Ведомый

      Тошнота накатывала волнами. Джон уже давно оставил последние надежды проблеваться, и просто лежал щекой на холодном пластике сидушки унитаза, смежив веки и стараясь не двигаться, чтобы не спровоцировать новый приступ.       Его мутило с трёх утра, как раз с того момента, когда он попробовал-таки закрыть глаза и задремать хотя бы на пару часов. Голова взорвалась фейерверком боли, потолок поплыл перед глазами, пол завертелся бешеной юлой, ударяясь в колени. Гипертонический криз, уже чертовски знакомый, но до этого не проявляющийся так сильно ещё ни разу, приветливо оскалился через пелену головокружения. Джон знал, что нужно делать, что нужно пить и что не нужно тоже, поэтому дополз до аптечки и выдавил на ладонь викодин из полупустого блистера, дополнив парой таблеток атенолола. А потом вырубился прямо на полу комнаты около кровати, постаравшись устроить голову так, чтобы в случае рвоты не захлебнуться.       Очнулся он в половине пятого, потный, онемевший всем телом и жутко злой: на себя, на свой организм, на открытое окно, из которого хлестал холодный ветер, остужающий мокрые плечи до мерзкого озноба. Попытался встать, но смог только лишь отползти в ванную и прикрыть дверь – сам не понимая зачем, ведь мешать в пустой квартире было совершенно некому.       Раньше приступы бывали, но проходили довольно быстро, и после пары таблеток Джон вновь чувствовал себя более-менее. Закидывался кофе, обезболивающим, и шел на службу. Похоже, сегодня его измученное тело решило отыграться за все проигранные бои разом и выдало двойную дозу слабости.       Нужно было принять душ. Холодный, отрезвляющий, который прогнал бы противную слабость и мобилизовал мышцы.       Джон попробовал подняться, опираясь на унитаз, и это у него с трудом, но получилось. То ли злость подхлестнула и придала сил, то ли отвращение к собственной беспомощности достигло точки невозврата, но Джону удалось совладать с вертящимися стенами и схватиться руками за тумбу с зеркалом. Он медленно выпрямился, фокусируясь на собственном отражении. Бледная морда с пятидневной щетиной, чёрными пятнами вокруг запавших глаз и непроходящими морщинами на лбу, глянувшая на него, заставила выматериться.       Действительно, именно так должен выглядеть лучший детектив шестого отделения полиции Мемфиса, почему бы и нет!       Видел бы сейчас Кастиэль своего сурового, злого, не терпящего слабости других, напарника…       Неуместная, внезапная и совершенно неожиданная мысль о стажёре отрезвила не хуже душа. Вот уж точно, о ком сейчас думать, так это о желторотике, решившем, что служба в полиции – это самое то для неокрепшей детской психики!       Джон усмехнулся, поняв, что привычного раздражения, которое приходило каждый раз, когда он вспоминал о своем молодом напарнике, нет. Было сочувствие, насмешливое принятие и какое-то обречённое понимание, что никуда уже Кастиэль не денется. Не исчезнет с первыми лучами солнца, как пустынный морок, не свалит к чертям, забрав документы и кинув табельный на стол Сингера, не перейдёт к другому, более терпеливому и ласковому партнёру, а будет всё так же маячить за спиной, учась, надоедая и стараясь поддержать. И это осознание заставляло философски вздохнуть и пожелать пареньку терпения. Раз уж у него были силы закончить Академию, посчитать себя способным к охране закона и поимке всякого рода нечисти, маскирующейся под обычных людей, то разве может Джон убеждать его в обратном? Каждый выбирает по себе – Новак выбрал, так пусть расплачивается. Взрослый, самостоятельный и разумный человек, который не слушает советы старших, а идёт и набивает собственные ошибки. Как ребёнок, выпорхнувший из-под отцовского крыла…       Да ну на хрен, у Джона уже было двое сыновей, не хватало ему обзавестись третьим, прошедшим стадию кормления сиськой и начавшим носить костюмчики для взрослых. Винчестер со своими-то детьми не справился, куда ему ещё одного, годящегося в сыновья и постепенно вполне влезающего в эту роль?       Понимание, что он всё ещё думает о Новаке, заставило улыбнуться. А потом и скривиться – мысли о парне сделали своё дело, и подыхать на полу собственной ванной Джону перехотелось. Он дотянулся до крана душа и врубил ледяную воду, затем подумал и медленно стянул с себя одежду, решив, что это всё-таки стоит сделать.       Головокружение постепенно отступало, тошнота проходила, хоть и медленно, но верно, и Винчестер почти почувствовал себя готовым к новому сучьему дню, о котором он старался не думать. Вообще. Никак. Словно будущего не существовало.       Он стоял, опершись ладонями о ледяной кафель душа, закрыв глаза и слушая только шум падающей на его тело воды. Джону не хотелось двигаться, разлеплять мокрые ресницы, делать хоть что-то, что показало бы, что он жив и способен к чему-то ещё, кроме элементарного удержания вертикального положения. В горле проступала горечь от проглоченных лекарств, полуоглохшее ухо всё так же ныло, замёрзшие пальцы сводило неконтролируемой судорогой, но Джону было так похер на все эти ощущения, что он попросту игнорировал их, впав в какой-то странный анабиоз, подстрекаемый мерным шуршанием струй.       Так, наверное, чувствуют себя те, кому осталось жить всего несколько секунд – равнодушно, с тупым принятием неизбежности.       Джон вздрогнул, словно очнувшись, и мотнул головой, разбрасывая вокруг себя мелкие брызги. Незадёрнутая шторка душевого пространства не уберегла кафель от потопа, и струи брызнули по полу ванной, заливая коврик и скинутую одежду.       Он бы мог просто сползти вниз и остаться под ледяной водой, замёрзнуть до последней клеточки тела и сдохнуть вот тут – в пустой ванне, в пустой квартире. Достойная смерть для такого слабака, в которого он превратился – полнейшее одиночество, сдобренное ненавистью к себе и приправленное пониманием, что где-то в городе смеётся чудовище, разрушившее его жизнь и одержавшее верх.       Да хрена с два!       Джон резко открыл глаза и выпрямился, наплевав на то, что организм может взбунтоваться новой вспышкой головокружения и тошноты.       Не хватало вновь начать себя жалеть, проходили уже, уже кодировались! И даже вспоминали – там, в архиве, над скальпелем, оборвавшим жизнь Мэри. Не хватало вновь распасться на части и не собраться вообще, разрешая себе сдаться, потакая собственной никчёмности. Не хватало вновь начать уговаривать себя, словно бесхребетную амёбу, способную только лишь на инертное существование.       Хватит.       Где-то там его сын и его негаданный напарник бьются над решением загадки, которую должен решить Джон. Решить, а не перекладывать ответственность на плечи, которые не смогут её вытянуть.       Где-то там умирает ещё кто-то лишь для того, чтобы привлечь внимание Джона.       Так разве может он позволить себе вновь опустить руки и разрешить Художнику остаться безнаказанным? Снова?       Джон резко ударил по крану, закрывая воду и отфыркиваясь от последних холодных струй. Голова прояснилась. Злость на самого себя всегда действовала лучше допинга.       Сейчас нужен кофе и сигареты. Чем больше, тем лучше.       Ну кухне обнаружилась уже молотая арабика. Винчестер плеснул в турку воды, сыпанул туда кофе, щепотку соли и поставил на газ, неотрывно глядя на коричневую корочку, всплывшую под край турки. На какой-то момент он пожалел, что позволил Дину забрать новые фото и протоколы, но тут же одёрнул себя – даже в том состоянии, в котором он находился сейчас, Джон понимал, что свежий взгляд сможет найти что-то, что ускользнуло от его собственного. Пусть мальчишки там пороются, вдруг случится чудо.       Он усмехнулся собственным мыслям. С каких это пор он стал допускать в дело всей своей жизни посторонних? И тут же дал себе ответ: со вчерашних. С тех самых, когда почувствовал руку сына на своём плече и увидел своего напарника в паре шагов от себя. И разглядел в них собственное отражение – остервенелое, озлобленное, готовое на всё, лишь бы остановить безумца, оставляющего свои творения у их ног.       Это было трудно – понять и принять. Почти нереально. Вся его сущность кричала о том, что он совершает ошибку, что нельзя пускать никого, кроме себя, в свой храм боли. Что больше никто не сможет понять. Что больше никому не под силу…       Но Джон постарался. И весь вечер, всю дорогу домой видел перед глазами лица Дина и Кастиэля – бледные, мрачные, решительные.       А рядом с ними он видел лицо мёртвого мальчика, растерзанного, вывернутого наизнанку, сжатого камнями.       И понял, что больше не может так.       Это расследование убивало не только тех, кого опознавали под руками Памелы. Оно убивало не только Джона, хотя его-то оно убило ещё двадцать лет назад.       Оно убивало Дина и Каса, и вот уж этого Джон допустить не мог.       Он понимал, что всё ещё злится, беснуется и ревнует к каждому слову протоколов и отчётов, но сделать что-то был уже не в праве: он разделил боль всей своей жизни с теми, кто оказался рядом с ним, кто так же втянут в кровавые полотна. И этого уже не изменить, как бы ему ни хотелось.       Он уже позволил помогать себе, уже открыл свои замки и отдал ключи – вчера, когда проводил Новака, уходящего с фотографиями, взглядом и не сказал ни слова.       Нет, он прекрасно понимал, что будет так же огрызаться на каждого, кто посмеет раскрыть свой рот и высказать собственное мнение, но теперь это будет находить внутри Джона не бессильную ярость, а насмешку и желание, чтобы это мнение было хотя бы похоже на его собственное. Он понимал, что стать покладистым и толерантным к чужим версиям он попросту не сможет – трудно изменить пятидесятилетнего мудака, привыкшего полагаться только на себя и свой пистолет. Но он хотя бы постарается.       Уже начал стараться.       Хотя бы потому, что биться одному ему уже не по силам.       Это осознание пришло так же моментально, как и головокружение и, возможно, и стало причиной того дерьмового состояния, в котором Джон находился с ночи.       Нелегко отказываться от собственной жизни и принимать решение, способное изменить многое. Джон понимал и это. И теперь попросту смотрел на кофе, медленно закипающий в турке, и бездумно крутил в руках пачку сигарет       Да ёб твою мать! Сколько ещё можно портить всё, что возможно, себе и всем окружающим жалостью к собственному существованию?       Пачка полетела на столешницу, а Джон подхватил телефон, находя в списке контактов номер Дина. Однако сын не отвечал, и на третьем дозвоне Джон-таки догадался кинуть взгляд на экран. Шесть утра… Винчестер усмехнулся – хреновый из него вышел бы будильник, если бы Дин всё-таки ответил.       Кофе вспенился до самого края джезвы и Джон поспешил снять его с огня. Чуть подождал и плеснул в кружку. А затем – в себя, не добавляя ни молока, ни сахара. Требовалась бодрость, а свежесваренный кофе мог её дать стопроцентно.       В комнате, несмотря на открытое окно, пахло потом и чем-то кислым, Джон предпочел не доискиваться до причин, и просто рванул фрамугу на себя до предела, распахивая окно настежь. Утренний холодный воздух радостно ворвался в комнату, с готовностью выстудил каждый угол и осел на теле мерзкими мурашками, но Джону это даже понравилось. Голова прояснилась окончательно – то ли ударная доза лекарств подействовала, то ли агрессивные способы возбуждения, наконец, привели в чувства. Винчестер отхлебнул ещё глоток и опёрся ладонью об оконное стекло, всматриваясь в крыши, покрытые утренним туманом и первыми лучами яркого солнца. Мемфис просыпался – лениво, осторожно, по-осеннему, наконец-то вспомнив, что обычно в это время года не сходит с ума, а бывает ласковым и нежным, чуть прохладнее лета, но всё-таки не скалящимся холодом.       Только Джона было не обмануть этой нежностью. Он прекрасно понимал, что среди всей этой безмятежности его может ждать очередная записка на искалеченном мёртвом теле.       Нужно ещё кофе. Больше кофе и перестать думать хотя бы на пять минут…       Джон прикрыл глаза. Слишком много мыслей роилось сейчас внутри его растревоженного мозга, но ни одну из них он не хотел ловить за хвост и тянуть, словно ленточного червя. Ни о примирении работы в команде, ни о необходимости становления нянькой, ни о внезапной родственной заботливости… Апатия тоже была частой гостьей и Джон почти привычно почувствовал её пальцы на своих плечах. Но сейчас даже она не должна была задерживаться надолго: всё, что имелось в организме старого полицейского, следовало было пустить на поиск ответов.       Но позже. Чуть позже.       Тогда, когда будет иметь хотя бы что-то, что позволит начать думать не через мутную толщину успокаивающейся боли и горечи, а сквозь призму новых фактов.       А их стоило начать искать уже прямо сейчас.       Джон оделся быстро и почти не глядя, что надевает. Привычными движениями застегнул рубашку и затянул галстук, а потом подумал и снял офисную удавку к чертям. Какая разница, как выглядит следователь, если он собирается обползать холодные камни залива на коленях, обнюхивая каждый из них?       Кофе остыл слишком быстро, и Джон допил его одним большим глотком, поморщившись от крупиц осадка на дне кружки. Подхватил в ладонь пачку сигарет, вытряхнул одну из них в рот и чиркнул зажигалкой. Никотин тоже помогал не хуже кофеина. А затем, сунув пистолет в кобуру подмышкой, Джон быстро вышел из квартиры и почти бегом спустился в подземный паркинг, оставляя после себя завихрения ментолового дыма.       Дорога до пирсов отняла чуть больше самообладания, чем Джон рассчитывал потратить. Он надеялся, что успеет доехать до того, как паскудное отчаяние снова окутает его крепкой непрозрачной пеленой, но слегка опоздал: стоило первым просветам между деревьями прибрежного парка появиться на горизонте, как желание сжать руль в руках до посинения проступило слишком отчётливо. Джон запретил себе это делать, но разочарованно вздохнул – он правда считал, что сможет, и теперь не хотел идти на попятную. В конце концов, пересиливать себя Винчестер тоже умел. Похоже, настала пора сделать это снова, иначе что он за коп, который боится собственной неуверенности и нового трупа?       Ехидная мысль о том, что боится он вовсе не мертвого тело, была задушена в самом зачатке. Джон зло крутанул руль и остановил Импалу у самой кромки оцепленного участка. Пора было приниматься за работы, как бы Джону ни хотелось отложить этот момент.       Оградительная лента дрожала на ветру, чайки успели изгадить тёмную палатку от души, а офицер, приставленный для охраны места обнаружения и не подпускающий к нему праздношатающихся зевак, смотрел хмуро и обвиняюще. Джон прекрасно понимал его – как не быть хмурым, если приходится торчать на ветру в полном одиночестве и не иметь возможности даже перекинуться с кем-нибудь парой слов. Впрочем, раздражение не помешало офицеру кивнуть в знак приветствия и отогнуть полог, запуская Джона внутрь.       Камни всё ещё были бурыми, меловые полосы белели на их тёмном фоне слишком ярко. Холодные брызги воды не могли дотянуться до отметин на камнях, но общая влажность постепенно делала своё дело: скоро здесь не останется нужных следов, улик, необходимых клочков, соединяющих мозаику. Эксперты и криминалисты постарались отодвинуть этот момент как можно дальше, ограждая нужный участок от всех погодных условий, но естественная сырость, собирающаяся под брезентом тёмной палатки, медленно изничтожала все возможные следы.       Через несколько дней тут ничего не останется, кроме тонких линий белым мелом, обозначающих положение тела. Значит, нужно действовать быстро и чётко.       Джон прикрыл глаза, вытаскивая из кармана пару медицинских перчаток. А затем опустился на колени, приближая глаза к меловому силуэту, окаймлённому алым.       На плоских камнях оставались кровавые сгустки. Ошмётки тканей, опавших с изуродованного тела, были убраны вчерашней командой спецов и отправлены на анализы, но всё собрать не удалось, да и не получилось бы. Если только не перевезти все камни и Джон подумал, что именно такое распоряжение нужно будет дать: использовать все ресурсы по максимуму.       Валуны, которые удерживали запястья, были сдвинуты при освобождении трупа, Джон склонился над ними, разглядывая тёмную землю под потревоженными камнями. Под одним из камней оказалась маленькая веточка и Джон подхватил её пинцетом, рассмотрел и отправил в пластиковый зип-пакет. Вряд ли на ней будет хоть что-то, но Винчестер не мог позволить себе пропустить даже незначительную улику.       За спиной шумели волны залива, ветер бился в стены палатки, а перед Джоном не было ровно ничего, что могло бы хоть как-то помочь в расследовании. Только силуэт, капли крови и серые камни. Ни следов от волочения, ни отпечатков подошв, ни каких-то иных знаков, как тело могло оказаться здесь. Протекторы, следы шин, велосипедов, ног – всё это отсутствовало и приводило в бешенство.       Мальчик погиб из-за него. Юный, не имеющий возможности хоть что-то сделать в своей жизни, потерявший любой шанс и ставший абсолютно случайной жертвой.       Как и все остальные до него…       Ещё двадцать лет назад Джон понял, что ничего общего между убитыми нет. Художник выбирал совершенно нелогично, не общно, рандомно. Сбивая следствие хоть с какого-то пути и не давая ни малейшего шанса на вычисление. Он наносил удар хаотично, без схемы, без крохотной крупицы логики. Её так и не смогли вычислить, как ни старались. Разные девушки, разные типажи, разные знакомые, друзья, круг общения, кофейни, места, школы, увлечения. Ничего общего.       А теперь ещё и мальчик, заведший следствие в тупик и заставивший сомневаться – дело ли это рук одного и того же маньяка, или же Дин прав и на сцену вышел подражатель?       Впрочем, нет, одно общее было у всех убитых – Джон Винчестер.       Только он оставался для Художника постоянным и единым. Только он связывал погибших между собой, и от этого Винчестеру было тошно. Как и двадцать лет назад, он кружил в этом вязком кровавом месиве, стараясь найти ниточку, соломинку, хоть что-то, что помогло бы выползти на берег и взять след. Как и двадцать лет назад, он, подобием сыскного пса, облизывал и обнюхивал каждый сантиметр, каждую травинку, каждый клочок земли – но не находил ничего, что стало бы помощью. Хотя бы приблизительно – всё равно ничего. Жертвы даже разные клиники для лечения выбирали, не говоря уже о чём-то более существенном.       Он знал, что не найдёт ничего общего между убитыми и сейчас, обползай он хоть весь залив, хоть все квартиры, обзвони хоть всех родственников до третьего колена – ни-че-го.       Кроме него самого.       Художник был верен своей музе, а холст был для него неважен...       Джон вдруг замер над камнями, так и не перевернув ближайший – белый, плоский, расколотый прикасающийся к меловым меткам острыми гранями. Замер, затаив дыхание, пронзённый одной-единственной мыслью, которая казалась столь предсказуема, что не пришла в голову ещё ни разу. А затем резко выпрямился, едва не споткнувшись, и выскочил из палатки, забыв закрыть прозрачный полог входа.       Офицер только козырнул на прощание и проводил старого копа недоумённым взглядом, неодобрительно покачав головой: в спешке Джон бросил палатку хлопать брезентовыми крыльями на ветру, и ему пришлось запечатывать её самостоятельно       А Джон почти бегом подскочил к оставленной перед лентами Импале, и забрался внутрь. На ходу вытащил телефон, но потом вновь пихнул его в карман, передумав, и решительно дёрнул ключ зажигания в стартере.       Парни должны быть уже в участке, одиннадцать утра. Рабочий день в разгаре. Они на месте и ждут его, это точно.       Джон вырулил с площадки под визг покрышек, чертыхнулся про себя, но решил, что машина переживёт подобное обращение. Сейчас всё оставалось неважным, кроме той мысли, которая пришла под тёмным пологом, которая отсекла все оставшиеся сомнения в том, что и это убийство совершено Художником.       Холст неважен. Важно то, что он хотел сказать и кому. Только это.       Они двадцать лет искали не там.

***

      Дин и Кастиэль нашлись у доски – впрочем, в другом месте Джон бы и не стал искать. Новак зарылся в бумаги на столе, увлечённо перебирая папки и что-то выписывая на отдельный лист, и даже не поднял голову, когда Винчестер быстро подошел к столу. А Дин сортировал фото с последнего места обнаружения тела, раскладывая их по только ему известному принципу. Джон на долю секунды залюбовался этой слаженной, хотя и такой разобщённой работой, а потом сын поднял глаза на отца.       ― Ты умеешь появиться вовремя, ― произнёс он, и Джон криво усмехнулся. Дина никогда не получалось застать врасплох – едкий сарказм был наготове даже ночью, разбуди Джон сына хоть бы и заполночь. ― К нам тут окружной прокурор заскакивал, жаль, что вы разминулись.       ― МакЛауд? ― известие о том, что в гости наведался старый знакомый, не стало для Джона сюрпризом – наоборот, он был несколько удивлён, что Фергус зашёл так поздно. СМИ давно уже растрезвонили о воскресшем маньяке, и реакция окружных властей должна была поступить ещё раньше, но по какой-то причине запоздала. ― Что принёс, где мне?       ― Полнейшая свобода действий тебя устроит? ― Дин кивнул на файл с документами на краю стола и Джон разглядел на верхнем листе печать и подпись окружного прокурора.       ― Вполне, если это означает, что вас через пять минут не будет в моём участке, ― выгнул бровь Джон и напоролся на весёлый взгляд сына. ― Нет. Не оно? Так и думал, что зря приходил.       ― Ну, сорян, смирись и прости, ― похоже, у Винчестера-младшего было действительно хорошее настроение. Джону захотелось поблагодарить сына за то, что хотя бы он не впадает в мразотную депрессию, но это был бы уже явно перебор. Вместо этого он забрал файл с документами со стола и быстро пробежался по нему глазами.       Допуск в закрытые архивы, допуск к камерам слежения, допуск к беспрепятственному проходу на стратегически важные объекты в случае необходимости, допуск к работе в специализированных лабораториях, разрешение на привлечение к расследованию любых специалистов узкой направленности. Похоже, МакЛауд всерьёз озаботился развязыванием рук для старого копа и перевёл дело Художника в статус «Особенных». Впрочем. Ничего удивительного – выборы в Сенат были не за горами, и для Фергуса МакЛауда кровавое пятно на лице города было ни к чему. Интересно, на что он ещё может дать разрешение, лишь бы способствовать скорейшей поимке маньяка? Джону очень захотелось проверить, но он решил, что с этим можно и подождать.       ― Это всё и так у меня было, ― фыркнул Джон и бросил файл обратно. И только сейчас Новак, словно привлечённый звуком, встрепенулся и вскинул голову, отрываясь от своих бумаг. Моргнул, увидев Джона, и как-то странно выпрямился, словно подобравшись, подгрёб к себе пару папок, но не выпустил из рук карандаша. ― Лучше бы наложил запрет на разглашение или ответственность повысил для репортёров ― и то больше бы толку получили. Ладно, хрен с ним, это всё здорово и великолепно, но я здесь не за тем, чтобы благодарно падать в ноги. Я вычислил закономерность и могу обосновать то, что это Художник без каких-либо вариантов.       Дин вопросительно наклонил голову, явно заинтересованный и готовый слушать, Кас за плечом почти отзеркалил его движение, но получилось это несколько по-птичьи и даже забавно. Джон помолчал немного, собираясь с мыслями, и выдохнул, решаясь.       ― Все эти убийства связывает не что-то общее, а кто-то. Я. Художник точно знал, что я займусь этим делом и он следил за тем, чтобы всё вышло так, как нужно. Вычислял. Он оставляет тела так, чтобы они попали под юрисдикцию нашего участка, чтобы их отдали именно нашим спецам. Он отправил мне первую записку, указав именно моё имя. Он продолжил обращаться именно ко мне в следующих посланиях. Только ко мне, не к предполагаемому следователю, а конкретно. И с мальчиком… Это он. Ему всё равно кого убивать, главное – для кого. Мы не можем определить, кто находится под угрозой, не сможем высчитать зону риска, потому что это невозможно и не нужно. Теперь под угрозой находятся все вне зависимости от пола, потому что… Ему не важен холст, ему важен зритель. А этот зритель – я. Его адресат, его цель. Он ориентируется на меня как двадцать лет назад. А если мы узнаем, кто мог интересоваться, работаю ли я до сих пор, кто наводил справки и кто вообще что-то искал обо мне – поймём, кто он. Нужно задействовать технических спецов – пусть прочёсывают интернет-поисковики, страницы, любые упоминания, связанные с поиском моего имени. Нужно просмотреть все ай-пи адреса, с которых были сделаны эти запросы за последнее время. Два-три года, думаю, больше не нужно, но если получится, то можно и дальше. Может, хоть это что-то нам даст.       Дин, на каждой фразе отца всё сильнее сводивший брови, выглядел очень глубоко задумавшимся. Но в данный момент Джону было несколько плевать на то, что считает сын. Он, наконец, определил для себя хоть какое-то направление, и если Дин сейчас вздумал бы опровергать его теорию, то Джон сам занялся бы поиском, благо, нужные люди в знакомых имелись.       ― Ты хоть представляешь, сколько времени это займёт? ― тихо поинтересовался Дин, и Джон разочарованно выдохнул: сын всё-таки подтвердил его опасения, допустив недоверие и сомнение в правильности выбранного пути.       ― Уж точно не двадцать лет, ― подал вдруг голос Кастиэль, о существовании которого Винчестер-старший привычно забыл. Джон удивлённо повернулся к Новаку. Тот смотрел тоже с недоверием, но в синих глазах сквозило какое-то иррациональное понимание и готовность действовать, что Джону на секунду даже стало приятно такое содействие. ― Это вариант и вариант, имеющий право на существование. Что мы теряем, если проработаем и его? Технический отдел нас пошлёт, но разве у нас теперь не полностью развязаны руки? ― Кас ехидно кивнул на файл с документами, отброшенный Джоном, и тот, подумав, медленно ухмыльнулся в ответ.       Неужели хоть кто-то теперь будет разделять его сумасшествие, или это только желание выслужиться и заработать доверие? А в принципе - не всё ли равно? Новак принял правила, установленные Джоном, и от этого Джону стало намного спокойнее. По крайней мере, не придётся вести войну и тут, с теми, кто должен помогать, а не преодолевать стену под высоковольтным напряжением имени Винчестера-старшего       ― Я свяжусь с Эшем, ― Дин перевёл взгляд с отца на Кастиэля и почему-то улыбнулся. ― Он хоть и фрик, но фрик с мозгами. Пусть заставит своих ребят работать, пока я описываю задачу. То есть ты всерьёз считаешь, что так мы сможем получить хотя бы что-то?       ― А у нас есть выбор? ― устало поинтересовался Джон, чувствуя, как раздражение всё-таки подкрадывается со спины и готовится накрыть своим удушливым пленом. Уламывать двоих Джону было некогда. Если Кас, наконец, включил мозг, то реакция Дина определённо была негативной. И даже упомянутый глава Технического отдела Департамента не переборол это раздражение. Джон предполагал, что сын воспримет его версию не то что бы в штыки, но со скепсисом, но готов, похоже, всё равно не оказался.       Дин не ответил, а только хмыкнул, вытаскивая телефон и делая пару шагов в сторону, чтобы не мешать разговором.       Джон выдохнул. Похоже, он смог одержать небольшую победу на новом пути не авторитарных приказов, а попыток найти компромисс: парни начали действовать так, как хотелось бы ему и как должна была работать его команда. Неужели хоть что-то становится позитивным и не говнит и без того хреновое положение?..       Кастиэль, всё так же наблюдающий за своими напарниками, взял в руки новый лист из многочисленных папок, разваленных по всему столу, и, бросив на него быстрый взгляд, вернул обратно. Скривился и потянулся за следующим.       ― Что ты там пытаешься найти? ― Джон подошёл к стажёру, и тот ощутимо напрягся всем телом. Винчестер едва сдержал смешок. Он, похоже, впервые обращался к Касу как к полноправному члену группы и задал прямой вопрос без попыток выгнать не только с глаз, но и из участка. Как бы мальчик не описялся от страха и радости.       Но, похоже, мальчик и не собирался писяться, а неопределённо повёл плечами, игнорируя явную насмешку. Он вообще себя сегодня очень примерно вёл, чем заработал от Джона несколько баллов вперёд.       ― Я решил вновь поднять списки контактов и родственников всех прежних жертв, сравнить их с новыми, чтобы исключить любые совпадения.       Джон с сочувствием поглядел на Новака, пряча снисходительную улыбку. Если Кастиэль найдёт что-то, что упустил сам Джон, готовый цитировать каждое слово из всей подшивки, то пареньку явно нужно будет вынести благодарность. Письменную. При всём участке.       ― Я хотел бы проштудировал всех, кого смогу, сравню каждое имя по новым и старым делам, пройдусь по всем адресам, ― Новак провёл пальцами по листам, дотрагиваясь до каждого, и Джон вдруг ощутил некое подобие одобрения действиям своего желторотого напарника. Тот словно ощутил это одобрение и вскинул голову, глядя Винчестеру в глаза.       ― Не смотрите на меня, как на идиота, я всё понимаю, ― видимо, красноречивый взгляд Джона дал точную характеристику умственным способностям Каса и тот решил расставить точки над «i». Поэтому Винчестер просто поднял ладони в знак примирения и Новак от этого жеста заметно воспрял духом.       Господи, его же просто надо хвалить и направлять… Просто хвалить и направлять. Детсад.       ― Я знаю, что в результате получу полный ноль, я именно на это и рассчитываю. Вряд ли там есть что-то, что вы пропустили за двадцать лет расследования.       А вот эта фраза вызвала в Джоне на удивление странный отклик. Новак вроде бы не старался подмазаться, но и не скрывал своего уважительного отношения к старшему напарнику.       ― Тогда смысл в твоём поиске? ― спросил он, скептически оглядывая разбросанные по столу папки.       Кастиэль вздохнул – терпеливо и спокойно.       ― Это отсечёт любые обвинения в ненадлежащем ходе расследования.       Джону захотелось погладить Каса по голове. Бедолага, до сих пор верит в то, что формальности и шаблоны смогут его спасти. Даже те недели, что Новак находится рядом с Винчестерами, похоже, не поколебали эту веру. Ну, пусть попытается, что же ещё остаётся, кроме выполнения бессмысленной работы, если другой нет.       ― Миссис Трен будет через пятнадцать минут, ― донёсся вдруг голос Дина из-за спины, и Джон развернулся к сыну.       ― Что за миссис Трен?       ― Возможно, мать последней жертвы. ― Было заметно, что Дин не в восторге от перспективы очередного опознания, но старается не показать этого хотя бы сейчас. Джон прекрасно понимал сына: слишком отчётливо он чувствовал каждый болевой спазм этого грёбаного расследования как раньше, так и теперь.       Но решение, принятое утром, настойчиво напомнило о себе, и Джон усилием воли сглотнул жёсткое замечание по поводу самовольного распоряжения о привлечении свидетеля: если продолжать ставить палки в колёса самому же себе, то вряд ли сдвинешься с места. Он собрался учиться сотрудничать с сыном и своим новым напарником – похоже сейчас как раз было такое подходящее время.       ― Вы уверены, что она опознает? ― Джон потёр пальцами виски, ощущая, как медленно, но неумолимо расползается внутри черепа колющая боль. Да твою же мать. Неужели все усилия псу под хвост и его вновь будет сгибать от приступа, причём на глазах у всей команды?       В кармане услужливо нащупалась упаковка викодина. Похоже, есть шансы этого избежать.       ― Не уверены, ― отозвался вместо Дина Кас. ― Но мальчик похож по описанию и мы сможем получить ДНК для сравнения, если окажется, что опознание затруднено. Её сын пропал два дня назад, она подала в розыск…       Джон тяжело вздохнул и прикрыл глаза.       ― Мне вы сказать не могли, что у нас есть свидетель?       ― Ты не отвечал на звонки всё утро, ― обвинение в голосе Дина послышалось слишком отчётливо и Джон, агрессивнее, чем собирался, глянул на сына. ― Так что извини, работа идёт и без тебя. Кстати, Сэм приходил, ты и ему не отвечал. Перезвони, поговори.       Винчестер-старший стиснул зубы. Его начинало бесить то, что его сын позволял себе такое неподобающе-скотское поведение по отношению к нему. Нет, он не питал иллюзий насчёт того, что Дин вдруг воспылает любовью и покорностью и будет приносить отчёты в зубах каждые полчаса, но не сказать сначала о возможном свидетеле, затем о том, что его искал младший сын… Джон неодобрительно глянул на Дина и получил в ответ неприкрытый вызов во взгляде.       Нет, Джонни-бой, ещё одного скандала твоя психика не выдержит. Давай ты сегодня всё, о’к? В конце концов, парни не экстрасенсы, достукиваться до тебя телепатически они точно не могут. Какие ещё вопросы?       Памела уже привычно прозвучала в голове, и Джон помимо воли усмехнулся, дав себе ментального пинка.       Нужно учиться не обвинять других в своих же косяках.       ― Я с тобой после опознания поговорю… ― он хотел было добавить «щенок», но передумал и только качнул головой, снимаясь с места в сторону маленькой внутриучастковой комнаты отдыха. Кофе. Необходимо ещё литр-полтора кофе, чтобы вернуть себе адекватное состояние, съехавшее с этой отметки за последние несколько часов.       На понимающий и одновременно сочувствующий взгляд Новака Винчестер внимания решил не обращать.