Ведомый

      Алистер остановился чуть в стороне от полицейской заградительной ленты, заглушил мотор и вышел из машины, осторожно прикрыв дверцу. Азазель неодобрительно покачал головой, но последовал его примеру и, обогнув серый «Форд» и прислонившись спиной к пассажирской дверце, встал рядом с другом.       — Я всё ещё считаю, что нам тут делать нечего, — голос Азазеля был глухим и напряжённым. Алистер искоса взглянул на компаньона и уверенно покачал головой.       — Это полностью безопасно, поверь мне. Я очень хочу видеть реакцию на своё произведение. Не лишай меня этой радости, прошу. Сделай вид, что эта выставка тебе нравится, хотя бы ради меня.       Азазель поджал губы, демонстрируя прежнее недовольство, но Алистер уже отвернулся от своего покровителя, провожая взглядом ещё один автомобиль, проплывающий мимо толпы зевак, следователей и работников Скорой. Водитель новенькой "Мазды" едва не свернул себе шею, пытаясь рассмотреть то, что скрывали от посторонних глаз мокрые кусты сирени и боярышника, но разглядеть он наверняка смог только спины полицейских в фирменных куртках и тёмные пиджаки судмедэкспертов.       — Мы рискуем, оставляя картины на одном и том же месте, — Азазель был явно обеспокоен и бросал в сторону развернувшегося полевого театра настороженные взгляды. Алистер прикрыл глаза и постарался выровнять голос так, чтобы компаньон не смог обвинить его в намеренной обиде.       — Это не то же самое место, мой друг. Около воды она смотрится намного выигрышнее, нежели в сухой траве. Я и так послушал тебя и укрыл её ветвями, хотя мне хотелось оставить мою богиню порока ближе к пруду. Ветви убили половину композиции.       — Но помогли произвести фурор, — возразил Азазель, едва заметно усмехаясь. — Твоя картина была обнаружена с большим ажиотажем, чем многие другие до неё. Не стоит упускать из виду этот факт.       Теперь уже Алистер поджал губы в вынужденном согласии.       Этот спор вёлся с первого дня их знакомства и Алистер мог с уверенностью сказать, что оканчиваться он не собирался ещё долго. Осторожный и осмотрительный, Азазель являлся стоп-краном для порывистого художника. Со стороны могло казаться, что он тормозит Алистера, но всё обстояло как раз наоборот. И испытывать неблагодарности по отношению к покровителю Алистер попросту не мог. В любых отношениях бывают разлады. То, что происходило в данный конкретный момент между художником и его компаньоном, разладом назвать было нельзя.       Азазель абсолютно оправданно опасался быть обнаруженным. Нет, это не являлось паранойей привыкшего остерегаться всего и вся мозга, а было всего лишь рациональной мерой предосторожности. Стоящие на обочине и с любопытством наблюдающие за происходящим мужчины вполне могли привлечь ненужное внимание, а следовательно, и пару-тройку совершенно обоснованных вопросов.       Только вот и к такому повороту сюжета Алистер был готов. Зеваки всегда действовали на нервы работникам Систем, и притвориться праздношатающимся ротозеем творец вполне мог. В своих актёрских способностях он также не сомневался, поэтому и оказаться в поле зрения полиции не боялся – мало ли кто наблюдает за процессом. Тем более, что около беговой дорожки стояло уже не менее десяти наблюдателей, и выражение ужаса на их лицах было одной из лучших наград для художника. Кто ещё кроме него мог получить столь яркий отклик на своё творчество? Алистер умел наслаждаться отдачей, даже зная, что придётся делать вид, что он также всего лишь нуждается в адреналине свидетеля работы полиции.       Да, Азазеля это тревожило, но Алистер сознательно шёл на риск, чтобы насладиться славой, которую лили ему на голову священным елеем. То, что восторженные зрители не подозревали о том, что их кумир находится совершенно рядом, его не оскорбляло. Чем-то необходимо жертвовать.       Алистер вгляделся в ветви кустарников, за которыми мелькали тёмно-синие спецовки и белые полотна пластика. Его картина определённо упаковывалась в достойный футляр, сочетающийся с бело-алыми узорами самым лучшим образом. Художник незаметно улыбнулся в воротник чёрного тренча и довольно прищурил глаза. Сегодняшняя выставка явно пользовалась успехом. Едва не утраченное полотно обрело свою славу и вновь увековечило его творца в истории.       Иногда практически провалы оборачиваются настоящим совершенством. Нужно лишь только приложить усилия.       — Ты ведь не просто так решил наблюдать именно сегодня?       Голос Азазеля был глух и полон холода – осенний воздух дарил хрипотцу и окрашивал низкий приятный тембр тёмными сочными тонами. Алистер едва заметно улыбнулся и склонил голову к плечу.       — Конечно же да, друг мой. Сегодня на этой выставке присутствует наше с тобой вдохновение.       — Риск не доведёт тебя до добра, — буркнул Азазель и отвернулся к набирающему новые обороты представлению – картину осторожно выносили из кустов, держа бережно и аккуратно, как и подобает обращаться с произведением искусства.       — Я нуждаюсь в отклике, — Алистер почти умоляюще взглянул на партнёра. — Это неоправданно, я знаю, но мне необходимо увидеть именно его реакцию. Без этого всё последующее – бессмысленно.       Азазель укоризненно покачал головой, но в его лице всё же промелькнуло сомнение.       — Меня пугает эта твоя привязанность. Я знаю, что в ней есть доля и моей вины, но…       — Но я уже не могу без этой привязанности, — вдохновлённо улыбнулся Алистер. — Да и потом, разве интересно писать для неопределённого круга, когда можно получить концентрированную дозу внимания от одного? Ты сам учил меня этому.       — Ты мыслишь очень нестандартно, мой друг, — произнёс Азазель после паузы, возвращая усмешку и, наконец, тоже взглянул в переплетение ветвей на той стороне дороги. — Этим ты меня и покорил – своей неординарностью.       — Думаю, что моя неординарность полностью твоя заслуга, — Алистер ликующе проследил за взглядом компаньона и почувствовал, как удовлетворение затапливает не только мысли, но и взволнованно бьющееся сердце.       — Мне нравится эта игра в обоюдную благодарность, — привычно снисходительно улыбнулся Азазель и позволил себе сдаться, полностью увлекаясь представлением для своего напарника.       А посмотреть там явно было на что.       Картину запаковали так тщательно и аккуратно, что только лишь по очертаниям пластикового пакета можно было догадаться о том, что находится внутри. Но Алистер прекрасно видел тонкие кисти, изящные ступни и округлые бёдра. И явственно представлял дважды обведённый узор по ним. Бабочки всё ещё расплывались перед его внутренним взором, и он прикрыл глаза, чтобы ещё раз насладиться законченной картиной, оставшейся в памяти словно стоп-кадр киноплёнки.       — Она в самом деле прекрасна, — прошептал художник, зная, что Азазель его слышит. — И мне просто необходимо убедиться в том, что не я один так считаю.       Короткое хмыканье напарника послужило более чем положительным ответом.       — Тогда тебе стоит обратить своё внимание на нашу сцену.       Алистер снова распахнул глаза и впился взглядом в человеческую суету.       Его драгоценный зритель появился стремительно и резко, раздвинув пышные ветви кустарника и даже не поморщившись от окатившего шею дождя с потревоженных мокрых листьев. Даже отсюда Алистер видел, как бледно его лицо, как темны карие глаза, как сжаты в тонкую полоску отвыкшие улыбаться губы. Как напряжены кулаки, как сведены пальцы, держащие блокнот. Как ссутулены плечи и как тяжелы шаги.       Джон был прекрасен в своей ожесточённой ненависти и Алистер едва смог держать ликующий возглас.       Он жаждал этого уже так долго, и наблюдать за происходящим оказалось так приятно... Кровь взбурлила в остывших под холодным воздухом венах и ударила в виски звонким смехом. Алистер закусил губу, чтобы не заурчать самодовольно и важно – проснувшаяся гордость стремилась излиться хотя бы в удовлетворённом вздохе, хоть так пытаясь отплатить тому единственному объекту внимания, что дарил творцу уверенность в своей уникальности.       Дарил безвозмездно, совершенно не подозревая об этом. Хотя Алистер, конечно же, непременно демонстрировал свою благодарность записками, оставляемыми на картинах.       Эта игра была такой обоюдно-острой, что могла длиться вечно, не наскучив и не престав казаться интересной.       — Похоже, что твой уникальный зритель остался доволен, — заметил Азазель, тоже наблюдая за Джоном Винчестером, медленно идущим за уносимой в автомобиль судмедэксперта картиной. — Ты можешь быть удовлетворён.       — Я и так удовлетворён, — почти промурлыкал Алистер, облизывая пересохшие губы и не спуская с объекта своего бесконечного вдохновения глаз. Что-то было в этих широких плечах, сейчас удручённо опущенных, в склонённой к груди голове, в спрятанном в тени лице. За это отчаяние, сквозившее в каждом его жесте, Алистер готов был отдать все свои работы – разом и без раздумий. Потому что знал, что того, что даст ему Джон, хватит на десятки новых работ. Даст вот прямо сейчас – под низким небом, наполненным дождём и холодом. Даст против своей воли, но по желанию Алистера.       Потому что муза не должна знать, что она муза. Художник может безраздельно владеть ей, привлекать к себе на службу, манипулировать и использовать, одним только присутствием её вдохновляясь и наполняясь эмоциями, полученными в ответ на своё произведение. Но он не обязан ставить её в известность. В этом и заключалась прелесть творчества для Алистера – он отдавал всё, на что был способен в обмен на то, что так искренне отдавал ему Джон - не подозревающий об этом, но благодарный за предназначенный только для него автограф.       Эта игра в самом деле не могла наскучить.       — Посмотри-ка, друг мой, наш театр пополняется актёрами.       Голос Азазеля заставил художника встрепенуться и оторваться от прислонившегося к дверце кареты патологоанатома Джона. Нехотя отведя взгляд от стиснутых в бессильном гневе кулаков, Алистер взглянул туда, куда указывал партнёр, и изумлённо выгнул бровь.       — Поправь меня, если я ошибаюсь… — Художник растерянно посмотрел на Азазеля и тот самодовольно хмыкнул, уверенно кивнув головой.       — Не ошибаешься.       Художник задумчиво погладил подбородок пальцами и вновь перевёл взгляд на двух молодых полицейских, появившихся из зарослей боярышника следом за Джоном. Брюнет, которого Алистер видел впервые и совершенно не хотел рассматривать из-за какого-то подсознательного отвращения, мгновенно всколыхнувшегося в тонко чувствующей душе, и русоволосый, высокий и подтянутый, крайне занятный на вид. И особый шарм ему придавало то, что Алистер определённо знал этого молодого оперативника.       — А мальчик вырос, — протянул Азазель и склонил голову набок, выразительно щуря глаза и улыбаясь своим мыслям.       — Возмужал, — согласно кивнул Алистер.       — Какая осанка, ты только посмотри, — Азазель прищёлкнул языком и художник усмехнулся – истинного восхищения от партнёра добиться было нелегко, и то, что глядя сейчас на внезапно появившегося сына Джона, Азазель проявлял столь открытый интерес, было для Алистера признаком неподдельного воодушевления. А с воодушевлённым партнёром взаимодействовать было гораздо приятнее, чем с раздражённым.       — Знаешь, я признаю свою ошибку, — произнёс вдруг Азазель. — Приехать сюда было определённо хорошей идеей.       Алистер взглянул было на него с удивлением, но в следующий миг снисходительно рассмеялся и вновь вернулся к выпущенному из поля зрения молодому полицейскому. Джон, судя по всему, не пылал радостью по поводу столь близкого присутствия отпрыска, и даже отвернулся, что-то спешно чиркая в объёмном блокноте.       Второй полицейский - кажется чей-то напарник - отряхивал форменную куртку от налипших листьев, совершенно не привлекая к себе внимания. Алистеру этот парень казался совершенно неуместным на фоне столь великолепного Джона и его сына, но от нежелательных участников пьесы никто не застрахован и художник попросту решил игнорировать ненужный объект.       — Нет, ты действительно прав, что решил приехать, — Азазель вдруг развернулся к партнёру и в его глазах художник прочитал столь явный азарт, что тут же загорелся невнятным пока возбуждением. — Посмотри, ты искал новое – вот же оно. Ты так давно не испытывал истинного вдохновения, а сейчас оно само идёт тебе в руки.       Алистер недоумённо нахмурился.       — О чём ты?       — Пора пробовать себя в новых направлениях, — важно поднял брови партнёр и указал рукой в сторону уже вовсю спорящих Джона и его сына. Алистер на мгновение задумался, непонимающе сморгнул и уставился на Азазеля ошарашенным взглядом.       — Нет. Ты ведь не имеешь в виду…       — Именно! Новый материал! Давай!       Алистер неуверенно повёл плечом и отрицательно помотал головой.       — Нет, это не мой профиль, не моя техника.       Азазель фыркнул и закатил глаза.       — В начале твоей карьеры ты говорил то же самое.       — И был почти прав, — язвительно перебил его Алистер, припомнив бессонные ночи после своей первой картины и ощущение полнейшего фиаско на протяжении пары дней до её обнаружения.       — О, неужели мы будем повторять уже пройденный материал? — раздражение в голосе Азазеля резануло по ушам и Алистер поморщился – эмоциональность партнёра иногда переходила допустимые пределы. — Мы уже обсуждали твой страх перед новыми шагами. И пришли к выводу, что он безоснователен.       — Но ведь это не просто новое направление, это…       — Это новая степень признания для нашего вдохновителя, — серьёзно произнёс вдруг компаньон и Алистер растерянно заморгал. — Неужели ты считаешь, что нынешний уровень может сравниться с тем, что на самом деле достойно Джона? Вспомни, как было раньше! Ты не хочешь показать ему, как выросло твоё искусство за всё это время?       Художник неуверенно пожал плечами и осторожно взглянул в сторону полевого театра.       — Хочу, но…       — Так за чем же дело стало? — выжидающе сложил руки на груди Азазель.       Алистер сжал губы и мотнул головой.       — Это не мой профиль.       Партнёр зло сверкнул глазами и отвернулся.       — Я думал, что мы давно прошли стадию неуверенности в себе. Уж твоя "жемчужина" должна была доказать тебе это.       Алистер растерянно потёр подбородок и прикусил губу, опуская взгляд.       — Я не знаю… Это слишком несвойственно для нас.       Азазель резко развернулся и схватив Алистера за плечо, заставил поднять на себя взгляд.       — Я когда-нибудь оказывался неправ?       Художник попытался сделать шаг назад, но светлые глаза партнёра пробирались до таких уголков души, что уйти из-под этого взора было практически невозможно.       — Я говорил тебе, что этот день станет для тебя особенным!       Азазель устроился на высоком стуле у барной стойки, грея руки о чашку с кофе. Октябрь перелистнул золотые страницы ещё одного ушедшего лета и за окном хлестали струи бесконечного уютного ливня.       — Ты говорил столь многое… — Алистер аккуратно стащил силиконовые перчатки с рук и опустил их в раковину, окрашивая эмаль в алое. Розовые ручейки тут же устремились к сливу, заворачиваясь изящными спиралями.       — Но то, что ты обретёшь славу именно сегодня, я говорю впервые.       Алистер обернулся через плечо на ликующее обещание и поймал восторг в глазах партнёра.       — Мы допустили слишком много ошибок сегодня.       — Ни одной! — возразил Азазель и голос его был наполнен таким восхищением, что Алистер на мгновение замер около раковины. — Если ты считаешь, что мы что-то сделали не так, то ты ошибаешься. Ты не оставил ни одного следа, ты бросил машину достаточно далеко, ты не позволил догнать себя даже несмотря на то, что тебя прервали. И ты закончил картину.       От упоминания полотна Алистеру вдруг стало непередаваемо тоскливо.       — Я завершил лучшую свою работу и у меня не осталось ничего, кроме воспоминаний о ней.       Азазель качнул головой и поднял глаза на партнёра.       — У тебя осталось больше, чем воспоминания. Она подарит тебе бессмертие.       — Каким образом? — со вздохом поинтересовался Алистер, ставя высокую джезву на плиту и раскрывая новую пачку зерновой бразильской "Арабики". — Я даже не смог оставить себе оттиска.       — Эта работа станет венцом твоей коллекции, друг мой, — весомо произнёс Азазель и допив остатки кофе, отставил кружку на край стола в ожидании новой порции. — Ты писал её для того, кто обеспечил тебе славу. Неужели ты не понимаешь, что именно эта твоя работа – особенная?       Алистер недоумевающе пожал плечами.       — Она первая, которая адресована не незнакомому зрителю, а тому, кто сможет оценить её по достоинству, — Азазель понизил голос до убедительно обволакивающего шёпота, неотрывно глядя Алистеру в глаза. — Неужели ты не осознаешь, что сделал невероятно огромный шаг вперёд, уйдя от потребности признания абстрактных поклонников к посвящению?       — Ты хочешь сказать?.. — Алистер задумчиво повертел кофейное зёрнышко в руках и свёл брови, пытаясь понять ход мыслей партнёра.       — Я хочу сказать, что ты сегодня создал гениальное произведение и сам ещё не понял этого! — Азазель всплеснул руками и пустая кружка полетела на пол. Он этого не заметил, но привычный к идеальному порядку Алистер вздрогнул, поднял её с мягкого паркета и тщательно вытер полотенцем разлившуюся чёрную лужу.       — Я сегодня впервые посвятил картину, сделав её не просто работой, а признанием, — медленно проговорил он, по-новому осознавая сказанное Азазелем. — Откровением для своего вдохновения… И он это понял.       Азазель удовлетворённо улыбнулся, глядя сверху вниз на своего художника.       — И не просто откровением. Ты сотворил что-то для зрителя, принадлежащего лишь тебе. Разве ты ещё не осознал этого? Внимание Джона существует только для тебя, оно предназначено тебе. И сегодня ты стал его хозяином всецело. Твоя работа должна поразить его настолько, насколько даже я представить не в силах. Неужели ты не понимаешь, что ты сделал?       — Я написал полотно лишь для одних глаз, — восхищённо прошептал Алистер, забыв о мокром полотенце в своих руках. — И оно вобрало в себя всё, что могло вобрать, потому что…       — Потому что сотворено для того, кто его сможет оценить, — закончил за партнёра Азазель. — И это действительно прекрасно. Сегодня ты достиг вершины своего творчества. И пасть с этой вершины я тебе не позволю.       — Так и всё же? — голос Азазеля заставил художника моргнуть и вернуться из одного осеннего вечера в другой - существующий сейчас, а не в далёком прошлом, за пеленой творческого кризиса.       — Ты обещал, что не позволишь мне упасть с вершины, — тихо произнёс Алистер. — Но я упал.       — Потому, что не слушал меня, когда я предостерегал тебя не размениваться на халтуры, — раздражённо бросил партнёр. — Я говорил тебе, что это затормозит развитие. И я продолжаю быть в этом уверен. Как и в том, что ты вновь входишь в норму. Потому что две последние картины явно превосходят всё то, чем ты жил прошедшие годы.       — Ты так думаешь? — с надеждой спросил Алистер и Азазель мягко улыбнулся.       — Так думаю не только я, — покровитель кивнул в сторону зарослей боярышника, около которых Джон и два молодых полицейских разговаривали столь оживлённо, что остальная команда старалась не смотреть лишний раз на них. — Ты вновь возвращаешь себе поклонников, мой друг. И возвращаешь уверенно и смело. Так отчего же тебе бояться экспериментов, вершиной которых может стать новая "жемчужина"?       Алистер вздрогнул и почувствовал, как в кончики пальцев пробирается зуд нетерпения.       — Когда я обманывал тебя? — Азазель внимательно следил за лицом своего подопечного и торжествующая улыбка, тронувшая губы художника, явно не укрылась от проницательных глаз. — Не страшись познавать новые пути творчества, и твоя слава не померкнет.       Алистер взглянул на партнёра и хотел было согласиться с его словами, но громкий хлопок со стороны сцены привлёк внимание. Он вскинул голову и успел заметить злое лицо Джона за стеклом "Импалы" прежде, чем машина скрылась за поворотом, уходящим от пруда.       Сын Джона и тот никчёмный полицейский, на которого Алистер всё ещё старался не смотреть, остались около кустов. И их лица были не менее раздражёнными, чем у только что уехавшего Джона.       — Я не знаю, друг мой, — качнул головой творец. — Это и в самом деле трудно.       — Тогда тебе придётся всего лишь приложить больше усилий, — резонно заметил Азазель и оттолкнулся от дверцы, чтобы обойти машину и залезть внутрь. — Немного тренировки и практики. Неужели тебя это пугает?