Чужие жизни

Шнайдер кое-как довел Рихарда до дома. Смокинг лид-гитариста был помят, местами на нём виднелись грязные разводы – Дум не всегда успевал подхватить Круспе, когда тот начинал падать на землю, не в силах больше держаться за плечо друга. Небрежно распущенный галстук напоминал петлю на шее висельника. Рихард сильно осунулся за последние несколько недель, отросшие волосы немытыми патлами свисали на лицо, скрывая больные запавшие глаза. Посеревшая кожа обтягивала череп, придавая лицу грубую угловатость. Но больше всего изменился взгляд: теперь смотреть на Рихарда было по-настоящему страшно. Некогда ясные серо-голубые глаза сейчас казались тёмными и затягивали, подобно чёрной дыре, в безысходность. Наверное, поэтому многие стали сторониться Круспе, словно чумного. С ним осталось четыре друга, которые так же, как и он, потеряли близкого человека. Кристоф бережно уложил отключившегося приятеля на кровать и, с трудом переставляя ноги, пошёл на кухню. Вытащив из холодильника бутылку пива, он сел на стул возле окна. Его сгорбленная фигура выделялась в свете луны. Барабанщик в последнее время был излишне угрюм и молчалив. Теперь он практически всегда сутулился, словно показывая, что за невыносимый груз лежит на его плечах. Шнайдер был погружен в свои мысли. Было больно и горько, но он не плакал. Слёзы скапливались где-то внутри и разъедали череп, но никто и никогда не видел их на его лице. Кристофа не покидало ощущение, что его забросили в чужую жизнь, что происходящее – ошибка, и скоро судьба это поймёт. Шли часы, дни, недели. Холодная весна сменилась дождливым летом, но родной абонент продолжал быть недоступным, он больше не заглядывал на кружечку пива и не появлялся в студии. Очевидно, судьбу устраивало нынешнее положение вещей. Но Шнайдера – нет. Кристоф выбросил пустую бутылку и решил отправиться домой, чтобы потратить последнюю пару часов до рассвета на беспокойный и тяжёлый сон. Напоследок он заглянул в комнату Рихарда. Она была пропитана давящим запахом перегара. Круспе спал на мятой кровати, которую давным-давно не заправлял, и даже во сне его брови были нахмурены. Кристоф опустил глаза, словно в состоянии Рихарда была его вина, и тихо покинул квартиру гитариста. Около четырёх утра улицы привлекательно пустынны. В последнее время на Шнайдера обрушилось столько внимания, сколько не было за все годы существования Раммштайн. Каждому из них сейчас приходилось несладко: журналисты-падальщики почуяли смерть крупного «животного» и кружили вокруг оставшейся пятёрки, не давая музыкантам прохода. Они вели войну на два фронта: со своей болью и с общественностью, которой не терпелось напиться их кровью и горечью утраты. Сегодняшний день был особенно ужасен: похороны, и так поставившие жирную точку на всех их надеждах, превратились в фарс. Сначала вломился один из тех скандальных журналистов, которые готовы вывернуть всё на изнанку ради наживы, и обвинил музыкантов в серии самоубийств, произошедших по всему миру после смерти их кумира. Это стало последней каплей для Оливера, и он избил подонка до полусмерти. Журналист в реанимации в критическом состоянии, Ридель в полиции, а на четырёх оставшихся мужчин надвигался новый ураган нападок. Когда с ним, казалось бы, справились, случилась новая беда – пьяный Ландерс каким-то необъяснимым способом опрокинул гроб со специального подиума. Гроб был закрыт и при падении не раскрылся, но, разумеется, повредился. Решили его не менять, а поскорее с этим закончить. Когда злополучный гроб медленно опускали в землю, какой-то ополоумевший фанат прорвался сквозь охрану и сиганул прямо под пресловутый ящик. Церемонию сразу же прервали, брыкающегося мальчонку кое-как вытащили, а гроб побыстрее опустили вниз и засыпали землёй, пока ничего больше не произошло. Шнайдер сам не заметил, как забрёл в парк. Устало упав на скамейку, Кристоф обхватил руками лицо. Ветер, словно насмехаясь над барабанщиком, преподнёс ему обрывок вчерашней газеты с пестревшим на всю главную полосу заголовком: «ТИЛЛЬ ЛИНДЕМАНН ДОИГРАЛСЯ С ОГНЁМ». Шнайдер раздражённо отпихнул его ногой, но страница лишь издевательски перевернулась: «…злая первоапрельская шутка судьбы… в загородном доме было найдено три обгоревших трупа, предположительно хозяина дома, его дочери и внука… причины пожара не установлены…» С неба начало капать, и буквы медленно поплыли, делая текст нечитабельным. Но Шнайдер и так знал всю историю наизусть, он мог без ошибок цитировать материалы уголовного дела. Тилль сразу предупредил, что уедет из студии пораньше, чтобы заехать к Неле и Фрицу – они только что вернулись из небольшого путешествия по Италии. Линдеманн, хоть никогда этого не показывал, был до безумия привязан к своим родным и ждал их приезда с нетерпением. Когда они, наконец, вернулись, Тилль весь день не мог найти себе места – так сильно ему хотелось увидеть любимых. Что случилось после того, как вокалист покинул студию, известно лишь по рассказам свидетелей. Говорят, когда он подъехал к дому дочери, тот уже полыхал. Тилль сразу же бросился внутрь, несмотря на то, что всё здание было охвачено огнём. Впервые в жизни он не смог укротить пламя, и оно с аппетитом поглотило его. Пожарным оставалось только вытащить из дома три полностью обгоревших трупа. Вошедший в полную силу дождь вынудил Шнайдера подняться со скамейки и направиться домой. Предрассветный туман бережно укутал тёмный силуэт барабанщика и спрятал его от чужих глаз.