Help me Faith

Старшие девушки и я собрались в комнате для шитья, чтобы закончить последние приготовления для праздника. Погода стояла жаркая и сухая, наши лбы покрылись испариной, а плотная ткань платья липла к спинам, но все так были взволнованы и сосредоточены, склонившись над своими работами, словно ничего важнее этого не существовало. Я не могла вышивать, иголка исколола мне пальцы, и положив один в рот, я наблюдала через окно, как мужчины тренируются на стрельбище. Выстрелы разносились по лагерю гулким эхом, но кажется, кроме меня их никто не замечал. Меня завораживал вид оружия, его стремительная сила заключенная в плавность линий и чувство власти, дарованное каждому в чью руку оно было вложено. Я с толикой зависти глядела на тренирующихся из-под ресниц, пока не заметила, как хмурая жрица приближается к нашим столам. Она прибыла недавно в наш лагерь по распоряжению Веры, но уже успела возыметь авторитет, её боятся больше чем Тильду, а Верные относятся к ней как к равной. В руках у нее настоящее оружие, а на лице клеймо Отца. Я слышу тихие шепотки за спиной, и поворачиваясь замечаю, как молодые девушки глядят на меня. — Дина хочет в мужья грязного Тома! — девушки давятся смешками, утыкаясь лицами в своё шитьё, чтобы жрица не услышала их. Грязный Том — так прозвали девушки одного из верных, самого грубого и неопрятного, от него всегда плохо пахнет, одежда его сплошь покрыта комками грязи и застарелыми пятнами, но самое жуткое — это сальный взгляд с каким он провожает молодых сестёр. Он не отводит его, как полагается праведнику, что делает его в глазах девушек вдвойне опасным. — Она родит ему маленьких замарашек и они будут жить долго и счастливо. — подпевает Люция, крайне неприятная особа с очень загорелой кожей и черными глазами. Она никак не может простить мне, что Николас выбрал меня на роль солистки, поэтому считает своим долгом показывать своё превосходство, унижая меня. — Ммммлчать! — рявкнула жрица и тяжелой поступью возвращается к нашим столам. Дикие глаза смотрят на каждого, чья макушка в поле её зрения. Мы же тихо протыкаем иголками ткань и стараемся не дышать. До полудня нам следует закончить и следовать на молитву. Я никак не могу перестать смотреть на мужчин, они напоминают мне о Майкле. Он где-то далеко от меня, возможно так же сейчас стоит на стрельбище и учиться убивать уток с лету. Интересно, помнит ли он меня? Думает обо мне? Ищет ли той же возможности, что и я, сидя тут взаперти? Я вновь протыкаю палец иглой и вижу как капля крови оставляет крошечный след на холщовой ткани. Громогласный зов колокола сотрясает всю окрестность лагеря, когда я плетусь через грядки с охапкой полевых цветов для украшения столов. Звук становится всё громче и неистовее, я быстро прибавляю шагу, заслышав как зазвенели ржавые цепи подъемного механизма, Должно быть я потеряла счет времени, собирая цветы, но когда я вбегаю в маленькую ризницу, кругом суетятся сестры, кто-то бегает в поисках лент для волос, кто-то не может отыскать передник. Я торопливо пробираюсь сквозь всю эту суматоху и забираюсь на скамью у окна, встаю на самые цыпочки, чтобы видеть дорогу. Ворота медленно со скрипом открываются, впуская в чрево лагеря белый автомобиль и вереницу фургонов следом. Я тянусь еще выше, мне сложно видеть перед собой, девушки то и дело крутятся возле меня, а тетка Тильда одергивает меня за локоть. — Слезай со скамьи, Дина! — цедит она тихо, её волнение очень легко почувствовать. Она явно чего-то боится, поэтому больно вцепляется своими скрученными пальцами мне в руку. Автомобиль лишь на мгновение показывается в прорехе толпы, блеснув своим лакированным боком, и скрывается в сером рукоплещущем месиве. Люди в восторге, кричат, рассыпая цветы блажи по дороге и мчатся вслед. В нетерпении я жду, когда дверцы белого внедорожника откроются, как внезапно чья-то рука грубо стягивает меня вниз. Те же руки бесцеремонно стаскивают с меня платье и вот я стою в одном исподнем, переминаясь с ноги на ногу, краем глаза заметив в узком зеркале своё отражение. Тело моё за последние четыре года претерпело изменения: ноги удлинились, а линии груди и бедер округлились — я больше не похожа на угловатого ребенка, которого не замечают взрослые, взгляды мужчин, даже праведников останавливаются на мне, и эта мысль очень шокирует и пугает одновременно. Пальцем я касаюсь своего плеча, ведя рукою вниз, но сразу же одергиваю ладонь, заметив прибежавших девушек. Они накидывают на меня тонкое платье с расшитыми у края яркими цветами. Пояс туго подчеркивает мою талию, а вырез сердечком наличие груди. Плавное передвижье юбок опускается на бедра подобно цветку колокольчика. Я чувствую себя странно в этом наряде, глядя на себя в зеркало, словно бы на меня смотрит чужая, ту, которая я еще не разу не видела в себе. — Ах, и какая же ты прехорошенькая! — Люция ущипнула больно мою щеку, так что там остался алый след. — Уверена, тебе подберут достойного мужа! — лукаво улыбнулась девушка и глянула быстро в сторону Мэри. Девушка смотрела загнанным зверем, собирая гирлянду из цветов. — Мэри лишилась этого права, но у тебя есть все шансы. — я непонимающе посмотрела на Люцию, но та лишь улыбалась. — Ах, неужели, ты не знаешь?! — она обошла меня со спины и положила свои ладони на мои плечи, приблизившись к моему уху, так что я чувствовала ее дыхание на коже. — Праздник летнего солнцестояния или Праздник Веры, единственный праздник в году, когда божественное начало находит своё отражение в природе. Вера как никто другой чтит этот день и из года в год она устраивает праздник для своей семьи. Сестры переглянулись между собой и взяли по цветку, приблизившись ко мне. — Но также этот праздник известен тем, что каждая девушка в этот день может отыскать свою судьбу, сделать свой первый шаг для исполнения своего предназначения. Люция внимательно смотрит на своих сестер, улыбаясь, они вплетают цветы в свои длинные косы. — Как правило, Вера дарует немногим своё благословение и лишь им позволено заключать священные союзы после… Однако, — Люция переходит на шепот. — Есть еще одна традиция, которую знают все братья и сестры. Каждый год на этом празднике, Отец выбирает одну из сестёр, избранную Господом нашим. Юная сестра должна возлечь с ним, чтобы понести и родить ему здоровое дитя…Священно право, которое достойна лишь самая чистая из нас…не правда ли, Мэри? — девушкам нравится задевать бедняжку, отвернувшись она чуть подрагивает плечами, явно силясь не расплакаться. Скрыв самодовольство под благочестивыми улыбками они все как один поднимают взор на меня. — Так что, насчет тебя, Дина, — понизив голос, Люция склонилась еще ближе к моему уху, так что только я могла её слышать. — ты ведь верна нашему Отцу? — она проводит своими холодными, как лёд, пальцами под моей грудью и, мое сердце начинает часто биться, становится не по себе, я хочу вырваться и убежать. — Уверена, сегодня ты покажешь свою преданность. Девушка с мешками под глазами снова оборачивается и я почти не узнаю в ней свою подругу, она опускает пугливо голову, и сёстры улыбаясь уходят. — Великая часть, Дина, запомни это. — Люция оборачивается напоследок и скрывается в смежной комнате, оставив меня с ухающим в ушах сердцем. Теперь мне стало понятно, почему Николас был таким грустным, когда нас назначили петь перед Сидами. Он боится, что Отец обратит на меня свой взор. Если бы я только могла его успокоить, сказать, что есть куда более достойные сестры, чем я. Моя преданность была скорее музыке, и ей я отдавалась полностью. Лишь в песнях я чувствовала себя свободной и радость зарождала в моей душе теплое чувство, должно быть Николас чувствовал это, каждый раз играя на гитаре, он порой забывал слова, глядя на меня. Мне было тогда смешно, ведь песни были написаны им, и как вообще можно забыть слова своих песен? Теперь мне не было так весело.теперь я чувствовала себя кроликом, попавшим в силки охотника. — Хвала Небесам! Отец здесь! Поспешите, сестры. Я иду следом за остальными на ватных ногах, вновь я чувствую это туманное головокружение, венок из цветов блажи кажется так тяжел, словно это вовсе не цветы, а камни. Нас выводят на широкую солнечную поляну, где установили длинные столы и скамьи, а перед ними помост сцены. Все выглядят такими счастливыми, давая своей радости искрится, то и дело слышится легкое пение и смех. Когда я замечаю сидящего в центре главного стола Иосифа, моё тело прошибает холодный пот. Он выглядит, как изваяние из белого камня, спокойный и безупречный, с аккуратно собранными на затылке волосами, в неизменно желтых своих очках-авиаторах, делая его похожим скорее на лётчика, чем на пророка. Он внимает, что говорит сидящий рядом мужчина с ровно подстриженной тёмной бородкой и подвижным лицом. Склонив чуть в его сторону голову, он едва заметно кивает и поднявшись со своего места, возвращает внимательный взор к собравшейся толпе на поляне. — Дети мои! Я счастлив! — начинает свою речь, кладя ладонь к себе на грудь. — Я безмерно счастлив и каждый день благодарю нашего Господа, за дар, что он ниспослал мне однажды… — — он прикрывает свои глаза, чуть склонив голову, так что его борода касается белого язычка воротника-колоратки. Толпа внемлет, затаив дыхание, в то время как сестры гуськом выносят блюда из трапезной. Я встаю в очередь и Тильда всучивает мне миску с салатом и кивком показывает в сторону главного стола. Вытаращив на нее глаза, я пытаюсь мотнуть головой, но она лишь толкает меня вперёд. -… ведь этого заслуживает каждый! Каждый, кто шагнул во Врата Эдема будет любим и оберет свой шанс на спасение, это ли не счастье, братья? Это ли не благо? — в одно энергичное движение Отец зашагивает на высокий стол, держа книгу на вытянутой руке. — Аминь! - Толпа начинает согласно кивать и одобрительно гудеть. — Аминь! — вторит Отцу.  — Вы все мои дети, а я ваш Отец! Я знаю, путь наш нелегок и Господь испытывает наши души перед тем, как откроет Врата, но только так наша вера спасет нас! — он сжимает в кулаке нитку чёток и спрыгивает со стола, идя прямо к своим людям. Опустив голову и стараясь двигаться как можно более незаметно и медленно, я приближаюсь к столу, где только что был Иосиф. Мужчины, сидящие в центре, переглядываются между собой, и кажется речь его их не заботит вовсе. Вера же положив ладонь на одно плечо мужчины с рыжими волосами с явно скучающим видом, занятым втыканием крупного ножа в поверхность стола, нашептывает ему что-то, когда я приближаюсь достаточно близко. — Ах маленькая овечка принесла нам свои дары. — тихо произносит она, так что слышит только мужчина рядом, облаченный в военную униформу США. Я заостряю внимание на жетонах на его мощной шее, покрытой россыпью мелких веснушек, как он вдруг поднимает на меня свои глаза, и от их ледяной синевы у меня стынет кровь в венах. Изучающе он рассматривает меня, точно лев, который смотрит на птичку, севшую на ветку, возле его жилища. Я трясущимися от волнения руками ставлю миску с салатом на стол, краем глаза замечая жуткие узловатые шрамы и порезы на его бугристых от тяжелых мускулов руках. От избытка чувств и легкого головокружения я задеваю рукой ложку и та балансируя на краю миски, соскальзывает со стола, летя на землю точно между широко растравленных ног мужчины. Я начинаю краснеть от своей неловкости, но более от того, что видя это он ничего не делает. Мой взгляд медленно ползет от его впечатляющего размером паха все выше и выше, пока я не вижу вновь его лицо. Цокнув языком, мужчина, одаривает меня самой жуткой ухмылкой, сощурив опасную синеву глаз. — Прошу прощения…я не хотела. — только и лепечу, не найдя иного выхода, как развернуться и унестись от этого места подальше. — А как же ложка, малышка? — раздается мне вслед, но я уже ничего не вижу перед собой. Вбежав в кухню, я упираясь спиной в прохладную стенку и прижимаю ладонь к груди, стянутой тугим корсажем платья, чувствуя как под моей рукой судорожно бьется сердце. Щеки пылают, колени дрожат, сама того не понимая, почему этот рыжеволосый заставил меня так волноваться. Благо, что тетя Тильда не видит меня сейчас, иначе сочла, что я выгляжу греховно. Быстро побежав к умывальнику, я смачиваю полотенце холодной водой и протираю своё лицо, шею и участок кожи, что виден в вырезе платья. Как только прохладная материя касается верхушки моей груди, я испытываю некое волнение, тут же отдернув полотенце от себя. Должно быть все дело в платье, иначе я не могу объяснить это смятение чувств. Понимая, что мне не следует долго прятаться, я выхожу снова на поляну, заметив, что людей на ней прибавилось. Вокруг Отца собрались братья и сестры, они сидят на земле у его ног, кто-то тянет к нему свои ладони, льнет к его ногам, точно домашний кот, другие же обнимается, улыбаясь и медленно качаясь в такт его монотонного голоса подобно знакомой им песни. Он словно бы не замечает ничего вокруг себя, его взор под ядовито желтыми очками устремлен ввысь, в лазурную синеву неба. Я пристально смотрю на его лицо, под лучами солнца оно выглядит куда моложе: острые черты его кажутся даже красивыми, линия губ то и дело подрагивает, когда он говорит о вещах, что ему ненавистны. Я смотрю на него и думаю, ведь он действительно похож на человека, который мог быть моим отцом. Он любит нас всех своей безграничной отеческой любовью, он заботится о нас так, как никогда не заботился о нас с Майклом наш отец, и он искренне желает нам счастья. Что-то теплеет в моей груди и я понимаю, что это любовь, та любовь, которую я всегда хотела испытывать к отцу. …- И увидел я правду, что открылась мне. Коллапс грядет.Он уже близко, дети мои… То, что мы так долго ждали и готовились, Господь дал мне знак и я узрел его волю. Он плавно возвращается глазами на землю, осматривая собравшихся, и что-то в них меня пугает до самых костей, словно тучи на небе сгустились над нашими головами, хотя светит яркое солнце. — Берите всё, что вам требуется. Идите в дома грешников, мы дали им шанс на спасение, но они отказались принимать дар. Теперь округ принадлежит нам, дети мои. — Я объявляю Жатву — Он возводит обе руки к небу и толпа вокруг словно срывается с цепи, все вскакивают со своих мест, начиная рукоплескать, кричать, восхваляя Отца. Верные громыхают винтовками в небо и от гулкого рикошета моя голова идет кругом, мне хочется закрыть уши и спрятаться в углу, но если кто-то увидит, все подумают, что я грешница. Я хватаю первую попавшуюся миску с хлебом и иду к ближайшему столу. Просто будь собой, это воля Иосифа, ведь он знает, что делает. С ним говорит Господь, а значит он избран — повторяю я себе, но не могу отделаться от чувства, как по коже бегут мурашки. Я кидаю быстрый взгляд на стол Иосифа и тут вижу, как рыжеволосый смотрит на меня. И вновь это предательское волнение настигает меня, от этого взгляда мне не скрыться нигде, я хватаю стакан с водой и начинаю жадно пить, так что вода льется по моему подбородку, устремляясь к шее. Вдруг чья-то прохладная рука касается моего плеча и я вздрагиваю, резко обернувшись, едва не разлив остатки воды себе на платье. — Сестра Дина. — лицо Николаса слегка обеспокоено. — Все в порядке? Я судорожно киваю, откашливаясь сдавленно. Не хватало, чтобы кто-нибудь заподозрил мое волнение. — Нам пора готовиться. — он посмотрел на помост сцены, щедро украшенный белыми и красными полотнами с цветами. Я совсем забыла, про наше выступление. Радуясь, что больше не нужно притворяться, я последовала за Николасом, чувствуя на себе горячие взгляды сестер и братьев. Как ни странно, но мне стало легче, как только я оказалась рядом с Николасом. Он улыбнулся и мое сердце вновь обрело прежний ритм. Как по обыкновению сначала шли песни воздающие хвалу Господу нашему, а затем Отцу, и дальше его братьям и сестре. На помост то и дело выходил Николас и остальные братья. Считалось, что воздавать благодарность через песню могут только мужчины, так как в них сила Веры сильнее. После мужчин всегда шли дети. Стайка в белых одеяниях, подобно маленьким ангелочкам, они взбирались по высоким бревенчатым лесенкам, высоко поднимая подолы своих белоснежных одеяний. — Посторонись, грешница! — едко шепнула одна из белокурых девочек, на вид не больше девяти лет. Я давно не слышала такого обращения к себе, и вот опять меня словно вернули в то время, когда я была как загнанный зверь в клетке. Девчушка посмотрела через плечо и улыбнулась другим детям, разделив с ними один секрет, от чего мне стало не по себе. Я оглянулась, отметив, что никто больше не слышал этого, вновь поправила платье и венок на голове. Мне следует собраться, иначе я могу забыть слова и тогда опозорюсь перед Сидами. Звонкие голоса детей отвлекали меня. Они пели какой-то протяжный госпел, и голоса их были чисты, как утренняя роса. Сложно было сказать, нравится ли он семье, но судя по лицу Тильды, что дирижировала этим хором, это было достаточно, чтобы умаслить отца и его семью. Перед нами опять была новая проповедь, что вещал Отец, позже его сменила Вера и все сестры за столами вдруг нервно зазвенели, перешептываясь, словно им вдруг каждой пообещали по паре новых платьев и отпущение всех грехов пожизненно, мне было безразлично, что их так взбодоражило, мои ладони начинали потеть и стала глубоко дышать, паникуя от того, что мне предстоит стоять перед всеми этими людьми, как Иисус на Голгофе. — Сестра Дина, мне следовало сказать ранее, но — смущенно подал голос Николас, он всегда смущался, но теперь пуще прежнего. — Ты прелестна…- в свойственной ему манере опустив глаза на гриф своей гитары, он едва нахмурился. На лице его легли морщины, а проседь в волосах стала сильнее заметна со дня нашей последней встречи. Я хотела сказать, как благодарна я ему за то, что дал мне такую возможность, за то, что поверил, но тут мы услышали, как благоговейно блеет тетка Тильда, рассыпаясь в благодарности Сидам и затем мы поднялись. Ступив на верхнюю площадку сцены, я пошатнулась, мои туфли будто бы скользили, но это было волнение. Дети позади нас образовали широкий полукруг и я слышала их мерное дыхание за спиной, сотни глаз были направлены на нас, а в центре Отец, словно судья, вершитель наших судеб безмолвно следил за ними. Я не осмеливалась смотреть на него, вообще никого, лишь ища точки опоры в деревьях, ягодах на столе, цветке в вазе. Музыка заиграла и тут мой рот открылся сам, повинуясь какому-то неведомому закону притяжения, неподвластному мне. In the west shall rise A sinister creed The rich will get what want The poor will lose what they need Я сделала маленький шаг вперед, ощутив знакомый прилив теплоты в моей груди, и коротко вздохнула, запев громче. The devil knows our fears He told all his friends They’ll block the sun with their lies as darkness descends. И словно бы невидимая сила накрыла моё тело, защитив от колких взглядов, шепотков за спиной, осуждения и любопытства, я сжала крепко микрофон, вздернула подбородок, так чтобы все видели мое лицо, чтобы все видели мои глаза. Пускай они не такие, как у всех, пускай в них они видят грех, я пою, а значит я есть, я существую и я угодна Богу. Oh Lord, the Great Collapse Won’t be our end When the world falls into the flames We will rise again... We will rise again… we will rise again...* Когда музыка стихла, я стояла под дождем бурных аплодисментов моих братьев и сестер, благодарно склонив голову, как учила нас тетя Тильда. Братья, сестры, даже дети хлопали и кричали «Аминь!», как после проповеди Отца, что должно было льстить мне, но я не чувствовала той гордости, что должна. Я всего лишь была голосом, вся слава должна была принадлежать Николасу, ведь он сочинил эту песню, в отличие от нудного госпела Тильды, она имела смысл. Хлопки и вскрики быстро смолкли, как будто волшебная сила заставила их всех вдруг замолчать. Украдкой я заметила возвышающего над столом Джозефа, он протягивал мне ладонь. — Дитя, подойди к нам. Мы должны увидеть, что за жемчужину сестра Тильда спрятала от наших глаз. Я шла медленно между скамеек с людьми, и сотня пар глаз были устремлены на меня, даже воздух сосредоточился казалось бы вокруг меня. Ветер перестал шевелить кромки деревьев, а птицы смолкли в своей трескотне. Мне было сложно поднять голову, поэтому я считала свои шаги, пока не оказалась перед длинным столом, покрытым блюдами и цветами, хорошо знакомая миска с салатом так и осталась на прежнем месте. Отец медленно сел, кладя ладони на стол, как что-то драгоценное и хрупкое, так что кончики его пальцев едва-едва касались скатерти. Молчание длилось недолго, первая не выдержала Вера. — Ах, ну что за милейший голос у нашей Дины! Точно ручей, что вытекает из Хенбейн. Краем глаза я заметила, как на меня смотрит Креститель. Он щурился, а на губах играла едва заметная улыбка, словно секрет, который он знал был очень важен. На пальце он крутил большой перстень с крупным камнем, пока не перехватил моё любопытство на нем, от чего ухмылка стала шире. — Дина? — изрек Отец, спрашивая скорее себя. — Я помню как дал это имя. — он посмотрел на меня в тот самый момент, когда я осмелилась сделать тоже самое. — Особенное имя для особенной девочки. — Он вспомнил меня, маленькую, испуганную, но полностью доверяющую ему, в тот речке, под толщей зеленой воды внимающей музыке. — Дочь Иакова и Лии. — задумчиво проговорил он, — Тебе уготована великая судьба. Я увидел это в твоих глазах. — Вера засуетилась, поджав губы, она была на пуму, что готова броситься на добычу в любой момент, когда более крупный хищник уйдет. — И вижу сейчас. — Благодарю, Отец. — не зная, как мне реагировать на это, я легонько кивнула. Джозеф же бесшумно поднялся, возвысившись надо мной, как в день нашей первой встречи, и мое тело пробрал древний ужас, который есть у каждого у нас в крови перед неизвестностью. Он пугает нас с детства, и мы тщательно топим его с возрастом. Я не понимала, как к одному человеку можно испытывать страх и любовь одновременно? Это меня обездвиживало, заставляло сжаться, исчезнуть. — Когда я впервые увидел тебя в в воде, мне было дано откровение от нашего Господа. и чутко внемля ему, я выполнил его волю. — Он вновь простер ладони с тонкими пальцами в людям, обращаясь к своей семье. — Братья мои и сестры, посмотрите на это дитя, внимательно! Она та, кто спасет нас. Кто приблизит нас к Вратам Эдема. и имя ей Дина! Аминь! — я была ошеломлена, обездвижена, в нерешительности посмотрев на Отца, я встретилась с пронзительной зеленью глаз. Он смотрел на меня не моргая, протянув свою ладонь. Я помедлив коснулась её губами, а он накрыл мою макушку свободной рукой. — Ах, как же это чудесно, я всегда это знала! Моя любимица Дина! — ядовито пропела Вера, сложив ладони в молитвенном жесте у своего лица. — От этой чудесной сцены я жутко проголодалась, не принесешь ли мне ягод, милая? Вот как месяц я мечтала испробовать самую вкусную клубнику, растущую на здешних грядках! — Да, мисс.- поклонившись, я хотела было уйти, но вдруг она добавила. — Кажется я где-то обронила свои записи, поищи за теплицами.- Я кивнула, бегло посмотрев на сидящего рядом с с ней военного. Все время он увлеченно ковырялся длинным зубчатым ножом в дереве стола, его казалось не волновал ни концерт, ни слова Джозефа, но теперь он внезапно поднял глаза, будто впервые видя меня. Сталь его глаз была холодна и непроницаема, почувствовав себя зябко, я поспешила покинуть поляну, где звуки новой песни завлекали в новый водоворот веселья. Я быстро шла к теплицам, клубника росла в них, но позади, как сказала Вера, должен был быть её саквояж, который обычно таскали Верные. Для чего ей надо было оставлять его там? Я так и не смогла понять, потому что услышала странные звуки, доносившиеся как раз оттуда. Нечленораздельное мычание, натужное дыхание и хрипы. Я немного помедлила, испугавшись того чего могу увидеть. Мгновение спустя я осознала, что кому-то стало плохо на поле Блажи и он задыхается, верно забыл надеть маску на лицо. Я побежала в то место, откуда доносились хрипы, пока не заметила кучку людей, собравшихся в круг, они топтались на одном месте и неровно качались из стороны в сторону. — Эм. простите… Братья? — нерешительно сказала я, но незнакомцы не отреагировали. Они были одеты в те же одежды, что носят мужчины в нашем лагере, но ноги их были босы, а головы бриты. — Вам плохо? Вам следует отойти с поля… Блажь в этом месяце слишком сильна. Вам принести воды? — я подходила шажками ближе, стараясь говорить громче. Вдруг один из незнакомцев резко обернулся и заметил меня. Половина лица его была скрыта за респиратором, а глаза имели необычайно расширенные зрачки с пустым блеском в них. Я отшатнулась в тот же момент, осознав, что мычание явно шло из его маски. Он подтянул рукой тяпку, что ковырял землю на пустом месте и побрел неровной походкой ко мне. На его громкое свистящее мычание другие словно бы очнулись от спячки, повинуясь единому порыву побрели прямо на меня. Я отшагнула ещё, а затем еще раз. — Я.я. не хочу вам мешать… Я.просто. Но они никак не реагировали, напротив мои слова их еще больше начинали злить, они как один схватили двумя руками тяпки и лопаты и, махая в разные стороны, побежали в мою сторону. Пятясь в цветочное поле, я все дальше и дальше отходила в высокую траву, вход в которую был категорически запрещен без защиты. Голова моментально шла кругом от густого аромата, я мотала ее в стороны и везде видела этих странных людей, угрожающе кряхтя они сходились, закрывая мне пути к отступлению, то и дело их орудия труда со свистом ухали у моих ушей. — Пожалуйста, я ведь не хотела вас тревожить! — я вновь сделала шаг назад, но на этот раз моя нога зацепилась за ящик и, пошатнувшись, я почувствовала, как теряю равновесие, падая прямо в высокую траву. Отползая и царапая руки в кровь о колючие листья, я взмолилась: — Да оставьте меня в покое! — и чувствуя, как тяпки разрезают воздух над моей головой зажмурилась, готовая вот-вот расстаться со своей жизнью. Но вдруг внезапный хлопок оглушил меня, всё вокруг зазвенело и мне показалось, что сердце остановилось. Всё еще дрожа и часто заморгав, я пустила пальцы с лица. Передо мной не было больше этих странных людей. Не было также и лопат и тяпок. Я видела лишь темную тень, что нависала надо мной, точно ангел. Ведь за его спиной был свет, такой прекрасный и ослепительный, что мне приходилось сильно щуриться. Тёмный ангел протянул мне свою ладонь и в стремительном порыве, сметшим с моего лица намек на испуг я оказался на земле. — Вижу ты познакомилась с новыми питомцами Веры. — он сделал шаг в сторону и я смогла наконец увидеть его. Высокий и стройный, он был похож на Отца, но только моложе, подвижнее. В вытянутой руке он держал длинноствольный револьвер, блестящий, как зеркало, на солнце, он вернул его обратно в кобуру под мышку и обезоруживающе улыбнулся. Я немного обомлела, желая плакать и громко дышать одновременно. Я узнала Его. Узнала в нем того мужчину, что пришел в наш дом. Эти синие глаза, что смотрели на меня с усмешкой, вопросом, довольством — всем тем, что пугало меня ночью и оставляло пустое чувство надежды по утру. После того, что он сделал с моей семьей мне следовало его убить, но…я не чувствовала злости. Почему? Я стояла и смотрела на него, мое сердце в груди билось так же неистово, как в день нашей встречи. Он обошел труп в траве, у которого во лбу чернела глубокая дыра. — Она назвала их Ангелами.- насмешливо проговорил Джон, осматривая лежащее тело. Он пнул его ногой в бок и отошел. — Бесполезные создания, разве так выглядят ангелы? Их глаза пусты, они были полна греха, и так это не познали это… Переключив свое внимание вновь на меня, он оказался так близко, что я даже не поняла, как можно так пластично двигаться, точно змея в траве. Запредельно близко, я бы сказала даже греховно, ведь я чувствовала жар, что исходил от его открытой груди. — А ты подросла. — Он смотрел на мои волосы, сохранившие наивность детских завитков на концах, лицо сердечком всё же утратило былую мягкость черт, обозначив свои углы взросления, вот только глаза остались те же. Неужели он меня помнит? — всколыхнулось в моем сознании, но как это возможно? Я трепетала под его взглядом, замирая и краснея, думая, как нелепо сейчас выгляжу и краснея еще больше. Мы стояли посреди цветов, рядом с нами был труп неизвестного, и я не могла сдвинуться с места. — Мне следует вернуться. — только пролепетала я. Вдруг я услышала шорох позади себя, и чьи-то шаги, кто-то пробирался сквозь кусты и меня это пугало. Джон тоже услышал, но мне стоило быть осторожней. Верные должно быть услышали выстрел. Я устремилась обратно к поляне, поднимая выше подол платья, чтобы он не цеплялся за колючую траву. Быстрее бы вернуться, быстрей, чтобы никто не заметил, но тут я вспомнила, что не нашла саквояж Веры. Она рассердится и мне точно не избежать порки. Я кинулась к теплицам, не щадя свои ноги и платье, оборванное шитье меня уже не волновало, оно не спасет мне жизни. — Ну, где же он. — - нервничая, я металась из стороны в сторону, пока кто-то легонько не тронул мое плечо. Круто развернувшись я увидела ее, улыбчивую, нежную, милую. Веру. — Вот ты где! А Мы тебя потеряли. — она взяла меня за ладонь. — Но, мисс… ваш саквояж…- запротестовала я, но она не слушала, уводя меня в подлесок, что был в противоположной стороне от поляны. — Не беспокойся, моя милая Дина. — она ускорила шаг, и я почувствовала, словно уже не бегу за ней, наши ноги плывут по траве. Она обернулась, заглядывая доверительно в мои глаза. — Знаешь, я не говорила тебе…но я была такой же, молодая, наивная, вечно искала ответы. Столько людей вокруг, и все закрывали передо мной двери. — она крутанула меня вокруг себя и я не удержавшись, пошатнулась, но она ловко подхватила меня с лету, — Все только и делали, что отворачивались, я была полна надежд, но они не оправдались…я была сломлена, раздавлена, когда впервые встретила Отца. Он первый поверил в меня, первый вдохнул в меня жизнь, открыл мой свет. Ох…это было великолепно…в первый раз. — она зажмурилась довольно, продолжая кружить меня в своей мертвой хватке. — И я подумала, а что я делаю для своих людей? Верна ли я им, как они мне? - она свела брови строго, оставив круговерть реальности, где земля сменилась небом, а небо стало зеленой поляной. Я оглянулась, слыша эхо ее слов, кругом росли цветы с мой рост, а заяц с оленьими рогами проскакал у моих ног. - Я была слишком строга к тебе все это время, но поверь, Господь испытывал твою веру, я знаю! Теперь все твои страдания позади, путь Веры открыт тебе, как никогда прежде, ступи по нему, к Вратам Эдема, ступи к своему внутреннему свету! Внезапно густая зеленая пыльца слетает с ладони Веры, окутав всю меня мерцающим туманом, я начинаю задыхаться, одновременно теряя чувство веса своего тела, словно падаю сквозь поляну в самую толщу земли, а эхо следом настигало меня глубоким стаккато: — Блажь ждёт тебя!