Тайна в Бруклине

Рождество прошло… неуклюже. Настолько неуклюже, насколько Питер вообще мог судить, исходя из своего опыта в неуклюжести. Дело было даже не в том, что Баки почти ни с кем не разговаривал (кроме него, Стива и, может быть, Сэма), и не в том, что ходил за Питером мрачной тенью по всей Башне. Это было как раз то, чего Питер ожидал — нелюдимость, какую он видел и до всех этих нервов из-за Стива и их тайны. Чего он не ожидал, так это того, что Баки будет всё время — всё блядское время — смотреть на него своими покалеченными взглядами, будто только и ждёт, что его сейчас вот-вот подведут к гильотине. Питеру было до того тошно, что он едва ли Эгг-ног обратно в стакан не выплёвывал — праздничное настроение, к которому он готовил Баки всеми силами, пропадало с каждой минутой и у него самого. Чего он ожидал, но надеялся, что этого не случится — того, что папе страсть как нужно будет бросать на Баки эти его взгляды, до того презрительные и острые (в сто раз хуже всех предыдущих), те самые, которыми Тони будто бы без слов указывал Баки на его место. Эгг-ног от этого хотелось выплюнуть уже не в стакан, а отцу прямо в лицо. Особенно после того, как он посоветовал посадить Барнса на цепь, «а то он у тебя таскается, как псина неприкаянная». Впрочем, Стив его тут же отчитал. Мягко сказано, разумеется — они чуть снова не разругались. Что было хуже всего? Буквально каждый гость, который праздновал с ними это Рождество, замечал эти странные переглядки и совершенно дурацкое поведение. Питер то тут, то там чувствовал и замечал на себе сочувственные, ненормально заинтересованные или вовсе насмешливые взгляды, от которых никак не мог отделаться, куда бы ни пошёл. Более того, он знал, что они знают, что произошло. Лишь Мэй, которая не знала об этой истории почти ничего, спросила, всё ли у них хорошо, а Питер натянуто улыбнулся и ответил, что лучше не бывает. Мэй Паркер, наученная немалым опытом общения (в основном, конфронтации) с Тони Старком, незамедлительно встряхнула его и смерила строгим взглядом: «Это всё твой несносный отец, не так ли?», — и Питеру даже возразить было нечего, потому что да, несносный отец. И ещё его вроде как бойфренд, который одичал без друзей за два года даже сильнее, чем за семьдесят лет до этого. И ещё половина присутствующих, которые почему-то не сумели сделать вид, что ничего не происходит, и прекратить пялиться. С чего бы Баки выглядеть таким мрачным, папе — злым, а всем остальным — нестерпимо заинтересованными, Питер решительно не понимал. То есть, конечно, несколько человек в этой семье чуть не заработали нервный срыв из-за всей ситуации, но в остальном ничего ведь не случилось: да, конечно, они с Джеймсом поругались в конце октября, и это всё сильно перевалило за отметку допустимой драмы (по мнению Питера), но не то чтобы Баки сказал ему что-то, чего Питер и сам не знал. Да и не злился он уже давно, да и месяц почти прошёл с момента, как они помирились, да и не всеобщее это было дело, знаете ли. Но всё-таки общее ощущение Баки, что он будто не в своей тарелке, создавало вокруг него атмосферу тоски, которая неизбежно передавалась всем на празднике, и излюбленная тактика папы показывать своим недругам свою ненависть прямо (Пит уверен, что в этот раз отец так себя вёл из чистой вредности), которую все знали не понаслышке, и в целом вся эта история с секретами, которая даже Щ.И.Т. умудрилась задеть, создавали такую трагично-нелепую ауру, что чем-то перебить её не получалось. И каким бы Пит ни был понимающим, ему это всё ужасно не нравилось. Он и папе (вместе со Стивом) высказал всё, что на языке, как он ни старался, не удержалось, и Барнса, чуть не умоляя, просил быть хотя бы холодно отстранённым, а не страдальчески умирающим на вид. Это всё, разумеется, ничуть не помогло. Как итог: пессимистичного настроя Питера, будто вцепившегося в него клещом, к концу вечера не скрасили ни волшебно украшенная гостиная, вся испещрённая злато-красными оттенками, с гирляндами на окнах и над проходами, ни стивовы кексы с варёной сгущёнкой, с которыми, конечно, ни в какое сравнение не шли кексы Мэй (ей об этом знать необязательно), ни даже флёр романтики, внезапно с лихвой наплывший на их с Баки отношения. Да, они пару раз уже успели сходить на привычные простым смертным свидания — Баки настоял на этом, а Питер не то чтобы противился, несмотря на то, что всё время с успехом умудрялся затащить Барнса в постель или в душ, или заставить его прижать себя к стене, столу, полу на кухне. Прошли они, эти свидания, надо думать, замечательно — как минимум потому, что после них они просто чудесно трахались у Джеймса дома. На кухне, в душе и возле окна в гостиной. В общем-то, Питер не остался ни с чем и был почти счастлив, если бы не дурацкое Рождество, дурацкий Баки, дурацкий отец и дурацкие люди. Впрочем, Питер всё равно вспоминал этот праздничный вечер с некоторым теплом и радостью. Как минимум, потому что далеко не каждый день (почти никогда, если на то пошло) увидишь почти в слюни пьяного Тони Старка, который на всеобщее обозрение чуть ли не на ухо Баки Барнсу бормотал нечто сродни «Д-да, я пниммаю, что не должн срываться на тебя за всё это. И в кнце кнцов Питер меня ни за что не прстит, если я не зкончу, и Стив тоже, и тебе, нврное, очень не-не-непр-ятно…» и тому подобное. Питер, стоявший с Джеймсом в тот момент почти в обнимку, всё это вспоминал с горячим чувством стыда поровну с безудержным весельем. На настоящее извинение это походило только с непомерно огромной натяжкой за резинку трусов, скорее уж на обыкновенную констатацию собственных дерьмовых поступков. Чего уж там, папа бы ни за что не снизошёл до такого в трезвом состоянии, и, Питер почти уверен, он жалел об этом пьяном трёпе уже на следующее утро, когда с больной головой ловил обрывки воспоминаний о праздничном вечере, пытаясь проглотить аспирин. Но Питеру было так отрадно, что папа просчитался в своём плане «ненавидеть Барнса до скрежета зубовного», что даже такое странное его помутнение воспринял так, словно то было благословение. А вот стыд Баки, которому этот пьяный шёпот совсем не сдался, Питер передать словами не смог. Джеймс и сам пытался, но выходило только кроткое и, в целом, достаточно понятное «пиздец, это что вообще такое», которое весьма красноречиво описывало и его растерянность, и неготовность к такого рода вещам. Именно в тот вечер впервые за время их знакомства Питер увидел, как от стеснения и неловкости покраснели его щёки, уши и даже немного шея. А ещё Питеру было отрадно, что папа этот позор никогда в жизни не забудет (ну, хотя бы даже потому, что Питер сам не откажется ему регулярно об этом напоминать). Не то чтобы в жизни Тони не было более удручающих или катастрофически нелепых ситуаций, которые он создавал из идей в своей пьяной голове, но это уже было, кажется, сверх его собственных рамок. Это перед ним и Стивом он был готов признавать свои ошибки (и то, на чистоту, только в последние годы), а перед оравой Мстителей, да ещё и перед Барнсом… Это было, пожалуй, одновременно самое худшее и самое лучшее Рождество в жизни Питера. По-настоящему самое худшее было только тогда, когда папа от одиночества стал спиваться с каким-то бездомным (что, надо сказать, ввело в длительный ступор вообще всех, кто был со Старком знаком), которого в итоге он уверенно пытался затащить к Мэй на рождественский ужин. Тогда девятилетний Пит увидел папу с той стороны, с которой ни один ребёнок не должен видеть своего родителя. А по-настоящему самое лучше — то последнее, когда мама была ещё жива. Когда она ловко и незаметно чистила ему мандарины и помогала распечатать подарки из-под ёлки по утру, а папа, кутаясь в халат в их уже тогда не самой скромной квартире, бурчал, как недёшево это стоило и как трудно было отыскать, но всё равно счастливо улыбался маленькому, совсем ещё крошечному пятилетнему Питеру, у которого блеск новогодних игрушек звёздами отражался в шоколадных глазах. Питер, разумеется, не был так уж удивлён, что с годами уровень абсурда в его жизни лишь повышался. Некоторые события, честно говоря, и вовсе подчёркивали, что абсурд и есть его жизнь, а всполохи чего-то обыденного и по-человечески типичного — отклонение от нормы. И всё же всеми силами Пит пытался противостоять этому — неясно зачем, но очевидно почему. Так что Питер правда не хотел, чтобы свадьба отца и Стива превратилась в очередное сумбурно-абсурдное событие их жизни, которое им всем придётся вспоминать со стыдом в глазах и тяжестью неловкости в груди. Кроме того, ему, конечно же, не хотелось, чтобы всё скатилось в драму или — что ещё хуже и, как любят говорить, без чего ни одна свадьба не обходится — в скандал. После такого Питер бы последовал примеру Баки и прикинулся отшельником на следующие пару лет. Паркер знал наверняка, что и папа, и Стив захотят провести этот день особенно, обособленно от всех нелогичностей, споров и любого абсурда, какой только бывал (и наверняка ещё будет) в их жизни. Тем более, что с Рождества прошло три с лишним месяца, и за это время жизнь их всех складывалась скорее спокойно и размеренно, чем сумбурно и суетно — это даже несмотря на то, что людьми они все были, с позволения сказать, необычными. И даже папа — возможно, это всё Питеру лишь казалось от бессонных ночей и напряжённых, как было и раньше, патрулей — будто бы и не сожалел о своих пьяно размазанных по уху Барнса тяжёлым перегаром словах, будто бы даже оказался совершенно серьёзен. И да, пусть он и не сказал то самое заветное «извини» за всю ту опрометчивую и бездумную грубость, но именно это «извини» теперь всегда ощущалось реальным, давно уже произнесённым как бы между делом. В те нередкие моменты, когда Джеймсу и папе приходилось видеться (то есть по нескольку раз в неделю), они весьма спокойно контактировали: Барнс не выделялся выражением глубокой скорби и паники от своей надуманной неуместности в жизни Питера и Стива, а папа не метал глазами молнии напряжением в пятьсот вольт, способные убить кого угодно. У них даже появилась реальная точка соприкосновения, самая любимая тема для обсуждения: вечно побитый, с синяками то тут, то там Питер, всё время неугомонный и рвущийся в любую секунду в бой. Точнее, пока папа восхвалял богатую коллекцию лекарств Баки и его неплохие способности в роли няньки, потому что за Питером «нужен глаз да глаз, каким бы взрослым он ни был», Баки сочувствовал ему из-за гиперактивности его сына, которую ему приходилось терпеть столько лет. А Питер не мог даже злиться на них за это. Впрочем, повторять им, что о большинстве его подвигов они даже не знают, он уже устал. Да и нарушать это, как ему самому казалось, шаткое равновесие он совсем не хотел — напротив, даже влезал в такие разговоры, с лёгкой иронией замечая, что Баки очень даже нравится гиперактивность Питера (особенно в некоторых личных аспектах), и что папе теперь в сто-тысячу-миллион раз спокойнее живётся без излишних переживаний, на что бы они там друг другу ни жаловались. А параноидальное чувство, будто всё пойдёт на свадьбе наперекосяк, Питера всё же не отпускало. Он подспудно чувствовал приближение какой-то неведомой херни, которая превратит праздник в адское пекло так быстро, что они даже сесть за столы не успеют. И в день, когда свадьба уже должна была состояться, буквально всё намекало ему на это. Например, утром, когда он бежал к Баки, чтобы они вместо подготовились, проезжающий мимо минивэн со всей силы обрызгал его водой из, кажется, самой грязной лужи, что только были в это время года во всём Нью-Йорке (спасибо, что парадных костюмов у него с собой не было, они уже висели у Барнса в шкафу). А вообще да, весна, разумеется, чудесное время года! Позже, когда им с Джеймсом приспичило далеко не в первый раз повеселиться в душе, когда Пит отмывался от грязи из лужи, он внезапно потерял равновесие, поскользнулся, ещё и Баки с собой утянул, себе отбив к чертям задницу и локти, а Барнса впечатав лицом в чугунный борт ванны (тот случайно вломил бионикой безобидной стене, отколов приличный кусок плитки, и оттуда во все стороны побежали трещины). А ведь с момента укуса паука у Питера ни разу не было таких казусов, даже когда у него было сильное сотрясение или он был жутко, непозволительно сильно пьян. Уже после, когда они кое-как привели себя в порядок, потирая ушибленные места, и убрали всю расплескавшуюся из-за их падения воду, они дорвались до завтрака. Пока Джеймс готовил омлет, сильно обжёгшись правой ладонью о сковороду, Питер, нарезавший салат из перцев и помидоров, сильно промахнулся ножом по своим пальцам. Выбросив испорченный омлет, который сгорел, пока Джеймс пытался облегчить боль от ожога и наложить повязку, а недорезанные овощи заперев в контейнере в холодильнике до следующего раза, они решили перекусить в китайской забегаловке, откуда Питер вечно таскал еду на вынос. Красноречивее намёков Питер прежде не встречал. Не то чтобы он вообще был примером идеальной собранности — неуклюжесть была его вторым именем едва ли не с рождения. Но чтобы настолько… Ещё и Баки задело! Однако к обеду, когда они, сытые и почти довольные, увалились на диван в гостиной и зачем-то стали рассматривать невесть откуда взявшиеся разводы на потолке, он всё понял. И тогда спросил вполголоса: — А особенного успокоительного из Щ.И.Т.а у тебя случайно нет? — Было бы, думаешь, я б отказался от тебя в октябре? — фыркнул Барнс, после чего его лицо обрело уже знакомое выражение вины и скорби, которое Питер тут же стёр, больно ткнув Баки пальцем в рёбра. Раздражение его парню шло куда больше, чем вина. Да и всё сильно поменялось за три месяца — и Баки, и Питер (как обещал сам себе) исправно посещали своих психотерапевтов. К слову об успокоительных, те категорически отказывались прописывать снотворное либо противотревожное кому-то из них. Во-первых, на них не подействует, а это пустая трата ресурсов для обычных пациентов и денег. Во-вторых, длительная терапия им поможет в перспективе лучше, чем лекарства, на которых можно сидеть всю жизнь. Иногда Питеру казалось, что их терапевты знакомы лично, раз уж у них одно мнение на двоих. — Жалко, — только и сказал Питер. Тишина, в отличие от их совершенно отвратительно сложившегося утра, казалась ему успокаивающей, но ноющее чувство волнения под сердцем, татурирочной машинкой бьющим по рёбрам, не позволяло ему молчать дольше тридцати секунд, так что он заговорил снова: — Меня всю неделю преследовали неудачи: то работу, которую я точно выполнял, потеряю, то столкнусь с кем-то с полным подносом еды в кафетерии. И вот — сегодняшнее утро. Я всё думал, что это какой-то намёк вселенной, что свадьбу что-нибудь испортит. — Мы и испортим, — согласился Баки, — своими переживаниями. — Я всегда считал себя устойчивым к стрессу. — И я себя. Почему, по-твоему, у меня нет успокоительного? — Нам надо собраться с силами. — Точно. — Они же жили как-то двенадцать лет, и мы не волновались. — Чётко подмечено. — И мы определённо не должны испортить им праздник, которого все так долго ждали. — Определённо, нет. Снова воцарившееся молчание немного давило на виски, и Питеру казалось, что с минуты на минуту он начнёт задыхаться и впадёт в истерику, но этого всё не происходило. Баки, похоже, вдохи тоже давались тяжело — по крайней мере, его грудь вздымалась чаще и сильнее, чем при обычном дыхании. И он всё это время нервно дёргал ногой. — Может, не пойдём? — ляпнул он, повернув лицо, искривлённое страданием, к Питеру. Тот в успокаивающем жесте положил ладонь ему на колено, слегка надавив. — Ты это не всерьёз, — цокнул Питер. — Нет, не всерьёз, — вздохнул Баки. Спустя ещё какое-то время бесцельного глядения в потолок с невесть откуда взявшимися разводами они поднялись, чтобы потихоньку начать готовиться. Решение забить на плитку в ванной хотя бы до следующих выходных у них вышло единогласным.

***

— Я не стану это надевать! — Барнс с отвращением отбросил атласную ленту, галстук-бабочку, куда-то на комод позади себя и повернулся к Питеру с выражением глубочайшего недовольства на лице. Его брови почти срослись воедино, а взгляд едва не воспламенял предметы вокруг. Питеру же было очень смешно с того, что сам Джеймс Барнс мог уверенно идти под непрекращающимся градом пуль, прикрываясь одной лишь бионикой, но его пугала и вводила в негодование перспектива относить один вечер какой-то дурацкий галстук. Смеялся он, конечно, внутрь себя. Так, на всякий случай. Справедливости ради, Джеймс мучился с дурацкой бабочкой больше десяти минут, никак не справляясь с лентой своими нервно дрожащими пальцами. Питеру, впрочем, с этим везло не сильно больше — он едва ли сумел застегнуть рубашку, не перепутав все пуговицы и прорези. — Не надевай, — отмахнулся Пит и всё же весело усмехнулся, поправляя воротник на своей рубашке, следом снимая с тремпеля брюки. — Но, как шафер Стива, ты обязан соответствовать, так что, может, ты просто снимешь его после официальной части? Баки вздохнул с таким мученическим видом, что Питер всё-таки не смог сдержаться и рассмеялся в голос, пока пытался натянуть на себя отвратительно плотные, совсем не тянущиеся брюки костюма. Джеймс опасно прищурился и, медленной походкой преодолев расстояние между ними, схватился за кайму брюк Питера и буквально втряхнул его в них. Следом притянул к себе и поцеловал так, у Питера не осталось никаких переживаний и эмоций, кроме единственно верной — головокружительное счастье. — Ты смеёшься надо мной? — так низко, что даже вибрирующе, спросил Барнс, изучая лицо Питера строгим взглядом. — Да, — выдохнул тот, болезненно сморщившись, — а ты меня чуть яиц не лишил. Отцепив на мгновение руки Баки от своей талии, Пит покрутил задницей и подвигал ногами, попутно оттягивая штаны вниз в области паха, чтобы брюки сели нормально и больше не сжимали ему всё, что было ниже лобка. — Теперь порядок, — Питер потянулся за ещё одним поцелуем. Джеймс мягко улыбнулся ему в рот, тут же оттягивая нижнюю губу, чтобы следом слегка зацепить языком край зубов. Питер замычал восторженно и протестующе одновременно и мягко оттолкнул Джеймса от себя. Не хватало им повторить утренний аттракцион ещё и в спальне; локти и задница всё ещё немного побаливали. — Надо собираться. Нам нужно быть там через два часа. — Хорошо, что ты пришёл, — заметил Джеймс, принимаясь застёгивать рубашку до конца. Питер вопросительно промычал, заправляя свою рубашку в брюки перед зеркалом на дверце шкафа, и оглянулся. Баки помахал атласной лентой, подобранной с комода. — Я серьёзно понятия не имею, как завязывать этот отврат. — Только поэтому? — фыркнул Пит, застёгивая пуговицу на брюках, и схватил собственный галстук с кровати. Теперь ему предстояло провозиться со своим галстуком, а потом и с бабочкой Баки. — Нет, но ты сам сказал, что мы спешим, — в тон ему ответил Джеймс. — Хотя я уверен, что за пятнадцать минут я бы успел тебя отшлёпать и заставить кончить от одних только пальцев, — он поиграл пальцами правой руки в воздухе, как бы подтверждая собственные слова. Питер глубоко вздохнул, мотнув головой, пытаясь не поддаваться на грязные разговорчики. — Мы уже пытались утром. Как там твоё лицо? — фыркнул Пит, сдувая с глаз пряди, упавшие на лоб в момент его старательных попыток аккуратно заправить рубашку. Джеймс сморщился, пробуя активно шевелить мышцами лица, после чего скривился уже натурально, потому что щека, которой он ударился о бортик ванной, видимо, тоже ещё болела. Питер лишь надеялся, что когда они будут на торжестве, там не проявится ярко-лиловый синяк. Питер тяжело вздохнул и, подзывая Барнса взмахом пальцев, скомандовал: — Иди сюда со своим галстуком. Джеймс странновато усмехнулся и подошёл, протягивая ему ленту. Питер умело обтянул её вокруг поднятого воротника рубашки, принимаясь завязывать аккуратный бант. Странноватая ухмылка Джима переросла в мягкое поглаживание по бедру. — Или ты мог бы отшлёпать меня, — внезапно заявил он. Пит нечитаемо уставился на него и лишь спустя несколько долгих секунд продолжил своё занятие. — Не смотри так, ты слышал вообще свой командный тон? Нет, обычно Питер не слышал и даже не замечал свой командный тон, если он вообще существовал. Ему больше присуще до несварения нелепо шутить в драматически накалённые моменты, а не раздавать всем указания и строить структурированные планы. Он вообще не совсем командный игрок, если так посмотреть. Да и не сказать, что в нём были задатки лидера. Но на слово он, конечно, поверил: у Баки взгляд так сверкал голодом — того и гляди, на колени опустится и просто проглотит либо сам себя свяжет в искусстве шибари… — Не дразни меня, — буркнул Пит, резко и туго затянув бант. Перспектива ехать в такси со стояком, да ещё и в до отвратного узких плотных штанах, его ни капли не очаровывала. — Ничего не могу обещать, — прохрипел Джим, почему-то ни капли не кривясь от тугости галстука, и всё смотрел так, будто впрямь планировал минет в эту самую секунду. Питер лишь окинул его прищуренным взглядом, выбирая в ответ на такое поведение просто промолчать. Он развернул Баки за плечи и звонким шлепком по заднице направил в сторону висевшего на ручке комода пиджака. Тот оттянул ворот рубашки с галстуком, всё же борясь с дискомфортом, и жарко выдохнул: — Уф, уверен, что не хочешь попробовать поменяться местами? Какой-то ты сегодня… Властный. — Не сегодня, пожалуйста, — отмахнулся Питер, накидывая на себя свой пиджак и расправляя одежду на себе целиком. — Нам ещё в пробках торчать, я правда не хочу опаздывать. Переживания, конечно, никуда не ушли — не каждый день доводится побывать на свадьбе собственных родителей, между прочим. Может, поэтому он был чересчур собранным и строгим в последний час: он просто пытался предупредить любые свои неуклюжие косяки. Баки, возможно, нервничал даже больше — он признался несколько дней назад, что был однажды на свадьбе старшей сестры, ещё до того, как ушёл в армию, но совсем ничего об этом не помнил. А уж шафером ему и вовсе не приходилось бывать. Питер был безоговорочно уверен, что тот справится — всё, что касалось Стива, вселяло в Баки уверенность, особенно теперь, когда он наладил свою жизнь и, что немаловажно, мышление. Так что прорву историй из прошлого и парочку из нажитых уже в этом веке он рассказать сможет с лёгкостью, несмотря на то, что ему потребуется лишь одна. Что же до выражения слов счастья за молодожёнов (старожёнов, вообще-то) и комплиментов папе… Ему хотелось верить, что их с папой перемирие не было чем-то пустым и формальным, и их ещё оставшиеся претензии друг к другу не возымеют омрачающего эффекта на настроение Джеймса в ответственный момент. В конце концов, даже если они и ругались, руганью это назвать было нельзя — чаще они просто спорили из-за всякой чуши, кажется, просто из принципа и для галочки, поддерживая образ. В любом случае, Пит даст Джеймсу пару указаний ещё в такси и перед началом церемонии. Уже стоя у выхода с ключами и придерживая за пазухой недлинное пальто, Питер обернулся на обувающегося Барнса и взволнованно спросил: — Ничего не забыли? — Разве что мою гордость, — брякнул Баки, ткнув себя пальцем в шею и намекая на бабочку. — Не страшно, она у тебя теперь самодостаточная, денёк в одиночестве проживёт, — отшутился Пит. — А подарки? Затянув шнуровку на туфлях, Джеймс разогнулся, вынул из кармана пиджака две небольших коробочки и, показав их Питеру, сунул обратно. В то время, как Тони Старк дарил подарки громкие и яркие до неловкости, заявляющие о себе во всеуслышание ещё с порога — по сути такие же, как и он сам, — а выбор Стива падал на что-то дотошно практичное и необходимое, Питер в их семье не был даже средним арифметическим. Он был розово-сопливым романтиком и предпочитал дарить значимые мелочи, приятные сердцу. Такие вещи, которые не продашь на И-бэй за стоимость трех почек; такие вещи, которые не помогут в быту или бою, но такие вещи, которые по-настоящему ценны душе и памяти. Он это и имел в виду — сопливый романтик. Наверное, в нём эта простота от мамы и Мэй. Мысль о таком подарке назревала давно, и он упорно искал человека, который сделает это для него по красоте и совести — чтобы прям идеально. Ничего особенного и по-настоящему ценного в этих подарках не было — они сплавлены даже не из золота, не из серебра, не покрыты родием. Совершенно стандартные запонки из обычной хирургической стали. Единственная их ценность была лишь в том, что пара для папы представляла собой маленькие щиты Капитана, а пара Стива — дуговые реакторы старого типа, со времён, когда родители только-только познакомились. Наверное, такой мелочью Питер хотел обезоружить любые претензии родителей друг другу, если они ещё оставались; самое дорогое в их жизни — это они друг для другах и их семья (да, на внутренней стороне декоративной верхушки на каждой запонке был выгровирован маленький паучок с костюма Питера — мастер был настоящим профессионалом своего дела, Пит накинул ему поверх цены ту же сумму за превосходную работу). Телефон в кармане брюк жалобно заскулил — Питер так и не заменил его, ибо новый станет этим через два дня, — и Пит, даже не доставая его, спешно выскочил за дверь, объявляя: — Наше такси подъехало, давай скорее. — Иду-иду, — бросил Джеймс, наспех поправляя лацканы пиджака и штаны, и вышел следом. Что ж, теперь оставалось надеяться, что пробки их сильно не задержат, а праздник пройдёт без эксцессов. В конце концов, Питер очень сильно постарается ничего не испортить своим нервным поведением. А им всем хватит и того, что пресса обсосёт это событие со всевозможных сторон.

***

Питер всегда знал, что папа был в тайне жутко сентиментальным, но даже не предполагал, что свадьба на самом деле пройдёт в самом узком кругу близких друзей. Он даже не стал приглашать всех своих приятелей и знакомых из мира миллиардеров. Сегодня собрались и правда самые дорогие гости, включая нескольких бизнес-партнёров папы, сидящих за столиком с Пеппер. Что ж, они по праву были дорогими гостями — за последние шестнадцать лет (после того, как погибла мама, как сумел насчитать Питер) Старк Индастриз не раз и не два стремилась к банкротству, они были невероятно щедры и радушны на помощь и поддержку. За их же столом было всего пять человек, включая него: Мэй, её муж, которого Питер очень уважал, но видел крайне редко, он сам, Баки и Роуди. Это был столик, самый ближний к стоявшему на своеобразном пьедестале столу молодожёнов (старожёнов, нет, Питер не успокоится), «семейный». Питер, если честно, был до последнего уверен, что Баки посадят со Мстителями, а не с ними. Когда все расселись, первым делом Питер почему-то ощутил волнение и скорбь — больно было воочию видеть, как их мало; грустно, что бабушка с дедушкой с обеих сторон не застали ни первый брак папы — с мамой, ни второй — со Стивом. Грустно, что мама Стива никогда не увидит его таким: с мягкой улыбкой и сияющим взглядом, рядом с человеком, которого он всем сердцем любит. Грустно, что мама Питера никогда не узнает, что папа смог встать на ноги, перерасти горе и отпустить его, смог стать счастливым, каким ещё до Стива Пит помнил его только с ней. Питер надеялся, верил где-то глубоко под рёбрами, что, как и мама Стива, и родители папы, она всё это знает. Он видел так много всего и уверен, что это далеко не конечная — вера в загробный мир в таком порядке жизни напрашивалась сама собой; а ещё он был знаком с одним богом лично. К слову о богах, столик Мстителей расположился прямо рядом с ними, как второй по значимости (Питер считал, что было бы неплохо, если бы они сидели все вместе, потому что, на чистоту говоря, Мстители были такой же семьёй для него и отцов, как и Мэй, но такое размещение гостей по небольшим группам было банально удобнее). И да, Тор тоже был здесь. Наташа легко и незаметно помахала ему, после чего, указывая взглядом на Баки, уже минут десять распинающегося с микрофоном в центре перед молодожёнами (старожёнами!) и гостями, удивлённо ухмыльнулась. Сэм рядом с ней светил похожим изумлённым выражением лица. Наверное, все были удивлены тому, как легко теперь Джеймс взаимодействовал с людьми, да ещё и на публике. Особенно, после такого провального Рождества. Питер считал, что ему заслуженно принадлежат тридцать процентов всей похвалы за результаты психотерапии, и он был благодарен тем, кто это понимал. Было три самых ярких попытки Барнса опустить руки, к счастью, все безуспешные — Питер был убедителен и у него были железобетонные доказательства. Он благодарно кивнул Наташе, запоминая передать её удивлённо-хвалебную улыбку Баки (рожу Сэма можно не упоминать, Баки всё ещё видел её на работе каждый божий день, в отличие от всегда занятой Нат), и вернул свой взгляд к возлюбленному. Тот и впрямь держался уверенно, никоим образом не выдавал нервов, неуверенности и сомнений — Питер гордился им даже больше, чем родителями. — Наверное, в конце я должен сказать какое-то напутствие, — заканчивал свою шаферскую речь Джим, ухмыляясь, с бокалом шампанского (седьмым уже, как повезло, что оно ни капли не пьянило его), — но все мои напутствия для Стива со времён второй мировой сильно поменялись, поэтому я не стану перетягивать одеяло на себя, — пошутил он. Семейная часть гостей засмеялась, остальные даже не подали виду. Что ж, тут история и правда довольно локальная, хотя и была известна на всю их необъятную. Питер не осудил за незнание, а Баки не растерялся. — Но всё же я бы хотел произнести кое-что невероятно важное, — Джеймс развернулся, прошёлся к столу, чтобы поставить бокал, и как-то… немного истерично, что ли, улыбнулся Питеру. Теперь признаки волнения были налицо, Питер оборвал этот настрой лёгким кивком с морганием и кроткой улыбкой. Джеймс вздохнул в микрофон: — Наверное, это посвящено не совсем вам двоим, простите, ребята, — поджал он губы неловко, обращаясь к Стиву и Тони. Стив добродушно улыбнулся, Тони коротко кивнул, прикладываясь к шампанскому с едва заметной дрожью — Питер боялся представить, какое волнение папа испытывал, но его терпеливость и стойкость заслуживала похвалы. В обычных ситуациях он был далеко не таким сдержанным. От стола Баки так и не отошел, видимо, ощущая поддержку Питера только так. В зале звенела тишина, от которой становилось даже немного неловко, и Питер не позволил себе и Баки смутиться — важно было сохранить уверенность и не похерить церемонию. — Вы все так напряглись, я что, перегибаю? Я же ничего не сказал, — цокнул Джим, оглядывая зал и переводя взгляд на Старка. Несколько долгих секунд они смотрели друг на друга непрерывно. Питер почти видел облака диалога над их головами, как в комиксах, и разнервничался ещё больше. — В мире правда существуют вещи, ради которых стоит стремиться к счастью, даже если придётся прорываться через ров страданий и потерь. Есть люди, ради которых стоит. Улыбка на рот наползала бесконтрольно почти всё время, но вот пощипывание в глазах не сулило ничего хорошего — Питер так не хотел развозить сегодня слюни и сопли. Он отвёл от взволнованных родителей взгляд, втягивая носом воздух. Тётя Мэй едва слышно умилилась его реакции и сжала его ладонь под столом, чуть потрясывая. Наверное, если бы не она, они с папой никогда бы не пришли к тому, к чему пришли: Питер бы вряд ли стал добрым и храбрым без её участливости и любви, а папа бы превратился в циничного монстра без чувств и совести, если бы они не ругались по этому поводу каждую субботу, когда папа навещал Питера в её доме. Наверное, тому, что она смогла выбраться и приехать как на Рождество, так и на свадьбу родителей, Питер был рад больше всего. — Мне странным образом повезло обрести нескольких таких, — продолжал Джеймс, лёгким взмахом руки указывая на их столик. — Как и тебе, Тони. Тяжело быть морально противоположным тебе персонажем, когда у нас один торт на двоих, а драться за него значило бы не получить ни кусочка вовсе. И раз я обещал не перетягивать одеяло, — кивнув Тони, Джеймс обернулся к залу, — я желаю вам всем в конце концов получить этот торт со вкусом счастья и, может быть, даже радушно, придя к миру, разделить его с кем-то. По залу пронеслась слабая волна аплодисментов, зародившаяся с какого-то дальнего столика и переросшая в гулкие овации, пока Стив и папа спускались с возвышенности к Баки. Стив и Джеймс крепко обнялись, до треска в швах пиджаков, судя по виду. «Опять сопли дуешь, сопляк», — расслышал Пит среди свиста и хлопков. Стив на это рассмеялся, прикрывая красные глаза. Папа, утерев скупую слезу, внезапно для всех потянул Баки на себя, столь же крепко, как и Стив, обнимая его. Принимая его. Это значило намного больше, чем пьяное бормотание о своих ошибках на Рождество — это значило всё. Ещё более громкие овации от Мстителей запустили вторую волну, а сам Пит уже не видел смысла отворачиваться и скрывать собственные сопли со слезами. И хотя он сам себе поклялся, что не станет рыдать на родительской свадьбе, зарекался аж несколько месяцев, он не жалел ни капли, что был таким безответственным перед самим собой. В конце концов, одно из его таких обещаний, данное самому себе и безвольно нарушенное, привело к тому, что он сейчас сидел здесь, пил шампанское и рыдал от счастья за родителей и за самого себя. Да, привело странными путями, сомнительными, не самыми приятными и даже абсурдными, но какая же тогда была бы история без конфликтов? Какой тогда была бы жизнь? Этот эффект его безвольной, глуповатой и падкой на передряги бабочки был лучшим за всю жизнь. Когда Джеймс вернулся за стол, начал также умильно таращиться на него, как и Мэй, пытаясь стереть пальцами слёзы с его красных щёк. Питера это смешило — слишком яркий контраст самого по себе Баки Барнса и его нежного выражения лица. Хотя, конечно, Питеру уже удалось увидеть и не такое. Больше его волновали поэтичные речи Баки, так что он, улыбаясь во весь рот и тыкаясь влажным носом ему в ухо, почти неслышно из-за шумовой завесы вокруг произнёс: — Ты же сказал, что не готовил речь. Джеймс усмехнулся набок и вынул из нагрудного кармана пиджака какой-то затёртый, жутко измятый, сложенный в четыре погибели листок. — Я сказал, но не значит, что не делал. Если вдуматься, эта фраза имела для Питера слишком много контекстов, а каждый из них — слишком большое значение. В ответ он смог только широко улыбнуться и стереть оставшуюся влагу с лица.

Конец.