История одной твари: Томление Духа

      Музыка льётся через край и настолько сильно бьёт в голову, что заглушает мысли собравшихся в клубе — а они этому и рады. Диджей безумно размахивает неоновой трубкой, он явно под чем-то: такой вывод можно сделать по «припудренному носику» и бешеному взгляду, рьяно мечущемся по участникам танцпола.       Я ощущаю себя здесь неуютно, словно лишняя шестерня в механизме под названием «жизнь». В голове путаются мысли, последний коктейль был явно лишним. Ничего не могу поделать с собой: терпеть не могу подобные места, поэтому всячески пытаюсь уйти как можно глубже в себя, но сделать это нереально, когда вокруг толпа студентов, закидывающихся горстями экстази, словно это аспирин, который они, впрочем, будут есть с утра вместо завтрака.       Я залпом опрокидываю очередной олд-фешен, от этого глотка горло приятно обжигает, а внутри зарождается тепло, что позволяет мне собраться с силами и наконец пойти в сторону выхода. Кажется, мой знакомый меня окончательно потерял в этой биомассе, поэтому не заметит моего столь наглого ухода. Я рассчитываюсь с барменом, оставив ему пару десяток за молчание: не люблю, когда пытаются залезть в душу, а для подобной профессии, как и для какого-нибудь таксиста, вполне «нормально» копаться в дерьме своих клиентов — для многих из них это единственное развлечение на работе, и мне этого не понять.       Иду к выходу, слегка шатаясь, и, словно хищник, ловко маневрируя в толпе. В желудке гремучая смесь из текилы и светлого пива, которая требует увидеть свет, но я сдерживаю внутренний позыв, проходя мимо туалетов… и зря.       На улице от резкого запаха духов с нотками кофе от какой-то потаскушки меня выворачивает наизнанку. Её амбре так резко бьёт в нос, что звёзды из глаз валят, и моё нутро скручивается так, что приходится облокотиться о ближайший столб, чтобы не потерять сознание и не вляпаться в собственную блевотину. Сотня баксов стремительно покидает желудок, а затем разум немного проясняется. Без музыки, которая пыталась разорвать мои перепонки и взорвать басами лёгкие, гораздо легче. В голове мелькает здравая идея поймать такси и уехать в общежитие: там не будет зловония этого города, а лишь приятный аромат дубовой мебели. Когда я практически выпрямляюсь, на моё правое плечо аккуратно ложится чья-то рука.       — С вами всё хорошо? — невинный вопрос от девушки с мелодичным голосом звучит, как манна небесная после той какофонии из клуба.       Хватаю её за руки, наши пальцы переплетаются у неё над головой. Стоит такой знакомый, приятный запах, точно, это моя комната в общежитии. Мы с девушкой у меня в комнате, наши губы соприкасаются в поцелуе, она настолько приятная на вкус, что так и хочется съесть. Мы целуемся взахлёб, воздуха в лёгких не хватает. Мы словно боимся потерять друг друга. Она что-то говорит про поездку, возможно это связано именно с ней? Не помню…       Я едва не срываю с неё футболку и откидываю в сторону. Передо мной предстаёт сама Венера: белоснежная, словно чистейший лён, кожа; аккуратная и подтянутая грудь (идеальный размер для моих грубых ладоней) с маленькими розовыми сосками, один из которых беру в рот, слегка прикусывая, чем вызываю у неё столь приятный для моего слуха стон.       Внутри странное чувство, похожее на любовь, но я тут же отметаю эту мысль: такой человек, как я, не может любить. Тогда что это? Страсть! Я страстно желаю эту рыжую фурию, поэтому подхватываю её под бёдра, приподнимаю над полом, а она, понимая, чего я хочу, оплетает мой таз ногами. Я несу её к кровати, у которой буквально сбрасываю девушку на кроваво-красную постель. Перед мной открывается совершенная картина: её растрёпанные рыжие волосы спадают на плечи, слегка касаясь кончиками обнаженной груди, руки убраны за спину, чтобы опираться об кровать и предоставить мне лучший обзор, пока её хитрые карие глаза изучают меня. Она, словно хищница, которая позволяет мне овладеть ею в данную минуту. Но кто из нас окончательно попался в капкан?       Набрасываюсь на неё, скинув с себя рубашку. Наши губы снова сплетаются в поцелуе, язык по-хозяйски проникает внутрь (и я говорю не про свой). Прикасаюсь к её шелковистым волосам, пальцы буквально тонут в них, а кончики пробивают лёгкие удары тока. Статика? Да чёрт его знает! Я прижимаю её голову, чтобы она даже не посмела разорвать наш поцелуй. На языке терпкий вкус черного кофе. Он настолько родной и приятный, что я ещё больше углубляю поцелуй, словно наркоман, тянущейся за дозой. Неожиданно мы теряем равновесие, ведь она в ответ оплетает мою шею руками, и мы падаем. Её грудь прижимается к моей, я буквально чувствую её замёрзшие соски, которые при должном усердии могли бы меня поцарапать.       Страсть обуревает нас, и, если бы её пламя было видно, то на нашем месте точно образовалась бы сверхновая. Если бы она была океаном, то настолько глубоким, что Марианская впадина не могла бы разместить в себе и капли от этих бесконечных вод. Если бы нашей страсти просвещали книги, то «Война и мир», выглядела бы мелким черновиком с парой зарисовок. То, что происходит между нами, буквально сжигает меня изнутри и заставляет вновь чувствовать себя живым.       Неожиданно я чувствую, как становлюсь лёгким, словно пёрышко, падающее в невесомости. Такая лёгкость и всеобъемлющая тьма — можно подумать, что я умер, но, когда я на долю секунды закрываю глаза, то сквозь веки вижу яркий слепящий свет, заставляющий ещё сильнее зажмуриться.       — Сын, как проходит твоё обучение? — буднично спрашивает отец, сидящий напротив за столом.       Мы сидим на разных концах стола в обеденной, на глаз нас разделяет тридцать футов. Между нами пропасть, но я всё равно слышу его чётко и ясно, словно он поселился в моей голове и транслирует свои мысли прямо в мозг.       — Хорошо, отец, — отвечаю я в схожей манере, практически безэмоционально, кладя кусок стейка в рот.       — Да? — скепсис скользит в его тоне. — А ведь мне тут на днях звонил мистер Блэкхарт.       — Тц, — мой цокот языком был настолько громким, что дворецкий, который стоит у входа на кухню, прочищает горло в попытке заглушить эхо в этом до несуразного большом обеденном зале.       Отец сначала косо смотрит на нашего слугу, словно порицая его за это действие. Тот невольно скукоживается, как и подобает жертве под взглядом хищника, и только потом отец обращает свой прожигающий взгляд на меня. Даже в светской беседе он мог смотреть буквально сквозь собеседника, под которым любой выдаёт сокровенные тайны.       — Мистер Блэкхарт поведал мне, что недавно поймал вас с Гарретом за чтением… — следующие слово он будто бы выплёвывает, настолько оно ему омерзительно. — Комиксов.       — Мистер Блэкхарт, отец, как обычно, несёт чушь. Этому старику уже под сотню лет. Не стоит верить всему, что он говорит.       Разумеется он поверит этому старому пню, а не собственному сыну, но признать «вину» равносильно разрешению на промывку мозгов очередной речью об нашей элитарности и том, что английская аристократия не должна читать бульварную литературу.       По мнению отца, если ребенок мог позволить себе с карманных денег книгу, ценность её нулевая и тратить на неё время — расточительство. Но зато читать какого-нибудь «Фауста» из-под пера Гёте в оригинале — это признак величия. Не удивлюсь, если когда-то он прочитал «Войну и Мир» на французском, чтобы быть не таким, как все.       Разумеется он мне не верит, ещё бы, но не продолжает разговор, а лишь вытирает рот салфеткой, быстро бросает что-то на прощание и удаляется по делам. Я тоже не засиживаюсь, запиваю стейк кофе и иду на выход, распахнув массивные двустворчатые двери, ведущие в вестибюль.       — Эй, Джонатан, как ты? — буквально валится мне с разбегу на плечо Гаррет.       Мы встречаемся у входа в колледж, куда сослали нас наши отцы. «Элитная академия Оксфордшир» — как называют её преподаватели. «Обучение и лидерство в мире завтрашнего дня» — девиз, который абсолютно не имеет ничего общего с происходящим здесь. Отсюда дорога ведёт прямиком в Оксфорд, но проблема в том, что, если раньше в подобных местах училась реальная интеллигенция, которая стремилась к верхам, то сейчас эта самая интеллигенция присылает сюда своих детей, стремящихся куда угодно, только не на верхушку пищевой цепи.       — Неплохо, — по мере своих возможностей улыбаюсь я.       — Чё такой кислый? — парень слишком хорошо меня знает, чтобы так легко поверить в мою притворную улыбку, поэтому ещё ближе прижимает меня к себе, буквально заставляя пошатнуться. — Неужели отец прописал взбучку?       — Твоя проницательность, как всегда, на высоте, — «хвалю» своего друга я, — но это не важно, — буквально отмахиваюсь от данной темы, скинув его руку с плеча, поскольку он уже буквально готов задушить меня в объятиях. — Ты лучше расскажи, где пропадал в прошлую пятницу, мне даже пришлось прикрывать тебя перед миссис Фитц.       Эта неудовлетворённая мегера, потерявшая в прошлом году мужа, буквально поедала мою серую жидкость, пока я не придумал достаточно правдоподобную историю отсутствия Гаррета.       — О-о-о-о-о-о, — с гордостью тянет этот боров спортивного телосложения, выше меня ростом на целую голову. — Если я скажу, ты не поверишь.       — Не томи, Гаррет, ты же знаешь, как я этого не люблю, — я по сути своей нетерпеливый человек, особенно, если забываю выпить утренний кофе.       — Никакой интриги с тобой, — печально вздыхает он и лезет в спортивную сумку, которую постоянно носит с собой из-за тренировок в команде по регби.       И достаёт он оттуда…       — «Смерть в семье»? — не веря, спрашиваю я у пустоты.       — Прости, Джонатан, — голос мамы печальный, я буквально слышу, как ей с трудом даются эти слова, что, впрочем, не удивительно.       Она стоит у меня за спиной, пока я смотрю в окно собственной комнаты. Абсолютно поникшая, слабая, потрёпанная в некотором роде и… убитая?       — Ты ведь понимаешь, что он тебя не отпустит? — вопрос чисто риторический, мы оба знаем ответ на него.       — Я понимаю, — в отражении видно, как она стискивает в руках подол платья, а на глазах наворачиваются слёзы.       Возле неё стоит несколько чемоданов, она идеально подгадала время: отца нет в городе, а вся прислуга ушла спать. Я бы и сам удивился, увидев, как она заходит в мою комнату со всеми этими вещами, если бы не подозревал всё это время, что мать готовит побег.       — Куда ты отправишься? — забавно, потому что нормальный бы сын спросил, «Куда мы отправимся?».       — Я не могу сказать, — стыдливо бросает она и, кажется, будто бы в этот момент ей на плечи падает вселенская печаль.       — Не доверяешь собственному сыну? — мне бы обидеться, проявить хоть какие-нибудь чувства, но голос настолько безжизненный, словно это не она ходячий труп, а я.       — Нет! — резко опомнилась она. — Просто твой отец в любом случае будет меня искать и уж точно будет допрашивать тебя о моём уходе. Тебе же лучше, если ты не будешь знать правды, не придётся ему врать…       Материнская забота. Странно, кажется, она слишком давно её не проявляла. Я даже успел позабыть, что это такое.       Бросаю взгляд на прикроватный столик, стоящий рядом. На нём лежит газета, хотя это невозможно: я их никогда не читал и уж тем более не приносил к себе в комнату. Моё любопытство берёт вверх. Я подхожу к ней, чтобы взять в руки. Заголовок меня не разочаровывает:

      «Смерть в семье Мале. Жена нефтяного магната найдена мертвой в одном из отелей Италии»

             — Недалеко ты убежала, мама, — удивительно, что она выглядела точно так же, как в день нашей последней встречи, даже платье то же, хотя прошёл почти год, но по ощущениям не больше нескольких часов.       Бросаю газету в мусорную урну возле киоска, где её купил, вместе с кофе, который как раз допивал, читая некролог. Странно, что ребёнок узнаёт о смерти одного из своих родителей через газету. Если отец не сказал об этом за завтраком, это не так уж и важно… Верно же?       — Прости, Джонатан, мне жаль, — впервые лицо моего друга не излучает радость, а, наоборот, переполнено грустью: ему и вправду жаль.       — Это всё из-за отца? — от этого вопроса мой уже бывший лучший друг дёргается, слегка, практически незаметно, но от меня подобное не ускользнёт.       — Нет, — врёт он, а у самого аж кулаки сжимаются, а зубы стиснуты так, что больно от одного вида.       — Ясно, — странно, но внутри даже ничего не ёкнуло, я знал, что рано или поздно это произойдёт…       — Хищники не должны привязываться к овцам.       Оборачиваюсь на голос отца. Он стоит у меня за спиной, пока я рассматриваю картину.       — Что ты здесь видишь, сын? — возвышаясь надо мной, спрашивает отец.       — Наказание, — на картине изображён человек, которого подвесили на дереве вверх ногами и живьём снимали кожу. При взгляде на данное произведение искусства мне почему-то спокойно. Казалось бы, над человеком буквально проводят экзекуцию, а внутри так уютно.       — За что его наказывают? — не унимался отец со своими вопросами.       Я знаю, что он хочет услышать, поэтому без промедления и каких-либо сомнений отвечаю:       — За то, что посмел дерзить богам.       Простая истина нашей семьи, которую выучиваешь с молоком матери.       За спиной звучит безумный хохот, словно я сказал какую-то чушь, которая очень сильно насмешила какого-то психопата, но его голос мне не знаком. Или же…       — Глупый мальчишка, да как ты смеешь идти против воли своего отца?! — удар пощёчины наотмашь, хлесткий, я даже сплюнул капельку крови.       — Потому, что такая жизнь — это не то, к чему я стремлюсь, — хочется ударить в ответ, сбить спесь с этого трухлявого старика, но я сдерживаюсь.       — А чего ты хочешь?! — рявкает отец, занося руку для новой порции боли и останавливается на полпути, когда не видит в моих глазах ни капли страха. — Это всё поганая кровь твоей матери, — практически сплёвывает эти слова он, опуская ладонь и потирая место, которым нанёс удар.       Он разворачивается ко мне спиной, подходит к рабочему столу из какой-то редкой породы дерева и наливает в гранёный бокал виски.       Я был готов к такой реакции, но лучше она, чем попытка бежать, как когда-то много лет назад это сделала та женщина.       — Ты ведь знаешь, что это дорога в один конец? — нежно спрашивает она меня, кладя руку на моё правое плечо.       — Да, — не успеваю ответить я, когда кто-то резко дёргает меня за левое, и я проваливаюсь во тьму, буквально сжигающую меня.       — Мой отец этого так не оставит, — на парня жалко смотреть: весь переломанный, ни единого живого места. Я хорошо его обработал, в меру своих сил, так сказать.       — Я знаю, — подойдя к нему, толкаю ногой стул, к которому он привязан, и наблюдаю за тем, как он падает из окна многоэтажки, летя камнем вниз и крича предсмертные проклятия в мою сторону. — Но мой опаснее.       — Значит врач? — снова спрашивает отец, глядя на меня с чемоданами. — Уверен?       — Да, — поправив воротник пальто, я уверенно смотрю ему в глаза.       — Хорошо, — кивает он не доброжелательно, как это сделал бы отец, соглашающийся с выбором своего сына, а скорее, как незнакомец, который принял к сведению информацию. — Но, помни главное, Джонатан…       — Никто не смеет дерзить богам, — вспоминаю в сложившейся ситуации старые слова отца. На моё левое плечо одобрительно ложится его ладонь.       Перед до мной на дереве вверх ногами висит девушка. Я встретил её пару дней назад в кофейне, когда заказывал американо перед занятиями в колледже. Не сказать, что в ней было что-то особенное, таких обычно характеризуют, как «серая мышь», наверное, но именно поэтому я и выбрал её в качестве первой картины. Хотелось, чтобы зрители сконцентрировались на композиции.       А ещё мне хотелось сделать всё максимально для неё безболезненно, поскольку процедура обещала быть весьма сложной, но в то же время завораживающий.       Похитив девушку из собственного дома и усыпив инъекцией кетамина, я, словно добычу, подвешиваю её вверх ногами на дереве. Не сразу закрепляю, приняв решение спустить кровь, пока ещё бьётся сердце. Подставив под девушку ведро, я делаю глубокий надрез на шее, чем перебиваю артерии, трахею с пищеводом и практически задеваю позвоночник. Ещё немного, и её голову можно оторвать, но я оставляю заднюю часть нетронутой.       Подождав, пока сольётся кровь, сдираю с неё кожу; даётся мне это довольно легко. Конечно, не аккуратно, ведь из инструментов у меня лишь кухонный нож, поэтому в процессе срезаю довольно много мяса с кожным слоем. Но это и не важно. Когда кожа остаётся только на ступнях и лице девушки, я поднимаю её выше и фиксирую.       Её руки болтаются мёртвыми плетями, голова смотрит в землю, а вид тела внушает ужас и трепет. Безжизненная биомасса, не слишком отличающаяся от куска мяса в магазине, в то же время так завораживает. Вдоволь насладившись картиной, отмываю лицо девушки от крови и на лбу вырезаю свой новый автограф.       — J? — спрашивает тот, кому принадлежал безумный смех. Он кладёт руку на моё левое плечо. — Мне нравится.       Обернувшись, чтобы рассмотреть обладателя голоса, я вижу лишь яркий свет, снова болезненно ослепивший меня, но уже по правое плечо звучит знакомый, практически родной голос моей соседки.       — Мы прилетели, Джонатан, — сообщает мне Айви, едва я приоткрываю глаза, вырвавшись из пут кошмаров.       — Наконец-то, — искренне радуюсь я тому, что всё это закончилось. Оглядываясь по сторонам, замечаю на столике передо мной кружку кофе. — Вовремя, — взяв её и отпив пару глотков, я удовлетворённо откидываюсь в кресле, готовый к новым приключениям, пока Айви что-то увлечённо читает по правую руку от меня...