Ведомый

      Слабые лучи солнца не могли рассеять серые облака, вновь наползшие на город. Погода играла сама с собой, притворяясь непредсказуемой. Мелкий дождь, смывший утреннюю хмарь и вернувшийся к обеду, заставлял морщиться под своими холодными поцелуями. Ещё зелёные кроны печально склонились под тяжестью мокрых листьев, слетающих к оголившимся корням и теряющихся в желтоватой траве.       Серый асфальт хлюпал под ногами и, казалось, что его тело вот-вот разверзнется, поглощая толпы, спешащие по улицам и прячущиеся под козырьками магазинов от особенно сильных порывов ветра. Цвет умирал вместе с прячущимся за облаками солнцем.       Такой город не вдохновлял на творчество – яркость серела, как и всё вокруг.       — Может быть, тебе нужен перерыв? — Азазель аккуратно сомкнул пальцы на высоком бокале с водой, стоящем перед ним. Запотевшее стекло тут же отозвалось расцветшей вокруг подушечек паутинкой разводов. Азазель пил только холодную воду, добавляя несколько кубиков льда. Алистер это прекрасно знал. В невысоком тёмном холодильнике всегда имелась полная бутылка и ведёрко со льдом. Пригодились они и сегодня.       Азазель сделал ещё один неторопливый глоток, ожидая ответа Алистера и не отводя взгляда от его рук.       — Ненадолго, — голос Азазеля приятно скользнул по коже заботой. Такой заметно отличимой от холода за окном, что она казалась ненастоящей. И, если бы не уверенность в правдивости слов, которые были направлены на то, чтобы дать Алистеру выбор, а не подрезать крылья вдохновения окончательно, художник бы не поверил в искренность предложения. Но вот только Азазель всегда был с ним искренним, несмотря на частые серые пятна в творчестве Алистера. Не старался оттянуть от холста, но и силой к нему не подводил.       Но на этот раз даже совет друга не смог отвлечь от невесёлых мыслей.       Алистер грустно качнул головой, отказываясь от предложенной паузы. Картина сохла слишком стремительно.       — Я и так долго сидел без дела, не имея возможности рисовать, — он аккуратно опустил скальпель на стол, стараясь не испачкать серебристую поверхность алым. Тонкая капля замерла на острие, готовая сорваться вниз от малейшего прикосновения. — Я практически забыл – что такое творить. Мне нужно вспомнить, понимаешь?       — Понимаю, — согласно кивнул Азазель, глядя уже на скальпель. — И знаю, что такое творческий кризис. Тебе не кажется, что в данный момент он тебя догнал?       Алистер упрямо сжал губы.       — Не кажется, — ответ Азазелю явно не понравился, потому что стакан дрогнул в пальцах, роняя на пол сверкающую каплю. Так похожую на ту, что сорвалась вслед за ней с острия скальпеля, расцветая на серебре багровым цветком, тонкими лучами расползаясь по влажному металлу.       Алистер вздрогнул и сморгнул, пытаясь поймать мимолётный образ, впорхнувший в сознание и оросивший затуманенные серым мысли яркостью. Вспорхнувший, вздрогнувший, ударивший по вискам своей внезапностью и заставивший сглотнуть, ощущая, как знакомое чувство сладкого напряжения сводит горло.       Внезапного напряжения, растекшегося по телу неожиданным желанием.       — Подожди… — голос художника едва слышно прошелестел по комнате, заставляя Азазеля расправить сведённые было брови. Ладони дрогнули, вновь потянувшись к стальной кисти.       Едва заметная улыбка тронула губы Азазеля при виде изменившегося вмиг лица Алистера.       — Это не кризис, — пробормотал художник, приближаясь к столу и задумчиво глядя на незавершённую картину, которую писал с самого утра. Тонкие росчерки багрянца изгибались под ключицами, уходя на плечи и предплечья извивающимися хвостами змей, расщепляясь на завитки и оплетая руки. Две волны рассекали плоский живот неглубокими надрезами, не позволяющими заглянуть глубже желания Алистера – художник хотел оставить недосказанность. Хотел продлить любование и подтолкнуть к разгадыванию образа, ещё не завершённого, но уже начатого.       — Я вижу её… Она прекрасна, — тихий восторженный голос заставил Азазеля улыбнуться шире и вновь пригубить воды коротким глотком. Его подопечный не умел долго жалеть себя, и это в Алистере нравилось вдохновителю больше всего.       Серое утро не поглотило творца в своей безысходности. Ветер принёс не тяжесть, а новую мечту, готовую воплотиться в реальность.       Это было восхитительно.       Алистер медленно поднял руку, приближая ладонь к белому лицу, лишённому краски – всё багровое схлынуло через аккуратный крестообразный мазок под горлом, заливая шею и тёмные волосы.       — Она чудесна в своей порочности, — тонкое лезвие рассекло веко, спустилось по длинным ресницам, рисуя алую тень в уголке глаз, очерчивая изящную загнутую линию. — Она танцует в вихре лепестков. Она – воплощение самой нежности.       Кисть очертила красивые губы, возвращая им цвет и жизнь, наполняя алым и словно готовя к поцелуям. Спустилась на скулы, обрисовывая тонкими прикосновениями, выводя осторожно и бережно, избегая неровностей. Непрерывные дуги легли тёмными мазками на белое полотно.       Алистер улыбнулся. Он только что увидел конечный итог и понял, что задумка совпадает с творимым. Странное оцепенение, посетившее утром, пропало без следа, прогнанное каплями, упавшими и рассыпавшимися искрящимся вдохновением.       — Она – соблазн в чистом виде, — кончик стальной кисти оторвался от полотна, чтобы вновь упасть на него – под мазками ключиц. Почти идентичные завитки обрисовали грудь, очерчивая её столь же изящно, как и плечи. Соски мешались, и Алистер решительно избавил полотно от ненужных деталей – тёмные бабочки, взмахнувшие неровными крыльями, намного больше подходили картине, чем бледные плотные комки странной плоти.       — Она – страсть…       Азазель с улыбкой следил, как наконечник скальпеля вырисовывает по бёдрам извивы, даря картине новые и новые штрихи, наполняющие холст дивным глубоким смыслом. Огонь проливался под руками Алистера, полностью поглощённого работой.       А ведь всего несколько часов назад художник готов был выкинуть почти испорченный приступом творческого кризиса холст, не завершив и не поймав своё вдохновение. Теперь же под кончиком стальной кисти рождалась острая порочная красота.       Вода стала теплее от горячих ладоней и Азазель поморщился, опуская стакан на поверхность журнального столика. В комнате не должно было быть иного огня, кроме творимого Алистером.       Бёдра покрылись вязью завитков, переплетающихся друг с другом и превращающихся в один сплошной невероятный рисунок. Сказочный, хрупкий. Бабочки с груди переселились на колени.       — Прекрасная куртизанка, богиня порока. Она волшебна, — поглощённый творческим процессом Алистер почти не услышал восторженного шёпота своего вдохновителя. Его руки жили отдельно от тела, подчиняясь только разуму, захлёстнутому ярким видением. Изгибы переносились из мыслей на холст, и художник едва заметно улыбался собственному произведению, различая в нём всё то, что он видел сейчас на внутренней стороне век. Непревзойдённая нежность, порочная невинность. Это полотно грозилось отправиться в компанию к тем, что он оставлял на улицах все эти годы незавершёнными, но одно короткое движение, одна случайная капля…       В сердце тёплым сгустком расплылась благодарность к Азазелю. Его покровитель умел подать идею одним своим присутствием. Непредвиденную идею, спасающую и направляющую.       По низу живота пролёг последний росчерк, и ладони Алистера сами остановились, давая хозяину понять, что картина завершена.       Художник отошёл чуть назад, не отрывая взгляда от полотна.       — Невероятно, — голос, донёсшийся с дивана, вызвал улыбку. — Она прекрасна… Ты поражаешь меня вновь.       — Я хочу поразить не только тебя, — отозвался Алистер, понимая, что не хватает только одного – тёплого послания для того, кому предназначалось получить этот шедевр в подарок. И слова, которые должны были появиться на картине, тут же проступили в сознании художника алыми пылающими буквами. — Думаю, ему понравится.       Мокрый собачий нос уверенно обнюхивал густой куст. Джек рвался с поводка с таким упорством, что Крисси сдалась и ослабила клапан рулетки, позволяя псу свободно нырнуть в сплетение веток глубже. Далматинец довольно взвизгнул и бросился в самую гущу, заставляя девочку сделать шаг следом. Рулетка в руке вздрогнула, когда пёс натянул её до предела.       — Джек, чтоб тебя, — Крисси скривила губы, когда острая ветка впилась ей в ногу, заставив зашипеть от боли. — Вылезай, мне нужно успеть к Хорсам. Иначе мы с тобой опять останемся без поп-корна.       Пёс не слушался, упорно дёргая вперёд поводок. Крисси вздохнула и сдалась.       — Ну хорошо, хорошо. Что ты там откопал? — отпихнув очередную ветвь, девочка перешагнула через сплетение корней и позволила псу утянуть себя вглубь зарослей можжевельника, на ходу недовольно убирая от лица мешающиеся листья. — Опять дохлую кошку?       Джек призывно тявкнул где-то в глубине зелёных зарослей и дёрнулся сильнее. Крисси ускорила шаг, опасаясь, что лебёдка не выдержит и сломается – слишком уж собака рвалась с поводка.       — Учти, я тебя больше мыть не буду! — девочка раздвинула свободной рукой мокрые ветки, морщась от холодной воды, и нашла взглядом далматинца, усилено скребущего лапами что-то большое и белое, лежащее посреди окружающих его кустов. — Мне хватило прошлого ра…       Крисси, наконец, разглядела то, что было у Джека под передними лапами. Рулетка выпала из ослабевших пальцев, и пёс радостно подпрыгнул, звонко тявкнув и лишь на миг опередив своим голосом завизжавшую от ужаса хозяйку.