Чужие жизни

POV Рихард Я приоткрыл окно машины. В этом не было надобности — ночи в Германии холодные, — но мне хотелось свежего воздуха. Сделать этот долгожданный вдох и почувствовать себя свободным. Я даже не стал загрязнять воцарившуюся горьковатую прохладу запахом сигарет. Флаке, Оливер, Пауль, Шнайдер — весь Раммштайн остался за моей спиной. Можно упаковать воспоминания в чемодан и бросить куда-нибудь в кладовую, чтобы вновь вытащить на свет через десяток лет и с наслаждением проиграть, как старую грампластинку. Тилль поступил жестоко, но вот парадокс — во мне теплилась благодарность. Он умер — и развязалось множество ненужных узлов, державших меня в Германии, в Берлине, в нашей группе. Он воскрес — и остатки хаоса растворились. Линдеманн указал мне верную дорогу и милостиво позволял по ней идти. Кажется, я чувствовал себя счастливым. Только микротрещинка — складка между нахмуренных бровей — немного искажала моё счастье. На сердце было неспокойно из-за стычки с Тиллем перед уходом. Но он не должен злиться на меня, ведь я освободил нас. Угостил другого человека ровно таким кусочком нашей тайны, чтобы дальше существовать спокойно, не чувствуя стыда и угрызений совести. Тилль видел в этом предательство. По большому счёту, для вокалиста не существовало других людей, кроме него самого. Линдеманну нет и не было равных. Коллеги, приятели, любовницы — все они здесь, на земле. А я, на свою беду, застрял где-то в стратосфере, поглощая радиацию, излучаемую Линдеманном. И я согласен оставаться здесь вечно. Мелькнул отель, входные двери, лифт, впереди маяком манили цифры моего номера. Это была дверь в новую жизнь. — Получилось дольше, чем я планировал, извини, — внутри почему-то было темно. Номер захлопнул пасть за моей спиной, и я на ощупь нашёл выключатель. — Тилль, ты спишь? Нет ответа. Я прошёл дальше, бросил взгляд на кровать и на диван. Никого. — Тилль! — вокалиста не было ни на балконе, ни в ванной. — Тилль! Ни единого шороха. В глупом порыве отчаяния я заглянул даже под кровать — никого. Трясущимися пальцами набрал его телефон, и там громом в самое сердце: «Набранный номер не существует». Я не смог удержать равновесие и упал на кровать. Слушал на повторе про несуществующий номер, но в голове звучало иное: «Если я пойму, что ты меня обманываешь… что ты меня предал… наши пути разойдутся навсегда… Обманываешь… Предал… Навсегда… Навсегда». На мне будто затянули ошейник шипами внутрь. Глаза защипало, и я закрыл лицо руками, чувствуя, как ладони становятся влажными от слёз. Через час или через год я смог подняться с кровати. Нелепо это, но я продолжал искать вокалиста в каждом миллиметре своего номера. Разумеется, ничего не нашёл. Не было ни малейшей тени того, что он бывал здесь. Подушка взбита, будто никто на ней не лежал. В ванной два полных пузырька геля для душа, будто никто не навещал меня накануне. В баре непочатые бутылки, будто никто по-хозяйски не хлебал виски. Второй халат пахнет только что выстиранным бельём, будто никто не набрасывал его на себя после горячей ночи. Я закрыл глаза, отдавшись калейдоскопу реальностей. Если это сдвиг, иллюзии больного разума, то мне не хочется в это верить. Если Тилля здесь не было, то нет и царапин на моей спине, которые я рассматривал сегодня утром, — нужно только снять футболку и убедиться, что красные полосы не расчёркивают мою кожу. Стянув свитер, я подошёл к зеркалу. Досчитал до трёх. Мне следовало повернуться, осмотреть себя, но я надел свитер обратно и, бросив вещи в чемодан, покинул этот мир. Тилль всё равно существует.