Ведомый

      Это был фурор! Успех! Катарсис!       Он ощущал ликование каждой клеточкой своего тела, каждым миллиметром своей кожи. Он ловил отголоски своей славы, блики своего триумфа, купался в лучах собственного величия, пропитывался им, словно солнечным светом каждый раз, когда включал плазму, установленную под потолком его рабочей студии.       Он наслаждался откликом, который получал столь полно и столь много, что не переставал улыбаться. При каждом звуке своего имени, при каждом упоминании своих произведений.       Наконец-то он смог сделать то, что было когда-то недостижимо: удивить, поразить, заставить затаить дыхание и распахнуть рты. Обратить всё внимание на себя не так, как делал это раньше – с, пусть и талантливыми, но приевшимися полотнами, а ворваться в обыденность свежим воздухом изменений.       Он смог перебороть свою неуверенность и проявить себя с новой стороны. Он смог переступить через свои страхи быть непонятым, рискнул сделать то, что достойно только гениев – стать выше всех своих комплексов…       И у него получилось.       Он потряс не только себя, но и всех тех, кто пришёл на премьеру его новой, непривычной, шокирующей своей авангардом, работы.       И главное, он потряс Джона. Там, на кромке холодных волн, наскакивающих на серые камни.       Он видел его дрожащие плечи, его пустые глаза, его плотно сжатые губы и побледневшее лицо. Он видел, как Джон касался полотна ладонью и как подкосились колени от этих прикосновений. Он видел, как детектив опустился на землю и как старался прийти в себя.       И это было сродни самому острому и яркому оргазму, который Алистер когда-либо испытывал.       Да, черт побери, это было круче любого оргазма: до потери сознания и желания кричать прямо там, в припаркованной около чёрно-оранжевых лент машине. Его сдержало только одно – стремление сохранить лицо, ведь творец не должен показывать своих истинных чувств преданным фанатам. Он обязан оставаться ровно-доброжелателен, принимая похвалы и восторги, реагировать так, словно они значат чуть больше привычных дифирамбов, и не подавать виду, что готов взмыть в воздух от переполняющей гордости за самого себя.       Доверить свою изнанку можно только тем, кто видел все муки творчества и знал о цене, которая была заплачена за мгновения признания. Только им.       Джону Алистер открыться не мог – не сейчас, пока ещё не сейчас. Рано приходить под порог с цветами и признаваться своей музе. Она ещё не получила последнего, самого важного подарка. Портить сюрприз было глупо и жестоко – не за тем Алистер познавал сейчас новые глубины вдохновения, чтобы позволить своему желанию признаться взять вверх.       Поэтому сейчас, под защитой надёжных стен мастерской, за ликованием художника наблюдал только Азазель, светящийся как начищенный серебряный доллар, и ловящий глазами, полными нескрываемой радости, каждое движение своего подопечного.       Отштукатуренные стены серым одеялом обнимали за плечи, высокие стеллажи с инструментами для творчества создавали защитный каркас рёбер, а лампы под потолком освещали мягко и заботливо. Алистер улыбался каждому сантиметру своего дома и каждой крохотной крупице, отвечающей за то, что он создавал для Джона. Всему этому пространству.       Он был счастлив сейчас и здесь.       ― Ты был прав! Ты был прав тысячу раз! Почему я не послушал тебя раньше? Почему раньше не позволил себе…       ― Ты не смог бы перейти на новую стадию своего творчества, пока не оказался бы готовым к ней, ― мягко прервал его Азазель, поведя ладонью и дотягиваясь до кружки с кофе, услужливо поставленной подле. ― Не кори себя. Всё приходит в своё время и понимание моих слов тоже. Именно тогда, когда нужно, ни мгновением раньше или позже.       ― Но ведь, если бы я... ― начал было Алистер, но замолк, соглашаясь со словами своего напарника. Азазель прав. Спешка, как и промедление, могла пагубно повлиять на всё дело, в которое Художник уходил с головой. Его компаньон тонко чувствовал ту грань проявления, которая, к сожалению, не была подвластна Алистеру, и именно поэтому мастер доверял своему покровителю всецело. В вопросе демонстрации Азазель был профессионалом, так отчего же не положиться на его чутьё нужного момента?       Алистер, не стараясь унять улыбки, пригубил свой кофе из горячей кружки. На ободке синей керамики проявился темный след, говоривший о том, что не мешало бы сполоснуть посуду, множество раз оказывающуюся в руках и практически никогда – в раковине, но Алистер привычно проигнорировал эту неприятность. Единственное, что он обязательно содержал в чистоте, так это кисти, остальное не стоило заботы.       Азазель вновь перевёл взгляд на работающую плазму. Вечерний выпуск «На неделе» и Холли Паркер в очередной раз призывали быть осмотрительными, беречь себя и не забывать держать палец на экстренном наборе 911.       ― Пока полиция не успокоит нас тем, что дело под контролем, и на ночные улицы Мемфиса вновь можно выходить без оглядки за плечо, будьте бдительны. Мы не знаем, кто может стать очередной жертвой ужасного убийцы. Детектив Джон Винчестер, которому поручено расследование, и его команда уверяют, что делают всё от них зависящее, но давайте не будем доверять просто словам. Докажите нам, что мы в безопасности, Джон, и тогда мы вам поверим.       Алистер раздражённо отвернулся от брюнетки, которой сегодня нанесли слишком яркий макияж и она казалась звездой телешоу о пляжной моде, а не о том, чем жил Мемфис на неделе. Где-то внутри засвербело шкодливое желание младшеклассников – напакостить бесившей девчонке, да так, чтобы та точно поняла, от кого прилетела ей в хлопья слизкая лягушка.       ― Алистер, ну что за детский сад, ― хохотнул Азазель, без труда угадавший мысли партнёра и проследивший за его взглядом. ― Она просто делает свою работу.       ― Она поливает его грязью, ― неохотно отозвался Художник и вновь отпил уже слегка остывший кофе. ― И даже не старается скрыть это. Она не понимает задумки и не видит, что Джон не должен знать что-то, что ему не позволено, раньше, чем мы разрешим, иначе всё рухнет. А она призывает к глупой спешке и упрощает мои идеи. Если бы я мог, я бы пригласил её на позирование, но я не хочу марать о неё кисти.       ― Успокойся, ― вновь мягко улыбнулся Азазель. ― Никто и ничто не способно оторвать внимание твоей музы от нашего дела. Ты же видишь – он живёт только твоими картинами и готов принимать каждую. Будь снисходителен к недалёким, которые даже не стараются скрыть свою ограниченность. Тебе не должно быть до них дела. Важен только Джон и никто больше.       Алистер прикрыл глаза, пытаясь не слушать Холли и ей мерзкие нападки, и вдруг развернулся к Азазелю, прищуриваясь и вздрогнув от мысли, которая, отчего-то, не приходила к нему раньше.       ― Почему ты не ревнуешь? ― прямо спросил он и поставил кружку на стол рядом с кружкой своего покровителя. Сел на высокий стул, сцепил пальцы в замок и взглянул в глаза Азазеля прямо и выжидающе. ― Я делаю всё для Джона, добиваюсь только его и порой забываю о тебе, а ты не ревнуешь.       ― А должен? ― насмешливо поинтересовался Азазель.       Алистер растерянно пожал плечами.       ― Ты слышишь мои восхищения, видишь, как он много для меня значит, помогаешь мне во всём... Неужели ты не испытываешь ревности? Он – моё вдохновение, но именно ты ведёшь меня по пути к нему. Ты отдаёшь мне столько себя для того, чтобы я приковывал его внимание…       Азазель расхохотался, запрокинув голову и едва не расплескав кофе, задев кружку рукой. Алистер осекся – уже второй раз за вечер – и с недоумением воззрился на своего наставника.       ― Я отлучу тебя от телевизора, как ребёнка, потому что он негативно действует на твоё умение думать, ― сквозь смех произнёс Азазель. Покачал головой, не обращая внимания на явную растерянную обиду, проступившую на лице Алистера, и улыбнулся уже спокойнее, ласково, словно готовясь объяснять что-то любимому сыну, неспособному самостоятельно прийти к какому-то выводу. ― Как я могу ревновать к тому, без кого не было бы нас? К тому, кто привёл меня к тебе и поспособствовал нашей встрече?       Алистер непонимающе сморгнул, всё ещё стараясь справиться с обидой на своего покровителя.       Азазель потянулся к кружке и обвил её сильными длинными пальцами.       ― Как я могу ревновать к тому, кто создал меня и свёл с тобой? Если бы не Джон, мы бы не нашли друг друга. Если бы не Джон, ты не решился бы на творчество и я не обрёл бы самого талантливого ученика, о котором можно только мечтать. Если бы не Джон, мы не сотрудничали бы эти долгие годы, не работали бы вместе и не пропитались бы друг другом. Джон создал нас – он стал тем, кто подвиг тебя взяться за кисть. Он привёл тебя ко мне – косвенно, но всё же именно из-за него ты начал поиск того, кто поймет и посоветует. Джон стал отправной точкой для нас обоих, так как я могу ревновать к нему? Я слишком многим ему обязан и я, так же, как и ты, жажду его внимания. Он и для меня является оберегом – твоим. Ведь ради него ты творишь, а я существую ради твоего творчества. Я вышел из-под твоих кистей и не хочу пропадать. Так как же я могу ревновать к тому, кто дарит тебе вдохновение для меня?       Алистер почувствовал, как пальцы сжимаются вокруг кружки слишком сильно и отпустил синюю керамику.       Азазель всё так же смотрел ему в глаза и Художник благодарно кивнул. Тот прострел сомнения давно рассеялся – ещё при первых словах покровителя, но убеждённость в том, что они всё делают правильно, окрепла только сейчас, и Азазель криво усмехнулся в ответ.       ― Тебе нужно больше думать о творчестве, а не о всякой разрушительной ерунде, ― качнул головой наставник, как бы невзначай указывая взглядом на стол, остающийся пустым уже непозволительно долго. ― Ты хотел заняться поиском нового полотна ещё тогда, когда не выставил предыдущее. Помни, что с каждой работой ты приближаешься к своему основному подарку для Джона, так прояви рвение. Ведь ты не хочешь его разочаровать?       ― Этого я хочу в самую последнюю очередь, ― Алистер, наконец, позволил себе разомкнуть губы и ответить. Осознание, что его одержимость детективом не одинока, приятно грела сердце. Нет, он и раньше знал это, но лишнее подтверждение всегда добавляло остринки в их с Азазелем отношения. ― Думаешь, уже стоит приступить к подготовке?       ― Твоё плечо в норме? ― вскинул бровь Азазель и дождавшись утвердительного кивка, твёрдо продолжил, ― тогда я не вижу причин, чтобы откладывать. Чем больше практики – тем прекраснее выйдет полотно для нашей музы. Ты не сможешь знать заранее, что ты нарисуешь, но представить и опробовать руку нужно. Твой «Дракон» вспыхнул ярчайшим огнём, давай не будем сбивать пламя и подбросим дров. Пусть костёр станет ещё ярче. А твоя новая картина затмит все предыдущие.