того письма, ответа и заканчивая визитом сюда. Неужели всё в жизни пошло настолько вниз, что за утешением душевной боли ему приходится обращаться к извращениям?! Арно поднимает глаза, смотрит перед собой и ловко выпутывает последнюю преграду из её тканевого плена. Да, в его жизни всё настолько ужасно! Руки привычно сцеплены замком за спиной, прижимаясь костяшками к голым ягодицам. Взгляд Арно направлен в пол, совершенно бесцветный и ни на чём не сфокусированный, даже на том, что, казалось бы, должно привлекать внимание в подобной ситуации. Шаги он слышит будто издалека, хоть совсем скоро они раздаются в непосредственной близи, едва не наступая носками на его поджавшиеся пальцы. — Холодно? Учтиво осведомляется маркиз, цепляя двумя пальцами и приподнимая лицо за подбородок. Глаза в глаза. Арно крутит головой, не в силах связать и двух слов. На мгновение ему чудится жалость на самом дне голубых глаз, и он быстро смаргивает наваждение, тяжело смежая веки и силой заставляя поднять их обратно. Тёплая и совершенно нереально мягкая ладонь гладит вдоль груди, накрывая участок, за которым отчаянно отбивает свой загнанный ритм сердце. Маркиз прикрывает глаза вместе с ним, прислушивается, напрягая пальцы, буквально вдавливая подушечки в твёрдую мышцу груди. — Сцепи руки впереди. Да, именно так. Пальцы обхватывают запястья, чуть приподнимают, и Арно скорее чувствует, нежели видит, как плотно прижатые руки обвязывают какой-то мягкой веревкой. Де Сад продолжает смотреть в глаза, гипнотизируя, не позволяя опустить подбородок и на миллиметр, всматриваясь так внимательно, что напряжённое чувство давно переродилось в нечто инфернальное, окутывая глубины сознания липкой неотвратимостью. — Мне нужно, чтобы ты смотрел, Арно. По крайней мере пока. Ему не нравятся эти слова, но тело уже давно реагирует само по себе, заглушая доводы разума, подчиняясь, широко распахивая глаза и перешагивая через ворох одежды, следуя за ведомыми руками. Маркиз наплёл у него на руках настоящее искусство. До середины комнаты Арно во все глаза рассматривал рисунок узлов, переплетающих нити и доходящих ему практически до локтей. В любых других обстоятельствах это можно было бы смело выставлять в галереях, укрытое большим стеклянным колпаком, на обозрение сотням неискушенных глаз. Алые полосы шёлковой ленты сплетались друг с другом, закручивались вихрем спиралей-узлов, выписывая крепкие перекрестья, надёжно связывающие его руки. Он дёргает ими на пробу, но не получатся даже согнуть их в локтях. Арно определённо не хочется знать, где де Сад постиг подобное искусство. — На колени! Елейный тон быстро сменяется приказным. От неожиданности Арно весь подбирается, выпрямляя опустившиеся плечи и вскидывая голову, точно норовистый жеребец. Его ноздри очень даже похоже раздуваются, втягивая и выдыхая горячий воздух, отчего маркизу очень хочется потрепать его за холку. — Что вы задумали? В подбородок снова впивается пара крепких пальцев, подтягивая лицо вплотную к хищно сощурившимся глазам. — Ты не задаёшь здесь вопросов, мой милый Арно. Ты пришёл подчиниться и, переступив порог этой комнаты, кровью подписал согласие беспрекословно исполнять любое моё слово. Так подчиняйся. На колени! В нос ударяет запах пудры от так и не снятого парика. В каком-то сиюминутном помешательстве Арно хочется сбросить его и посмотреть на взлохматившиеся пряди. Он так ни разу и не видел де Сада без этой его маленькой дани моде. Желваки снова проступают на щеках, нестерпимо зудя желанием в дёснах вцепиться зубами в сжавшиеся на подбородке пальцы. Он бы смог, легко, вырваться, толкнуть, ударить, вырвать свою жизнь и свободу даже со связанными руками и полностью обнажённым телом. Вот только его жизни ничто не угрожало, а покушение на свободу он сам допустил, прося об этом каллиграфическим почерком на единственном листе безымянного письма. Он вовремя осаждает себя, сгибая ноги и приземляясь коленями на грубые доски пола. Мягкого паласа, способного приглушить их шаги, здесь уже не было. Фигура маркиза движется по комнате, почти порхая, раскрывая множественные ящики, выуживая оттуда какие-то предметы, систематически раскладывая на столе, и Арно оставалось лишь гадать и тужиться в бесплотной попытке приподняться и разглядеть хоть что-то в отдалённой позиции стола. Впрочем, очень скоро он видит всё слишком близко. Подпрыгнув всего один раз, маркиз цепляет на этот раз грубую пеньковую верёвку за крюк под потолком — оказывается, всё это время Арно стоял аккурат под его изогнувшимся телом — а потом спускает к его рукам два ровных конца, приподнимает, в несколько кругов обхватывая запястья, делая петлю, а затем заставляя его поднять их вверх, и оставляет так, до тех пор пока не заходит за спину и делает натяжение крепче. Арно чувствует себя пленником. Предателем, пойманным отрядом и запертым в камере пыток самой надёжной тюрьмы страны. Бастилии хотя бы. Он ожидает, что сейчас под его кожу вонзятся крюки, а под ногти засунут иглы, вынуждая раскрыть рот в беззвучном крике и бесконечно задавая один и то же вопрос, выбивая признание. Признание в чём? Де Сад снова обходит его, на этот раз выпрямляясь в полный рост, постукивая каблуками у голых колен, и несколько раз дёргает за верёвку, проверяя крепость узлов. Арно едва удаётся сдержать внутри возглас. — На этом всё. Маркиз присаживается перед ним на одно колено и движением фокусника выуживает из рукава его же собственный платок, обвязывая плотным коконом вокруг глаз. — Зрение тебе пока не понадобится. В братстве учили подключать все доступные чувства, даже лишившись одного из них. Обострять, идти на ощупь, а если оторвали руки, вгрызаться зубами. Арно делает глубокий вдох, получая хоть какое-то подобие свободы личного пространства, и замирает, пытаясь вслушаться в происходящее в комнате. Но маркиз и тут подгадывает, точно давно забрался ему под кожу или подсматривал в момент изнурительных тренировок. Уши почти наполовину оказываются перетянуты платком, и вместо четких звуков слышится неразборчивый шорох, существующий везде вокруг него. Выловить что-то одно становится невозможно, Арно вертит головой, перебирая сотни сценариев, тысячи возможных мыслей, готовит себя к любому курьёзу. И за всеми этими мыслями пропускает самый банальный удар. Укреплённая на наконечнике кожа со свистом врезается в ягодицу, впиваясь жгучей болью и вырывая изо рта наполненный возмущением возглас. Арно тут же вскидывается, рефлекторно дёргая руками, пытаясь сбросить верёвку, освободить руки и тут же кинуться на опасность. Но крепкие узлы лишь сильнее впиваются в кожу, осаждая и принуждая зашипеть от распространившейся рези. — На сегодня у меня имеется определённый запас ударов для твоего тела, мой мальчик. Но если ты вздумаешь вести себя подобным образом, я увеличу его и заставлю тебя считать. Кивни, если понял. Ему ещё рано, как бы маркизу ни хотелось заставить этот рот изрекать нечто большее, чем шипение и немые проклятья. Он весьма и весьма удивился, получив то письмо, даже без подписи прекрасно понимая, кто был автором столь экзотичной просьбы. Этот вечно фыркающий мальчишка, воротящий нос от его царства свободы, подвергающий сомнению любые догмы и совершенно фанатично преданный своей рыжеволосой красотке. Донасьен был готов получить такое скорее от отрубленной головы Людовика или Папы, оборудовавшего комнату наслаждений прямо в своей резиденции. Насколько всё плохо, маркиз понял по неровному почерку, скупым оборотам и совсем скоро по потухшему взгляду и дёргающемуся телу, готовому сражаться, но больше не видящему смысла за что. И согласился он вовсе не потому, что опутанный узлами Арно смотрелся так горячо, что в пору запереть его здесь навсегда, с обязательным каждодневным визитом. О, он, подобно Шахерезаде, на каждую ночь находил бы им новое развлечение. Впрочем… Согласное движение головы, такое слабое, что с первого раза и не заметишь, снова запускает механизмы, обрушивая новый удар на поджавшуюся округлую ягодицу. В этот раз Арно дёргается уже слабее, сжав до побелевших костяшек пальцы и крепко вцепившись в гладкие узлы. Кожа быстро краснеет, наливаясь кровью, заметной даже в бледном отсвете свечных огарков. Де Сад не стремится к боли, нанося удары точно, каждый раз стараясь минимум соприкасаться с алеющими следами. Кожевник делал для него много интересных и совершенно непотребных вещей, жадно сжимая в руках пузатый мешочек с монетками. Эта плеть была специальным заказом, выполненная из красного дерева и обтянутая кожей телёнка, умершего через три месяца после рождения. Дублёный наконечник был размером в половину двух пальцев и даже на аккуратной, округленькой шлюшачьей попке оставлял минимум десяток следов, совпадающих гранями, точно звенья изысканной мозаики. На крепких мужских ягодицах ей ещё не приходилось оставлять свой след, что де Сад считал большим упущением, щедро одаривая Арно новыми звонкими шлепками, кропотливо считая оставшиеся следы. Однажды вместо него это будет делать его рот. Он никуда не торопится, держа размеренный темп и меняя лишь силу, остро шлёпая у поясницы и почти нежно на самом пике округлой ягодицы. Почти каждый раз хлыст проходится наконечником по свежей полоске, прочерчивая рисунок, заставляя жертву сцеплять зубы и тихо шипеть. И всё меняя в одно мгновение, давая передышку, сминая под пальцами здоровую кожу, тиская на самой грани, легко дуя на подживающие рубцы и почти совсем отстраняясь, давая выдохнуть, но лишь для того, чтобы обрушить поток новых шлепков, окончательно лишая Арно опоры. Отрезанное от мира созерцания тело теряется, отчаянно цепляясь за оставшиеся чувства, но каждый раз, когда Арно кажется, что он нашёл верный путь, новые движения выбивают из колеи, превращая его в дрожащий кусок плоти, подставляющейся неизбежной участи. Он никак не может смириться, осознать себя в новой роли, и это только сильнее выкручивает мышцы, выкручивает инстинкты, разбрасывающиеся потугами в никуда. Очередной свист пришёлся по ложбинке копчика, заставив Арно дёрнуться сильнее, закусив припухшую нижнюю губу. Все движения остановились, тишина навалилась на уши несоизмеримым вакуумом, заставляя тело напрягаться до своих самых максимальных пределов. Рука ложится на его ягодицу так внезапно, что дрожь отзывается в обоих телах, прокатывая по кончикам нервов, сжимая зубы до скрежета эмали. Тёплые пальцы мнут кожу, растирают щиплющее чувство по всей окружности, давая почувствовать боль даже в выпирающих тазовых костях. Арно зажмуривает глаза под повязкой, кусает губу, но даже так больше не может сдержать глубоких звуков, рвущихся из глубин глотки. Некоторое время он так и стоит ошарашенным, пытаясь прийти в себя, когда ему дают мнимый перерыв, глубоко втягивая воздух и снова дёргаясь, когда плётка проходится ударом по груди. Значительно более лёгким, чем до этого награждали его зад, но за маркизом не стояло увеличить амплитуду, стоило только ребру дублёного наконечника пройтись по линии живота. Оставленный след тут же накрывают пальцы, мягко поглаживая, успокаивая, будто маленького ребёнка, налетевшего коленкой на камень. Будто маленького мальчика, стоящего над трупом отца в бесконечных коридорах Версаля. Следующий удар приходится по щеке, отшатывая голову к влажному от пота плечу. Зачем ты пришёл, Арно? Маркиз молчит, осыпая ударами спину, ведя ребром по линии сжавшихся лопаток, хлестая шею и снова возвращаясь к ягодицам, ударяя и прохладно дуя, вызывая по позвоночнику каскад мурашек. Зачем ты пришёл, Арно? Несколько прядей выбились из хвоста, заваливаясь на лоб и прикрытые повязкой глаза. Рука де Сада властно хватает его за волосы, оттягивая голову до болезненного спазма в шее, и плётка чертит новый узор по его щеке, наползая на губы, надавливая, заставляя приоткрыть рот, и тут же проскальзывает внутрь, оттягивая внутреннюю сторону щеки. Маркиз стоит сзади, крепко прижимая его к себе, не давая отклониться, жадно наблюдая, как Арно глубоко забирает в рот его любимую игрушку, морщится, давится, но всё равно старательно обсасывая, точно старательный ученик выводит красивым почерком строки классического романа. Об одном этом рте де Сад готов хоть сейчас написать книгу. — Что мне делать? — Ты что, маленький ребёнок, Арно? Сам решай. Находи возможности. Затылком Арно чувствует непререкаемо твёрдый бугор, елозящий по его волосам через ткань обтягивающих брюк, каждый раз как он впитывал в себя вкус телячьей кожи, размазывая по горлу каплями стекающей слюны. Он забирает всё тщательнее, привыкая расслаблять горло и догадываясь вжимать заднюю стенку так, чтобы подавлять рвотный рефлекс. Его отпускают столь же стремительно, заставляя завалиться грудью вперёд, безвольно повиснуть на верёвках и откашливать внезапно накатившее чувство свободы. Несколько капель слюны стекают по подбородку и падают на пол, прямо под замершие напротив ноги. Одну каплю де Сад ловит носком туфли, размазывая по раскрасневшейся коже колена. Плеть снова упирается в подбородок, не давая передышки, заставляя голову гордо воспарить над тяжело распираемой грудью. — Зачем ты пришёл, Арно? Вопрос такой же реальный, как все красные полосы, что щедро покрывают его тело сейчас. Верхняя губа дёргается, обнажая клыки, но совершенно беззлобно, так будто Арно вот-вот готовился выпустить всё, что накопилось у него за всю его жизнь. Или запереть навсегда. — Я не знаю. Плеть скользит ниже, но голова остаётся на прежнем месте, прикованная к невидимому взгляду. Маркиз прочерчивает линию груди, ласково гладит влажной кожей по соскам, ведёт ниже к линии пресса, обводя проступившие мышцы. — Зачем, Арно? Дублёная кожа касается влажной головки, и только сейчас Арно осознаёт, как крепко у него стоит, прилипая холодной головкой к горячей коже живота. Этого не было в плане, этого не было в мыслях, этого… Арно дёргается в сторону, но крепкие верёвки снова удерживают на месте, выставляя напоказ постыдное возбуждение. — Не знаю! Он срывается, выкрикивает, дёргая путы, подаваясь бёдрами на движение плети по натянувшейся коже члена. — Знаешь. И тебе придётся сказать. Нам обоим это нужно. Его больше не бьют, но лучше бы лупили до кровавых рассечен. Теперь его топят в ласке, ведя наконечником плети по головке до самых яиц, вычерчивая уздечку и легонько щекоча линию на мошонке, заставляя пальцы на ногах поджиматься до хруста. Он чувствует себя бабочкой, пришпиленной булавкой под зорким взглядом ученого. Ни сбежать, ни умереть, остаётся лишь неизбежно растворяться под выверенными движениями того, кто делал больно, а теперь делает так хорошо. Тело сильнее, инстинкты, что не раз спасали жизнь, его и губят, заставляя подаваться вперёд, расставлять ноги шире, открывая доступ к своим самым запретным местам, и наконец просить, умолять, стоит орудию слегка отстраниться. — Пожалуйста… — Пожалуйста, что, мой милый Арно? Насмешливостью больше и не пахнет. Голос маркиза тяжелый, хриплый, пробирающий до самых костей, подчиняющий и завораживающий. Заставляющий подчиняться без всяких верёвок. Арно дёргает бёдрами вперёд и на выдохе стонет, врезаясь в подставленную руку. — А если я попрошу у тебя большего? Пальцы снова ведут по ягодицам, по едва остывшей коже, сжимая и отводя в сторону половинку, притираясь указательным к раскрывшейся косточке копчика. Голову охватывает леденящий ужас. Рассудок не трезвеет, проклятый член не опадает, и в целом Арно чувствует, как размякшее тело вполне готово предоставить себя озвученным условиям, не слушая никакие здравые доводы разума. Внутри что-то с треском надламывается, ещё удерживая бастион, но уже вылущивая камни из опоры, монотонно и с несокрушимым упорством. Он снова кивает, ещё до того как успевает подумать, осаживая дёрнувшиеся руки, неизбежно врезавшиеся в узлы. Ягодицу отпускают, притягивая лицо ближе, касаясь кончиком влажного носа. — Очень мило, Арно, но ты ещё не готов. — Но мне нужно… Он не успевает договорить. Рот запечатывается собственническим поцелуем, мокро смявшем губы. Длинный язык проскакивает в рот беспрепятственно, у Арно просто нет сил сопротивляться, вылизывая щёки и сплетаясь с его языком под развязное причмокивание губ. Арно стонет уже неприкрыто, посылая вибрации вглубь чужого горла, кусая губы, вызывая довольный рокот и жадно впитывая его в себя. — Зачем ты пришёл, Арно? Де Сад спрашивает сорвано, даже не успев набрать в лёгкие воздуха. — Потому что я больше не хочу никому доверять. Его доводят в пару движений крепкой ладони по стволу. Арно изливается в тёплый кулак, пачкая позвякивающие браслеты, и почти отключается, совершенно не помня, как сорвался с крюка, как был освобождён от верёвок, как оказался чистым, согревая собой доски с давно потрескавшимся лаком. — Сегодня останешься здесь. Маркиз помогает ему натянуть брюки и рубашку и даже подняться на дрожащих ногах, не способных не то что запрыгнуть на подоконник, но и самостоятельно дойти до ближайшей двери. Располосованную кожу неприятно щиплет от касаний лёгкого сукна, но Арно почти не чувствует этого, как и тепла в растёртых чужими ладонями предплечий. — В этой комнате тебя никто не побеспокоит. Де Сад делает акцент, но Арно даже не соображает, на каком слове. Он чувствует себя совершенно пустым, вымученным и, кажется, окончательно спятившим. Пределы отчаянья заметно расширяют свои горизонты, устремляясь в бесконечность. Хочется сбежать, но Арно лишь падает на одеяло прямо в одежде, устало смежая веки.