Under skin and the flesh decay
Я разлагаюсь под кожей и плотью
help_yourself — ezekiel
Ночь выдалась крайне тихой. Прохожие растворились в пустоте, их не существовало. Жители улицы потерялись в суматошном дне, отдавая дань жизни туманному закату. На пустующем, мокром от недавнего дождя, асфальте отражались последние фиолетовые блики заката. Пахло сыростью и пылью — одна из главных частей запаха Лос-Анджелеса. На фоне блика одинокого молчаливого фонаря сверкающие сорняки выглядели устрашающе — их острые лепестки казались смертельными кинжалами, раскинувшимися на краю бетонного тротуара. Металл в руке гнетуще тянул вниз. Тишина улицы, днями пестрящая возгласами, криками и бранными восклицаниями, по волшебству чьей-то невидимой длани прикрыла губы. Казалось, что темные фигуры стояли вокруг, смотрели тяжелым, сопровождающим взглядом. Безликие духи мертвого переулка. Оборачиваться по сторонам не было необходимостью, но это его частый способ остаться в живых. Стоящая на краю проезжей части потертая и невзрачная машина подтверждала, что хозяин находился дома. Эта тачка была общей. Он имел дополнительные ключи. Хотя нет — «общего» у них нет. У него не было ничего своего. Путь с улицы до входной двери квартиры он преодолел ватными, но стальными от усталости и бесконечной тяжести ногами. Метаморфозы телесного состояния его не волновали. Подъезд так же был пуст: где же привычные хрипы за стенкой, громкий кашель и стуки по полу, топот быстрых ног и бесконечная ругань? Неужели он перестал что-либо слышать? Рука чувствовала холод железной рукоятки, как глыба льда, оставляющая на ладони расползающиеся морозные шрамы. Они соединялись с засохшей кровью на складках — он не успел отмыть до конца руки. На дверном замке виднелись очевидные трещины — замок был взломан грубым методом. Хватаясь за ручку, тело стало мертвенно-холодным. Пробежавшая мысль о конце заставила его вспомнить строчку Евангелия от Иоанна, услышанную им однажды: Приходящий свыше и есть выше всех, а сущий от земли земной и есть и говорит, как сущий от земли Облегченная версия девятьсот одиннадцатого* была его проклятием, холодный пот — предостережением, глаза — воспаленным гневом. Его рука толкнула сломанную дверь. Скромная по виду и масштабу студия находилась в полной темноте. Все до ужаса знакомое. Небольшое окно отражало лучи с улицы через препятствия цветов в горшках и стопок книг. Он остановился на пороге, понимая, что опоздал. Непозволительно надолго. В кресле сидел человек. Темнота окружала его густым одеялом, защищая от посторонних глаз. Через прорези тьмы виднелись очертания до боли знакомой макушки. Зеленые кудрявые волосы… Катсуки вскочил с места, мигом осознавая, что спал. Привидевшееся оказалось очередным сном его гнетущей злости. Учащенно дыша, озирался привычно по сторонам — он все там же. В одиночной камере анджеловской тюрьмы особого режима. Приподнявшись со скрипучей лежанки, представляющей собой железные прутья и тонкий матрас, Бакуго опустил ступни на голую плитку, ощущая, как пробежавшая дрожь по телу взбодрила его. Его не постригли — волосы проклято лезли в глаза, прилипая к вспотевшему лицу. Не было сил поправить прическу, его сердце все еще тряслось от привидевшегося сна прошедших воспоминаний, которые не желали исчезать. Его менталка представляла собой сбившийся ком остатков здравого сознания, мечущегося по узкой одиночной камере без окон. При воспоминания зеленых волос Катсуки понял, что окончательно сходит с ума. Но не из-за четырех стен, в которых угодил. Из-за того, что его проклятая память не сожгла то, что должна была давно. Если бы его посадили в камеру с кем-то, то на следующее утро увидели свежий труп. Его клетка четыре на пять имела только изношенную койку с мятым несвежим бельем, раковину с отметинами от бычков, престарелый унитаз и металлический стол, прикрепленный к стене. Не то, чтобы Катсуки надеялся на радушный прием и благоприятные условия заключения, но эта комната казалась редкостным дерьмом. Он даже не знал предварительного заключения суда — сколько ему гнить здесь? Исчисляется ли оно десятилетиями? Мысль казалась смешной — Катсуки не должен смиряться с положением, но мозг утверждал об обратном. Из небольшого окна пробивался искусственный свет тюремного коридора — лишь он позволял что-то видеть. Его внимание привлек звон ключей и тяжелый топот рабочих сапог — надзиратель шастал по коридору и стучал по железным дверям камер. Приближалось время всеобщего отдыха. Катсуки находился в тюрьме меньше суток, но отдаленным сознанием знал все привычки и режимы лагерей. Словно насильник, отсидевший не первый срок. Не было желания подниматься совсем, понимал, что если не подчиниться, пойдут в дело дубинки. Катсуки до них было по барабану — он успеет сломать несколько костей рук прежде чем его поймают прибежавшие тюремщики и отобьют до потери сознания. Было похер — он поднялся, дождался своего стука в дверь, скрипа открывающейся двери, и босыми ногами вышел. Заставлял и истязал мозг ни о чем не думать. Но, напротив, мысли лезли как ужаленные. Зеленая макушка преследовала его везде, вплоть до осязаемости на подушечках пальцев. В такие моменты его руки становились грязными от крови — удары кулаками по стене не шли ни в какое сравнение с болью в голове. Он не должен думать, иначе окончательно сойдет с ума от собственной ебанутости. Оранжевый пестрел в глазах — его было слишком много на квадратный метр. Ненависть к этому цвету возросла. Затерявшись в толпе таких же заключенных, как и он, устроил руки в карманах комбеза. Они прошли под надзором толстого и коренастого охранника через несколько решетчатых ворот, разделявших камерные блоки, и попали в общее помещение с дюжиной железных столов. Оранжевый перевешивал серый блевотный цвет стен — его блочная группа пришла одна из последних. Путей отступления только два — откуда он вышел и железные ворота, ведущие на улицу, огороженную такой же железной сеткой. Им дали небольшую свободу на ближайший час — как же нелепо это звучало. Катсуки собирался отсидеться в отдаленном краю и не привлекать к себе лишнего внимания, но этого не произошло — его появление ознаменовали великим прибытием Моисея. Шигараки ждал его. Из центра помещения в него вперились мутные алые глаза, молчаливо оглядывая. В тюрьме царили свои правила, и никто не скажет, что главные тут — надзиратели. Катсуки никогда не боялся такую серую крысу, как Шигараки, и его попытки выглядеть устрашающе на фоне нескольких амбалов рядом, напоминавших роботизированные мясные туши, были для него лютейшим посмешищем. Эти правила игры он запомнил уже давно — подойдя к Шигараки, не надейся на хороший прием. Но в отношении Бакуго всегда были поблажки, он их называл «всратым дружелюбием». Дружелюбие для Шигараки — не убить в первые минуты разговора. А всратое дружелюбие — попытки заставить Катсуки бояться. Он знал, что шаг в тюрьму — и о нем узнают все недоброжелатели. Включая Шигараки и тех, кого посадил Бакуго косвенным путем. Не факт, что его оставят в покое в первый же день или после, но в его силах было обжаловать обвинение. Вспоминая зеленую макушку, его мозг действовал собственной волей. Если его судьбой предначертано сгнить в тюрьме или помереть от ножа в печени, он отправит вместе с собой как можно больше ненавистников. Шигараки в первую очередь. Этот гад продолжал пялиться на него, как же бесит. Ждал, когда Бакуго сам подойдет к нему, много чести. Пусть только попробуют его амбалы подойти, Катсуки не посмотрит на их комплектацию. Поэтому Шигараки и медлил, хвалебная гордыня никуда не делась. Из глаз тверже вылетало желание раскромсать блондина на части. Периферическое зрение его никогда не подводило. Постепенно люди толпились около парня, окружая образовавшимся полукольцом. Как загнанный зверь в стаде, решили взять численным преимуществом и общим недружелюбием. Шигараки, естественно, все это спланировал изначально. За столько лет Шигараки не поменялся, и Бакуго с болезненным укором заметил за собой то же самое, сколько бы ни оправдывался. — Не ожидал увидеть тебя здесь, Бакуго, — приторно растягивая гласные, Шигараки наслаждался всем своим мерзким нутром. Лениво лежащая голова на согнутой руке отражала его невозмутимость, но Катсуки нажрался столько лживого говна, что на пререкания и сарказм не было желания. — Хватит пиздеть, — бросил парень, приблизившись к столу Шигараки. Чертова толпа облипла вокруг как безликая масса духов, похожая на облик его недавнего сна. При упоминании кошмара зачесались руки, Катсуки сильнее сжал кулаки в карманах. — Тюрьма не научила адекватно разговаривать? — Не волнуйся, она научит правильно себя вести, — хриплый голос продолжал издеваться. Двое крепких темнокожих заключенных по сторонам от Шигараки направились в сторону блондина. Этот недомерок любил окружать себя охраной, не вызывая уважения со стороны Бакуго. Он это делал не в целях безопасности, а для желания казаться устрашающе. — Мы научим. Катсуки прикинул несколько вариантов: охранники либо наблюдают за всем зрелищем и готовы в случае чего пресечь драку, либо отсутствуют совсем. Второй вариант казался адекватнее и безопаснее для Шигараки, даже в условиях заключения его влияние не исчезло, а, напротив, возросло за счет количества людей. Неравнодушных к нему, к Бакуго, готовые за деньги сгрызть до внутренностей. Скорее всего, ими управлял страх не оказаться на его месте. Амбалы приближались медленно, а толпа зевак замкнула пространство в кольцо, ожидая долгожданного зрелища растерзания жертвы. Ненависть управляла и будет управлять людьми, какие бы оправдания в благодетели они не высказывали. У них только два состояния — наслаждением зрелищем и страх быть в его центре. Бакуго вытащил руки из карманов и принял стойку. В руках у них не было оружия, но неизвестно, что они прячут в карманах. — Томура, я разочарован тобой. Бакуго встал как вкопанный, услышав произнесенные спокойным тоном слова. Амбалы остановились — для них этот голос тоже был знаком. На миг лицо Шигараки преобразилось: мимолетное удивление сменилось раздражением. Конечно, отвлекли от такого веселого мероприятия по избиению двое на одного в значительном весовом преимуществе. — Ты до сих пор не научился решать вопросы своими руками. В толпе проплывал силуэт, как оранжевое домино в куче такого же оранжевого. Его никто не удерживал и не показывал свое недовольство, лишь отодвигались, когда следовало. Толпа словно стояла под гипнозом управляемой руки, пробивающей себе путь к эпицентру. Встречать Даби так часто Бакуго не стремился и не хотел в принципе, но то, что он оказался в то же время и в том же месте с ним было четко запланировано. Катсуки понимал, что упекли его сюда не из-за Токоями с его недо-угрозами под лютейшим страхом. Подозрения упали на Шигараки, с его желанием поквитаться с Бакуго за все свои неудачи, но и эта версия превратилась в прах, пеплом расстилаясь по полу. Та ночная встреча в переулке еще раз доказала, что вся хрень, которая творится сейчас, неспроста. Бакуго начал чувствовать, как гнев подкатывает к горлу. — Какого хрена, Даби? — недовольно бросил Шигараки, приказывая своей охране подойти обратно к себе. Что, месть отошла на второй план? — подумал Катсуки. Или это на случай защиты от Даби? — Ты должен решать дела на свободе. Только попробуй сказать, что все бросил к чертям. — Меня поймали как слепого котенка, — разводя руками, произнес Даби в сокрушительном тоне. Шигараки не поверит в такую откровенную ложь. — В этом маленьком городке, Спринг-сити, тяжело спрятаться. — Ты мне мозги решил напудрить? — для всех Катсуки перешел на второй план. Но он стоял на месте — прочесть замысел в фигуре Даби было нельзя. Он никогда не показывал наружу то, что вертелось в хладнокровной и расчетливой голове. — Был уговор: пока я все заминаю, ты избавляешься от мусора. Под «мусором» он подразумевал избавление от негодных? Возможно, «мусором» считали Токоями, и Даби, принявший на себя роль чистильщика, избавился от него, когда возникла возможность. Но в тот вечер нельзя было сказать, что Даби пришел зачищать своих прошлых помощников по делу — возникало тревожное ощущение, что Даби следил за ним, а Токоями был лишь поводом для встречи. Даби находился от него в нескольких шагах, оранжевый комбинезон был не до конца застегнут, рукава согнуты. Тогда Бакуго увидел, насколько хуево Даби выглядит. Обугленная, практически темная, кожа пятнами шла от ладони наверх, правая рука практически вся была в ужасных ожогах. Старые татуировки меркли в сравнении с остальным апокалипсисом, показывая слабые очертания черной краски. Татуированное лицо исполосовали въевшиеся царапины и порезы, они почернели от засохшей крови. Даби стоял каменным изваянием, прямая спина не показывала ни единую толику боли, которую он, со стопроцентной вероятностью, сейчас ощущал. Расстегнутый до солнечного сплетения комбинезон открывал вид на такую же темную кожу, а на шее висел крест. То, что Даби может быть католиком, не складывалось в голове. А вот крест с красным ободом и массивной цепью был слишком знаком, чтобы считать это случайностью. — Откуда это у тебя? — оказавшись за секунду рядом с Даби, Бакуго схватил его за воротник и указал на церковное украшение. Даби не испугался его резкости. Его глаза горели торжеством — он сделал это специально. Знал, что Бакуго так отреагирует на предмет. Смотря на него сверху вниз из-за разницы в возрасте, впитывал его гневную и губительную решимость как вампир. — Кей, а ведь ты так до сих пор и не отпустил. Он ненавидел старое прозвище. Ненавидел, когда его обводят вокруг пальца. Ненавидел, когда оказываются впереди и делают его проигравшим. Ненавидел человека с непредсказуемыми правилами игры, которым подчинялся. Ненавидел вскипающую до сердца ненависть, которую, казалось, давно обуял. И Даби знает это как никто другой. — Отвечай, ублюдок, я из-за тебя загремел сюда! — с силой встряхивая его, прошипел Бакуго, не замечая на лице Даби малейших изменений. — Теперь я понял, в чем вы похожи, — его губы растянулись в улыбке. Бакуго нахмурился, не понимая, о чем идет речь. — В вас есть исключительная черта характера — обвинять. Ты будешь удивлен, но твой Мидория винил меня в том же. Бакуго оттолкнул Даби, отходя на несколько шагов назад. В голове напружинились нервы — какого черта он сейчас сказал? — Мы мило поболтали с твоим другом, — видя замешательство на лице блондина, продолжал Даби. Сильнее вбивая гвозди в голову. — Найти такого отчаявшегося в жизни человека мог лишь ты. Пытался казаться на его фоне сильнее? Ведь ты такой же — продолжаешь совершать старые ошибки. Помнишь, к чему это привело? Казалось, что ему снесли мозги. Треснула защелка на разлетевшемся месиве его черепной коробки. Даби добился того, что вкладывал в свои слова. Ненависть перелилась через края, глаза затуманились приливом адреналина. Он накинулся на Даби, занося кулак со всей злобой в лицо, мечтая разнести его по полу со своей ужасной полуулыбкой. Бесповоротное действие с окончательным отсутствием самоконтроля — Даби взращивал его гнев все прошлые годы, и сделал это снова. Бакуго преследовало собственное бессилие, и эти эмоции направлены в себя. Разрывая в который раз. Даби успешно отступил в сторону — занесенный кулак пронесся рядом со скулой. Бакуго не стал медлить, стремительно развернулся и набросился снова, целясь в солнечное сплетение, открытое для удара. Даби перехватил его руку — поздно. Левая устремилась в цель, но Даби успел закрыть слабое место предплечьем. Его заносчивая прямая спина сгорбилась — он попал прямо в свежую обугленную кожу. Улыбка Даби скривилась. Бакуго не даст ему ни секунды передышки, посылая в его сторону очередные бешеные удары. Из-за открытых ран скорость Даби снизилась, но смог парировать атаки. Показалась брешь в его защите, опущенная рука, которую Даби на секунду посмел убрать от тела. Бакуго занес очередной хук. Промелькнула мысль — Даби не мог так легкомысленно сдаться. Эта мысль опоздала — отвлекающий маневр сработал — Даби уклонился и, выпрямившись, ударил ногой в самую болезненную зону. Резкая боль обезоружила его, Бакуго на миг замер, но этот миг и был поражением. Его ударили под дых, вынося наружу воздух, и сильно треснули по подбородку. Босые ноги не смогли удержать равновесие и, поскользнувшись, он упал на пол. Даби стоял на ногах и тяжело дышал. Грудная клетка с хрипом отпускалась и вдыхала — его крепко измотали. Казалось, даже Даби не ожидал такого от себя. Он быстро натянул маску победителя, человека, который изначально предрекал такой исход. — И ты пытаешься меня переубедить, что изменился, Кей? На губах привкус железа. Тело адски ломит — дрожащими руками поднимается. Он не закончил. Ноги не держали — проклятая рана снова открылась, как в том переулке. Сука, его тело слишком часто становилось бессильным. Но сдаваться просто так он презирал сильнее. Поначалу он не слышал тяжелый и быстрый топот сапог — надзиратели все-таки решили проведать заключенных. Катсуки очнулся только когда увидел перед собой одного из них, с электрошокером наперевес. Даби таинственно исчез из виду, в этой арене Бакуго остался один. Словно он самому себе наносил тяжелые удары. Охранники разбираться не стали — он ощутил резкий заряд электрошокером по всему телу. Содрогаясь, Катсуки упал на колени, но последний заряд в шею вынес его полностью в бессознательное. ***Bout time someone took my place
Уже пора кому-то занять моё место
In this time I met myself
В это время я познал себя
— Это место нам как-то поможет? — Городская библиотека это одно из тех мест, где можно найти нужную информацию, — ответил Мидория. — А нам нужна хоть какая-то и в кратчайшие сроки. Городская библиотека Лос-Анджелеса, представляющая собой белое каменное здание в египетском стиле, было окружено небольшими садами с невысокими кустарниками и сочного вида газоном. Видимо, он поливался утренней росой феями-ангелами и стригся ежедневно по соблюдении строгих правил. Длинный парапет вел ко входу в библиотеку, встречающий посетителей двумя строгими статуями по бокам. Искрящая на утреннем солнце архитектура наконечника мини-пирамиды как вершины библиотеки определенно выдавала кражу идеи у склепов египетских фараонов. Казалось, вместо книг можно было получить старинные археологические статуэтки, драгоценности и высохшие кости. Изуку никогда прежде не посещал центральную библиотеку, но лишь ее вид придавал толику уверенности. — Шинсо обещал порыться в своих недо-товарищах, как я правильно понял, — сказал Шото, щурясь от яркого солнечного света и прикрывая глаза бейсболкой. — Я верю, что он сможет помочь, — задумчиво произнес Мидория, открывая массивную дверь. — Но оставаться в стороне я не могу. — Думаешь, в библиотеке будет информация по Хакамате или Бакуго? — Шото настроен скептически. — Я хочу в это верить. При входе они попали в огромный полукруглый коридор с высокими потолками, объятые мелкой мозаикой. На стенах запечатлелась роспись в стиле эпохи Возрождения, переносящая в самый расцвет создания Америки в прошлые столетия. Висящие на потолках огромные хрустальные люстры освещали коридор ярче солнца, который в попытках затмить искусство еле пробивался в окна. Восхитившись силой этого места, Изуку чуть не забыл, ради чего пришел сюда. Нашел табличку, которая вела в сектор с цифровой базой данных, и жестом позвал Шото идти туда же. Тяжелый взгляд парня выводил наружу внутреннюю усталость, Изуку не казался лучше. Половину ночи они просидели в кафе за обсуждением общего плана, а вторую половину — в пути к Лос-Анджелесу. За рулем сидел Тодороки, машину он одолжил у своей сестры, без его инициативы пришлось бы ехать на попутках. Шинсо успел подремать за всю дорогу, а Мидория не сомкнул глаз. В моменты крайнего стресса его нейроны отключали потребность во сне, еде или в чем-либо другом, сосредотачиваясь полностью на мыслях. Если бы не Шото и его монотонная Импала* по радио, его мысли съели бы мозг. — Шото, ты знал, что похож на характерного фаната Импалы? — разговоры позволяли ненадолго прийти в себя. Тодороки, не отвлекаясь от дороги, не понял вопроса и немного убавил музыку. — В каком смысле? — Я так и представлял фанатов Импалы — форд нулевых годов, черная водолазка, длинные волосы и холодный взгляд, скрывающий болезненную скорбь внутри. Шото нахмурил брови — он всегда так делал, когда не понимал, что Мидория имеет в виду. — Во-первых, машина не моя, — скептицизм парня был таким густым, хоть разрезай воздух как вату. — Во-вторых, у меня не длинные волосы, а насчет болезненной скорби — это можно сказать и про тебя тоже. Тодороки посмотрел на Изуку с видом, что знает обо всем, что грызет его изнутри. Или это выдало отображение на боковом стекле пассажирского, искривленное стучащими каплями. Понимал, что поток слов был лишь способом закрыться глубже. — Я не фанат альтернативы, — уклончиво ответил Изуку, нервно теребя сережку на ухе. Задевая край оставшегося куска ушной мочки, который ему отрезали пулей. Странные воспоминания всплыли очередной раз — парень увеличил громкость музыки до такой степени, чтобы не потревожить сон Хитоши на задних сидениях. — Я предпочитаю старье по типу Аббы. — Если проводить характеристики, то слушающим старую музыку людям уже далеко за сорок, они работают на нелюбимой работе, пьют по вечерам пиво или бурбон, имеют несколько детей и не знают для чего жить. — Странная аллегория, — хмыкнул Мидория, удивляясь своеобразной фантазии. — И точно не подходит под меня. — Значит исключение. В моментах ледяная глыба по имени Шото Тодороки сбрасывала напускное равнодушие и теплела. Таяли его эмоции очень редко и только в диалогах, вызванных обсуждением нелогичных воображений. Изуку всегда замечал даже слабые изменения настроения парня, и в такие моменты тешился собственным самодовольством. Сейчас чувствовал вину. — Но все-таки я был прав: ты фанат Импалы. Секция информационной базы данных достигала размера коридора, но уступала по скромности. Вдоль стен бесконечным потоком велись высокие полки с книгами, журналами, научной литературой, а посередине комнаты ровным квадратом расположились широкие столы с компьютерами. Стоящие на деревянных парапетах лампы были выключены, свет исходил из огромных, до потолка, окон с тонкими рамами. Кроме заведующего секцией и их двоих никого не было. Даже занудный умник не станет ломиться в библиотеку в семь утра — подумал Изуку, присаживаясь к одному из пустых компьютеров. — Это точно библиотека? — прыснул Шото, присаживаясь за соседний стол. — Выглядит как музей. — Точно, музей забытых воспоминаний, — меланхолично высказался Изуку, вперившись в ожидании в экран загрузки. — Может, и мы сюда попадем. — Ага, только если совершим что-то выдающееся. Обычные люди сюда точно не попадут. И не попадут никуда. — Ты считаешь себя обычным? — спросил Мидория, выгибая бровь. — Уж кто-кто, а ты вправе считаться выдающимся. Шото прыснул громче. — Если это из-за волос, то ты кретин. Дождавшись прогрузки компьютера, Изуку сразу открыл базу данных и вбил инициалы. Поисковик на имя Катсуки Бакуго не выдал ничего. Это заставило Мидорию сильно напрячься. Никакой информации — ни адрес, ни контакты, ни место работы или учебы, ни фотографий. Человека не существовало в базе данных и, получается, в реальности тоже. Парень отбросил голос — нет, что-то тут не так. Попытался поменять буквы в имени и фамилии, но и это не дало результатов. Есть ли у Бакуго второе имя? Изуку не знал. Под каким именем он числился в университете Либерти и обучается в Юуэй? Изуку не знал тоже. Казалось, если ковырнуть глубже, окажется, что он был для Бакуго совершенно чужим. Мидория не хотел думать об этом и всячески отвергал такие доводы. А если и так, то верить в них он не собирался. В голове всплывали противные мысли — а говорил ли Изуку всю правду? Утверждать трудно — до подступающей тошноты неприятно вдвойне. Очистив строку поиска до боли знакомыми инициалами, парень вбил фамилию Хакамата. В поисковике спустя долгую загрузку, до того приводящую в неприятное нетерпение, показались две записи — новостные ленты. Обрадовавшись хоть какой-то информацией, Изуку нажал на первую ссылку, датированной… Седьмым июня. Внутри все похолодело. Эта дата как проклятие, которое не отпускает, пока не сойдешь с ума окончательно. Фотография Сецуны, которую ребята нашли в инвентарной, тоже была от седьмого июня, за день до кончины подруги. Если кто-то скажет, что символичной даты проклятий и смерти нет, Изуку приведет все доказательства обратного. Внезапный морок обуздал тело, оно сопротивлялось желанию прочесть заголовок новости. Мидория боялся, что может наступить после этого, и ожидал изменения с тревогой. Заголовок пестрел ярче золота, и затуманенным разумом он смог прочесть его: Ночью на седьмое июня произошел взрыв, разрушивший старинную церковь Святого Георгия… Взрыв? Кто мог подорвать католическую церковь? Или это была случайность? Изуку продолжал читать: Старинная церковь имени Святого Георгия, построенная в середине восемнадцатого века, была культурным наследием Лос-Анджелеса. В районе Лейквуд ночью с шестое на седьмое июня послышался резкий грохот, по словам местных жителей. Впоследствии этим шумом оказался сильный взрыв, разрушивший церковь практически до основания. К счастью, обошлось без жертв и раненых. Согласно экспертизе следствия, взрыв произошел из-за зажигательной смеси, сделанной вручную из подручных средств. Виновных поймать не удалось, розыскной деятельностью продолжает заниматься полиция. Местные жители со скорбью вспоминают любимую районную церковь, в особенности из-за уважаемого пастора Т. Хакаматы. Прокомментировать происшествие, к сожалению, ему не удалось. Так значит, Хакамата был священником? Как так произошло, что Бакуго был знаком с кем-то настолько религиозным? Если здесь присутствовала почва ненависти, поверить в это гораздо легче. Но не правильнее. В этой загадке существовало нечто хуже ненависти, и сильнее. Изуку чувствовал это. Открыв карту Лос-Анджелеса, нашел район Лейквуд. Юго-восточная часть города, между северным Бэллфлауэром и Сингал-Хиллом. Этот огромный район был не самым примечательным местом и, если судить по сводке самых криминальных районов города, Лейквуд занимал третье место, уступая Дауни и Саут-гейт с их гончими* и бандами мексиканцев. Он прошарил район и нашел злополучную церковь. На пересечении Кендлвуд и Пэнтстон-стрит. Круг поиска сузился в несколько раз, и Изуку хотел даже обрадоваться. Но какой шанс, что Хамаката проживал рядом с церковью? Разыскать его место жительства не представляется возможным, если полиция уже не раздобыла всю информацию. Крепкий моральный дух начал разрушаться, и даже те крохи паззла ничего не дали. Он нажал на вторую ссылку и попал на сайт какого-то университета в Линкольне, штате Небраска. Так далеко от Калифорнии — удивился Изуку. Практически в другой части страны. На сайте была размещена статья под названием:История зарождения религии. Мир глазами бога или глаза бога в людях
Автор — Т.А. Хакамата. Видимо, он преподавал в вузе Линкольна, но каким образом очутился в Лос-Анджелесе? Какими судьбами преподаватель стал пастором в скромной церкви не самого хорошего района города? Казалось, Изуку не находит разгадки, а запутывается сильнее. — Нашел что-нибудь? — послышался голос Тодороки с левого уха. Изуку, вздрогнув, кивнул и вкратце описал то, что удалось выяснить. Шото, покачиваясь на кресле, глубоко задумался. — Церковь, статья, Лейквуд, подрыв, — перечислял он озвученные слова зеленоволосого. Тот утвердительно кивал головой, разглядывая его задумчивый вид. — Все это должно связывать определенная цепочка. Но если это все, что мы смогли найти, советую поехать к церкви и расспросить местных жителей. Скорее всего они знали Хакамату и то, где он мог жить. — Ты прав, — очередной кивок зеленой головы подтвердил доводы Тодороки. Изуку поднялся с места, позволив себе кроткую улыбку. — Кажется, мы на верном пути. По пути к выходу из библиотеки Мидория включил свое очень знакомое занудство — постоянно бормотал под нос, поднеся большой палец к губам. В последнее время прежнего Изуку тяжело было отыскать в складках мешковатой одежды, впалых глаз и глубокой отсекающей прострации. — Если покопаться глубже на сайте университета, можно раздобыть больше данных, — тараторил он. Тодороки смотрел на его опущенную голову и позволил себе усмехнуться. Позволил на секунду небольшую легкость. — А если поискать в базе данных Линкольна? Нет, она не может находиться в открытом доступе — если только в государственных структурах, но туда не добраться. А до Линкольна ехать далеко, это не вариант. Надо было взять копию статьи, но название я уже запомнил, нетрудно будет отыскать в общей сети. Если… Монотонный монолог прервал телефонный звонок. Вздрогнув очередной раз за утро, Изуку достал телефон и вперился в экран. — Да, Хит, что-то нашел? — обеспокоенно и с некоторой долей требовательности спросил Изуку, останавливаясь. Тодороки встал рядом и напряг уши, благо, что динамик телефона позволял услышать собеседника. — Не особо, но кое-что есть, — хрипло ответили в трубку. Гул машин на заднем фоне оповещал о том, что Шинсо находился рядом с широким шоссе, по типу Сан-Диего, где они его и оставили. — На свободе сейчас лишь пара человек, и то люди, которые косвенно работали на Шигараки. К сожалению, место жительства Бакуго они не сказали… — Мы узнали примерное местоположение Хакаматы, — прервал его Мидория. Ему не терпелось рассказать про свою находку. — Это район Лейквуд, церковь святого Георгия. Ничего о ней не знаешь? — Лейквуд? — уточнил Хитоши, и его голос стал тверже. — Этот район мне знаком — мы очень часто проводили рейды с Даби именно в Лейквуде. Скорее всего, этот район принадлежал Шигараки, или в будущих перспективах должен был быть им. Слушай, Мидория… — Мы с Шото собираемся поехать туда. Где мы можем тебя забрать? — снова оторвал Изуку. Шото понимал, что Шинсо хотел сообщить важную новость, а нетерпение зеленоволосого сейчас не к месту. Но прерывать их беседу он не хотел. — Я доберусь сам. У меня есть инфа похуже. — Какая? — немного помолчав, спросил Мидория. Прежний, тот самый Мидория, любитель бубнежа, исчез за мгновение, возвращая новую версию человека. Намного старше. Шото на миг пожалел о такой перемене. — Бакуго сидит в тюрьме Лос-Анджелеса, — Хитоши пытался правильно подобрать слова. — Вместе с Даби. И Шигараки. И со всеми остальными его людьми. Я боюсь, их посадили в один корпус. Тогда все очень хуево. Мидория молчал. Невидимые глаза смотрели вперед, полностью погрузившись в себя. Тодороки вдруг почудилось что-то неправильное, как тогда, в полицейском участке, когда он нашел парня в туалете. Выхватив телефон из не сопротивлявшейся руки, Шото сказал Шинсо встретиться на улице Пэнтстон-стрит и сбросил трубку. Лицо Мидории побелело — Тодороки боялся, что скоро появится недобрый намек на ломку. Его рука слегка дотронулась до пальцев Изуку, а через секунду сильно сжала. Парень, выплыв наконец из забвения, странно посмотрел на него. Красные веки потяжелели. Видимо, не заметил, как Шото забрал у него из рук телефон. — Те таблетки, — твердо и одновременно тихо сказал Шото. — Они у тебя? Мидория еле кивнул, сжимая губы в тонкую полоску. Доставая их из карманов, он долго смотрел на них, словно прожигал дыру. И, непонятно по каким причинам, протянул Тодороки. На такой же непонятливый взгляд Изуку с надеждой ответил: — Пусть они останутся у тебя. — Зачем? — спросил парень, но таблетки взял. — А если меня не будет рядом? Они нужны тебе… — Нужно отвыкать от таблеток, — дернув плечами, ответил Мидория. Легко, будто говорил об обыденных вещах, а не о предмете, от которого буквально зависела жизнь. — Мне так будет намного проще. Поверь мне, Шото. Долго всматриваясь в название препарата, он ничего не ответил. Ни опровергнул нелепые слова зеленоволосого, ни согласился с ними. Молча положил себе в карман, подвергая себя слишком большой ответственности. Другая рука продолжала держать Изуку за пальцы. ***It’s a broke life in a cell
Это жалкая жизнь в камере
Stay in, don’t help yourself
Не выходи, не помогай себе
В камеру ворвались несколько человек. В кромешной черноте уловить очертания тел было трудно, а силу, с которой его противящееся тело хватали и выносили, можно было вычислить. Огромные, жесткие лапы — несомненно, те самые здоровенные амбалы. Как они уместились в такой узкой камере, невозможно было вообразить. В висках гремел колокол, тело продолжало ломить от двойной дозы электрошокера. Он помнил отрывки — его так же взяли и, как мешок, кинули обратно в камеру, не забыв запереть дверь и закрыть окно с решеткой, единственный источник света и транслятор внешнего короткого мира. Сколько он провалялся в бессознательном тоже не мог вспомнить — разбудили его только сейчас. Его руки заломили так сильно, что, казалось, хрустнули суставы. Ноги волочились по полу, он останавливал похитителей, но две пары мышц в виде рук были гораздо сильнее. Схватив за волосы, его голову впечатали в стену коридора. Все полетело кругом, пол смешался с потолком в вихре туманности и боли. В глаз затекла жидкость, она сильно щипала — видимо, из головы полилась кровь. В коридоре было темно, совершенно. И очень тихо. Из всех звуков, которые были слышны, отчетливо отливал его хрип и тяжелые, торопливые шаги амбалов, несущиеся непонятно куда. Снова чувство, что его волочат мешком, возникло внутри. Он снова проявил упорство сопротивления. Теперь черед настиг скулы — гудящая голова завопила в разы. Он не знал, сколько по времени его тащили в неизвестное для него место в тюрьме — казалось, бесконечность. Почему им до сих пор не попался ни один надзиратель, было предсказуемо — еще раз, главные в тюрьме не охранники, и на их помощь не стоило рассчитывать. Его опустили на ледяной пол. Не опустили, звучит слишком вычурно и благородно. Кинули, бросили, швырнули с силой, гораздо превышающей его. Сопротивление давалось с трудом, его попросту не было — было несравнимо тяжело от этого. То, что он не мог дать отпор, выводило из себя сильнее, ежели бы его начали избивать до смерти в злополучной камере. И лежать вот так, на полу, как мокрая забитая псина, было хуже смерти. Ему не дали минуты продыху — его волосы стали для них объектом вожделения и подражания. Как то, что можно с легкостью использовать в своих целях. Схватив за них в очередной раз, его заставили поднять голову. Он поморщился одним глазом от яркого света — другой был залит кровью и не открывался. Тени окружали его со всех сторон, туманные очертания прыгали как солнечные зайчики, пока одно из лиц не приблизилось к нему непозволительно близко, обдавая одновременно плохим запахом изо рта, духами, странным образом оказавшиеся в тюрьме, и пепел. Проклятый запах пепла обволакивал ноздри, хотелось чихнуть от назойливого запаха, но его волосы держали так крепко, словно стремились снять скальп. Заживо. Оказавшийся нож в руке человека с запахом оправдал его прошлую мысль. — Столько времени, проведенные в тюрьме, заставили меня понять одну мысль, — его руки заломили, опять. Он подумал — еще хруст, и можно попрощаться с руками навсегда. Нож вертелся около глаза, как маятник, туда сюда, блики моргающего света неприятно редели. — Как же я хотел поквитаться с тобой. Очень, очень давно. Когда ты, как трус, сбежал от нас, предал наши идеи и все, что связывало нас одной большой семьей. Я желал тебе смерти все это время, мечтал, когда ты двинешь копытами. Но ты до сих пор оказывался в живых. Тебя не убили в твоем загаженном универе, я был взбешен. Ты остался в живых, когда ты и твой дружок улетели в кювет. Я был зол. Ты выжил в моем подвале, и я был расстроен. Но сейчас… Его волосы переложили к другому. Рука неприятного собеседника не доходила по силе с прежней, но длинные пальцы хватали с безудержным потенциалом. Нож поднесли слишком близко к глазу. Казалось, один миллиметр, и его зрачок разрежут пополам. Хладнокровно и безжалостно. Нож прошел выше. Он почувствовал, как голова ослабевает от хватки и падает вниз. Успевая подставить руки, чтобы не встретиться лицом с полом, он не понял поначалу, что произошло. Только когда рядом с ним бросили русые локоны, он осознал причину легкости головы. Охапка густых волос лежала рядом с ним, в некоторых местах обагренная алой жидкостью. Не в такой обстановке он собирался постричься. — Сейчас я понял, что испытываю к тебе не только ненависть, — его снова используют как мешок мусора. Ненавидеть может не только один человек. Ненависть тоже расплывалась по его венам, отравляя одновременно хозяина тела. — Я считаю, что все те испытания, которые пришли в мою жизнь по твоей вине, были судьбой. Судьбой встретиться с тобой в тюрьме, в последний раз. И это… Он похлопал тупой стороной ножа по открытой ключице. Из комбинезона, как он понял, виднелась обвитая вокруг руки и шеи змея, признак принадлежности к нему. К его чертовой семье, которой никогда не существовало. — Это должно исчезнуть с твоего тела. Ты никогда не был и впредь не будешь частью нашей семьи. Он должен преодолеть адскую боль. Должен встать и выбить всю спесь с человека, который слишком выделывается. Схватить нож и полоснуть ему по лицу, и ниже, куда смогут ударить ослабевшие руки. Он был так близко, и шанс на успех казался таким правильным, таким надежным… Над ним присела другая тень, прежний запах пепла ушел назад. Теперешний собеседник не издавал никакого запаха. Его внимательно осматривали, наблюдали за действиями, не спешили. Видели, как дрожало тело и словно чувствовали его порывы поквитаться с ними за предоставленную злобную боль, которую он не выносил. На его плечо положили руку, слегка надавливая. Такой жест предназначался для приятелей, друзей, желающих поддержать в трудную минуту. Но никто из присутствующих таковыми для него не являлся. И тогда он ощутил неприятный запах, ужасный, пробирающей до костей. Запах жженой кожи. Его притянули к стене, прижимая. Снова эти руки, стальные зажимы по обеим сторонам. Самый ужасный человек на свете приподнял его голову, внимательно вглядываясь в лицо. В ответ ему блеснул красный глаз, вперившийся в лицо напротив с гневом, каким только мог выудить из себя. В ответ ему натянули блядскую улыбку. Это не мог быть самый ужасный человек на свете, поскольку человеком попросту не являлся. — Ты должен усвоить урок, Кей. Блядская кличка выводило до чертиков. Ненависть накалилась в такую силу, что перелилась в отчаяние. В следующий момент его тело обожгло словно лавой. Лезвие прожигало кожу, горели следы, оставляемые наконечником. Его тело извивалось, но несколько ударов в лицо и горло убавили его пыл, а голова продолжала впитывать агонию. Его тело, ту часть, где пробегала змея, исполосовали царапинами, оранжевый комбинезон уже давно стал красным. Боль стала такой невыносимой, что попросту прекратилась. Тело отказывалось возвращать чувства, закрывая от шока все болевые пороги окончательно. Он понимал, что если не заставит себя вскочить и ударить, хоть кого-то, в какую-либо часть тела, то может спокойно сдаваться судьбе. Но даже сейчас, находясь в самом ужасном своем воплощении, послал судьбу нахер. Он смог почувствовать свои ноги. Колено полетело в противника — конечно, все это заметили и толкнули к стене. Его перестали кромсать как мясо, но он этого даже не осознал. Его лицо обдали слабым ветерком, голову мягко накрыли рукой и прижали к себе, как ребенка. Его истерзали не глубоко, кровь текла, но раны не были смертельными. Находясь в объятиях человека с жженой кожей, он жалел, что не сдох.